Страх и ненависть в городе N

 СТРАХ И НЕНАВИСТЬ В ГОРОДЕ N

Однажды мой друг Антон позвонил мне и сказал, что если я немедленно не приеду, то он покончит с собой. Это сообщение заставило меня сильно нервничать. Я знал Антона со школы. У него был очень необычный, нервный характер. В свои 27 он уже раза три покушался на самоубийство, и всегда ему как-то в последний момент везло, и ничего не удавалось. То к нему, к которому по полгода никто не заглядывал, вдруг неожиданно приедет в гости какой-нибудь дальний родственник, как раз в тот самый момент, когда он собирался вскрыть себе вены, то оборвется веревка, на которой он собирался вешаться, то еще что-нибудь произойдет. Он повторял свои попытки раз за разом, с завидным упорством. Однажды в разговоре по душам он сравнил тягу к самоубийству с позывом в туалет: «В конце концов, наступает момент, когда ты просто не можешь больше себя сдерживать» признался он. Конечно же, я его не понимал, как не понимали его и все остальные. Но всегда считал своим дружеским долгом как-то поддерживать его в трудную минуту. Так было и в этот раз.
 Уже через полчаса после того, как он мне позвонил, я стучался в дверь его квартиры. Мне никто не открыл. Случайно толкнув дверь, я обнаружил, что она не заперта. Я шагнул внутрь квартиры, приготовившись к самому худшему… Слава Богу - Антон был жив. Но, Боже мой, какое жалкое зрелище он собой являл! Невысокий, тщедушный, с длинными, до плеч, по идее вьющимися, но теперь не мытыми и свалявшимися каштановыми волосами с некрасивыми, заостренными чертами мертвенно бледного лица, он стоял посреди комнаты и смотрел на меня своими большими, умными, и какими-то на выкате глазами. Его взгляд напоминал взгляд мечущегося смертельно раненного зверя. Причем не зверя-волка или медведя, а зверя-оленя или зайца. Одет он был соответствующе: в черные спортивные штаны и дорогую белую сорочку, которая выглядела так, будто месяц назад он купил ее в каком-нибудь хорошем магазине и с тех пор вообще ни разу не снимал. Сорочка была нараспашку по той простой причине, что все пуговицы были оторваны. К тому же она была испачкана то ли запекшейся кровью, то ли вареньем, то ли еще чем-то. Обуви на ногах не было, а были только белые носки, которые он, видимо, купил в том же магазине вместе с сорочкой и тоже так же месяц не снимал.
 В комнате был гнетущий беспорядок, какой бывает в комнатах сумасшедших, запойных алкоголиков и самоубийц.
 Я растерялся, как бывает всегда, когда сталкиваешься с чем-то поистине ужасным, и пробормотал, какую то несусветную чушь: «Здарова! Погода сегодня на улице замечательная… Да и в комнате у тебя тоже так солнечно! - (комната и правда, как будто в насмешку, была залита веселым солнечным светом) – Вообще квартира у тебя хорошая. Маленькая, правда…»
 Антон посмотрел на меня с понятным удивлением. Действительно, ничего боле неуместного сказать было нельзя.
- Ты чего говоришь то? – наконец спросил он, - Зубы мне заговариваешь? Я не для этого тебя пригласил…
- А для чего ты меня пригласил?
- Мне нужна помощь, – неожиданно твердо и даже как-то спокойно произнес Антон.
- Помощь? – машинально повторил я.
- Да мне нужно помочь. Но не так помочь, как ты думаешь.
- А как?
- Мне нужно помочь сделать это. Помочь убить себя.
- В смысле? – я не очень понимал, чего от меня хотят, и забеспокоился.
- Не бойся, я сделаю все сам. От тебя требуется только моральная поддержка. Видишь ли, я не могу жить. Я честно пытался на протяжении всех этих лет, но не могу. Нет никаких зацепок. Я не нахожу смысла ни в чем. Я обращался к психотерапевтам – бесполезно. Пустые разговоры. Трата времени и денег. Я давно понял, что единственный выход для меня – это самоубийство. Но… - тут Антон замялся, - Это ужасно страшно! – наконец выдавил он из себя, и посмотрел на меня таким взглядом, что у меня сжалось сердце и захотелось плакать, - Это ужасно страшно умереть. А я не герой… Мне нужно, чтобы кто-то подтолкнул меня, если я в последний момент испугаюсь, чтобы был кто-то, кто мог бы устроить мне словесную взбучку, пристыдить меня за трусость… Я позвал тебя, потому, что знаю, что если кто на такое способен, так это ты. Потому, что в глубине души ты садист. Тебе бы в нацистском крематории работать.
- Ясно, - ответил я, как можно спокойнее, стараясь не показать, как горько и обидно мне было слышать этот неожиданный отзыв о своем характере, - Я понял, чего ты от меня хочешь, но боюсь, что не смогу этого сделать. Я конечно садист, но не настолько.
- Ну пожалуйста, Игорек! Ты моя последняя надежда! – голос Антона, из твердого вдруг стал жалким и умоляющим, - Ведь выходя нет! Мне это очень нужно, очень! Я так измучился… Ну, хочешь, я на коленки встану?!
Не дожидаясь моего ответа, он, и правда, встал на колени и медленно пошел ко мне, протягивая вперед дрожащие потные, костлявые руки. Вдруг, мне стало противно. Гребаный псих! Да кто дал ему право заливать меня своим дерьмом?! Как будто в моей жизни собственного дерьма мало! Даже сдохнуть не может самостоятельно! Нужна помощь? Будет тебе помощь.
- Встань и упокойся, - как можно более твердо сказал я, глядя Антону прямо в глаза, - Никакого самоубийства не будет. Ты слышишь меня?
- Ой, вот только не начинай! Сто раз это все было… - устало поморщился Антон, продолжая стоять на коленях.
- Никакого самоубийства не будет… Пока ты не напишешь завещания. У тебя хорошая квартира. Завещаешь ее мне, – сказал я ледяным тоном, который удивил даже меня самого. Антон тоже на несколько секунд опешил. Потом тоненько истерично захихикал и сказал, голосом, которому хотел придать бодрости и который из-за этого звучал еще более жалко и душераздирающе:
- Ну что же, это уже лучше. Рад, что ты принял условия игры.
- Никакой игры. Пиши завещание. И встань, наконец, с колен! – прикрикнул я на него прежним ледяным тоном.
- Да… Да… Сейчас! Завещание… Ручка… Бумага… - пробормотал Антон, вскочил с колен и убежал в другую комнату. Вскоре он влетел обратно с листком бумаги и ручкой, и усевшись за стол (при этом сидел на стуле как то боком и на самом краешке) начал писать. Но писать не удавалось. Руки дрожали так, что невозможно было выводить буквы. Антон обернулся на меня и жалобно и виновато улыбнулся.
- Выпей успокаивающего. У тебя ведь есть? – сказал я.
- Да да! Есть! Есть! – воскликнул Антон с нездоровым восторгом, как будто успокаивающее было ключом к решению всех его проблем. Он подошел к серванту и достал пузырек с таблетками.
- Знаешь что… - произнес я в раздумье, - Дай, пожалуй, и мне. А то я тут с тобой тоже с ума сойду, - я невесело усмехнулся.
- Конечно, пожалуйста.
Мы выпили по две таблетки. И вскоре они начали действовать. Я почувствовал не вяжущееся с ситуацией умиротворение. Антон снова сел писать завещание.
- Ну что написал? – наконец спросил я.
- Да. Вот слушай, - Антон начал читать, - Я, Ржевский Антон Александрович, находясь в здравом уме и трезвой памяти, завещаю свою квартиру со всем находящимся в ней имуществом своему другу Комарову Игорю Витальевичу. Ну как?
- Что, это все?
- По моему достаточно. Четко и ясно. Разве нет?
- Ну смотри… Но еще нужно написать предсмертную записку, чтобы никого в твоей смерти не обвинили.
- Да! Конечно! Как же я сам не догадался! – воскликнул Антон, снова убежал в другую комнату, принес еще один лист и начал писать.
- Вот слушай, - сказал он, когда закончил, - В моей смерти прошу не винить никого, особенно прошу не винить моего друга Игоря. Сойдет?
- Твоя записка, тебе виднее.
- Думаю сойдет… А сейчас я перережу себе вены.
 Антон принес с кухни огромный тесак для рубки мяса. Он уже подносил его к запястью, собираясь ударить, как вдруг мне пришла в голову одна мысль:
- Стой! Стой! Погоди! – торопливо остановил его я.
- Что?
- Не мог бы ты выброситься в окно? А то ты сейчас тут все кровью зальешь. А я с детства крови боюсь… Да и ковер мыть не охота. Тем более, что кровь замучаешься отстирывать потом.
- В окно? – переспросил Антон, как будто возвращаясь с того света и с трудом понимая, что ему говорят.
- Да в окно…
- Ладно, в окно так в окно, - обреченно пискнул он.
 Антон, машинально продолжая держать в руке нож, отошел от окна подальше, для разбега и изготовился, как легкоатлет перед прыжком.
- Слушай, может, окно откроешь сначала? Я понимаю, тебе уже все равно, а мне жалко будет, если ты его разобьешь. Ведь это уже в какой-то мере и моя квартира.
- Да! Да! Конечно! Какой же я дурак! – Антон с досадой хлопнул себя по лбу и пошел открывать окно… Бедняга, как он мучился!
Он открыл окно. В залитую солнечным светом комнату ворвался приятный теплый апрельский ветерок, и чуть не сдул со стола завещание и предсмертную записку. Мне пришлось переложить их в другое место, подальше от сквозняка.
 Антон снова отошел от окна для разбега и изготовился. На несколько мучительных секунд он замер на месте. «Ну… Пошел!» - наконец еле слышно прошептал он и бросился вперед, как в омут головой. Я не выдержал и зажмурил глаза…
 Когда я раскрыл глаза, я увидел, что Антон стоит у самого окна спиной ко мне. Его плечи сотрясались от неслышных рыданий.
- Я не-мо-о-гу-у!!! – наконец выдавил он из себя голосом полным отчаяния. Самого ужасного отчаяния самоубийцы, у которого не хватает смелости покончить с собой.
- Ничтожество! – процедил я сквозь зубы, со смешанным чувством жалости, отвращения и презрения, - Ты жалок!
 Но Антон был так подавлен, что эти слова его даже не задели. Он, казалось,
 вообще их не услышал. Вдруг он сказал:
- А, может быть, мне не стоит самоубиваться? Может пожить еще чуть-чуть? Может не так уж все плохо, как кажется? А? – он обернулся и жалобно, умоляюще посмотрел на меня, как будто просил у меня разрешения остаться жить.
- Чего не так плохо то?! – с раздражением воскликнул я, - Ну останешься ты жить и чего ты делать будешь?
- Работать пойду… - как-то неуверенно проговорил Антон.
- Кем работать то? Актером на роль вампира в фильме ужасов? Или плакальщиком на похоронах? Больше ведь тебя никуда не возьмут. Ведь у тебя на лбу написано, что ты неудачник!
- Я учился… - начал было робко возражать Антон.
- Учи-и-ился! – с досадой передразнил я. Это было настолько безнадежное дело, что не было смысла даже всерьез об этом спорить.
- Да, да ты прав… - пробормотал Антон. Сейчас он стоял боком к окну, смотрел перед собой опустошенным взглядом и, по-видимому, в последний раз перебирал в голове все зацепки, все слабые связи с жизнью, пытаясь хоть в чем-то обрести надежду. С минуту мы молчали. Я его не торопил.
- Девушку себе найду… - наконец, вдруг сказал Антон.
 Я искренне, хоть и не очень весело расхохотался.
- Девушку? Ты давно на себя в зеркало то смотрел?
- Ну да, согласен, я немного…
- Немного уродлив! – закончил я фразу за него.
 Антон понуро поник головой, молча признавая мою правоту.
- А помнишь, как когда ты был маленький, твои родители убрали из дома все зеркала, потому, что когда ты их видел, то начинал плакать, убегал и прятался, думая, что это серый волк пришел за тобой? – спросил я.
- Нет, что-то не припоминаю… - пробормотал Антон. Вдруг он взглянул на меня с возмущением, - Да что ты такое говоришь?! Ты сам только что это сочинил! Не было такого, чтобы я зеркала пугался!
- Может, и сам сочинил. Какая разница? Суть то я передал верно.
- Не правда! Не так уж я и уродлив! И вообще, в человеке, тем более в мужчине, внешность не главное. Главное – внутренний мир. А он у меня богатый, - Антон так разволновался, что его и без того тонкий голос перешел в звенящий визг, а в уголках рта выступила пена. Вообще, успокаивающие таблетки дали очень интересный эффект. Это я и по себе ощущал…
- Я уверен, если я захочу, мне будет легко познакомиться с какой-нибудь красивой девушкой, которая меня оценит, не смотря на внешние недостатки, - продолжал Антон.
 Он взглянул в окно. Вдали через двор, как назло, проходила симпатичная девушка.
- Вот смотри, - нервно и весело вскричал Антон, - сейчас я с ней познакомлюсь.
 И не успел я его остановить, как он уже орал в окно своим тонким, пронзительным нервным голосом:
- Девушка! Девушка, вы такая красивая! Можно с вами познакомиться?
 Девушка на секунду остановилась, удивленно взглянула на Антона и тут же испуганно отвернулась и торопливо пошла прочь.
- Девушка! Куда же вы! Если вы уйдете, я выброшусь из окна!… Правда выброшусь!!! – с отчаянием прокричал Антон ей вслед. Но девушка уже скрывалась за поворотом.
- Видишь! Что я тебе говорил! Ты ее напугал! – удовлетворенно произнес я, - Думаешь, это из-за того, что у тебя сумасшедший взгляд, на тебе окровавленная рваная сорочка, изо рта текут слюни, а в руках у тебя тридцатисантиметровый кухонный нож, который ты не понятно, почему, до сих пор не положил? Думаешь, из-за этого она не захотела с тобой знакомиться?
- Конечно же нет… - безнадежно выдохнул Антон и понуро поник головой.
 Медленно, как во сне, он достал из кармана носовой платок и вытер им губы. А нож между тем так и не положил. Он стоял, уставившись в одну точку на ковре, будто силясь прочитать там ответы на все свои неразрешимые вопросы.
- Если я не могу работать, если я не вижу смысла в том, чтобы работать и при этом не могу найти себе девушку, которая могла бы меня содержать, то на что же я буду жить? – медленно, в раздумье проговорил Антон.
- Абсолютно не на что. Пора прыгать в окошко, – подтвердил я.
- Но я могу жить за счет родителей! – осенила Антона еще одна неудачная идея, - Буду жить за счет родителей и писать стихи… Ведь я когда то писал не плохие стихи. В конце концов, что такое деньги – бумага, пыль, мишура! Главное после себя что-то оставить, сделать что-то для людей, что-то значимое и светлое…
- Полностью с тобой согласен! – согласился я, - Стихи – это здорово. Да и родители твои, несомненно, будут рады твоему выбору. Они будут просто счастливы от того, что их сын решил посвятить свою жизнь стихам. И уж конечно же полностью тебя обеспечат, так чтобы у тебя была возможность не работать до конца своих дней и заниматься исключительно творчеством.
- Мои родители – это мои родители. Других у меня нет, - угрюмо ответил Антон, - Они не виноваты, что они такие. Жизнь их такими сделала. Нужно принимать родителей такими, какие они есть, и прощать им их слабости. Это мой крест и нужно нести его достойно.
- Вот и прими достойно тот факт, что твой отец – алкаш и неудачник, - раздраженно проговорил я, - Такой же неудачник, как ты сам. Точнее это ты такой же неудачник, как он. И если бы он даже захотел, он не смог бы тебя обеспечивать, потому, что он себя самого то с трудом содержит… Это если бы он захотел. А он захочет? Как думаешь? Как думаешь, куда он тебе предложит пойти, когда ты поделишься с ним своими новыми планами на жизнь?
 Антон не отвечал.
- Чего молчишь то? Давай в окно прыгай! А то уже всю комнату выстудил. Не май месяц на дворе! - (На дворе, и правда, был не май, а конец апреля.) Антон какое-то время молчал. Его бледное лицо выражало невыносимую душевную муку.
- Ну почему все так! – наконец произнес он с невыносимой горечью, - Почему жизнь так не справедлива! Почему у кого-то родители умные, интеллигентные, любящие, да еще и миллионеры, а у кого-то злобные, невежественные, нищие алкоголики! Почему, кто-то рождается красивой женщиной, настолько красивой, что вообще может не работать, достаточно выйти замуж за какого-нибудь бизнесмена, ну или просто ходить по подиуму вперед-назад и улыбаться и ей за это миллионы будут платить, а кто-то рождается не красивой женщиной, такой некрасивой, что точно ни за кого никогда не выйдет, да к тому же еще и тупой и неспособной к высокооплачиваемой работе! Люди, которые много работают и много зарабатывают свысока относятся к тем, кто зарабатывает мало. Но ведь уборщица работает не меньше, чем президент какой-нибудь фирмы! И не ее вина, что ее мозгов не хватает для бизнеса, а хватает только для мытья унитазов. И за что презирать таких людей? Хозяева жизни свысока относятся ко всем потому, что считают, что они всего добились сами, что они много имеют потому, что много работают. Но ведь, чтобы много и продуктивно работать нужно иметь для этого возможности, ум, силы, образование! Даже трудолюбие - это качество, которое дается или не дается свыше. Покажите мне человека, который бы не желал всей душой благополучия для себя, который бы не готов был бы выкладываться для этого полностью! Но только дело в том, что если двое работают на пределе своих сил, но один сильный и умный, а другой слабый и тупой, то у первого результат будет больше… Или, например, человек от природы гениальный художник, но, когда он пробует рисовать, ему говорят мама с папой и вообще все его окружение: «Хватит заниматься ерундой! Иди зарабатывай деньги, придурок! Иди работай на заводе!» И вот, преодолеть сопротивление среды и заняться реализацией своего творческого потенциала он не может, а от работы на заводе его тошнит. И тогда начинается молчаливый протест в форме пьянства. Почему столько народу пьет? От нереализованности! От неверия в себя, в то, что можно заниматься чем-то что нравится и при этом себя обеспечивать… - Антон остановился, чтобы перевести дух.
- Хорошая речь, - оценил я, - Только не очень понятно, к чему ты это все.
- Я к тому, что жизнь не справедлива. Образно выражаясь, все бегут один забег, но только кому-то даны атлетичные сильные ноги, и стартовать его поставили впереди всех, а другой стартует на инвалидной коляске в километре сзади, да еще его обманули, сказав, что нужно ехать в противоположную сторону. Причем не потому, что один хороший, а другой плохой, а просто по воле случая. Ты хороший парень, может даже лучше всех, но ты в заднице, и смирись с этим. А тот, кто прибежит первым, будет искренне считать, что он выиграл честно, что все были с ним в равных условиях и теперь он имеет право относиться ко всем свысока.
- Да, обидно, - искренне согласился я.
- А тяжелее всего быть таким, как я, - продолжал Антон, - Умным, но не практичным. Я в принципе ведь умный человек. Но у меня нет способности к систематическому труду, к тому же самому бизнесу, к зарабатыванию денег. И это не лень. Это склад характера. Мозги у меня так устроены. И все что остается, это нищенствовать и заниматься словоблудием, глядя как кто-нибудь, в общем то недалекий, но со способностью работать и зарабатывать, приобретает себе то, чем хотел бы обладать ты сам. Ладно бы я просто был дурачок. Я бы не замечал всей этой несправедливости и не мучился бы… - он немного помолчал, - А еще, я не люблю красивых людей.
- В смысле?
- Не люблю людей с красивой внешностью, с хорошими внешними данными. Особенно женщин. Мне не приятно на них смотреть. Чего тут не понятного? Ведь я то страшный…
- Это уж точно, - согласился я.
- И когда я вижу красивого человека, это выводит меня из себя. Я вижу в этом не справедливость. Ведь он ничем не заслужил своей красоты! Так же как и я не совершал никаких преступлений, за которые меня стоило бы этой красоты лишить. Да я, может быть, как человек лучше их всех вместе взятых! Для меня последнее время важным фактором внешности является выражение лица. И я не помню, когда последний раз я видел красивую женщину с красивым выражением лица… Она идет по улице и думает, что она очень красива. И всем тоже кажется, что она очень красива. Но на самом деле она же уродлива! Вы постмотрите на ее выражение лица! Не будьте полными животными, постарайтесь увидеть что-то кроме мяса и костей! Если и есть, что-то, что выводит меня из себя больше, чем красивые люди, так это то, как их воспринимают окружающие. Особенно женщины. Да и большинство мужчин тоже. Красота – действительно страшная сила. Не великая, не большая, а именно страшная. Красивого человека всегда будут слушать, чего бы он ни говорил, чему бы он ни учил. У людей создается иллюзия, что если он красивый, то он знает, как сделать такими же красивыми и их, что у него есть секрет успеха, что он обладает какой-то тайной. И красивые люди охотно эту иллюзию в окружающих поддерживают, пусть и бессознательно, пусть и не отдают себе в этом отчета, но они делают все, чтобы у всех создалось впечатление, что они, и правда, обладают секретом успеха. Особенно женщины. Даже выражение такое есть, что в женщине должна быть загадка. Ну, какая, ты мне скажи, может быть загадка в не красивой женщине? Пусть даже она умна как десять мужиков. А в красивой есть. Даже если она такая тупая, что разговаривает с трудом. Ее немногословность сочтут за глубокомысленную молчаливость, и в любой ерунде, которую она говорит, будут видеть скрытый смысл. А при желании можно увидеть глубину и скрытый смысл в чем угодно. Было бы желание. И такое желание вызывают только красивые женщины. Она улыбается от животной радости самки по поводу того, что она привлекательна для самцов, а все скажут, что у нее необыкновенная энергетика, что она излучает любовь, доброту, покой и вообще положительные эмоции. Скажут, что она просветленный человек и поэтому всегда радуется жизни. И главное, что она сама так же считает, и думает, что имеет право учить других жить. Я знал одного парня, который был очень красивыв, и его по этому очень любили девушки, а он думал, что его любят потому, что он знает, как себя с ними вести, что у него есть какая-то особая система. И он искренне считал, что я не имею успеха у женщин просто потому, что я неудачник и не знаю, как себя с ними вести. Еще советы мне какие-то давал, о чем с ними говорить, а о чем ни в коем случае не говорить, что делать, а что не делать. Ну не издевательство ли?! Да я в два раза умнее него, но кто это заметит? Все думают, что я такой страшный потому, что я неудачник, потому, что у меня плохая энергетика, комплексы и были психологические травмы в детстве. А на самом деле все наоборот. Я страшный и поэтому похож на неудачника, я страшный и поэтому у меня плохая энергетика, я страшный и поэтому у меня комплексы, я страшный и поэтому меня обижали в детстве!
Антон снова остановился, чтобы отдохнуть. Я сидел в растерянности и не знал что сказать. Я уже начал сомневаться по поводу того, что он действительно выпрыгнет из окна. Он слишком много говорил, и энергия нужная для того, чтобы решиться убить себя, растрачивалась в пустую. Я боялся, что он просто выговорится, облегчит душу и на этом все кончится. И поэтому ничего не говорил, чтобы не провоцировать его на дальнейшие излияния. Но он продолжал и без моей помощи:
- Вообще, я бы расстрелял того, кто это первый придумал, что стыдно быть неудачником. Стыдно быть не красивым, не богатым, не успешным, не веселым все время. Посмотри на современных женщин, как они ведут себя на людях. Они все время улыбаются, все время бодры, веселы и всем довольны. Такое впечатление, что у них вообще нет никаких проблем, и их жизнь – сплошное наслаждение. И что, думаешь, им правда все время так весело и хорошо? Ничуть! Они специально так себя ведут, чтобы их подружки им завидовали. Это ведь так приятно, когда тебе завидуют! Получать удовольствие от того, что кому то хуже, чем тебе - основной принцип садизма! Ненавижу!!! Ненавижу успешных и счастливых людей!!! Ненавижу красивых женщин!!! Ненавижу всю вселенную и ее устройство!!! Весь этот мир с изъяном! Это одна большая насмешка над человеком, созданная каким-то всемогущим садистом с довольно пошлым чувством юмора. Самое достойное, что можно сделать – это умереть, не принять навязываемые мне правила игры, не досматривать это злое и не смешное кино до конца, - Антон взглянул на меня, проверяя, согласен я с ним или нет.
- Полностью с тобой согласен, - поспешил согласиться я, - Только мне не понятно, чего ты медлишь?
Антон оперся руками о подоконник и уже, казалось, приготовился прыгнуть, как вдруг быстро обернулся. Его глаза неожиданно заблестели злым недоверием:
- Если ты со мной согласен? То почему сам вместе со мной не прыгнешь? – спросил он тоном человека уличившего другого в обмане.
 Я слегка опешил от такого неожиданного вопроса. Несколько секунда я лихорадочно соображал, что ответить.
- Дело в том, что я слишком слаб. Я не такой, как ты. Мне не по силам преодолеть страх смерти, - наконец нашелся я.
- Возьмемся за руки и прыгнем вместе. Так тебе будет легче, - видимо, Антона всерьез вдохновила мысль угробить меня вместе с собой.
- Но у меня есть еще одно утешение в этой жизни, - продолжал сопротивляться я.
- Да? И какое же?
- Я не такой страшный, как ты. Меня любят женщины.
- Интересно! Это с каких это пор? – теперь уже Антон издевался.
- По крайней мере, одна женщина…
- Да? И кто же? Что то я ее не знаю!
- По крайней мере полюбит… По крайней мере, я надеюсь, что она меня полюбит… Есть одна женщина, насчет которой у меня существует надежда, что она меня, когда-нибудь полюбит. Это дает мне силы жить. Другое дело, что, может быть, моя надежда необоснованна…
 Антон какое-то время молча и умиленно смотрел на меня.
- Повезло же тебе! – с белой завистью в голосе произнес Антон, грустно и светло улыбаясь.
- Да уж! Повезло так повезло, - ответил я с такой же невеселой улыбкой.
Вдруг лицо Антона, на мгновение осветившееся улыбкой, снова стало злым и утомленным.
- Но, когда твоя надежда не оправдается, тебе будет еще тяжелее, чем мне сейчас, - зло сказал он.
Я ничего не отвечал. Я не хотел спорить с самоубийцей. Воцарилась пауза.
 Тем временем таблетки действовали все сильнее, и все менее так, как должно бы действовать успокаивающее. Мое необоснованное умиротворение сменилось чувством звенящей бодрости, окрыленности, и необыкновенной ясности ума. Как будто разум и душу, до этого дремавшие во мраке вдруг озарил бодрящий, холодный и безжалостный звездный свет. Лицо Антона опять озарилось улыбкой, на этот раз отрешенной и какой-то неземной:
- Кажется, я все-таки нашел альтернативу самоубийству. Нашел смысл жизни для себя, - продолжая нездорово улыбаться, проговорил он.
- Что на этот раз? – меня уже начинало это утомлять.
- Пусть я неудачник! – в его голосе звучало нарастающее торжество, - Пусть я всегда буду бедным, и меня не полюбит ни одна девушка. Но ведь смысл жизни ни в этом! – он уже весь сиял от счастья и смотрел на меня, будто я был ужасно заинтригован, и только и ждал, чего же он скажет дальше.
- А в чем же тогда смысл жизни? – я решил не показывать раздражения и изобразил интерес.
- В реализации своей внутренней природы! – произнеся эту мало понятную фразу, Антон взглянул на меня так, будто разом ответил на все мои жизненные вопросы, - Чему учит нас буддистская философия?
- Чему учит нас буддистская философия?
- Да, чему учит нас буддистская философия?
- Откуда я знаю! – наконец не выдержал я.
- Буддистская философия учит нас, что единственная цель нашей жизни – это реализация нашей внутренней природы, достижение просветления и нирваны. В каждом из нас есть природа Будды, нужно только не мешать ей действовать. Для этого нужно избавиться от терзающих наше сознание омрачений. И богатство, успех, разного рода привязанности являются лишь помехой на этом пути!
- Вон оно что! – продемонстрировал я свою включенность в беседу.
- Решено, еду на Тибет и становлюсь буддистским монахом! – вдохновенно воскликнул Антон.
- А денег на Тибет у тебя хватит? – засомневался я.
- Буду копить! Буду нищенствовать! Продам квартиру! В конце концов, поеду не на Тибет, а куда-нибудь в Бурятию, в Туву. Там ведь тоже есть буддистские общины.
- Поезжай. Очень рад, что ты нашел что-то для себя, - идея Антона показалась мне бредовой, да и продажа завещанной мне квартиры ради поездки на Тибет, тоже была явно не в моих интересах, но я знал, что если я начну спорить с Антоном напрямую, то только распалю его и укреплю его решимость, и стал действовать хитрее, - Только не мог бы ты сначала ответить мне на один давно волнующий меня вопрос по поводу буддизма?
- Ну что ж… Хотя мои познания в буддизме не намного больше, чем твои, я все же попытаюсь тебе помочь, - произнес Антон со скромностью столетнего тибетского ламы, - Спрашивай. Что тебя интересует?
- Насколько я знаю, основа буддизма – медитация…
- Без медитации – нет реализации, без реализации – нет просветления!
- А для медитации важно правильное дыхание и поза…
- Действительно поза и дыхание очень важны. Дело в том, что при нарушении осанки и неправильном дыхании, нарушается циркуляция жизненной энергии, и это мешает просветлению, - пояснил Антон.
- А если у человека хронический насморк, или так сильно сломан нос, что он не может им дышать, и нет денег на операцию по восстановлению дыхания носом? Или если человек горбат от природы или вообще прикован к постели какой-нибудь болезнью и не может сидеть в позе лотоса? То что, просветление для него невозможно?
- Можно дышать и ртом… И известны случаи, когда люди, прикованные к постели, достигали определенных успехов в медитации, - произнес Антон несколько растерянно.
- То есть поза и дыхание не важны?
- Нет, они очень важны.
- Так значит те, кто в силу проблем со здоровьем не могут правильно выполнять технику медитации, не имеют шанса достичь просветления? Или их просветление будет менее качественным, не полноценным, настолько хуже настоящего, насколько хуже они выполняют технику?
 Антон растерянно смотрел на меня, а я все больше расходился:
- Что же это получается, физически здоровые наслаждаются нирваной, а больные и увечные опять в пролете? В чем же отличие от пошлого культа успеха, против которого ты так яростно выступал? В том, что не такие высокие требования? Не обязательно быть умным и красивым, достаточно, чтобы у тебя дышал нос, и ты мог принять позу лотоса? Но ведь все равно останется горстка инвалидов, которых вы не возьмете с собой в нирвану! И от того, что их мало, им будет только обиднее, – по мере моего монолога лицо Антона становилось все бледнее и отражало все большую муку, - К тому же нирвана – намного большее блаженство, чем обладание богатством, властью и красотой. Получается, что тут еще больший разрыв между счастливыми и теми, кто счастья лишен. Справедливо ли такое учение? Человечно ли светлое будущее, в которое не берут хотя бы одного человека, причем не за нравственные качества, а просто потому, что он не подходит по физическим данным?
- Хватит! – Антон закрылся от меня рукой (не той в которой держал нож) как будто бы я собирался его ударить, - Пожалуйста, не продолжай! – из глаз его текли слезы.
- Извини но…
- Ну, зачем! Зачем ты отнял у меня последнюю надежду! Да, возможно, учение Будды и ошибочно, но я мог бы жить и верить в него еще какое-то время. Кто знает, может быть я даже смог бы не замечать его ошибочности до конца своих дней…
- Я подумал, что лучше горькая правда…
 Антон не отвечал. Он стоял у раскрытого окна в лучах апрельского солнца, глядел перед собой невидящими глазами и бесшумно плакал. Ласковый весенний ветерок слегка трепал его длинные, каштановые засаленные волосы… Вдруг он перестал плакать, резко, как будто кто-то нажал кнопку и выключил плач.
- И все же я не могу покончить с собой, - неожиданно твердо и спокойно сказал Антон.
- Потому, что ты трус и ничтожество?
- Нет, потому что самоубийство – грех по христианской религии.
- А ты что, верующий христианин? – искренне удивился я, - Минуту назад ты собирался уехать на Тибет и посвятить остаток дней медитации!
- Увлечение буддизмом было ошибкой. На самом же деле я, действительно, православный. Бабушка меня в детстве крестила.
- Мало ли что с нами в детстве проделывали наши бабушки! И вообще, почему из всех запретов и предписаний христианства, ты решил выполнить только запрет на самоубийство? Ты не исповедуешься, не причащаешься, пьянствуешь, сквернословишь, ругаешься со своими близкими, домогаешься до женщин (пусть и безрезультатно), а вот от самоубийства вдруг решил воздержаться? Да и вообще… Если уж буддизм – ошибочное учение, то христианство тем более не выдерживает никакой критики.
- Это почему это? – с вызовом спросил Антон.
- Ну сам посуди: если Бог есть, то почему тогда умирают дети, почему бывают войны, болезни, все несправедливости о которых ты так много и красочно говорил несколько минут назад? Почему Бог сначала делает людей такими, что они не могут не грешить, а потом они должны за это вечно мучиться на том свете? Или ты не веришь в посмертное воздаяние и вечные муки?
- Я сомневаюсь на этот счет…
- Если ты не веришь в это то это уже не христианство. В христианстве на этот счет все четко и ясно сказано.
- Значит, верю, - твердо ответил Антон.
- Древние греки верили в мифы древней Греции, так же свято, как ты сейчас веришь в христианство. Чем ты отличаешься от них? Почему то, во что они верили – это миф, а то во что веришь ты – реальность?
 Я уже почти не надеялся, что Антон действительно покончит с собой, и продолжал спорить и задавать вопросы скорее по инерции. Антон же, напротив, все больше воодушевлялся:
- Я бы мог легко ответить на все твои вопросы. Но это был бы не правильный подход. Вера, основанная на логических доводах – это не вера. Я следую христианскому учению потому, что у меня есть внутреннее ощущение, что это правильно. И я верю, что Бог, не смотря на всю мою немощность, поможет мне справиться со всеми проблемами, поможет мне зарабатывать деньги, поможет устроить личную жизнь, поможет наладить отношения с родителями и не только не просить у них денег, но даже и самому быть им поддержкой в старости, вообще поможет мне жить достойно и не хуже других. Так будет потому… Просто потому что так будет! – Антон взглянул на меня с торжествующим видом человека только что блестяще победившего в сложнейшем аналитическом споре, - А логику можно под что угодно подогнать. В том числе и под христианство, - добавил он, помолчав.
- Это уже какое-то юродство, в самом деле! – с досадой произнес я, - Так будет, потому, что так будет! Просто у тебя стресс, отчаяние и ты немножко сошел с ума. Признайся, ведь ты сам не веришь в то, что мне говоришь!
- Да, может быть настоящей веры у меня и нет, - просветленно сказал Антон, - но у меня есть надежда! Одной только надежды на то, что все может еще и будет хорошо, достаточно для того, чтобы жить, бороться, совершать поступки…
 Антон глядел на меня и вид у него был преображенный. Сложно было поверить, что этот человек пару минут назад собирался выброситься из окна. И тогда я решил выложить свой последний козырь:
- Кстати о Надежде… Ты ведь влюблен в мою старшую сестру?
- С чего ты взял? – от неожиданности Антон смутился и покраснел.
- Да ладно уж, не отпирайся! Я все знаю.
- Я не понимаю, о чем ты говоришь, - Антон безуспешно попробовал изобразить удивление.
- Она мне все рассказала. Какие ты ей любовные письма писал. Мы вместе их читали. Смеялись до слез!
- О Боже! – Антон покраснел еще сильнее, потом отвернулся к окну, взялся руками за голову и мучительно застонал: - Иди-о-о-о-т! Какой же я идиот! Ну да, все правильно! А чего я собственно ждал? Жалкое посмешище!
- Если ты действительно любишь мою сестру хотя бы на десятую часть от того, как ты писал в своих письмах, то самое лучшее, что ты можешь сделать – это выброситься из окна.
- Полностью с тобой согласен. Особенно после того, что ты мне сейчас сказал, - произнес Антон, по-прежнему стоя ко мне спиной.
- Нет, ты меня не так понял. Просто ты можешь ей реально помочь. Девушке уже 28 лет, а она по-прежнему живет с родителями. А если бы ты умер, то я отдал бы завещанную мне тобою квартиру ей. Ты бы сразу решил многие ее проблемы.
- Может быть, это смешно звучит, но в глубине души я мечтал, что мы будем жить с ней в этой квартире вместе… - тихо сказал Антон.
- Вот именно! Это ты сейчас очень хорошо подметил. Что это смешно звучит. Ты лучше меня понимаешь, что это невозможно.
- Да, наверное, ты прав…
- Ну, так что, готов ли ты ради счастья… нет даже не ради счастья, а всего лишь ради благополучия свой любимой девушки умереть и потом вечно мучиться в аду за грех самоубийства? – я решил сыграть на страсти Антона к пафосу и героизму, - Готов ли ты отдать жизнь для того, чтобы Надя получила возможность жить в новой квартире со своим другом и будущим мужем преуспевающим армянским бизнесменом Альбертом Хачатуряном?
 Антон обернулся ко мне. Он больше не плакал. Его воспаленные от слез глаза светились, как у человека, который через минуту по собственной воле отдаст жизнь за что-то хорошее.
- Да я готов, - тихо, но твердо сказал он.
- Ну, так не медли! – героически крикнул я.
Антон отошел от окна для разбега. И не глядя на меня, как будто разговаривая сам с собой, без всякого выражения произнес: «Передай ей, что моими последними словами были… - он сделал паузу, чтобы набрать в легкие воздуху, как будто собирался глубоко нырнуть, и крикнул неожиданно громко своим душераздирающим тонким голосом, - Надя, я тебя люблю!!!» бросился к окну, заскочил на подоконник, сделал еще шаг, на мгновение завис в воздухе и пропал.
- Ножик то оставь! – запоздало окликнул я. (Антон, и правда, так и выпрыгнул, как стоял, с кухонным ножом в руке.)
Повисла страшная тишина… С минуту я сидел молча, не решаясь ее нарушить.
- Ну, вот и все, - наконец шепотом выдохнул я.
 Теперь нужно было решиться подойти к окну и посмотреть вниз. Я сидел и не мог набраться мужества, чтобы сделать это. Неожиданно из-за окна раздался слабый стон. «Неужели он не до конца разбился?!» с ужасом подумал я. Я быстро вскочил и выглянул в окно. Внизу, на асфальте, распластавшись на спине и неестественно подвернув ноги, головой в мою сторону, глядя прямо на меня лежал Антон и слабо стонал:
- А-а-а… Сволочи… Специально поменяли этаж… Они повсюду…
 Я так испугался за своего друга, что на секунду действие таблеток ослабло, и я ненадолго смог отличать фарс от реальности:
- Кто поменял этаж? Кто повсюду? Что ты такое говоришь? Ты всегда на первом этаже жил!
- Я всегда знал, что ты с ними заодно! – зло простонал Антон.
- С кем с ними? Вторая таблетка явно была для тебя лишней. Тебе вообще нельзя колеса употреблять. Ты когда-нибудь себя угробишь. И вообще, я, конечно, понимаю, ты театральный институт закончил, тебя кажется, что это очень смешно все время сценки разыгрывать. Особенно когда ты под химией. Но я то не актер! И меня твои приколы порой утомляют. Они у тебя слишком затянутые. К тому же не понятно, почему ты так любишь разыгрывать сцену самоубийства? Что разве нет других тем? Это ведь довольно-таки цинично по отношению к реальным самоубийцам. Есть вещи, которыми не шутят.
 Но Антон был уже совсем не адекватен. Он, не мигая, смотрел на меня диким, недобрым взглядом, потом вытянул в мою сторону руку с ножом и медленно повернул его несколько раз, в ту и в другую сторону, как бы предлагая мне полюбоваться тем, как красиво лезвие играет на солнце.
- И избавься, наконец, от ножа! Чего ты в него вцепился!
 Но Антон, только многозначительно погрозил мне пальцем свободной руки.
- Ты болен! – с омерзением сказал я, - И опасен для общества. Вставай давай!
 Тут мое сознание снова залил веселый и холодный звездный свет.
 Антон бессильно уронил руки. Его лицо снова стало жалким, и он застонал, морщась от боли:
- А- а- а… Кажется, я позвоночник сломал…
- Это скорее всего. Вон у тебя как ноги неестественно подвернулись.
Какое то время Антон молча лежал, распластавшись, и смотрел вверх. Вдруг его худое, бледное лицо озарилось светлой, умиротворенной улыбкой.
- Небо… - умиленно произнес он слабым голосом, - Какое оно тихое спокойное и торжественное! И, ты знаешь, оно совсем не такое… - на глазах у Антона появились слезы.
- А какое? Какое оно Антоша? – спросил я, тоже умилившись, так как спрашивал бы слепой у зрячего, желая, чтобы ему описали что-то красивое, чего он сам никогда не увидит.
- Оно другое… Оно совсем не такое, как я бежал, как мы кричали, спорили и ругались… - не очень понятно ответил Антон.
- Да мы вроде и не ругались… - только и нашелся, чего ответить, я.
- Совсем не так плывут облака по этому высокому, бесконечному небу… - продолжал умиляться Антон, не обращая внимания на мою реплику, - Удивительно, как это я прежде не замечал его?
- И правда, удивительно, - согласился я.
- Как это здорово вот так вот лежать на теплом апрельском асфальте и смотреть на небо! Ты слышишь… - Антон вдруг весело насторожился.
- Что? Что? Я ничего не слышу!
- Музыка…
- Я не слышу никакой музыки, - в недоумении ответил я.
- Ничего страшного… Просто я умираю… Я умираю и слышу небесную музыку…
 Неожиданно лицо Антона стало испуганным и тревожным:
- Игорь, я умираю! – голос его, хотя и слабый, выражал неподдельный страх, - Игорь! Кто ни будь! Помогите! Мне страшно!
- Может быть тебе скорую вызвать? – с тревогой спросил я.
- Да да, скорую!… Хотя нет. Не надо скорую. Слишком поздно…
 Антон полузакрыл глаза. Его лицо еще больше побледнело. По-видимому, сознание оставляло его.
- Надя… - вдруг слабо позвал Антон, - Хочу Надю…
- Надю?
- Да, позови ее… Пусть хотя бы один раз, хотя бы перед смертью Надя придет ко мне. Просто увидеть ее…
- Но, это не возможно! Надя сейчас в Египте. Отдыхает со своим другом Альбертом Хачатуряном.
- Надя! Надя! – неожиданно громко закричал Антон и заметался на асфальте.
- Тихо! Тихо! Успокойся! Надя сейчас придет. Надя уже идет, - сказал я, просто для того, чтобы Антон перестал своим криком привлекать внимание проходящих по двору людей.
 Неожиданно из-за угла дома показалась пожилая, дворничиха. Это была большая, толстая, с виду физически очень сильная и очень некрасивая женщина. На лице у нее были бородавки. Одета она была в старый синий халат, в грязную телогрейку поверх халата, в серый платок и кирзовые сапоги. В руках у нее была огромная метла. Она убирала двор дома, в котором жил Антон с незапамятных времен и была знакома со всеми жильцами и даже со всеми знакомыми жильцов.
- Здравствуйте, Надежда Анатольевна, - поздоровался я.
 По иронии судьбы ее звали так же, как мою сестру.
- Надя? – растерянно спросил Антон, приподнял голову и посмотрел на нее мутными, не узнающими глазами.
- Какая я тебе Надя, суцонок! – злобно взвизгнула дворничиха с сильным мордовским акцентом, - Наркоманы проклятые, таблеток нажруться и безобразят! Идите в свой двор, там и безобразьте! А то шшас милитию вызову!
- Но это его двор! Он здесь живет, - робко попытался я заступиться за друга.
- Ты ышшо поотвецай мне! Поотвецай! Надо же, какие умные! Ты ему слово – он тебе десять! – еще больше рассердилась дворничиха.
- Ты права, ты не Надя! Ты – Абсолютное Зло! – медленно проговорил Антон слабым голосом человека, проклинающего кого-то на смертном одре.
- Че-е-го? – хотя дворничихе было не ясно значение слов Антона, она поняла, что он сказал что то оскорбительное.
- Да такие, как ты, в войну за немцев воевали! – продолжал Антон.
- Я? За немцев? – дворничиха уже кипела от гнева.
- Я все про тебя знаю! И как ты за немцев воевала, и как ты народное добро разворовывала!
- Да я.. я.. – дворничиха захлебывалась и не могла подобрать слов от возмущения, - Да я всю войну на заводе! От звонка до звонка! Вот этими руками!
- На немецком заводе!
- Да я… Да ты… Милития!!! Мили-и-ития!!! – вдруг завизжала старуха пронзительно и противно (особенно противно ее голос звучал на звуке «и»). Она двинулась к Антону, замахиваясь метлой. Неожиданно Антон согнул колени, притянул их к груди, резко вытолкнул ноги вперед, вверх и под себя, встал на ноги, как встают герои старых китайских фильмов про кунг фу, и принял боевую стойку. В руке он по-прежнему сжимал кухонный нож. От такого поворота событий дворничиха слегка опешила и остановилась на месте, выставив метлу перед собой, наподобие копья. В прочем она была не из робкого десятка и бежать не собиралась.
- Ты же сказал, что сломал позвоночник! – удивился я резкому выздоровлению Антона.
- Я пошутил, - коротко ответил он.
- Так ладно, Антоша, слушай меня внимательно. Выполнишь мои указания – останешься жив, - быстро и по деловому заговорил я, стараясь говорить тихо, чтобы дворничиха не услышала, а слышал только Антон - Удар у нее очень сильный, но медленный и размашистый, и победить ее в общем то не сложно. Для этого, когда она будет бить, сделай шаг назад, заставь ее промахнуться, провали ее, и, как только она промахнется, сразу иди вперед и бей. В сердце и изо всей силы. Главное сделать это быстро.
- Ученого учить, только портить, - не оборачиваясь, весело сказал Антон, голосом матерого уголовника, пьянеющего от предвкушения кровавой схватки. Тут он присел на правую ногу, вытянул левую руку вперед, а правую с ножом, подняв высоко над головой, оскалился и зашипел, как рассерженная ящерица.
- Что это такое? Стиль змеи? – с интересом спросил я.
 Но Антон не отвечал. Он замер на месте, видимо ожидая момента, когда можно будет нанести смертельный удар. Тем временем дворничиха с криком: «Милития!» шагнула вперед и широко размахнулась.
- Не стой! Уйди с линии атаки! Она тебя сейчас срубит! – встревожено закричал я, но
Антон, казалось, окаменел и меня не слышал. Метла просвистела в воздухе и ударила Антона прямо по высоко поднятой руке с ножом. От удара нож выпал, отлетел далеко в сторону и со звоном упал на асфальт. Дворничиха остановилась с метлой в руках, как будто сама удивившись тому, что сделала. Антон взглянул на свою руку, в которой больше не было ножа, с растерянностью и удивлением. Потом обернулся на меня. В глазах его было недоумение и немой вопрос:
- Как же это… Что же это? – растерянно пробормотал он.
 Тут дворничиха опомнилась, снова закричала: «Милития!» и второй сокрушительный удар обрушился сбоку на плечо Антона. Антон покачнулся, чудом устоял на ногах и бросился в мою сторону. Я еле успел захлопнуть окно прямо у него перед носом и защелкнуть шпингалет. Антон с животным ужасом во взгляде прижался к стеклу с противоположной стороны. Сзади надвигалась дворничиха, огромная и страшная. Я стоял и внимательно наблюдал сквозь стекло за происходящим. Дворничиха подошла на расстояние удара и снова обрушила на Антона метлу с криком: «Милития!» Антон забился о стекло, как огромный мотылек. Какое то время я стоял и заворожено наблюдал за его избиением, потом крикнул: «Я сейчас Антоша! Продержись немного! Я сейчас выйду!» и бросился от окна вглубь квартиры. Я понимал, что Антону уже ничто не поможет. Старуха позвала легавых, нужно было уходить. Но сначала нужно было поменять внешность. Я зашел в ванную, громко включил воду, чтобы никто не понял, чем я там занимаюсь, взял бритву и всего за какие-то несколько минут обрил себе голову. Правда я порезался в нескольких местах. Но это было ничего. Зато теперь меня никто не узнает! Я вернулся в комнату. Теперь нужно было уничтожить улики. На глаза мне попались написанные Антоном завещание и предсмертная записка. Я торопливо схватил их, порвал, а кусочки скомкал и съел, зажевав все это еще одной таблеткой из заветного Антоновского пузырька. Затем я отправился на кухню, чтобы открыть газ и поставить свечку. Я хотел взрывом и пожаром уничтожить все улики. Потом понял, что до приезда легавых газ не успеет набраться в достаточном для взрыва количестве, и не стал его включать, решив ограничиться тем, что просто протереть тряпкой все гладкие предметы, на которых могли быть мои отпечатки. Закончив с этим, я вышел в прихожую, надел попавшиеся мне под руку темные очки, и какой-то висевший на виду серый плащ. Чтобы еще уменьшить шансы быть узнанным я как можно выше поднял воротник плаща и, крадучись, вышел в темный подъезд.