Ты знаешь, опять бессонница...

Милый... о тебе нужно рассказывать всем. Люди вокруг вялые и тухлые. В них нет дерзновения. Они убивают во мне весь энтузиазм. Лишают меня чувства полета. Оно, опаленное непреодолимым земным притяжением и равнодушной обреченностью окружающих, как лист кленовый в осеннем костре скручивается тугой спиралью, становится все тоньше, слабее и, наконец, рассыпается безжизненным пеплом, придавливая меня к земле, лишая воздушной грациозности мои душевные порывы. И не только душевные... Ты знал, что это такое... они не понимают... Ты был устремленным и дерзким... Ты азартно и легко, словно кости в игре умелым жестом, бросал вызов серости и скуке: то вгрызаясь лопатой в десятиметровую глубину антарктических льдов, чтобы познать их древнюю тайну; то безоглядно бросаясь в рискованную, умопомрачительную любовь, чтобы на острых гранях ее сполна вкусить боль и радость, и мучительное упоение танцующего на углях...; то срываясь в бездну небес, за свободой и беспредельностью бытия. Ты был романтичным, утонченным и невероятно мужественным... поэтому ты был...

Помнишь наш предпоследний полет? О, этот непривычно жаркий для северной земли день. Было необъяснимо легкомысленным настроение. Мы не думали о проблемах, о делах насущных. Мы жадно схватывали картину мира и бесхитростно, как дети, радовались каждому его откровению. А рядом наши дети, так же радостно и бесхитростно, резвились в своем мире, на лужайке недалеко от взлетной полосы. Я не знаю, почему было так легко и весело, я не помню... Может быть оттого, что накануне мы любили друг друга под ярким куполом ночного неба, и блистающие звезды дрожали в моих глазах и отражались в твоих. Ты любил меня, как никто другой до тебя... и никто - после... я была вершиной мира, ты вознес меня в запредельность легко и естественно, играя и наслаждаясь... как ты меня любил... а обезумевшие звезды плясали дикий ритуальный танец, потом увлекались в водоворот, соединялись и ослепительным взрывом рассыпались во мне на тысячи осколков... чтобы солнечным утром разбудить мои глаза мягким светом и выплеснуться в мир нежной любовью и милосердием.

Ты долго возился со своими железками, я то помогала тебе, то играла с детьми: мы бегали по густой траве, в которой прятались от нас пахучие полевые цветы, догоняли друг друга и хохотали. Потом пришли мужчины. Им была интересна твоя летающая игрушка, они хотели посмотреть ее как следует. Но лететь отказались, не доверяли. Проходя мимо, ты задорно встряхнул своими спутанными кудрями: «Ну что, полетели?» А я и не задумывалась, ну что за бесшабашность? День был жаркий, я была в легком летнем сарафане... помнишь? С черной бабочкой на груди? Ты нахлобучил мне на голову шлем и придержал под локоть, когда я садилась на место второго пилота. Мотор... разбег... и эх! Душа, блаженствуй в ласковой улыбке предзакатного солнца! Круг и по спирали вверх. А под ногами зеркальное блюдце озера, а над головой - беспредельный парашют синевы небесной. Ты качнул крылом - и озеро в плавном прыжке воспарило. А солнце рыбкой золотой нырнуло вниз. А вместе с ним и душа покатилась щекочущим холодком. Еще взмах - озеро опустилось на место, а солнце осталось в нем, дрожа золотыми бликами, растекаясь в истоме по водной лазури, как нежность моя на вершине мира... мы мчимся, рассекая плоть небесную, и сливаемся с пространством в упоительном восторге. Ах, как весело! Я наклонилась к тебе и кричу, пытаясь победить ревущий звук мотора: «Послушай, я же в сарафане, а ветер, бесстыдник, швыряет юбку мне на голову, и я ничего не вижу». Ты попросил: «Подержи трапецию минутку...» «Что случилось?» «Да надо мне...» Я потянулась через тебя и крепко ухватилась за теплую перекладину. Ах как хотелось - небрежным движением «от себя» и взмыть еще выше, на самую вершину мира! А юбка шальной распутницей вихлялась где-то за спиной. А мои белые ноги безжалостно хлестал исступленный ветер. Он был горячим... Ты обернулся и положил руку на мое колено. Я не видела сквозь темные стекла твоих летных очков, но знала – черти в глазах твоих безумствуют! «Ах ты, лукавый искуситель! Ну вот же тебе за это!» Я плавно отдала от себя совсем немного, и наша птица взмыла вверх. «Дурочка! Что ты делаешь?» Ты уверенно взял трапецию и выровнял аппарат. Мы хохотали! Кричали друг другу нелепые прелести и опять хохотали. Ты спросил: «Ну что, опускаемся?» Я в ликующем восторге крикнула на все небо: «Нет! Еще разок, еще круг!»
И опять солнце с озером ныряют друг за другом, игрушечные елки пляшут между ними. Земля томно улыбается небу, подставляя округлую плоть его воздушным объятиям. Я кричала «Еще!» как ненасытная любовница... Но ты чувствовал предельную черту: «Всё, довольно, дети ждут», и, как обычно, любя, смеясь, но непреклонно, подчинил своей воле мою безрассудную неуемность.

Мы плавно по спирали, круг за кругом, снизились и приземлились мягко и точно, почти рядом со зрителями. Я спрыгнула на землю и, упоенная полетом, как пчела божественным нектаром, нетвердой походкой пошла к детям, неся на плечах и на коленях жаркие поцелуи ветра и тающую страсть заходящего солнца. Ах, вздохнула я, стряхнув остатки восторга, как хорошо! Это был наш лучший полет, никогда еще мне не было так весело, приятно и совершенно не страшно! Ты поманил меня незаметно, я подошла. И помнишь, ты виновато улыбаясь, как нашкодивший озорной школьник, протянул мне раскрытую ладонь, на которой лежали четыре железки. «Что это?» «Милая, это моторные свечи, они выкрутились из гнезд больше чем наполовину. Если бы мы сделали еще круг, до земли бы не дотянули...» Твоя рука немножко подрагивала. А мне стало вдруг холодно. На мгновение мелькнула картина: двое малышей в чужой стране, и папа с мамой, неподвижно лежащие на жесткой траве аэродрома под обломками дельталета... Я оглянулась на беспечных детей, и в который уже раз поблагодарила Бога за очередное спасение.
Потом опять была ночь и был безумный звездопад...

Ты любил до меня многих, но любил только меня... Потому что умирая, говорил мне: «я люблю тебя очень, очень, очень...» С тобой я была исключительной женщиной. Ты вознес меня на вершину мира. Милый, милый... знаешь, как отчаянно страшно и немилосердно больно падать с нее?.. Ты знаешь... ты падал... падал на землю... и вознесся в небо.

Я была с тобой исключительной женщиной... Но не только – ты снисходительно и мягко позволял мне быть капризной маленькой девочкой, беспомощной и хрупкой. И неизменно оберегал от жёсткого мира и беспощадной стужи.

Мы возвращались из долгого путешествия, которое началось в разгаре лета, а заканчивалось в середине сентября. Что такое середина сентября на севере Канады? Утром может быть свежо и приятно, днем, пока в низине, - даже жарко на солнышке. От умопомрачительной красоты и пронзительного разноцветья природы ломит глаза. Мир! Как ты прекрасен! Жизнь! Как хороша и бесконечна!..
Мы ехали весь белый день, почти не останавливаясь, и к вечеру заметно похолодало. Мы поднялись в горы и остановились на ночлег в живописном месте на высоте... милый, я не помню, сколько футов над землей... да и зачем мне было это помнить? – ты же знал всё... Уютная полянка, окруженная густыми, как волосы индейских красавиц, стройными елями, отточенные пики которых вонзились в высокое, холодное небо. А что? Может быть когда-то давно стояли здесь гордые женщины, ожидая своих мужей с охоты или войны... Недалеко погромыхивал горный ручей. Мы всегда останавливались у воды, ну разумеется – нужно умыться, приготовить еду на костре, вымыть посуду и постирать. На сей раз дети отказались умываться - слишком холодно и вода в ручье ледяная. Ты разложил основательный костер, мы наслаждались его теплом и любовались яркими искрами. Словно резвые огненные светлячки, они веселыми стайками кружили над жарким пламенем, ускользали в стремительно темнеющее небо и застывали там ранними хрупкими звездами. Ты притащил из леса два больших бревна, каким-то хитрым способом уложил между ними поленья и мелкие сучья, соорудив таким образом неугасающий очаг, который до утра должен был давать относительное тепло нашей уютной, но холодной полянке. Потом ты раскалил несколько небольших камней и отнес их в палатку, чтобы прогреть спальники, одежду и воздух. Наконец, палатка готова, дети угомонились, я надела на них все, что только было можно, уложила в один спальник, другим накрыла и вышла посидеть с тобой у тлеющего костра и полюбоваться ночным пейзажем. На полянке было странно светло, ты стоял, протянув озябшие руки к огню и обратив глаза к небу. Ты только и смог выдохнуть: «Смотри!» Я обернулась и застыла в восхищении: вполнеба яркими четкими сполохами играло, струилось, подавляло величественной надменной холодностью, изумляло и завораживало великолепное северное сияние. Будто огромные вертикальные льдинки тончайшими гранями отражали мерцающий свет невидимого солнца. Эти ослепительные блики вспыхивали и гасли и снова вспыхивали, но не в суетливой пляске огненных молний, а в царской медлительности холодного сияния.
Я не помню, сколько мы простояли, в почтительном восторге задрав головы и лишь изредка нарушая тишину невольными восклицаниями. Но стояли, не обращая внимания на сковывающий холод, до тех пор, пока последний угасающий сполох не оставил темнофиолетовый небесный свод, на котором с новой силой, будто подпитанные мощной световой энергией сияния, засверкали, заблистали лучистыми алмазами огромные северные звезды. Потрясающее зрелище...

Мы еще немного погрелись у огня, обменялись впечатлениями и быстро, чтобы не растерять по дороге скудное тепло, нырнули в палатку. Устроились по обе стороны от детей, ограждая их собой от стылых палаточных стенок. Ты посоветовал мне раздеться - так в спальнике будет теплее. Но я не послушалась... так бывало нередко, ну что с меня взять? В такие моменты, ласково улыбаясь, ты говорил «ну и дурочка...» Однако теперь не до улыбок, нужно быстрее упаковаться и уснуть – завтра опять долгий трудный день езды от рассвета до заката... Ты прикрыл меня поверх спальника какими-то тряпками – одеялами мы укрыли детей – проверил, достаточно ли еловых веток подо мной, чуть отодвинул меня от стенки, до конца застегнул мой спальник, оставив только небольшое пространство для дыхания, и быстро раздевшись и пожелав: «спокойной ночи, милая», улегся и выключил фонарь.
Я почти заснула. Но ноги мешали, никак не желая согреваться. Потом холод распространился выше, пока не сковал меня всю. Я подтянула коленки, свернулась клубком в надежде сохранить остатки тепла – бесполезно. Я укрылась с головой и попробовала спасти ситуацию дыханием – не помогло. Терпимо, но уснуть невозможно. Все мои попытки хоть чуточку согреться оказались тщетными. Дальше было хуже: появился противный озноб сначала в ногах, потом мучительная дрожь расползлась по всему телу. Как я ни вертелась, я не могла ее унять. Казалось, холод остужает кровь и тугой волной подбирается к сердцу. И этому не будет конца... и я больше не могу терпеть это мучение. Милый, я так не хотела будить тебя, но было нестерпимо холодно... я заплакала от бессилия и жалости к себе. Я боялась, что дети замерзнут, время от времени выпростывала руку и осторожно трогала их лица - несмотря на холодные носы и щечки, дыхание их было теплым и спокойным. Ты понимаешь, я ужасно не хотела тебя беспокоить, но еще никогда в жизни я не мерзла так долго и мучительно. Я окликнула тебя тихонько, продолжая всхлипывать и не пытаясь сдерживать слезы – сил не было. Я позвала громче. Ты недовольно откликнулся, и я заплакала в голос: «Милый, я замерзла... совсем-совсем... и никак не могу согреться...» «Тише, не разбуди детей, не пугай их. Потерпи, я сейчас...» Ты расстегнул свой спальник и перебрался через спящих деток ко мне. «Что ты делаешь, дети же замерзнут?», успокаиваясь, пробормотала я... спасение пришло. «Ничего с твоими детьми не сделается, вон как сопят дружно, а ты уже замерзла...» Ты уверенно сбросил с меня все тряпки, приподнял, быстрыми движениями содрал всю одежду, не обращая внимания на слабый протест, забрался в мой спальник, своим укрыл нас сверху, обнял меня крепко, прижал к себе, и тут же спасительное тепло твоего тела растеклось по моей дрожащей коже и проникло внутрь, и подчинило меня себе. Ты потуже затянул шнурок спальника, положил большую теплую ладонь на мою голову и теплым дыханием согревал мое лицо, ласково, будто ребенка, уговаривая: «ну-ну, маленькая, успокойся, сейчас я тебя согрею и все пройдет... давай вытру слезки твои соленые...» и поцелуями осушил мои глаза и щеки... через некоторое время мы уснули. Нам было тепло и уютно в узком спальнике. Мы как две половинки сложились в одно неделимое целое и согревали друг друга всю ночь...

Утром падал снег огромными густыми хлопьями. Он не таял и белой пушистой шалью ложился на темнозеленые ели и каменистую серую землю. Вокруг было сказочно красиво. Бревна все еще тлели красными углями. Ты встал первый, разложил большой костер, закипятил воду и только тогда разбудил детей и принес мне чашку горячего кофе. Благо мы предусмотрительно купили детям теплую одежду. Напялив по нескольку свитеров и куртки сверху, укутав лица шарфами и натянув шапки почти на глаза они с визгом носились по свежему снегу и радостно хохотали. Ну еще бы! Ведь только вчера днем было по-летнему тепло и деревья утопали в ярко-красно-желто-оранжевых, а местами еще совсем зеленых, листьях. И тут вдруг такое снежное волшебство! Ты собирал вещи, укладывал палатку и, улыбаясь, смотрел то на детей, то на меня. А я все сидела у огня, блаженствуя в его горячем дыхании.
К полудню мы спустились в долину, и опять была осень, разноцветье, глубокая вода озера отражала солнце и теплой прозрачной дымкой мягко окутывала прибрежный пейзаж...

Ты позволял мне быть маленькой беспомощной девочкой. Ты был так уверен и бесстрашен, и я знала, пока мы с тобой, с нами ничего не случится.
Ты принимал меня как терпеливую заботливую мать, доверяя без сомнения и стеснения свою беспомощность, а иногда отчаяние или яростное бессилие. Я вытаскивала тебя из больниц и милиции, уводила от опасных разборок с конкурентами и защищала от предательства друзей. Давай об этом поговорим позже. Да и зачем обо мне? Разве что для того, чтобы подчеркнуть твою мужественность, твой неиссякаемый оптимизм и уверенность...
Я живу в приземленном мире. Где летают только на больших самолетах, пристегнув себя ремнями безопасности и замирая от страха на взлете и посадке...
Приходи в следующий раз... а теперь я устала...