Истории

Истории.

Обычное человеческое любопытство - то самое, что заставляет многих из нас, забывши о приличиях, заглядывать в освещенные окна нижних этажей в надежде увидеть кусочки чужих жизней, то же, что заставляет нас, затаив дыхание, слушать откровения подруг и чужие разговоры в транспорте и, думаю, то же, что всегда гнало ученых - этнографов ехать в полузаброшенные деревни и записывать истории оленеводов и стариков - это самое любопытство и привело к тому, что я записала эти истории. Правда, вряд ли они доросли до того, чтобы называть их рассказами, так что пусть останутся маленькими зарисовками из жизни соседей.
 

История первая. Калининград – город маленький.

Начну неправильно – с обобщения. Прослушав все эти истории, я вспомнила другие рассказы и собственные впечатления о городах России и сделала предположение, что каждый из них накладывает определенный и очень отличимый отпечаток на своих обитателей. Как профессор Хиггинс мог определить происхождение человека из любого Лондонского района по его акценту и выговору, так и аура родного города зачастую четко просматривается сквозь поведение, манеры, стиль жизни и даже характер его жителя.

Так, обитатели (особенно обитательницы) Ростова-на-Дону простодушно-хамоваты, напористы, упрямы и отличаются неимоверно раздутым самодовольством (да извинят меня обитатели этого папы городов русских).

Помимо этих субъективных, да и вообще сомнительных рассуждений, есть еще несколько важных особенностей, на этот раз вполне рациональных и представляющих собой обыкновенные факты, которые отличают Калининград от других городов нашей страны. Дело в том, что, как может узнать любой человек, проявив любопытство и заглянув в самый западный угол карты России, город этот приморский, очень небольшой и находится ближе к европейским и прибалтийским странам (нет, все-таки мое постимперское подсознание ни за что не хочет отнести бывшие братские республики в состав остальной Европы), чем к России и раньше принадлежал даже не славянским государствам, а вовсе Восточной Пруссии и именовался Кенигсбергом, впрочем, по сию пору так в Германии и называемом. Для нашего скромного повествования эта, можно сказать, геополитическая особенность важна для понимания нравов и быта ее персонажей.
Живя в оторванном от остальной родины местечке, со всех сторон замкнутой полудружественными соседями, жители города оказались в условиях почти деревенской жизни, да извинят мне этот бесхитростный каламбур. Частная жизнь горожан проходит на виду у любопытных соседей, а ограниченный набор мест для светского выхода не оставляет простора для тайных свиданий и просто встреч. Как уже упоминалось, город этот портовый, а, как известно, такие места, даже необязательно расположенные на юге, отличаются некой свободой нравов, или, если угодно, отсутствием или пониженной концентрацией ханжеской морали и закоснелых устоев. Этих двух описанных особенностей уже хватит для образования известных конфликтов и претензий.

Еще, как мне показалось, своеобразный отпечаток на нравы и, опять же, ауру, города, наложила его своеобразная история. По моему мнению, бывший Кенигсберг лишен тяжелого кровавого наследия всех без исключения российских городов – в нем не вырезали населения во время войн (немцы в конце войны спешно съехали сами, прихватив детей и пожитки), не устраивали еврейских погромов, как в отдаленных от столицы местечках, не поселяли бывших заключенных и много чего другого похожего тоже не делали. От этого город производит впечатление спокойного, тихого и доброжелательного места – будучи ребенком, больше всего я удивилась клумбам с цветущими розами, разбитыми по всему городку – и ведь никто их не рвет…

Малое пространство заставляет обитателей города, естественно, тех, кто не сильно ограничен в деньгах, выезжать, например, поужинать или просто пройтись по магазинам, в соседние страны. Никого не удивляе решение съездить с друзьями вечерком выпить пива, скажем, в Клайпеду. Или в Гданьск. Так что, может, поэтому, по своему космополитизму, да и по спокойному отношению к «загранице» калининградцы напоминают каких-нибудь бельгийцев или жителей Монако.

Ну, теперь перейдем непосредственно к историям жизни..

История вторая.

Недавно я зашла в соседний книжный и рассматривала полки с надписями «Бестселлеры!!»: «Современная российская проза». Под «прозой» хозяева магазинчика поместили книжечки с обложками, бойко раскрашенными в полярно контрастные цвета солнечного спектра. Недавно, лазая по сети, я узнала о существовании программок, вполне самостоятельно и совершенно без участия человеческого разума составляющих кроссворды. Принцип действия прост до бессмыслицы – в выбранную конфигурацию клеточек программой вписываются подходящие по количеству букв слова. А так как слова и их определения выбраны, кажется, раз и навсегда, все эти кроссворды, кочующие из журнала в журнал, отличаются лишь переменой мест слагаемых и фотографими в свободных ячейках.
Так вот, глядя на названия триллеров, детективов и дамских романов, я подумала, что есть, наверное, такой же генератор названий по крайней мере, для книг этих жанров.
Названия «иронических детективов» или «дамских триллеров» построены на контрастных словосочетаниях с обязательным употреблением имен сказочных персонажей – типа «Горячий сидр для снежной королевы», «Каминные щипцы для Золушки» или «Паяльник для Деда Мороза». Видимо, это призвано обозначать игривость и легкость жанра и юмор. Юморок.
С боевиками дело обстоит еще проще – их названия, кажется, взяты из повседневных разговоров подростков. Так и кажется, что их произносят дебильными юношескими голосами: «Крутое дело Слепого», «Наши парни круче».
Но самое повальное и, что главное, пошлое (в первоначальном смысле этого слова) увлечение – это книги «не хуже» Кода да Винчи. Если перечитать недавние интервью наших селебритиз, то эта книга прямо-таки пронзила до глубины души боксеров, пловчих в отставке, солистов групп типа «Кефир» и прочего полугламурного отребья.

К чему это я все? Да просто очередную тривиальную историю, рассказанную мне Леной. Вполне можно назвать в том же незатейливом духе – скажем, «Рублевка для Золушки». Что грустно – рассказы, которые мы читали с детства и которые входили в обязательную и полуобязательную школьную программу, а следовательно, и подсознательно стали для нас образчиками жанра, всегда (ну, или почти всегда) имели какой-то смысл, мораль или просто необычный конец. Так сказать, добрым молодцам урок. В реальности же все по-другому. Мораль в лучшем случае не ясна, а умозаключений из окружающих событий и явлений можно сделать великое множество, а можно и вовсе не делать. Рассказ кончается, а жизнь идет дальше, закручивая новые витки и заставляя еще и еще раз переосмысливать прошлое и делать новые, совсем иные выводы.

Ира, как и все героини баек, родилась в Калининграде и, как большинство из них, была с юности одержима так порицаемой советской моралью и так культивируемой глянцевыми журналами идеей о быстром и легком обогащении с помощью зажиточного мужа. В детстве она ходила в школу танца, местную, калининградскую, потом, поверив в свой талант, уехала учиться в Ленинград. Через несколько лет Ира вернулась в родной город – большой карьеры не вышло ввиду отсутствия в ней перспектив и набранных лишних килограммов. С мужем тоже пока не получалось и Ира, пожив в родительской двушке пару месяцев, устроилась танцевать восточные танцы в недавно открывшийся дорогой ночной клуб – благо здесь дополнительные сантиметры в бедрах вовсе не мешали, а даже и приветствовались.
Надо сказать, что место работы было выбрано не случайно – клуб «Марабу» был излюбленным местом отдыха состоятельных горожан, и Ира видела в этом свои перспективы. Вообще ради справедливости надо заметить, что упорство нашей героини вполне достойно того, чтобы приводить ее как пример в светских статьях тех же глянцевых журналах. Почти каждый вечер Ира проводила в клубе – мелко потрясывая бесчисленными бубенчиками по всем канонам восточной завлекательной науки, танцевала на сцене, потом спускалась в обеденный зал, проходила к гостям, неся на голове внушительных размеров канделябр с семью зажженными свечами. Внимательному посетителю забавно было наблюдать за этим зрелищем – когда номер готовился, не смогли найти подходящий подсвечник в золоте и с завитушками, так что кто-то принес из дома настоящую еврейскую менору, осенившую на своем веку не одну тысячу шабат, и Ира гордо несла между столиков этот символ веры и надежды благословенного народа под протяжные песни его заклятых врагов. Но посетители клуба и в своей трезвой ипостаси были нелюбопытны, добродушны и вряд ли обращали внимание на такие интернациональные мелочи, а уж выпив, и подавно. Ирино же внимание тоже было обращено на иные перспективы – танцуя и профессионально улыбаясь, она всматривалась в лица, пытаясь выбрать те, что могли принести пользу. После нескольких одноразовых и оттого бесплодных встреч выбор ее пал на юношу, совсем еще мальчика, но отпрыска зажиточной армянской семьи, неизвестно какими путями осевшей в этом западном городе. Мальчик, как и многие представители южных кровей, выглядел старше своих лет, чему был очень рад и способствовал как мог – усиленными занятиями в спортзале и манерой одеваться. В его встречах с 25-летней «совсем взрослой» Ирой был свой резон – она была старше и, следовательно, обладала ценным жизненным опытом, что поднимало его рейтинг в глазах друзей, ходивших еще за ручку в кино с одноклассницами. К удивлению и недовольству родителей, роман их продолжался довольно долго и никак не собирался заканчиваться. Мама Нина ходила, заламывая руки, по подругам, пила литрами кофе и коньяк и громко жаловалась на девицу, которая угрожала в скором времени стать невесткой. Она даже стала посещать тот же клуб, сидела на угловом диванчике на разноцветных расшитых подушках с многочисленными подругами и одиноким бокалом вина, смотрела по-египетски подведенными глазами на сиявшую блестками и золотом пожароопасного украшения Иру и тихо с бесподобным акцентом приговаривала: «Слушай, а может, хорошо будет – поставлю ее в угол вместо торшера – пускай светит!»
Вскоре же дело приняло серьезный оборот – стало ясно, что Ира так просто мальчика не отпустит, тот же, как на грех, вроде даже и влюбился, и за дело взялся отец семейства, вызванный ради такого случая из далекой и во всех отношениях приятной командировки в Италию. Уговоры и запугивания не помогли, и мудрый представитель восточной диаспоры поступил, сам того не подозревая, как просвещенный директор западной компании, которому хотелось бы уволить неприятного сотрудника, да законодательство не позволяет. Так что директор приплачивает агенту по рекрутингу, тот сманивает опостылевшего работника в другую компанию, и у последнего нет шансов подать в суд за constructive dismissal. Итак, папа подумал – подумал, да и познакомил через третьи руки Иру с итальянским пенсионером. Внешне итальянец обладал всеми требуемыми характеристиками – имел счет в банке, владел симпатичным домом в пригороде Болоньи и был вроде бы не жаден. Ира, обрадовавшись и не долго думая, собрала небольшой чемоданчик вещей и уехала в страну сапог и пиццы. Больших подробностей она об Италии не знала. Радостный итальянский дедушка, осуществивший под конец жизни свою мечту о молодой блондинистой русской подруге, повез ее сначала показывать Европу, а именно Париж. Италия после этого самого Парижа неприятно поразила Иру. Милан, казавшийся ей Меккой моды и красоты, поражал обилием старых и на удивление грязных и заброшенных на вид зданий. Прямо к фасадам невероятной исторической ценности лепились яркие и до боли знакомые рекламы йогуртов, мыла и презервативов. Было воскресенье, город казался наполовину вымершим, а по центральным площадям и улицам раздавались звуки праздничной мессы. Шофер, везший их от вокзала, тоже оказался человеком религиозным – перекинувшись парой слов с Ириным спутником и смерив ее саму оценивающим взглядом, подкрутил регулятор громкости на допотопном магнитофоне и весь путь был проделан в полном молчании, под звуки органа и тенора, выводившего рулады на латыни. Торжественное утро нарушали только неожиданные вскрики и ругань на украинском языке – Милан оказался заполнен переселенцами из бывшей братской республики. Надо сказать, что по темпераменту, манере общения и чему-то еще, почти неуловимому, приезжие очень походили на местных жителей – женщина так же останавливались поговорить на углу, подбоченясь, громко смеясь и вскрикивая, спор о ценах на базарах вообще ничем не отличался от поединков на каком-нибудь Житнем рынке на Подоле.
В Болонье Ире сначала понравилось. Правда, вожделенных магазинов с дешевой одеждой и обувью там почти не было – город оказался расположен в индустриальной зоне, а свободная торговля текстилем и кожей была далеко на юге и западе.
Дом, правда, был замечательный – все было таким, как в фильмах и на картинках, как по описи – даже и с садом с розовыми кустами и магнолиями, беседкой с колоннами, увитыми виноградом и настоящими деревянными жалюзи на окнах.
Соседи встретили Иру приветливо, приходили в гости, занося бутылки с местным кислым вином (оно оказалось газированным, и Ира долго еще думала, что газируют его специально), чудесной выпечкой и фруктами. Вскоре, однако, выяснилось, что у этой деревенской идиллии и внимания есть оборотная сторона – соседи пристально и неустанно следили за жизнью молодой семьи; для них этот переезд был настоящим подарком.
Но все это было неважно – вокруг была все-таки Италия, а Алессандро часто вывозил Иру на побережье и в соседние городки. Они представляли собой пару прямо как с иллюстраций к книге «Деловой немецкий для секретарей» издания начала девяностых годов. Книга эта долго лежала на столе у Ириной сестры – очкастенькой Оли, которая, сколько Ира ее ни помнила, всегда чему-то да училась. Бог знает почему, но картинок в этом учебнике жизни было чуть ли не больше, чем слов, а художник творчески переосмыслил (или доосмыслил?) ситуации, представленные там, и секретарша получилась как бы слепленной из длинных ног, короткой юбки, гипертрофированных губ и грудей, а ее шеф – как две капли воды похожим на Шарикова из «Собачьего сердца». Каждая из ситуаций – «в ресторане», «в отеле», «в спортзале» - была аккуратно прорисована и выглядела по меньшей мере двусмысленно.
Она была статная и выше его головы на две, он же – маленький, полненький, с лысиной тарелочкой и веселыми завитками вокруг нее. Сначала они пытались ходить под руку, но было неудобно – Алессандро приходилось задирать руку, пиджак или рубашка съезжала на сторону и ходить было неудобно, так что с некоторых пор Ира водила его за руку, как своего престарелого воспитанника.
Через некоторое время, однако, оказалось, что Алессандро не так прост – сказочный свой дом он оформил на многочисленных уже взрослых детей от предыдущего брака, денег Ире почти не давал и все покупки совершал самостоятельно. Подарки, правда, дарил исправно, но что толку в тех подарках, если даже в город не выберешься – водительских прав у Иры не было, а итальянец не спешил ее учить вождению, да и стоили эти подарки, честно говоря, немного.
Ситуация создалась старая как мир и банальная до зевоты. Звучит она еще более пошло – молодая Ира томилась в душных объятиях старика. Пойдя по протоптанной веками тропе ее предшественниц – искателей сладкой жизни, она стала было с надеждой присматриваться к его друзьям, но те оказались еще более гадкими старикашками. Выйдя на пенсию, они часто и с удовольствием собирались вместе, пили местное кислое вино, которое Ира, любительница сладкого, как и почти все склонные к полноте люди, терпеть не могла, смотрели по телевизору футбол – религию всех итальянцев, а уж тем более праздных пенсионеров; размахивая руками и отчаянно жестикулируя, обсуждали последние новости, и каждый норовил лишний раз прижаться к Ирочке и потрепать ее за румяную щечку. За одну эту привычку та желала им скорой и мучительной смерти. Сборища эти устраивали почти каждый день, который, по мнению Иры, можно было бы устроить с куда большей пользой, и, несмотря на почти постоянно приподнятое настроение действующих лиц, наводила какую-то непонятную тоску. Компания престарелых любителей футбола и русской красоты сильно напоминала героев дюренматтовской повести о престарелых служителях закона, так любивших свое ремесло, что и на пенсии устраивали судебные процессы над незадачливыми путниками, случайно пришедшими к ним в дом. До австрийских изощрений Алессандро со товарищи было, понятно, далеко, да и Ира слыхом не слыхивала про подобные рассказы, но на душе становилось все гаже.
Еще через пару месяцев неприязнь к отдельно взятым гражданам Италии распространилась на всю их родину. Мелковатые (большинство из них доставали крупной сдобной Ирине до плеча) и чернявые аборигены с их неумеренной жестикуляцией, в значении которой она всегда подозревала неприличный подтекст, дробным цокающим языком, как нарочно придуманном – для смеха, даже средиземноморская, так давно вожделенная природа, до смерти надоели Ире.
Последней каплей был визит родственников – те понаехали, как и подобает итальянской семье, всей громкоголосой, курчавой и изобилующей детьми кучей. Все пили вино, орали как умалишенные и полностью, даже как бы и утрированно, оправдывали тот миф об итальянском колорите и темпераменте, что бытует в плохих анекдотах. Под конец вечера, когда мужчины выбежали смотреть, как дерутся двоюрные братья – один из них учился в Калифорнийском университете, и оставшиеся на родине младые родственники никак не могли ему этого простить, Ира зашла в гостиную. Из кухни доносились вскрики и хохот родственниц – те опять что-то жарили - и конечно же, с чесноком и помидорами. Алессандро спал в кресле, свесив на бок когда-то кудлатую голову с объедками шевелюры. Платок на шее сбился на сторону, а из приоткрытого рта доносился легкий храп и свешивалась нитка слюны.
Той же ночью Ира, в которой все-таки текла кровь того же розлива, что у Настасьи Филипповны и Катерины, ушла из дому. В чем была – джинсах и рубашке, прихватив с собой маленький чемоданчик с вещами и нехитрые подарки и взяв лишь немного денег на такси до городского вокзала. В то же утро Ира продала свои подарки в небольшой ювелирный. Выйдя из двери и стоя на крошечном пятачке между домами, почему-то именуемом plaza, она сжимала в руке вырученные деньги – их аккурат хватало на билет до Калиниграда и нескольких месяцев безбедной жизни там же, или на билет до Милана или Рима, покупки обновок, пары дней в гостинице и снова до родного города. Солнце над площадью еще не появилось, дул прохладный ветерок, а животу и бокам над сильно заниженной талией модных брюк было холодно. Ира вздохнула и отправилась в кассы вокзала – брать билет в первый класс поезда до Милана.
В Милане Ира сделала очередную попытку «выйти в люди»: приодевшись в магазинах в полном соответствии с модой, любимой всеми девушками от Ростова до Владимира – позолота, кружавчики, кокетливо выглядывающие из-под короткой юбки и туфли на каблуке высотой с Эйфелеву башню. Купив в соседнем киоске пару журналов, она два дня просидела в фойе гостинице и кофейнях в центре, но ничего, кроме предложений «хорошо заработать за пару часов», не получила. Деньги вскоре кончились, и отчаявшаяся девица отправилась в аэропорт, отдав последние сбережения (15 евро – монетками) за такси.
И тут случилось странное. Как мы уже писали, судьба вряд ли награждает достойных, добрых или наделенных иными какими добродетелями, а если награждает, то уж точно за что-то другое, пока скрытое от нашего глаза. И кто знает, не обернется ли назавтра «награда» - подвохом, за который будешь расплачиваться долго и горько. Ну да ладно, мы здесь не для того, чтобы разводить сомнительную философию, а просто, чтоб рассказывать историю.
Ира сидела в зале отлета, попивая кофе – здесь даже в аэропорту кофе был довольно сносный, когда к ней подошел мужчина средних лет, безошибочно русский и начал с ужасающим русским же акцентом спрашивать что-то по-английски. Дядя, хоть и был на вид чуть старше сорока, обещал лет через 10-15 стать точной копией Алессандро, только со славянским носом картошкой. Ира поудивлялась, отчего бы это, затянулась последний раз, размохрила остаток сигареты в пепельнице и мрачно произнесла:
- Хорош мычать – говори по-нашему.
Мужчина обрадовался, сел тут же рядом, шваркнул портфель плебейского вида и дрянной потертой кожи прямо на стол и заговорил. Говорил он долго, целых две чашки кофе, бутылку коньяка и шампанского. После коньяка он смотрел на Иру черными расходящимися в разные стороны глазами (с вечера ничего не ел, а коньяк хороший), держал за руку. Шампанское уже пили за удачное совместное путешествие в Сургут. Дядя оказался местным нефтяником. Или газовщиком. Такими деталями Ира не интересовалась.
Надо сказать, некой удачливости Ире было не занимать – дядя оказался ни маньяком-убийцей, ни аферистом. Опустим период ухаживаний, скажем только, что были они столь традиционны, что каждый уважающий себя третьесортный женский роман обязательно о них пишет – так что кому интересно, пускай их читает – были и шубы, и розы, и бриллианты. Мы же и так написали обыкновенных вещей предостаточно.
Сейчас Ира живет в Москве – да, на Рублевке. Живет, как говорят ее бывшие подруги, «в образе», из которого не выходит даже когда она одна. В Светлогорске, неподалеку от Калининграда, построили дом – ибо еще давно до нас замечено, какой же прок от достижений, в основном материальных, если бывшие подруги и соседи их не видят?
Напоследок прибавим лишь один штрих – мы ездили с Ирой, когда она недавно гостила в Москве. Остановившись на перекрестке перед светофором и накрасив губы, видавшие уже всякие виды пластической хирургии, Ириша произнесла томным голосом с характерной протяжкой:
- Ой, посмотрите, девочки - мусоров нет? Есть вообще смысл на красный-то стоять?


История третья. Отчаянная домохозяйка.
Надо заранее сказать, что сюжеты всех историй стары как мир, не раз описаны в литературе и экранизированы и представляют собой древние схемы, наложенные на нашу современную жизнь.
Вера была тихой девушкой из семьи военного, осевшего после скитаний по гарнизонам в Калининграде. Семья была небогатая, со строгими правилами и моралью, в соответствии с которыми и воспитывали дочь. Барышня закончила филиал Ленинградского университета, но еще на четвертом курсе познакомилась с преуспевающим рыбным бизнесменом. У Димы был уже свой дом в престижном Светлогорске (Калининградская область, как уже упоминалось, столь мала, что аналог московского района Рублевки является отдельным городом), стабильный доход, так что девушка, не проработав после окончания института на дня, определилась в домохозяйки. За свою молодую жизнь Вера ничем особенно не интересовалась, книги читала только те, что задавали в школе и институте, в кино ходила редко, так как большинство фильмов не соответствовали высокому моральному духу ее семьи. Новоиспеченная супруга полностью отдалась стандартным интересам и кругозору неработающей женщины. Она исправно готовила обеды, подавала еду на красиво сервированный стол, следила, чтоб еда к приходу мужа была горячая, рубашки – выглаженными, а пыль – стерта. Несколько лет семья вела тихую, размеренную жизнь, радовалась все растущим доходам и проистекающим из этого маленьким буржуазным радостям. Больших переживаний и радостей не было, потерь и горестей – тоже, за мужем особых грехов не водилось, а были только милые маленькие слабости вроде огромного тщеславия. Отправляясь в командировку и собирая несколько пар носков, Дима обязательно складывал их в пакетик «Кашемир и Шелк», чтобы незнакомые люди, регистрируясь на рейс, способны были оценить его отточенный и утонченный деньгами вкус и, конечно, зажиточность.
Время шло бы и дальше своей тихой крейсерской скоростью, если бы не случилось банальное – дети выросли, темы для вечерних разговоров окончательно иссякли, а с женой, не прочитавшей за 15 лет совместной жизни ни одной книги, кроме Родной Речи и Математики, выходить в свет было скучно и стыдновато.

Логичным результатом стало то, что Дима влюбился. Не стал ходить по саунам, казино и прочим известным местам, а просто искренне и пылко влюбился, причем объектом страсти стала их общая знакомая и ровесница Наташа – яркая энергичная женщина с копной рыжих волос, острым языком и почти юношеской тягой к приключениям.

Страдание Веры было безмерным, свободное время – безграничным, а открывшаяся вдруг немирная энергия – неиссякаемой. Несколько дней она ходила по комнатам потерянная, бледная, с растрепавшимися давно не крашенными волосами, потом начала действовать. Прежде всего обзвонила всех подруг, знавших ненавистную соперницу и рассказала им о ее вероломстве. Рассказы были регулярными – рассказ новостей проходил каждые два дня, каждый раз обрастая новыми душещипательными подробностями.

-Я покончу с собой! Не стану терпеть этого бесстыжего! – кричала она в трубку, и притихшие подруги слушали изливания, боясь прервать разговор.

Потом Вера призадумалась, как бы уличить мужа в неверности и решила прибегнуть к новинкам техники. На следующий день она отправилась в компанию мобильной связи и, пробыв там пару часов, вернулась с распечаткой смс – перепиской между любовниками. Чтение захватывающего романа в письмах продолжалось еще пару дней, сопровождаемое слезами и новыми звонками, после чего Вера отправилась с бумагами … к мужу соперницы. Подруги взвыли, пытаясь достучаться до здравого смысла потерпевшей – ведь муж, обидевшись, мог прогнать соперницу из дома и той ничего не останется делать, как соединиться с Димой.

Но Вера уже не могла остановится. Еще через день она поехала в самый большой книжный магазин и накупила там «самых умных книг», как она объяснила удивленным продавщицам. Привезя пакеты с Ницше, Достоевским и Пелевиным домой, Вера аккуратно разложила открытые на середине фолианты во всех заметных местах дома, включая кухню, спальню и полочку около джакузи. Надо заметить, что прочесть хотя бы самый тонкий из купленных томов в голову ей даже не пришло.

Но муж не заметил культурной демонстрации, и Вера совсем потеряла голову. Она поехала в местный кожно-венерологический диспансер и после долгих переговоров с младшим медперсоналом купила несколько мензурок со штаммами бактерий венерологических заболеваний. Приехав домой, она, поболтав склянками, слила их в одну и поместила в гель для интимной гигиены, стоявший в ванной в шкафчике мужа. Вполне довольная собой, Вера уселась ждать результата. Результат вышел несколько непредвиденный – Дима как раз уехал на несколько дней в командировку, а по приезду вернулся уже осведомленной о диверсии. Как и от кого он узнал о попытке мести, так и осталось невыясненным, но гнев и ярость некогда почтенного отца семейства были страшны и уже начинали принимать причудливые формы.

-Кто, кто тебе вообще рассказал о ней? И откуда у тебя берутся такие идиотские идеи? – вопил он, меря шагами комнату и периодически стуча кулаком по дверям и стенам, отбивая, как метроном, ритм слов.

-А… это… мне Лена сказала! – выпалила Вера. Позже она объясняла потерявшей дар речи Лене: «Ну не могла же я сказать. Что узнала это от тренера по теннису! Я не могла его так подставить! А ты мне просто первая на ум пришла…». Лена грустно подумала, что Верино великодушие распространялось на тренера, но отчего-то миновало ее. Вот уже несколько месяцев Лена изо всех сил старается избегать встречи с разъяренным мужем подруги.
Но на этом дело не закончилось – так же неожиданно выяснилось, что Верина дочка 18 лет от роду очень любит пользоваться мамиными и папиными средствами гигиены и иногда приводит в гости своего молодого человека. Узнав это, Вера всеми правдами и неправдами заманивала возмущенных молодых людей сдать анализы в лабораторию того же КВД, где она добывала ядовитые бактерии. Анализы оказались отрицательные, но адреналина выброшено было изрядно.
Сейчас, после многих переживаний и встрясок, любовь потихоньку закончилась и жизнь понемногу вошла в свое обычное русло. Дима, однако, взял за правило заводить небольшие интрижки на стороне, так, ничего серьезного. Вера относится к этому спокойно – ведь муж все равно возвращается домой, к горячим обедам и дочкиным все возрастающим требованиям.