Ловля облаков

Я хочу стать небом так сильно -
Оно каждый миг другое.
Там не суетно и не пыльно,
В облаках так много покоя.
Fleur

 Первой приходит тишина и последней уходит тоже тишина – это-то камыш доподлинно знал. Полоска песка, заливаемая мутными желтыми водами реки, постепенно изменяется: на ней появляются птичьи следы, вальяжный прибой выносит водоросли, сучья и клочья пены, она то светлеет, то темнеет… И река то блестит под солнцем ярко, словно вспомнила дни, когда еще была ручьем, то хмурится, то просто лежит равнодушная… вот как сегодня, например.
Иногда мутная рябь на воде проясняется настолько, что можно увидеть облака.
Сегодня пришли голоса.
Они появились откуда-то издалека, сперва неразборчивые. Камыш слышал только обрывки фраз.
-…Лето…
-..лак с блестками…
-…они ни за что на свете…
-…не…
А потом голоса приблизились настолько, что он смог различить мелодию.
Да. Голоса пели. Совершенно определенно. Песня – это когда слова и звуки складывают так, что они становятся похожими на шум реки: несут в себе больше, чем на самом деле значат.
-Я пел о богах и пел о героях… о звоне клинков и кровавых битвах… покуда сокол мой был со мною… мне клекот его…
Камыш не знал, что такое «боги», «герои» и «битвы». Сколько он себя помнил, он просто рос здесь, на берегу, где почти ничего не происходило. И поскольку думать он тоже не мог – только жить – он, разумеется, ничего не понял. Но если бы камыш понимал чуть побольше, он непременно заметил бы, что голоса петь совершенно не умеют: залезают не в такт и не в лад. Правда, иногда они попадали если не в мелодию, то друг в друга, и получалось почти красиво. Камышам, камням и песку было все равно. Главное, что песня соответствовала яркому солнечному свету, и запаху водорослей, и мягкому плеску воды, и коротким теням от растущих чуть выше по берегу деревьев.
-…Надо учиться петь. Вот смотри, этот год с тобой мы активно учимся рисовать, а следующий петь. Если мне когда-нибудь надоест быть художницей, я стану певицей. Была у нас арт-группа, будет пой-группа.
-Думаешь, реально научиться рисовать за год?..
-Вполне реально, главное много тренироваться. Вот смотри, учимся рисовать, и потом едем в Новосибирск…
-Стоять! Гляди вон туда!
-Ага!
Щелчок, гудение, тихий писк. Эти звуки незнакомые, таких раньше не бывало.
Лягушка сожрала стрекозу, и замерла в своей лужице – затаилась.
В поле зрения камыша – если бы у него было зрение - появляются две пары ног. Одна пара постройнее, другая попухлее. Те, что постройнее, видны чуть выше колена, те, что попухлее - до края коротких обтрепаных шортов.
-…на международные отношения, учим японский язык. Тебе вообще просто, тебе, небось, большую часть курсов засчитают, а вот мне на второе высшее…
Да, ноги незагорелые, довольно-таки нежные, но уже со свежими царапинами, с расчесами от комариных укусов и выпачканные в речном иле.
-Параллельно работаем… кем угодно, хоть учителями в школе. И платим за обучение. Если это второе, то не должно быть сильно дорого. А потом едем в Японию и устраиваемся…
В камыш впорхнула птица и деловито завозилась клювом во влажной, топкой земле – не то пила, не то искала, чем поживиться.
-…рассчитываю, что хоть одно московское издательство меня к тому времени напечатает…
-А ты закончила…
-…да, но ты знаешь, кажется, опять не получилось то, что я хотела… Понимаешь, эти герои никогда не хотят делать то, что ты… И твои планы… я не хочу их обсуждать, когда много обсуждаешь…
-… не права. Если не строить планов, то никогда не знаешь, что хочешь получить… О, глянь, какой кадр!
-…моему, таких уже сто раз…
-…тогда мне…
Голоса снова отдаляются. И последнее, что слышит камыш, как один из голосов снова принимается напевать, довольно громко, ничуть не стесняясь своего полного неумения:
-По лазоревой степи бродит месяц молодой…
Птица спугнула лягушку, и та ускакала искать себе счастья на новом месте.
Тростник же всегда тут. С самой весны и до самой зимы, когда снег скроет берег громадными сугробами, и ничего не будет видно - только сплошной белый покров, как будто облака спустились на землю.

Посмотрим правде в глаза – рисовать я не умею. Кажется, после многих попыток мне удалось поймать принцип, но той легкости линий, когда чернота угольного грифеля сама собой укладывается в мир белого листа, мне никогда не достичь. Если бы я начала лет с пяти… как со словами. С того самого первого лепета, со «Сказок Пушкина» в бабушкином шкафу, со стихов в ученических тетрадках… если бы я начала тогда. Если бы цвета и формы, наполненность красок стали бы для меня критерием жизни, стали бы одержимостью…
Но увы – я не начала.
Петь и играть на музыкальных инструментах я тоже не могу. Не брось я в шесть лет подготовительную группу класса флейты, проникнись я суховатым волшебством нотных символов, торжествующим ритмом мироздания, когда вселенная гармонией летит сквозь твои пальцы, губы…
Но не прониклась.
Я умею только говорить. Говорить – и немного слушать. И видеть сны.
Сплю наяву.
Под моими согнутыми в коленях ногами – горячий песок. Кончики пальцев опущенных рук касаются песка. Песок на моих коленях, и, кажется, даже на плечах. Наверное, вздумай я расчесаться, немало его найдется и в моей нелепой косичке. Я вся пропитана песком, словно меня только что из него создали, а отряхнуть забыли.
Наверное, не надо было садиться на землю сразу, как только вышла из воды.
Просторное рябое зеркало реки передо мной. Высокое голубое небо, затканное ковром облаков, надо мной. Камыш тихо шелестит за моей спиной. Я не вижу ничего этого, ибо глаза мои закрыты. Но поднятое к небу лицо овевает ветер, согревает жаркое солнце, и травинка щекочет мою коленку. А неяркий шум речного прибоя звучит в темной пустоте моей головы, как изначальный ритм сотворения вселенной.
Я на самом дне нашего колодца жизни. Сфера земная подо мной, сфера небесная надо мной. Бояться мне больше нечего, и было ли в жизни когда-то такое слово – страх?.. Или будущее?... Это слово когда-то значило для меня так бмного, и будет значить впредь, я знаю, но... Какое будущее может быть сейчас, когда с воды, песка и ветра довольно лишь настоящего?
Тихий щелчок. Жужжание. Пиликанье. Это Надя фотографирует облака. Мы и сюда-то пошли, к реке, чтобы фотографировать облака. Она это обожает. Фотографии у нее получаются лучше, чем у меня – наверное, потому что она видит мир в комплексе и может улавливать моменты по-настоящему важных изменений, отбрасывая все остальное. Я же впитываю его символами. Не обращенное в слова и не переваренное разумом для меня не существует. К тому же, я плохо вижу.
Надя же может смотреть на небо часами.
Но сейчас я тоже занимаюсь чем-то подобным – ловлю мгновения чистых ощущений. Мне все равно, что такое я и что такое мир. Мне хочется понять, сколько счастья я могу получить из сегодняшнего яркого, солнечного дня каникул, когда мы приехали на Надину дачу.
Я хочу быть счастливой. Здесь и сейчас. Я хочу любить – здесь и сейчас. Я хочу прожить этот миг. И следующий. И тот, что будет за ним.
Как там у Камю?.. Смотрел его герой, значит, на море, смотрел, и видел под ровной красивой поверхностью отвратительное кипение живущей протоплазмы. Я вот тоже знаю: и о тех, кто в речке живет, и о тех, кто живет в зарослях травы и кустах, и о тех, кто обитает в ма-аленькой ямке в песке у кончика моего большого пальца. Но не имею ничего против божьих тварей.
Щелчок. Пиликанье. Еще щелчок.
-По-моему, у тебя батарейки садятся, - слышу я голос Нади, который слегка относит ветром.
-Пускай, - благодушно отвечаю я. – Карточка раньше закончится.
Надя подходит совсем близко, кончик ее косы – у нее очень длинная коса – задевает мое голое плечо.
-Надо мне научиться красить ногти, - говорит она, возвращаясь тем самым к теме, которую поднимала уже раза три за день. – Семнадцать лет, а до сих пор не умею. Стыдоба, правда?
Мне восемнадцать, но ногти я тоже красить не умею. Совсем-совсем. Так что тут я ей не помощница.
-А мне надо похудеть, - со вздохом отвечаю я, распахивая глаза. Солнце снова превращается в сплошной поток сияния… а только что было красными пятнами под сомкнутыми веками.
-Только если ты сама этого хочешь, - пожимает плечами Надя. – И потом, нельзя говорить «надо». Говори «похудею». Вербальные символы формируют позитивный настрой и веру в собственные силы.
-Вряд ли… - я вытаскиваю ноги из-под себя, вытягиваю их на песке. – Не похудею. Но надо. Ой, смотри, как во-он оттуда солнце выглянуло!
Надя вскидывает руку козырьком, чтобы посмотреть туда, а я смотрю на нее снизу вверх… и вдруг понимаю, как хорошо, что ей нравится небо. Просто совсем хорошо.
Фотоаппарат щелкает снова, я поднимаюсь. Когда я заканчиваю движение и откидываю волосы со лба (ну конечно, тоже в песке!), Надя улыбается мне и говорит:
-Дайски!
«Дайски» - это по-японски «я тебя люблю». Или «ты мне нравишься». У одного слова может быть несколько значений.
Мне очень нравится, когда она это произносит, но каждый раз неловко. Бог знает, отчего, внутри все так и замирает на мгновение.
Когда-нибудь эти слова скажут для меня по-русски. Когда-нибудь.
-Ски, - соглашаюсь я.
Одно и то же можно сказать по-разному.
Щелчок. Фотоаппарат снова жужжит.
А я бы сфотографировала лягушонка, который высунулся сейчас из камыша и смотрит на нас. И не видит – ведь мы не двигаемся.

Далеко и высоко в небе облака выдерживают тяжелейшую борьбу с атмосферными ветрами. Проигрывают, естественно, ибо что может слабый водяной пар против организованного, яростного движения воздуха?.. Восходящие и нисходящие потоки раздирают облака в клочья, разносят, заставляют менять форму, перетекать одно в другое, рассеивают в пространстве… И все-таки облака живут, изменяются, путешествуют над всем нашей пестрой и грешной землею.
Они видят и желтую сибирскую реку, и «ракету», стоящую у причала, и дачный поселок с покосившимися заборами, и двух девушек, что идут по пляжу. Вот одна из них поднимает голову, и объектив ее вспыхивает на солнце лиловым блеском.
А потом миг уходит в прошлое, оставаясь только позициями плюс и минус на чипе фотоаппарата, да проблеском в памяти, да следами на песке, которые смоет волна.
А облака летят к городу, умирая в дороге, и на место их приходят новые. Потому что ни прошлого, ни будущего нет – есть только настоящее.