26. Тюменки

Баба Нюра, всю жизнь проработавшая в колхозе, пенсии себе не заработала -- колхоз распался, перестал существовать, но государство за работу в колхозе пенсию не давало. А жить как-то надо. Был у нее в лесу участок под картошку, крошечный огородик возле дома и корова Милка. Были взрослые дети, но, сами не жировавшие, мало чем могли помочь. Так что баба Нюра на жизнь зарабатывала, торгуя Милкиным молоком и пуская в свой полдом ( весь дом был на двух хозяев) квартирантов. Так и обосновались в ее доме тюменки.
С поселковой ткацкой фабрики, построенной еще до революции, отрядили в глубинку, аж в Тюмень, вербовщика, и он привез молоденьких, едва получивших паспорт, тюменских девчонок в Москву за лучшей долей. И вот очутились они в подмосковном поселке без денег, без жилья -- все это давала фабрика за тяжелую работу в самых вредных и непрестижных цехах, куда местные не очень шли. Часть тюменок поселили в Спальне -- жуткого вида дореволюционном здании, построенном еще местным фабрикантом для рабочих своей фабрики. На трех этажах Спальни по обе стороны длиннющего коридора, выкрашенного, наверное, еще до революции темно-синей краской, располагались крошечные конурки об одном маленьком окошке -- комнаты, где часто ютились целые семьи фабричных рабочих без особой надежды на лучшее жилье. Из удобств были общая кухня с холодной водой, длинными мраморными столами и столами поменьше под керосинки и керогазы, да один туалет на этаж. Мрачный был дом и условия тяжелые, но даже и комнату в Спальне получить было трудно - жилья не хватало, вот и селились в частном секторе. Поэтому и часть тюменок расселили по квартирам.
Бабнюрины тюменки жили в лучшей, самой большой комнате в два окна и с большим зеркалом в деревянной раме. Было их трое, и житье у них было точь-в-точь как в фильме "Девчата": жили коммуной, ссорились-мирились, вместе ходили на работу, на танцы и в баню, обсуждали сны, письма, свидания, парней и виды на замужество ... Дверь свою не закрывали, галдели всегда в голос...
 - Ой, девчонки! Мне сегодня Витька приснился... Будто целует он меня в губы... взасос... А утром гляжу в зеркало, а у меня губу раздуло - комар укусил!".
Две тюменки были обычные девчонки, а третья, Неля, непростая - красавица: глаза голубые, брови черные, густые, как собольи хвосты, и перекисью травленные белокурые волосы ниже плеч. Несла себя гордо, обособленно, чуть снисходя к своим товаркам. А те не столько завидовали, сколько уважали ее красоту, даже гордились, что есть среди них такая вот красавица.
Однажды летом пришла Неля с утренней смены, передохнула и стала к вечернему свиданию готовиться: белые свои волосы намыла, по плечам распустила и вышла во двор -- посушить. Ходит по двору торжественная, обремененная своей красотой, а тут ветер подул и принес от фабричной трубы хлопья черной жирной сажи -- а Неля-то сразу этого не заметила, и ее белокурые волосы покрылись черными жирными пятнами... Свидание пришлось отменить. Голову потом она отмывала несколько дней подряд, а на работу ходила в платочке, и как-то притихла, поблекла на эти дни...
Видно жизнь у этих девчат в Тюмени была еще хуже, чем здесь, или гордость не позволяла вернуться, но почти все тюменки, даже заработав на обратную дорогу, остались на фабрике, стараясь получше устроится.
Довольно скоро многие из них повыходили замуж за местных парней. Одна такая пара поселилась у бабы Нюры в маленькой комнатке, выгороженной около входной двери. Володя, который только отслужил на атомной подводной лодке, - большой, красивый, кудрявый, на все руки мастер и добрая душа, и Люда-тюменка - сероглазая, русоволосая, с гладким пучком, вся округлая, мягкая и спокойная; они были очень гармоничной парой - глядеть приятно. Правда, Володины кудри быстро начали редеть, но это не сильно его портило. Вскоре, одного за другим, родила Люда крепких здоровых мальчишек, а когда ждала третьего, дали им от фабрики жилье, и они съехали от бабушки. А дальше Володя начал болеть, совсем облысел, ослаб, крепко запил и умер, когда Люда только родила пятого ребенка - долгожданную дочку. Несколько лет спустя дочка бабы Нюры, приехавшая ее навестить, мельком увидела Люду из окна автобуса, и едва узнала: толстая неопрятная женщина с одутловатым лицом, потухшими глазами, стоя у порога дома, ругала двух набычившихся чумазых крепких босоногих пацанов, а за подол ее держалась девочка лет трех, тоже босая, чумазая, сопливая, в грязном мятом платьице...