Белые цапли, или несмотря ни на что

Кто-то мчался, падая с ног,
Плыл против теченья,
Ехал на красный,
Просто чтобы сказать,
Что все будет хорошо,
Что все не напрасно.
Но ошибся дорогой
И не рассчитал
Траекторий полета.
И мне снова приходится быть для тебя этим кто-то.
Flёur

Над безграничной лужей океана, прорезанной каменными арками Малого Лабиринта, уже медленно вставал зеленоватый, кислотный рассвет, а катер почти без движения покачивлся на мелкой волне. Косяки светящегося планктона подмигивали под волнами огоньками «скорой помощи»; но огоньки медленно гасли, уходя в глубину – еще один признак неумолимо надвигающегося утра. И что же делать?.. что делать?
-Наташенька, попытайтесь еще раз, - Василий Петрович утер лысину, убрал платок в карман рубашки, тоскливо задрал глаза на небо. Небо было пустым и темным, беззвездным, как всегда перед рассветом… пока пустым. Но таковым ему оставалось быть недолго. Полчаса от силы.
-Я пытаюсь, Василий Петрович, - Наташа не теряла хладнокровия. Сидела на корточках на носу катера, засунув худые, загорелые, исцарапанные руки с засученными по локоть рукавами штормовки вглубь снятого подвесного мотора.
-Ты б побольше старалась, - буркнул Женька.
Наташа только недобро зыркнула на аспиранта, и ничего не сказала. А вот Василий Петрович оборвал его:
-Помолчите, Евгений. Не видите – девочка старается.
Девочка действительно старалась. Вот уже минут двадцать. Но пока – без особого успеха. А зеленоватое утреннее солнце вот-вот должно было подняться сбоку, за тонкой ломаной линией скал, обрывающейся в прозрачную, фиолетовую с сиреневой кромкой границу океанской воды.
На сердце опускалось отчаяние. Оно не покидало его совсем со вчерашнего дня – только слабело время от времени.

Причины этого отчаяния, пожалуй, объяснить не так-то просто. Когда, проснувшись рано утром двадцать третьего числа шестого месяцы в поселке Силки, Василий Петрович перевернулся на другой бок и сделал попытку спать дальше, засунув голову под подушку, отчаяния еще не было. Оно не возникло даже и тогда, когда он понял, что разбудило его не что-нибудь, а звон колоколов, залетевших в раскрытое окно – вместе с влажным утренним ветром и криком золотых чаек.
Отчаяние не постучалось в его душу и в тот момент, когда дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился Женька Сапегин, не слишком талантливый, но старательный аспирант Василия Петровича. Женька воскликнул со свойственной ему экспрессивностью:
-Василий Петрович, просыпайтесь скорее! Беда!
-В чем дело?! – Василия Петрович рывком сел на кровати, от чего застонала-закружилась голова, а в спину резко толкнулся застарелый радикулит. – Цапли?!
-Да нет, цапель нет пока! Слышите, колокола звонят? Росов со своим баркасом не вернулись. Вы ж местный обычай знаете… неделю нет – и поминай как звали.
-И что?.. – спросил Василий Петрович, но сердце уже тревожно замерло, потому что он прекрасно вспомнил «И что». Еще как вспомнил…
Баркас Росова не вернулся, а значит, ни сегодня, ни завтра, ни на третий день никто из рыбаков в море не выйдет. И завтрашний рейс с Владиславом тоже отменяется. А белым цаплям людские трауры до лампочки. У них, видите ли, свое расписание – биологическое. В следующий раз они полетят на Скалу только через год. И как знать, успеют ли тогда кончиться к концу мая обычные в этих широтах штормы…
Да и просто… год! Василий Петрович не мог ждать еще год. Он не знал, отпустят ли его снова из института (и будут ли деньги), а кроме того, он вообще не был уверен, что проживет столько. Пятьдесят восемь лет – это еще не старость, но все-таки даже и не зрелость. И сердце пошаливает. А в нынешних условиях никогда не можешь быть уверен в завтрашнем дне. Даже самых простых лекарств часто не достать.
Он должен увидеть белых цапель, и он их увидит. Увидит, несмотря ни что.
-Ну что?.. – спросил Женька. – Василий Петрович… может быть… того… сами лодку возьмем?.. Или вплавь?
-Ты грести-то умеешь, герой? – Василий Петрович привычным жестом пошарил карман, чтобы достать платок и утереть лысину (хотя еще и пота не было), но, к сожалению, его пижама карманами оснащена не была.
-Не знаю, не пробовал, - легкомысленно заметил Женька.
Василий Петрович поморщился. Браваду и излишнюю понтоватость в своем аспиранте он не любил. Другое дело, что на безрыбье и плотвичка – карп…
Василий Петрович вздохнул.
-Ладно, - сказал он. – Кажется, у нас еще осталось что-то в НЗ. Пойдем, попробуем договориться с кем-то из капитанов. Может, возьмут…
НЗ… Василий Петрович, естественно, распоряжался всеми финансами их маленькой группы и знал, что денег осталось совсем-совсем немного. То есть на приличную взятку не хватит. Точнее, может хватить, но если они с Женькой весь обратный путь проделают пешком, таща в руках образцы и питаясь на подаяние случайных прохожих… А прохожих на тракте Айголора – Барикка не так-то много. Это ж вам Новая Оловать, не Земля. Здесь монорельсы не проложены. Да и на Земле сейчас говорят… не того. Василий Петрович не знал, он на родине уже лет двадцать не был.
Весь день они ходили по деревне уламывали капитанов. Разумеется, без толку. При словах «может быть… как-то финансово посодействовать» у многих загорались глаза, однако никто обычай нарушать не желал. Василий Петрович не знал, чем грозили здешние поверья преступившему Поминальный Запрет – не знал, и знать не хотел. Он не этнограф, в конце концов. Он биолог.

Как ни странно, под вечер ему улыбнулась удача.
Они с Женькой решили съездить из Силков в саму Старую Бухту – за десять километров. Оттуда до Скалы Цапель добираться было не так удобно, потому что пришлось бы огибать Малый Лабиринт, но можно. Однако там капитаны тоже слышали про Росова. А экипаж у него на баркасе, как водится, был смешанный – значит, поминали в обеих деревнях. Можно было, конечно, еще попытать счастья в Еревани (так, судя по карте, называлась деревня еще за 50 километров к северу), но Василий Петрович не знал даже, были ли там вообще рыбаки. И ничего об этой деревне он не знал. Поэтому он сказал Женьке только: «Ну что ж, попробуем еще раз дома».
«Дома…» - вот и сам не заметил, как это вырвалось. За два месяца деревня Силки уже успела стать ему домом. Ну или чем-то вроде. Всегда он так: легко привязывался к экспедиционным палаткам, к временным квартирам, к чужим женам. А своего жилища, своей нормально семьи так и не построил.
На обратном пути колесо у телеги сломалось – вылетела ось. Пришлось бросать возницу на произвол судьбы и идти пешком. Поэтому в деревню они возвращались уже под вечер, когда на пляж ложились густые фиолетовые сумерки.
«Все-таки здесь, на Новой Оловати, краски гуще, тяжелее, чем на Земле, - в который раз уже подумал Василий Петрович. – И дышать как будто сложнее… как будто на грудь давит. Хорошо хоть только в сумерках…»
Действительно, только в сумерках его посещало такое чувство. Дни здесь были ясные, солнечные, яркие, даже прозрачные. А густая, сухая чернота ночи что здесь, что на Земле одинакова. Разве что луны нет: у Новой Оловати вообще нет спутников. Зато в небе широкой белой полосой тянется клин белых цапель, обвитый пестрой спиралью воздушного планктона. Все правильно: в воде светится морской планктон, в воздухе летучий
Забавная штука – этот летучий планктон. Сила тяжести на Новой Оловати немного ниже земной, да еще атмосфера выделывает какие-то штуки – и мельчайшие микроорганизмы могут удержаться в верхних слоях тропосферы, позволяя за свой счет существовать и кое-кому еще. В частности, белым цаплям.
Белые цапли и впрямь очень странные птицы. Чего стоит лишь их ангельски чистое оперенье такого неправдоподобного снежного оттенка, какого на Земле не бывает! Тело у них маленькое, а крылья огромные, как паруса. Русалки так и зовут их – кайрапоэда. Кайрапо – парус, эда – птица. Местные чайки (золотистые, а не белые – на фоне океана они кажутся солнечными искрами) кричат так жалостно и тоскливо: эд, эд, эд… Сперва и поселенцы прозвали кайрапоэда парусниками, но потом разглядели, что у птиц этих только одна нога, и окрестили цаплями. Да-да, именно так… Почти всю свою жизнь белые цапли проводят в воздухе, медленно паря и насыщаясь на ходу, даже спят в полете. Поскольку энергии на полет тратится очень много, есть им приходится все время. Едят они, разумеется, воздушный планктон. Только в исключительных случаях птицы приземляются, и тогда единственная нога служит пружиной: на стопе у цапли присоска. Зацепляясь за скалу, они долго раскачиваются, гася инерцию, а если им потом надо куда переместиться, начинают довольно ловко прыгать Иногда, конечно, разбиваются и гибнут.. Но опускаются цапли на землю, то есть на скалы, только во время бурь. К счастью, бури в районе Старой Бухты редкость. Разве что весной прямо сезон идет, но высоко в тропосферу эти бури редко поднимаются. А иначе. Наверное, белые цапли давно бы вымерли.
В общем, от белых цапель и от микроорганизмов в небесах и в океане ночь на Новой Оловати светится. Но это понятно и объяснимо… А у горизонта вода всегда слабо в определенный час начинает гореть спокойным, холодным заревом – сейчас, когда Василий Петрович и Женька возвращаются в Силки, она еще темна, хотя солнце уже почти село. Бог знает, что это за эффект. Рыбаки говорят: «русалочьи города», но антропологи только смеются. Русалки живут в наполовину пещерах Малого и Большого Лабиринтов и городов не строят, это всем известно.
Вот, кстати, как раз русалку Василий Петрович и Женька увидели, возвращаясь.
Они шли в Силки берегом: здесь короткий путь в деревню всегда был по берегу. Другое дело, что берега эти не слишком походили на привычные Василию Петровичу с детства Крымские. Здесь не было сильного прибоя: вода слабо плескалась у кромки светлого, крупного песка. А все потому что Малый Лабиринт служил отличным волнорезом. Его каменные скалы и причудливые арки - не верилось, что их способна создать природа - поднимались из воды чуть вдали от берега. Это были части уходящей в океан горной системы. Горы здесь подступали к самой воде, только в некоторых местах их рассекали, спускаясь к узкой полоске песка, долины и долинки. В одной из таких долин – побольше - и располагалось село Старая Бухта. В другой – поменьше - деревня Силки. А каменный лабиринт уходил в море еще далеко – почти на целую милю. Под водой там, говорят, раскинулись целые города… Там-то и жили русалки.
...Строить не строили, а с людьми торговали. Выходили иногда на берег… точнее сказать, вылезали. Но мало и не очень охотно. И исследовать себя не позволяли. Да мало у кого и желание было, в наше-то неспокойное время. Слышал Василий Петрович об ученом, который год прожил с русалками в одном из подводных поселений, Да только книги тот человек так и не написал: вроде бы много ему русалки рассказали такого, о чем он права писать не имел.
Вообще, загадочный народ они, эти русалки. Вот, хотя бы... Самый простой вопрос: те, которые с людьми общаются, какого они пола?.. Когда русалки узнали, как их люди называют (сами они использовали какой-то термин, который переводился просто «люди»), их это очень позабавило. Узнав, что существительное «русалка» отчетливо женского рода, они сразу стали украшать длинные волосы подводными цветами и говорить о себе в женском лице. Но повадки их девичьи уж никак не напоминали…
Вот и сейчас: у вытащенных на песок и перевернутых вверх днищами лодок сидел на бочонке с дегтем Власенков, держал в руках широкий веер карт. Перед ним, грациозно и непринужденно устроившись на свернутом хвосте, сидела русалка. Или сидел?..
Ниже пояса у этих русалок действительно располагался хвост, длинный и зеленый. Правда, чешуи на нем не было: покров его, скорее, напоминал по виду дельфинью шкуру (правда, слегка флюорисцентную). Такой же непроницаемо зеленой и гладкой была и вся остальная их кожа. А сложение – абсолютно плоское. Ну доска и доска. Даже намека на талию нет. Лица, правда, нежные, глаза у всех огромные, едва ли не на пол-лица, золотистые. Тонкие гибкие пальцы. Длинные зеленые волосы (кто-то, правда, говорил, что это не волосы, а парики из водорослей, но точно, ясное дело, никто не знал). Русалка тоже держала в пальцах карты, и криво ухмылялась. Рты у русалок были совершенно человеческие, правда, очень полногубые, словно у негров. И внутри не зубы, вроде бы, а зубки вроде акульих. Или вообще китовый ус? Чем они питаются, Василий Петрович в точности не знал, а улыбаться во весь рот они никогда не улыбались.
Но в карты играть любили.
-Что, Петрович, не берет никто? – издалека заговорил с ним Власенков. Видимо, он проигрывал и хотел отвлечься от игры.
-Может, ты возьмешь? - спросил Василий Петрович без особой надежды.
Власенков покачал головой. Василий Петрович, в общем-то, и не ждал: он и так у него сегодня спрашивал. Выходи, день прошел зря…
До сих пор Василий Петрович не особенно верил в неудачу, а теперь вдруг, под затихающим буйно-сиреневым закатом, под тихие возгласы русалки: «Дама пик… Бито… Эй, эй, куда карты гребешь?! Тебе две брать!» он вдруг сообразил, что это действительно правда. Что два года были напрасно.
Что все годы были напрасны.
Господи, да что ж он в жизни-то вообще сделал?! Ничего не сделал, во всяком случае, путного ничего. А если разобраться, то и навредил многим.

А ведь все так хорошо складывалось!.. Уже три дня как закончились бури…
Впрочем, два года назад Петру Лыжину тоже пообещали, что бури не будет. Они вышли в море фотографировать птиц – и поднялся ужасный шторм, унеся лодку за много километров. Втроем (Василий Петрович, Петр, который был тогда его начальником, и Верейский, талантливый фотограф, но мерзкий старый склочник) продрейфовали два дня, пока их не подобрали рыбаки – но из Барикки, а не из Старой Бухты. Попасть обратно в Старую Бухту они не смогли: начались затяжные бури – явление здесь чрезвычайно редкое, а сухопутные дороги были перекрыты отрядами Добровольной Милиции в связи с волнениями. Экспедиция была сорвана. Только к зиме до Барикки добрался озверевший лаборант Савичев, оставшийся в Старой Бухте вместе с оборудованием и всем багажом.
Экспедиция была сорвана, и Василию Петровичу в страшном сне не привиделось бы, что он вздумает повторить ее. Белые цапли его тогда почти не заинтересовали – Петр уговорил помочь. Потом Лыжин и сам эту тему бросил, как и вообще биологию: ушел из института к зятю в компанию, которая разрабатывала алюминий на астероидах. Говорил, что биологией сыт по горло, в том числе и зарплатой, на которую жить могут только святые.
Кому как, а Василию Петровичу его зарплаты хватало. Но, с другой стороны, у него не было молодой жены и троих маленьких детей, не считая взрослой дочери от первого брака, как у Лыжина.
У самого Василия Петровича было всего две дочери, одна взрослая, другая почти, и ему приходится ездить к ним самому. Но это сложно, потому что Наташа, старшая, живет в Новом Питере, рядом с матерью и отчимом, а Оля и ее мать живут в Арадаре, новом поселении на Северо-западе.
Однако вот… не прошло и пары месяцев как он поймал себя на том, что сидит над наработками Лыжина, пытается их разобрать… и вчитывается в бедноватой университетской библиотеке в тоненькие брошюрки по белым цаплям (ну не изучает их никто всерьез пока, это вам не Земля, здесь и биологов-то мало) А потом он всеми правдами и неправдами выбил у институтского начальства эту командировку, и собственные средства, долго и старательно накапливаемые, с книжки снял, и Женьку уговорил с собой поехать… а зачем? Все зря, если подумать.

Над разговаривающими повисла неловкость.
Василий Петрович с тоской оглядел берег, песок, волны… Неужели действительно…
А это был последний шанс. Последний его шанс понять что-то, до чего-то дойти, до чего он всей своей жизнью не дошел. Это неправда, что просветление можно выжать изнутри себя, нет, его можно испытать только извне, только чтобы оно пришло к тебе. Белые цапли могли стать его просветлением: неизвестно, почему, но он был совершенно уверен в этом. Могли стать, но теперь уже не станут.
Черт бы подрал этого Росова, так не вовремя загубившего весь экипаж! Отчего не погибнуть ему хотя б на день раньше или позже?
-А вы к Одинцовым, - неожиданно сказала русалка, глядя на бессильно сжимающего кулаки Василия Петровича сочувствующими золотистыми глазами. – У них вроде катер был…
-Так он не на ходу, ломается все время… - засомневался Власенков.
-А мои видели его вчера… - пожала русалка зелеными плечами. – Но вам, конечно, виднее… Кстати, сам Одинцов и не поедет. Он суеверный. А племянница его – нет Уговорите - она вас повезет. Туз козырный. У меня все.
-Ах, черт… - Власенков бросил карты. – Твоя взяла!
-Ну взяла так взяла… - пожала русалка плечами. – Я пошла, пора мне…
С этими словами она грузно свалилась с камня, на котором сидела, и медленно, на руках, поползла по берегу, помогая себе неловкими на суше ластами. Впрочем, видно было, что такой способ передвижения русалке не в новинку.
Когда она достигла кромки прибоя, то заметно ускорила темп, и вскоре исчезла в ночной махине океана.
Над бухтой медленно догорала зеленая полоса зари. А у горизонта начало медленно появляться подводное сияние. Медленное-медленное, будто только намек. то изнутри себя, нет, его можно испытать только извне, только чтобы что-то пр
-Странные создания, правда? – спросил Василий Петрович, чтобы нарушить паузу. – Она действительно женского рода?
-Черт их знает, - пожал плечами Власенков, собирая карты. – Чувство юмора чудное, конечно. По разговору глядишь – баба, а по телу – мужик мужиком. Хотя хвост – он хвост и есть.
Власенков толкнул Василия Петровича локтем и захохотал.
Василий Петрович тоже улыбнулся, из вежливости, а потом сказал:
-Ну ладно, пойду я. А как ты думаешь, племянница Одинцова действительно катер поведет?
-Наташка-то? – хмыкнул Власенков, уже отсмеявшись. – Ты русалок больше слушай! Ей двенадцать лет. Кто б ее отпустил! Сирота, конечно, а все-таки она Одинцову родная. Мужик он правильный.
-И все-таки я попытаюсь.
-Давай… Эх, жаль, не я тебя свезу. Мне это тоже интересно.
-Будто ты белых цапель не видел.
-Видеть-то видел, да только не вблизи. Чудные птички!
-Что да то да, - рассеянно кивнул Василий Петрович. – Чудные…

Одинцов жил на другом Северном конце Подковы. Его дом стоял на высоком месте, и светящиеся окна были видны издалека. Глядя на теплое золотистое окошко – цель его пути - Василий Петрович начинал тосковать. Бог знает о чем. Не то о доме, которого у него и не было никогда, не то о чае с плюшками…
Ночь становилась все прохладней. Запах травы и белянок – мелких цветов, светившихся в темноте, как звезды – плыл в воздухе мохнатыми, почти осязаемыми облачками. Василий Петрович то провалился в такое облачко, то выныривал обратно, к свежему океанскому ветру. Идти было тяжело, в гору, но привычные ноги лишь отмечали эту тяжесть – Василий Петрович даже не запыхался, только голова немного закружилась.
Перед тем, как войти в калитку, Василий Петрович оглянулся. С холма, на котором стоял дом, во всей красе открывался темный океан и светлое небо, перечеркнутое яркой белой полосой. Почти Млечный Путь. Настоящих звезд почти не было видно – ночь была «белая». Ближе к осени станет темнее по вечерам, и звезды будет видно по-настоящему. Но и так казалось Василию Петровичу не хуже. На звезды он и в городе насмотрелся.
Нет, ну зачем он сюда пришел? О чем будет с этим Одинцовым говорить?..
Василий Петрович толкнул калитку и вошел в сад. Не успел он сделать и нескольких шагов по дорожке, как услышал негромкий детский голос.
-Кто здесь? – ребенку (он не мог понять, мальчику или девочке) было лет десять Наверное.
-Это я, Василий Петрович, – сказал он. – Биолог из Барикки.
-А я – Наташа, - из кустов сбоку появилась маленькая гибкая фигурка. Это была девчонка, одетая в шорты и белую рубашку на выпуск. Рубашка ночью почти светилась. – Вы кайрапоэда выслеживаете?
-Ну да, - сказал он. – Белых цапель. Только…
-Я знаю, - сказала девочка. Тон у нее был очень серьезный и взрослый. Она остановилась на тропинке прямо перед Василием Петровичем, как бы перегораживая ему дорогу к дому, запрокинула голову. – Никто вас брать не хочет из-за Росова. А вам это очень важно, потому что парусники только на следующий год полетят, а вы боитесь, что вам денег в институте не дадут.
-Верно, - согласился Василий Петрович. – И…
-Вы хотите, чтобы я вас на дядином катере отвезла? – подхватила девочка. – Мне не трудно. Давайте завтра в четыре, у нашего конца Подковы.
-А дядя отпустит?
-Он уже отпустил, - серьезно сказала девочка. – Я сама давно хотела посмотреть на то, как белые цапли яйца откладывают. Весь год просилась. В конце концов дядя убедился, что я серьезный и ответственный человек и что мне можно доверить управление катером, и отпустил меня.
-Это не яйца технически говоря, - сам не зная, почему, поправил Василий Петрович.
-Ну да, - сказала девочка, и ему почудилась в голосе легкая насмешливость. – Скорее, икра. А эти птицы – не цапли. У них с цаплями очень мало общего. И все-таки вы их так называете.
-Инерция мышления, - сказал Василий Петрович. – Конечно, правильнее было бы употреблять туземное название.
-Конечно, правильнее, - согласилась девочка. – Вы знаете русалочий язык?
-Нет. Никто не знает.
-А зря. Он простой. Его совсем несложно выучить. Только вот письменность у них сложная, потому что они ее редко очень используют.
-То есть ты знаешь? – удивился Василий Петрович.
-Не очень хорошо, - сказала Наташа. – Я к языкам не очень способная. Значит, в четыре утра?.. Как раз успеем добраться к рассвету. Вы же знаете. Они всегда появляются на рассвете.
-Да… - сказал Василий Петрович. – А не должен ли я с твоим дядей поговорить?
-Лучше не надо, - почти снисходительно произнесла девочка. – Вы ему не очень нравитесь. Он вообще ученым не очень доверяет, с тех пор как моей маме операцию неудачно сделали. Но если хотите, поговорите, конечно.
Разумеется, Василий Петрович в дом не пошел и с Одинцовым встречаться не стал.

В четыре часа утра, когда подводное зарево на горизонте уже начинало гаснуть, он пришел на берег, к дальнему концу Подковы, вместе с Женькой, будучи вполовину уверенным, что Наташа не придет.
Но нет, Наташа уже была на берегу. Она успела даже спустить катер на воду – что, в виду его небольших габаритов, даже девчонке нетрудно сделать.
-Привет, - сказал Женька с неестественным весельем. – Так ты и есть наш Сусанин?
Наташа посмотрела на него с явной неприязнью своими огромными темными глазами и ничего не сказала. Обратилась только к Василию Петровичу:
-Фотоаппараты лучше на корму не кладите, распределите вдоль бортов. А то перевернемся.
Это тоже было Женьке оскорбление: фотоаппараты-то тащил он. Ассистент, однако, пилюлю проглотил, и послушно сделал так, как было валено… хотя выражение его лица Василию Петровичу не понравилось. «Ну и ладно, - сказал он себе. – Какое это имеет значение?»
Зарево под водой все не гасло, хотя до рассвета оставалось не больше часа. Василий Петрович провел на берегу немало бессонных ночей, чтобы знать, что явление это необычайное. Обычно сияние вспыхивало вскоре после захода солнца и исчезало вскоре после полуночи. Напротив, сейчас яркий, сиренево-розоватый свет под водой становился даже как будто чуть ярче… или не ярче?.. Во всяком случае, и не угасал.
-Что-то сегодня жарче топят, - это Женька тоже заметил, попытался пошутить.
-Разумеется, - ответила Наташа тем же правильным, серьезным тоном. - Сегодня же праздник. Поэтому темили веселятся до самого утра.
-Хочешь сказать, что это свет в городе русалок? – скептически хмыкнул Женька, и тут же Василий Петрович вспомнил непонятное слово: темили – вот как русалки называли сами себя.
Наташенька снова ему не ответила.
Василий Петрович залез в катер (он слегка покачнулся на воде). Поднял глаза наверх, поглядел в небо. Белая полоса цапель по-прежнему висела там, где была всегда… то есть так же медленно двигалась по одному и тому же нескончаемому кругу. И ничего не говорило, что в любой момент этот круг мог превратиться в петлю, вытянуться клином, исчезнуть за горизонтом, направляясь к Скале.
-Поедемте, Наташенька, - сказал Василий Петрович.

Катер сломался еще тогда, когда они не миновали Малый Лабиринт. Малый-то он Малый, но тянется едва ли не на километр от берега. Путешествовать в его глубинах по меньшей мере странно. Все эти каменные столбы в зеленоватых предрассветных сумерках, и слабо светящаяся вода, и шум катера, который будил тишину в этих закоулках, где, вероятно, шума не было очень и очень давно. А потом шум мотора просто оборвался, и катер тихо закачался на спокойной воде. Можно было подумать, что они потерпели крушение где-то на мелководье, но Василий Петрович знал, что на самом деле под ними глубина, вероятно, в несколько сотен метров. Вода была очень прозрачная, и, посветив фонариком, он мог увидеть внизу на большой глубине уходящие вниз столпы каменных арок.
Наташа, со спокойствием, свойственным этому маленькому человеку, сказала, что она попытается починить мотор и тогда, вероятно, они успеют. Ну, она-то была при деле, а им с Женькой ничего не оставалось, кроме как тихонько сходить с ума. А рассвет все близился, а выхода не было…
После очередной нерешительно просьбы поторопиться , Наташа сказала вдруг, не отрываясь от мотора:
-Василий Петрович, если хотите, можете мой рассказ почитать, чтобы отвлечься, тетрадка вон там лежит, под лавкой.
Василий Петрович хотел было послать ее к черту... ну, вежливо, конечно, так, как обычно принято разговаривать с детьми в подобных случаях: «Извини, Наташенька, сейчас ситуация немного не та…» Но тут же в голову ему пришло, что, может, это не самый худший способ скоротать время. Все лучше, чем сидеть тут и чувствовать, как из тебя медленно, капля за каплей, из тебя утекает последнее подобие надежды. «Отвлекаю же девочку, в конце концов…» - подумал он с раскаянием.
Он пошарил под лавкой и действительно нашел там тетрадь в завязанном целлофановом пакете – чтобы уберечь от брызг. Еще в пакете был огрызок карандаша в колпачке от ручки, и Василий Петрович удивился: писать она собралась, что ли, во время их импровизированного похода?..
Он открыл тетрадку, и Женька, склонился у него над плечом.
Едва ли две страницы в тетрадке были исписаны крупным, разборчивым, но ничуть не детским, а, напротив, твердым и устойчивым почерком привыкшего много писать человека.

…Когда над скалами всходило солнце и делало небо из сияющего и темного голубым и белым, самый маленький кайрапоэда спрашивал у матери:
-Мама, а что там, под нами?
И мама говорила ему:
-Кусочек мира, сынок.
Сам мир, весь, целиком, был далеко – за скалами с одной стороны, за краем Великого Моря - с другой. Кайрапоэда, паря на своих огромных крыльях все время по кругу, могли, конечно, видеть только его кусок. Но они так же видели, что границы мира не обрываются резко, словно ножом срезанные. Они видели, что края мира медленно тают в дымке, за которую не способны проникнуть птичьи глаза.
-Мама, что такое путь? – спрашивал самый маленький кайрапоэда, когда солнце поднималось так высоко, что его золотые лучи падали прямо на белые спины великих птиц.
-Путь – это круг, - говорила мама.
-А почему? – спрашивал самый маленький кайрапоэда.
-Потому что так нас несут воздушные потоки.
-Но ведь у нас есть сильные крылья!
-Потому что тогда мы не найдем достаточно еды. Ведь планктон тоже носит воздухом. Кроме того, все должны жить так, как назначено. Что будет, если однажды жители деревни, проснувшись, не увидят в небе кольца кайрапоэда? Что они будут думать о нас?
Когда солнце опускалось уже к самой границе океана и кусочек мира под кайрапоэда становился розовым, самый маленький спрашивал у матери:
-Мама, а не трусость ли это – то, что мы все время вращаемся на одном и том же месте?
-Нет, это – предназначение, - отвечала мама. – Просто выполнять свой долг, несмотря ни на что. А если ты ищешь подвига, подожди, пока налетит буря, и нам придется опускаться.
-А что такое буря?.. – спрашивал маленький кайрапоэда.
Но мама никогда не отвечала. Потому что кое-что невозможно понять, пока не испытаешь это самостоятельно.
И каждый день вопросы повторяются снова и снова, как бесконечен круг кайрапоэда в небесах над бухтой Подкова. Раз в год только ждет их Скала, чтобы появились новые кайрапоэда, и снова бы родился самый маленький, тот, кто всегда задает вопросы. Многие гибнут на Скале. Но еще ни один не отделился от кольца, чтобы погибнуть в холодном и пустом голубом небе, потому что…

На словах «потому что» запись обрывалась. Не было ни многоточия, ничего – просто как если бы Наташу позвали обедать, когда она писала, или что-то в этом роде. В общем, рассказ без конца. Но все же когда Василий Петрович читал его, пожилого биолога пробило что-то вроде дрожи… он не мог бы определить, почему, но чувство было совершенно явным и очень сильным.
-Это ты написала? – присвистнул Женька, обращаясь к Наташеньке. – Для твоего возраста просто здорово, прими мои поздравления. Писателем хочешь быть?
Наташа ничего не ответила, зато вдруг что-то дернула в моторе, и тот вдруг завелся, залопотал. Василий Петрович ощутил мгновенное облегчение… он даже полез было в карман брюк, чтобы достать носовой платок и вытереть вспотевший лоб, однако почему-то не достал и не вытер. А еще он услышал крик… тонкий нежный, звук, проникший к нему откуда-то сверху.
Он машинально задрал голову.
Тонкая, слабо светящаяся в рассветных розовых лучах полоска кайрапоэда подвигалась по небу. Пока еще далеко, и летели они медленно, но все же…
-Не успеем! - ахнул Женька.
Действительно. Не успевали. Василий Петрович слишком часто за предыдущие месяцы добирался до Скалы с рыбаками, и прекрасно знал все ходы выходы Малого Лабиринта, которыми рыбаки обычно пользовались, чтобы не посадить на мель свои баркасы и не застрять без обратного выхода. Сейчас, поскольку у них катер был маленький, Наташа повезла их более сложным, извилистым маршрутом – но и более коротким. Однако и этот маршрут не мог привести их к цели.
-Поехали, - распорядился Василий Петрович. Лучше, конечно, тень шанса, чем никакого. Кроме того, он вдруг припомнил, как умудрялся не опаздывать на коллоквиумы, хотя выходил из дома тогда, когда, кажется, уже никакого шанса не было успеть. Главное – правильная мотивация.
Однако прежде чем Наташа пустила мотор на полную мощность, катер качнулся особенно сильно, и Василий Петрович увидел, как за край вцепилась зеленая рука с гибкими, перепончатыми пальцами. Потом показалась и вторая рука, потом русалка подтянулась и перегнулась через борт, с любопытством уставилась на них огромными золотистыми глазищами.
На памяти Василий Петровича это было первый раз, чтобы русалки вели себя так непосредственно.
-Привет, Наташа! – весело сказала русалка. – Как делишки?
-Хорошо, - сдержанно ответила Наташа. – Привет, Рима. Только мы опаздываем.
-Опаздываете на праздник? – удивилась Рима. – Непорядок… ладно, сейчас я вас отведу коротким путем. В Святой Праздник надо обязательно сделать кому-то что-то хорошее.
-Какой святой праздник?.. – удивился Женька. – Мы…
-Помолчите, Женя, - осадил его Василий Петрович.
-Правильно, Петрович? – русалка улыбалась своими широкими полными губами. – Говорила ж я тебе: найди племянницу Одинцова.
И Василий Петрович сообразил, что это была та самая русалка, которая разговаривала с Власенковым на берегу.
-Мы с Риммой уже давно общаемся, - сказала Наташа серьезно. – Она – очень интересный собеседник.
-Заводи на полную, - сказала русалка. – И плывите за мной.
Она легко отвалилась от края лодки и скользнула в глубину – тело ее выделялось зеленоватым тусклым сиянием под поверхностью океана. Наташа нажала на педаль мотора, давай полный ход, и катер рванул по спокойному морю вслед за русалкой. «Мы ж задавим!» - успела мелькнуть в голове у Василия Петровича паническая мысль. Но они не задавили. Напротив, русалка все время держалась впереди.

Это было странное путешествие. Русалка вела их совсем уж узкими закутками Малого лабиринта, такими узкими, что Василий Петрович мог бы, вытянув руку, коснуться стен тоннелей, через которые они проплывали. Вода вспенивалась за их кормой пышным следом, небо нежно проблескивало над их головами, в лабиринтах черных на рассвете скал. Один или два раза Василию Петровичу различил на камнях, проносившихся мимо, дивные каменные узоры – чудных зверей и птиц, какой-то странный орнамент, но очень может быть, что ему показалось: скорость-то была приличная. Женька только тихо матерился, схватившись за голову, но они ни разу не врезались ни во что: катер замечательно вписался во все повороты – Наташенька вела просто виртуозно.
А потом они вдруг вылетели из Малого Лабиринта на яркое солнце, и перед ними на горизонте уже ясно затемнела Скала…

Вообще-то Скалой это каменное образование называть было как бы и не совсем правильно. Технически, там была не одна скала, а две или даже три скалы. Одна, самая большая, вздымалась посреди океана как указующий перст, другая (или несколько других, Василий Петрович не нырял и не проверял, как там они под водой соединяются и соединяются ли вообще) окружали ее амфитеатром. Вершина центральной скалы была совершенно плоской, вниз сбегали такие же плоские удобные уступчики. Именно их-то и использовали кайрапоэда для того, чтобы откладывать яйца.
Сейчас, к удивлению Василий Петровича, который ожидал, что по утру на Скале будут только он с ассистентом, Наташа и чайки, «амфитеатр» оказался занятым, яблоку негде упасть. Вдоль всех скал рядами сидели русалки. Все, кажется, одинаковые: зеленокожие, зеленоволосые, золотоглазые, одинаково улыбающиеся пухлогубыми ртами. Они буквально пожарили глазами скалу.
-Фотоаппараты! – возопил Женька страшным голосом и полез за фотоаппаратами. Потом защелкал затвором. Василий Петрович уже не обращал на него внимания. Он не вспоминал ни о фотографиях, ни о журнале наблюдения, ни о диктофоне, который захватил с собой. Он просто смотрел как белая, чуть отливающая розовым в солнечном свете спираль кайрапоэда раскручивается на фоне нежно-голубого неба раннего утра, упираясь своим основанием в скалу. Когда катер, ведомый твердой рукой Наташи, подплыл ближе, они оказались почти у подножия скалы, на самом низу этой величественной белой спирали. Они видели, как птицы пролетали над островом совсем низко, как распрямляли единственную ногу (она раскладывалась, как штакетник, и казалась удивительно тоненькой и слабой для громады белоснежных крыльев), и присоски с одинаково чмокающим звуком влипали в скалу. Некоторые цапли врезались головой в утесы, некоторые, не удержавшись на присоске, падали в море и гибли, но все же большая часть выживала, хоть это казалось удивительным, даже почти невозможным. А потом – видимо, от удара – из цапли выкатывалось яйцо. Яйцо представляло собой маленький твердый шарик, который почти сразу лопался, и на скалу вываливались крохотные белые комочки. Каждая из взрослых цапель старалась поддеть комочек клювом (у кайрапоэда он короткий и широкий, совсем не как у настоящих земных цапель) и скинуть со скалы. С испуганными криками птенцы расправляли крылья, взмывали вверх… и вот уже новая, не такая густая, белая спираль начинала закручиваться в небо!
Все происходило очень быстро – по крайней мере, Василию Петровичу так казалось. Он забыл и о времени, и о русалках, сидящих вокруг, и о Женьке, фоткающем упорно и ожесточенно, как будто бы от этого зависела его жизнь. И о Наташе, которая вдруг выхватила тетрадку и начала что-то яростно туда записывать. Он просто смотрел на это: торжество жизни, апофеоз смерти. Трагедия и радость, ясные солнечные лучи и кровь, пятнающая скалы… Он, кажется, видел Жизнь сейчас так близко, как едва ли может видеть ее живой человек. Он была рядом – бесконечная, упорно возрождающаяся, бесцеремонная и упрямая, не считающаяся ни с радостями, ни с горестями… и в том-то и была высшая радость. Высший смысл… в той радости и в том смысле, которые пробуждались из белизны и синевы, из рождения и любви, из полета, и солнца, и океана… Впервые, и как ничто другое ярко, Василий Петрович почувствовал себя Созданием мудрого Создателя, который столь велик, что никогда не сотворяет невозможного, но способен сотворить чудо…
Он смотрел на белых цапель, и слезы текли у него по щекам и по морщинам стекали к подбородку.
Он знал, что проживет свою жизнь несмотря ни на что.
-Да, я правильно поступила, - с удовлетворением сказала русалка Рима (все это время она не уходила к амфитеатру, а плыла рядом с катером). – Наш праздник Стойкости хорошо на вас подействовал.
-Стойкости? – спросил Василий Петрович. Он так удивился, что даже оторвал взгляд от неба и перевел его на русалку.
-Ну да, - сказала русалка. – Каждый год мы приходим сюда, учиться стойкости у этих птиц. Ведь то, как они размножаются – это почти невозможно, а они все-таки делают это. Это чудо, но чудо живое. Знаете, как переводится их название? Кайрапоэда?
-Кайрапо эда… Птица-парус…
-Нет, - усмехнулась русалка. – Чем хорош наш язык, что на нем удобно играть словами… кай-ра-поэда – несмотря ни на что.
-Смотрите! – вдруг крикнула Наташа. – Как я могу!
Василий Петрович обернулся.
Она выключила мотор, бросила его (а он и не заметил) и теперь стояла на носу лодки. Точнее, балансировала на одной ноге, отставив другую в сторону и широко разведя руки. В одной руке она держала тетрадку, в другой – карандаш. Солнце просвечивало насквозь ее белую рубашку, светлые волосы растрепались от ветра, и она действительно походила на маленькую цапельку.
Потом Наташа потеряла равновесие, весело взвизгнула, всплеснула руками и упала за борт. Перепуганный, Василий Петрович кинулся на нос лодки, чуть не сбив Женьку, который все щелкал своим фотоаппаратом, и вытащил Наташу в катер, подхватив под мышки. Девочка смеялась – первый раз по-настоящему смеялась.
-Несмотря ни на что! – воскликнула она. – Правда, это здорово – несмотря ни на что?.. – и добавила невпопад. – А тетрадку-то я промочила.
-Чем должна была заканчиваться история? – спросил Василий Петрович.
-Цапли не улетают, потому что есть русалки, которые на них смотрят, - сказала Наташа, вмиг вернув себе прежнюю серьезность. – Ой, а вы снимков-то не успели сделать?
-Что? А? Какие снимки?! – Женька оторвался от фотоаппарата. – Василий Петрович, кажись, все заснял! Только пленка кончилась.
-Меняйте, - Наташа впервые обратилась к ассистенту. – Сейчас взрослые цапли отдохнут немного, и полетят обратно. То есть попытаются. Кое-кто тоже погибнет, но мало. Знаете, это тоже должно быть очень красиво.
Да, это было красиво. Особенно когда русалки, собравшиеся в «амфитеатре», начали петь.