Алтарь Полынной Звезды

- Звездочки не просто так на нас смотрят, они нас любят! – сказал не по годам высокий пятилетний мальчик по имени Юра.
- Скажешь тоже! – возразил Коля, - До самой ближней звездочки надо лететь на ракете миллион лет! Как же они могут нас любить?!
- А кто это тебе сказал?! – поинтересовалась белокурая девочка Надя.
- Папа! – ответил Коля, и тем самым не наполнил свое высказывание авторитетом, а наоборот, лишил его всякого доверия. Ведь Колин отец работал директором гастронома, и тем самым отличался от отцов почти всех здешних детей, работа которых была пропитана щекочущей сердца таинственностью. Ведь они трудились в недрах циклопических, вознесенных к самым небесам корпусов того, что именовалось Чернобыльской атомной электростанцией. Само название этого предприятия могло заворожить любого, ибо оно содержало сочетание древнего, седого слова Чернобыль и до ужаса современных «атом» и «электростанция».
- Наврал твой батька! – сухо ответил Миша, имеющий среди детей наибольший авторитет, - Он только и знает докторскую да любительскую колбасу! А мой папка каждый день ходит к звезде, которая спустилась к нам, потому что очень нас полюбила. И живет она теперь вон там! – он показал в сторону, где высилась громада АЭС, - Если не веришь, можешь на ее трубу посмотреть, там, как раз, красная звездочка нарисована! Это оттого, что она там и живет!
Остальные дети согласились с Мишей, ведь их отцы рассказывали им то же самое. Вернее, сначала они пытались объяснить своим детям, как людям на Земле удалось зажечь звездный огонь, но они этим объяснениям не верили. Уж очень не похоже, чтобы толстый и грузный Надин папа взял, да и раскочегарил светило. К тому же из множества сказок и легенд, которые им по вечерам читали матери, дети знали, что звездочки не очень-то и послушны человеческой воли, ибо силы человека ничто в сравнении с их по истине безбрежным могуществом. Однако никто не сомневался, что самое большое и сильное может страстно возлюбить что-то маленькое и слабое, ведь любит же Надя своего маленького котенка, а большой папа любит маленькую Наденьку!
Пульт управления энергоблоком светился сотнями лампочек, которые очень уж походили на пробивающие кромешную тьму маленькие звездочки. Здесь было чрезвычайно тихо, и из-за этой тишины отчаянно не верилось, что всего в десятке метров отсюда кипит и бурлит грозная сила.
- У тебя дочка про нашу работу спрашивала? – поинтересовался Володя Ростиславов у своего напарника, Ивана Хохлова.
- Конечно! – отозвался тот, - А почему ты спрашиваешь?
- Знаешь, что я рассказал?! Я сказал ей, что Небеса так полюбили наш народ, что послали к нам маленькую звездочку. И теперь она живет здесь, у нас, среди бетонных кубиков электростанции. Мы ее кормим и поим, то есть, приносим ей жертву, а она дарит нам свои свет и тепло. Правда, здорово?!
- Знаешь, у меня, конечно, не такой мощный писательский талант, но я своей рассказал примерно то же самое, - с удивлением отозвался Иван, - Как это нам на ум пришло одно и то же?!
- А я, знаешь, сам поверил в то, что рассказал. Конечно, мы с тобой знаем всю физику и математику процесса ядерного распада, можем легко зашифровать его в несколько этажей уравнений. А все-таки что-то непонятное в нем есть, слишком часто реакция капризничает и идет совсем не так, как она по всем расчетам должна идти!
- Угу, - ответил Иван Хохлов.
- Вот я и думаю, что не все так просто. Возможность атомного распада нам открылась, как когда-то нашим предкам раскрылась тайна огня. Просто за много тысяч лет огонь стал настолько привычен, что люди совсем забыли о его тайне. А ядерные реакции – вещь совсем новая, и поэтому нам можно хорошо подумать об их смысле...
- Но ведь все-таки этот реактор, эту станцию со всеми турбинами, генераторами, компрессорами, градирнями и трубопроводами построили не инопланетяне и не небеса, а самые обычные люди! – возразил Иван, но в его интонации чувствовалась сильнейшая жажда опровержения, как будто в этом споре он мечтал оказаться как раз проигравшей стороной.
- Ну и что?! Все церкви, включая Святую Софию, мечети, Храм Соломона, наконец, построили тоже люди, причем они и мыслить не могли о том, чтобы привести небеса в построенные ими здания, сделанные из песка и камня. Однако, у очень многих людей во время богослужения возникает ни с чем не сравнимое чувство пришествия Высшего. Так вот, вся наша электростанция с ее сложнейшей техникой – точно такой же дом, в котором пребывает нечто, сошедшее с заоблачных высот…
Тем временем жена Володи уже забрала из детского садика дочку, и дома, в стандартной двухкомнатной квартире, она играла с дочерью Ивана, такой же пятилетней девочкой Леной. Вскоре к ним пришел шестилетний Никита.
- Давайте сыграем в звездочку, - предложил он.
- Давай! – согласились Надя и Лена.
И они стали играть. Никита изображал Волю Небес, Надя – звездочку, а Лена – людей, живущих на Земле. Лена встала на колени, и принялась произносить длинную речь, посвященную своей любви к Небесному Никите. Выслушав ее, Никита в ответ поцеловал в лоб Надю и сказал, что отправляет на Землю свою дочь, показывая, таким образом, безграничность своей любви…
 В конце игры они вложили маленькую игрушечную звездочку, аккуратно вырезанную из золотистой фольги, в картонный макет электростанции, с большой любовью исполненный отцом Надежды. Чтобы она сияла ярче, Никитка догадался вставить во внутрь нагромождения картонных кубов маленькую свечку и зажечь ее.
- Что вы делаете! Зачем играете с огнем?! Загорится ведь! – испуганно крикнула вошедшая в комнату Надина мама и поспешила задуть свечу.
Тем временем из соседней комнаты доносился голос только что пришедшего с работы отца, которому из далекого и холодного Ленинграда позвонил его друг, с которым они когда-то вместе учились на одном факультете:
- В твой Ленинград?! Ни за что не поеду! Это старый город, смысл которого уже давно забыт, у вас лишь людские массы текут между рек и каналов, смысла которых они уже давно не понимают. На кой черт мне это надо?! Культурный центр, говоришь?! Ваша культура – это бесконечное повторение старого, созданного прадедами, да и повторяете вы нерадиво! А у нас все только еще рождается, все еще даже не молодое, а поистине новорожденное, наивно смотрящее из глубины пеленок!
Дед Никиты, конечно же, пенсионер, был известен почти всем жителям маленькой Припяти, и казался человеком немного безумным. Все свободное время он занимался сочинением своих мемуаров, где очень много размышлял о последней части своей жизни, в которой ему суждено поселиться в этом маленьком городке, куда он отправился вслед за сыном. Сейчас он сидел за огромным письменным столом и выводил старомодным чернильным пером (шариковых ручек старик так и не признал) очередные строки.
«Если смотреть на этот город сверху, с Небес, то в нем не сверкнет ни одной золотой блестки храмового купола. Город – типично советский, построенный без церкви, ближайший к нему храм находится за десять верст, в старом Чернобыле. Однако, в тот храм почти никто из нашего города не ходит, ведь у нас есть своя святыня – Храм Атома. Ведь в той церкви можно услышать лишь про грядущее пришествие Царствия Божьего, что будет сказано лишь на словах и не подтверждено ни единым видимым предметом. А у нас вовсю сияет сошедшая с Небес Звезда, которая спустилась первой, чтобы сказать людям о той бесконечной любви, которой проникнуты безбрежные, заоблачные дали, и что они уже стремительно приближаются к нашей Земле!» Этот абзац красовался более чем внушительно, ибо сотней страниц ранее дед описывал свое видение, которое явилось ему еще в молодые годы.
Воевал он на флоте, на подводной лодке. В одном из боевых походах экипажу страшно не повезло, немецкий эсминец загнал лодку на мелководье и расколол ее как орех тяжелыми глубинными бомбами. Когда корабль безжизненно лег на грунт, и уцелевшие два десятка членов экипажа ожидали смерти, стоя по горло во все пребывающей ледяной воде, то внезапно перестали думать каждый своим разумом, обретя единое сознание, навсегда забыв о том, кто из них Петр, а кто - Иван. Как будто исчезли разделяющие их мясо – кожаные перегородки, и возникло единое, каждое мгновение расширяющееся существо, которое не способны сдержать ни треснувший легированный панцирь, не многометровая толща ледяной воды. Вот что такое умирать вместе!
В этот момент в непролазном мраке им и явилось это. Моряки созерцали безбрежную небесную синеву, растворяемую лучами все приближающейся звезды. Когда та повисла совсем низко, в Небе раскрылись ворота, и заиграла тихая, совершенно неземная музыка. И это на двадцатиметровой глубине, глубоко в пучине, куда никогда не проникают веселые солнечные лучи!
Единственным, кто выбрался оттуда живым, был Никитин дед, и он сохранил в себе то видение, которое кроме него донести до потомков уже никто не мог. Про своих боевых товарищей он считал, что они отправились прямиком в Рай, а он остался на Земле, чтобы какое-то время доносить до потомков увиденное в стальном подводном гробу. Еще он видел смысл своей жизни в соединении увиденного в прошлом с реальной картиной настоящего, что он и делал.
Старик работал по восемнадцать часов в сутки, не доедал и не досыпал. Откуда-то в нем выросла уверенность, что с последней точкой мемуаров завершится его земная миссия, он принесет на Землю то, что должен принести, после чего ему суждено встретится с боевыми товарищами, погибшими, почти что, полвека назад.
Мелкий снег кружил над Припятью точно так же, как и над всяким другим русским городом. Был этот городок типично советским – сотканным из однотипных домов – коробок, без храма и с громадой циклопического предприятия в центре. Но, не смотря на все это, в нем чувствовалось чудовищное духовное напряжение, постепенно связывающее всех его жителей в поразительную единую сущность, устремленную к самым Небесам. Припятцы настолько крепко уверовали в свою Звезду, что напряженно ожидали пришествия и самих Небес.
- Да, и ведь в нашем городе еще никто не умер! У нас даже своего кладбища нет! Где ты еще видел город без кладбища?! Ведь это же – такой атрибут городских окраин, который отменить никто не в силах. Может, и вправду, у нас откроется бессмертие?! – говорил Володя своей жене, которая очередной раз удивилась необычайной бодрости деда маленького Никиты, который не прекращал строчить свои мемуары.
- Но не может быть, чтобы погост никогда не возник! Не бывает такого! – удивлялась супруга.
- В каком-то смысле все окрестные болота – сплошная могила, - немного подумав, отвечал муж, - Сколько врагов в них завязло – уму непостижимо, немцы в обеих войнах только и думали, как бы их обойти. Значит, мы живем внутри неприступной природной твердыне, которая самой природой предназначена для того, чтобы в ней возникло что-то, чего мир до сих пор не видел!
Но окружающий мир, в котором едва заметно сияла бусинка Припяти, существовал совсем иначе. Он начинал все больше и больше походить на разноцветное лоскутное одеяло, где каждый лоскут – это поле жизни отдельно взятого индивидуума, его стремления и пристрастия, его потребности в жизненных благах. В тех местах, где лоскуты пересекались, сшитые грубыми грязными нитками, происходили стычки и драки, начиная от сутолок коммунальных кухонь и заканчивая кровавыми перестрелками, которые начались уже в те годы. С каждым днем куски материи становились все грязнее и грязнее, все больше пропитывались низкими человеческими стремлениями. Соединяющие их нитки потихоньку трещали, не выдерживая нагрузки человеческого зла, и с грохотом разрывались, из-за чего лоскуты летели в разные стороны, распахнув в мир свои изгрызенные края. Когда это началось, когда же единая ткань мироздания впервые дала трещины, в последствие заштопанные грубой и неумелой рукой – никто не знал, да и не хотел знать. Все считали такую жизнь единственно возможной и очень правильной. В собственной правоте они убеждались, глядя на экран первых, еще очень примитивных видеомагнитофонов, которые радостно демонстрировали русским людям Запад, где все устроено «как надо». Ободренные таким «благословением», людишки с утроенной силой принимались лапать свои и чужие лоскуты. Конкуренты и прочие индивиды, стремившиеся помешать им в этом процессе, воспринимались не иначе, как отвратительное исчадие ада, абсолютное зло.
В этом мире посылаемые Припятью лучи энергии воспринимались, как самая обычная электроэнергия, способная нагревать электрочайники и приводить в действие видеомагнитофоны, демонстрирующие первые порнофильмы. Чернобыльская АЭС виделась самым обычным предприятием, имеющим свою цену и вырабатывающим продукцию, стоимость которой можно легко подсчитать в рублях и перевести в доллары. Люди, не согласные с таким жизненным подходом, мигом были бы определены зубастым большинством в разряд идиотов, что не имеет ничего общего со старинным русским словом «юродивый». Идиот – это тот, кто ничего не несет в себе, не человек, а простая его видимость, мясная оболочка, лишенная не то что высших, а даже и самых низших истин.
По мере того, как русский мир разрывался на куски, он вызывал к себе все большую и большую ненависть собственных элементов – разрывателей. Слишком уж маленькими, слишком постными оказывались кусочки, а это значит, что кто-то смог оторвать себе чужого, лишнего. Найти бы его да по шее надавать, но где теперь негодяя искать?! И в том, что такой гад появился на свет, безусловно, виноват русский народ, со всем его прошлым, настоящим и будущим (то, что сам обвинитель относится к тому же народу, он старательно не замечал)!
В таком мире даже любовь ко вчерашним друзьям и родственникам становилась вещью немыслимой. Где уж тут любить что-то далекое, отвлеченное и непонятное…
Впрочем, в те же времена повсюду стали открываться ранее запертые на здоровенные замки православные храмы. И в них пошли – молиться о лучшем обустройстве денежных дел, о лучшей работе, о большем достатке, о покупке нового автомобиля и т.д. Что еще можно ожидать от тех, кто впервые взглянул на Православие через очки озверевшего протестантизма?!
Внешний мир породил невообразимую массу людишек, напрочь лишенных любви к чему-либо, видящих в каждом предмете лишь его грубые, темные стороны. Такие и при виде креста могли лишь интересоваться его весом и металлом, из которого он сделан. Если же нечто таинственное пряталось под внешне грубые и обыденные формы, то толпы обывателей, разумеется, могли разглядеть лишь эти самые формы. Сказывают, что на похоронах какой-то известной в те времена личности, большинство «скорбящих» интересовалось породой дерева, из которого изготовлен гроб. В хвосте процессии даже началась драка, ибо один заявлял, что гроб дубовый, другой же заявлял, что материал гроба – самый настоящий кедр. Потасовка продолжалась даже тогда, когда над закрытой могилой вырос положенный холмик, украшенный множеством приличествующих венков. Впрочем, и венки послужили поводом для новых споров – какой больше, а какой – тяжелее.
«Прекрасный новый мир» сжал Припять в свои цепкие объятия, ступил на самый порог этого странного города. К весне этого длинного года, когда окружающие леса готовились выбросить навстречу Солнцу первые свои листочки, в городе заметили несколько мрачных личностей, явно не входящих в число обитателей Припяти. Своей внешностью они походили даже не на змей, а на каких-то отвратительных глистов, волею случая заползших в совсем не то чрево. Эти индивидуумы носили в своих карманах какие-то исключительно значимые удостоверения, и их внешность производила ощущение леденящей кровь тотальности и бесповоротности. Случайно встретившись с ними, Никитин дедушка даже перекрестился, заявив о том, что в город заявилась нечистая сила, представляющая собой воплощение судьбы в самом худшем понятии этого слова. Впрочем, он очень быстро успокоился и продолжил писать свои нескончаемые мемуары.
Однако, что-то изменилось. С каждым днем все больше терялся прежний отрешенный покой, нарастало ощущение необъяснимой тревоги, затрагивающее всех обитателей этого крохотного клочка русской земли. Несмотря на все разгорающееся весеннее Солнышко, какое-то другое чувство подсказывало людям сгущение жестокой темноты, но ее источник оставался для них по-прежнему непонятен, а потому еще более ужасен.
В одну из теплых апрельских ночей Наденька проснулась и зашлась пронзительным, как стекло, ревом. К ней подбежала мать, начала как-то успокаивать, о чем-то уговаривать. Все было бесполезно, ибо в эту секунду Надя явно ощутила некую черную тень, зависшую прямо над святыней «атомных сектантов» (так они в шутку называли себя). Подросший котенок вторил хозяйке, он яростно шипел и выгибал спину, бросал из глаз искры.
- Да что с вами такое случилась?! – в досаде крикнула мать. Отца дома не было, он ушел на смену, и от этого женщине было как-то по-особенному жутко и страшно.
В эту же секунду Наденька ощутила, как черное пятно окончательно поглотило звездный свет. В ту же секунду земля дрогнула и со стороны электростанции раздался глухой грохот, как будто с Небес свалилась тяжелая каменная глыба. Небеса озарились ярким заревом, которое начертало на поднебесье огромный круг.
Надя и ее мать не сразу смогли сообразить, что в дверь звонят, настолько они были поглощены созерцанием этого превосходящего человеческий рассудок зрелища.
Обливаясь холодным потом, мать Нади открыла дверь. На пороге стоял отец Никиты, и по его внешности можно было определить, что он чем-то крайне взволнован.
- Что случилось?! – выдохнула Надина мать.
- Дедушка, то есть мой отец умер. Ни с того, ни с сего. Даже фразу в мемуарах не закончил, прямо на половине слова скончался! Так и упал, с пером в руке…
- О-о-ох! – только и смогла выдавить из себя женщина.
- Да, а Володя дома? – спросил он.
- Нет, на смене. А что?! – встревожено спросила мама Надежды.
- Да нет, ничего, просто что-то странное там творится… - пробормотал отец Никиты и отправился обратно к себе, полностью поглощенный отцовской смертью.
Теперь уже Надя и ее мать погрузились в глубочайшую тоску, переживая за мужа и отца. Всю ночь они не смыкали глаз, а к утру их сознание погрузилось в какое-то вялое, как резина, безразличие. Сквозь пелену этого безразличия они узнали о происшедшей ночью катастрофе и о том, что Владимира уже нет в живых. Вернее, он считается пропавшим без вести, ведь его покинутое тело так и не найдено, и найти его, по всей видимости, невозможно. К тому месту, где он мог находиться в роковую секунду, теперь уже и близко нельзя подступиться, все завалено смертоносным графитом…
Жители Припяти впали в такую тоску, что их тела стали мягкими и податливыми, как будто были вылеплены из воска. Каждый чувствовал, что Звезда навсегда потеряна, она взлетела в Небеса, снова ставшие холодными и безжизненными, совершенно равнодушными к тому, что лежит под ними. Каждый чувствовал, что он уже как будто умер, и не понимал своего теперешнего состояния, жизни после смерти, но совсем не той жизни, на которую он надеялся прежде. Люди тупо сидели в своих квартирах, глухо разглядывали потолок, не желая от жизни уже ничего. Их выводили на улицу, грузили в автомобили, увозили куда-то, а они лишь тупо повиновались чужим командам, доносящимся как будто из утробы Земли.
С того дня не стало ни городка Припяти ни Припятцев, и все, что было связано с этими понятиями, постепенно забылось и затерялось. Да, еще долго писали книги и снимали фильмы, но в них повествование всегда начиналось с самого момента таинственного взрыва, и никогда не говорилось о том, что же было на той земле до него. Как будто этот взрыв и был единственным смыслом древнего существования тех болотистых мест.
- Вот, - сказала моя подруга, двадцатипятилетняя Надежда, - Ты просил меня рассказать про свою родину, я и рассказала. Правда, необычно?! Необычно настолько, что я даже сочинила этот рассказ, в котором больше моих домыслов и маминых воспоминаний, чем того, что я запомнила с того сопливого возраста. Мама, правда, все время ругает саму себя за былую «глупость и наивность», ругает она и покойного отца, который не захотел переезжать в этот город по-хорошему, сохранив свою жизнь и наше счастье (хотя, вряд ли он бы его сохранил). В другой, дальнейшей жизни у меня тоже много чего было, но я так и не смогла забыть этот маленький городок и своих детских игр «в Звездочку». Кстати, последнее, что я увидела на своей несчастной родине – это большую пятиконечную звезда, которая так и осталась красоваться на трубе электростанции, теперь уже без всякого смысла, просто как память о прошлом.
Я представил себе ее родину в настоящий момент, и мурашки заплясали по всему моему телу. Темные, мрачные улицы, состоящие из безжизненных домов – призраков с навсегда погасшими окнами. Ладно еще, если бы город обратился в руины, в груды гравия и битого кирпича, но ведь он остался стоять там же, где и был раньше. Только в глухой неподвижности и безмолвии, без звука шагов и человеческого голоса. И в одном из умерших домов есть квартира, в которой прошло Надино детство, и там лежат те же вещи, которые неотступно следовали за ней на протяжении всего ее детство. Проникнув туда, сразу же попадешь в тот далекий день, то есть, как будто вернешься обратно!
Наверное, каждый из нас в душе представляет себе некий уголок, где все продолжается точно так же, как было в его детстве, и сам он, очутившись там, тут же превратится в ребенка. Мне, правда, это сделать очень сложно, ибо живу я в том же доме, где и родился. Но какого Наде, мир детства которой почти невредимым продолжает существовать где-то далеко отсюда, но вход в который отныне навсегда закрыт!
Надя как будто угадала мои мысли, почувствовала их:
- А ведь у меня там так навсегда и остался мой котенок, которого я очень любила. Он убежал, когда мы, ничего не видя перед собой и вокруг себя, на ощупь брели к грузовику. Конечно, до сегодняшнего дня он не дожил бы в любом случае, кошки столько не живут. И все-таки я иногда представляю, что он все еще жив, и бродит среди темных громад брошенных домов, разыскивая нас или вообще кого-нибудь из живых. Мне кажется, будто я смотрю на мир, в котором прошло мое детство, через его глаза, и снова и снова вижу свою комнату с плюшевым мишкой, вечно смотрящим в однажды открытое и больше никем не закрываемое окно. Вместе с котом я брожу по заброшенному миру, лишенному своей души, и всякий раз, когда мой, то есть его, взгляд останавливается на красной звезде, нарисованной на трубе электростанции, из моих и из его глаз текут горькие слезы…
Мы уже дошли до самого ее дома. Настал момент прощания.
- А ты знаешь, я все равно верю в любовь Неба. Она есть, и скоро оно снова подарит нам звездочку, а потом и само придет к нам!

Товарищ Хальген
2005 год