Штирлиц - Бекишев

 - Heil Hitler!
 Я даже вздрогнул, в дверях передо мной с вытянутой рукой на вытяжку стоял советский офицер – капитан, невысокого роста, казах.
 - Heil, heil, я тебе сейчас покажу Гитлера..., присаживайся..
 - Herr Arzt, ich verstehe kein Wort. ( господин врач, я не понимаю ни слова )
 - Sitzen sie bitte. ( садитесь, пожалуйста )
 Я показал на стул перед моим столом. Он сел, мы друг ругу смотрели в глаза
 - Ну, голубчик, может, сразу колоться будем?
 Он опять соскочил со стула, вытянулся и громко проговорил:
 - Herr Arzt, es tut mir leid, ich verstehe kein Wort.
 ( господин врач, мне очень жаль, я не понимаю ни слова )

 - Сейчас ты у меня на всех языках мира заговоришь, начнём с русского..., итак...
 Я закрыл его медицинскую карточку, показал пальцем на его фамилию, имя, отчество и, пролистав туда, где было направление к нам, показал ему тоже тот лист.
 - А теперь смотри Бекишев, что я сейчас с тобой сделаю?
 Бекишев замер. Я взял авторучку и сделал вид, что хочу писать....
 - Итак, здо – о – о – ров.
 - Нет!
 - Ах, Бекишев, товарищ капитан, какие таланты в армии, за секунду русский выучил?
 - Нет..., не надо так.., не здоров...

 Передо мной уже сидел не истинный ариец, а сломленный капитан, который ему только известной причине вдруг решил капитулировать из армии. Дверь тихо приоткрылась, и кто–то нас пытался подслушать. Я это услышал и увидел. Быстро вскрикнул по-немецки:
 - Nein, nein, Du bist kein deutscher Offizier und der Krieg ist lange vorbei.
 ( нет, нет, ты не немецкий офицер и война уже долго как кончилась)
 Я быстро прошёл к двери, выглянул за дверь, на стул быстро приземлился майор, что привёз Бекишева.
 - Вы можете ехать, Бекишева срочно нужно госпитализировать, у него раздвоение личности. Я сейчас Вам напишу справку для Вашей санчасти, поставите печать в регистратуре и можете ехать, Бекишев остаётся на обследование и наверняка на лечение.
 Майор растерялся, только и сказал:
 - Бедный Марат, а мы думали все, что он придуряется... А что и, правда, русский забыл?
 - Забыл.

 Я быстро вошёл в кабинет. Бекишев соскочил со стула, выпрямился по стойке и, вытянув руку вперёд, крикнул:
 - Heil Hitler!
 Я наклонился над столом и быстро писал справку, а сам прошипел ему:
 - Я тебя задушу...
 Отдал справку сопровождающему Бекишева майору, пожелал всего хорошего и закрыл плотно кабинет. Мы сидели напротив, молча смотрели и изучали он меня, я его.
 - Ты понимаешь, что ты натворил? Ты понимаешь, на что ты меня толкаешь? Сам под откос и меня туда же?
 - Товарищ….
 Бекишев посмотрел на мои плечи, они были прикрыты белым халатом, и погон видно не было. Бекишев перевёл глаза на моё лицо и сказал сочувственно, и тихо:
 - Товарищ старший лейтенант, я всё понимаю, я вас не подведу...

 - Ну и как твоя фамилия в твоих фантазиях?
 - Штирлиц...
 - Что – о –о, какой ты Штирлиц? Не получается у тебя Штирлиц, понимаешь? Через месяц комиссия, так вместе за жопу и возьмут, тебя – то ладно, а меня за что? Да, откуда такой немецкий?
 - Я в деревне вырос казахской – немецкой, когда – то аул был, а в начале войны немцев с Волги привезли, вот и деревня стала.
 - Что мне с тобой делать?
 - Лечить...
 - От чего лечить?
 - А Вы положите меня с таким же придурком, я у него и научусь перевоплощаться, я способный.
 - Бекишев, я тебя задушу..., если бы я знал, что ты на мою голову свалишься, отпуска бы добился...
 - Да я справлюсь...
 - В комиссии не дураки, понимаешь, не ду – ра – ки.

 В кабинет вошла медсестра, она, извиняясь, подлетела к столу:
 - Извините, из лаборатории бумаги, ждут срочной подписи.
 Я, не глядя, подписал, и она пошла к двери, косясь на Бекишева.
 - Ja, ja, ich verstehe, aber Du musst hier bleiben.
 ( да, да, я понимаю, только ты должен здесь побыть)
 - Альберт Эдуардович, а Носков опять палаты перепутал и уснул в третьей?
 - Выспится, уйдёт, пусть из третьей полежит на кровати Носкова.
 Медсестра, всё время смотря на спину Бекишева, прикрыла тихо дверь.
 Ну, Людка, ну что она всё среди придурков себе кавалера ищет, цены себе не знает?

 - Так Вы - немец? А я думаю, откуда такой немецкий?
 - Я Марат тоже в такой деревне немецко – казахской вырос. Итак, куда я с тобой теперь? Куда тебя положить?
 - Я говорю, к придурку с такой же болезнью?
 - В первую? Там есть один Зухин, но это солдатская палата, а тебя к офицерам положено.
 - Полежу в солдатской.
 - Зухин, это уж точно талант, вчера был Киркоровым, на гастроли собирался, а сегодня притих, сидит смирненько, сегодня Зухин - Чебурашка. Итак, что же произошло с тобой капитан Бекишев?

 - Дурак я, дурак, был такой талантливый парень и докатился....
 - Ну, так расскажи, как докатился?
 Марат задумался, наверно всё думал, с чего начать, ведь надо было начинать с самого детства вспоминать, а вряд ли у врача столько времени найдётся на него, на какого–то Бекишева?
 - Нет, это очень долго....
 - Ладно, сейчас обед будет, передам тебя коллегам, оденут по форме полагающейся - в пижаму и на обед, а в палату в первую поставим ещё койку, для тебя, поучишься науке у рядового Зухина.
 - Почему Зухина домой не отправят, ведь он наверно неизлечим?
 - Нет, неизлечим, как можно излечить то, чего нет?
 - Не понял?

 - У Зухина в части дедовщина, не пришёлся он дедам, чуть не убили... Отвалялся в реанимации с проломом черепа и с сотрясением мозга, с жалости его сюда поместили, он хорошим актёром оказался, кого хочет изобразит. Подержим немного, да домой спишем.
 - А ещё кто там?
 - Кислов, но у того шизофрения, жаль, ушёл в армию нормальный, и такое случилось...
 - А может тоже того? Ну, придуряется?
 Я вздохнул и, положив в стол карточку медицинскую Бекишева, сказал:
 - Нет, к сожалению, нет.. Пойдём, обед скоро, располагайся, а на тихом часу можешь опять сюда придти, и расскажешь мне всё, слышишь, всё и честно...
 Он встал и уже собирался идти к двери, резко ко мне повернулся:
 - А как со Штирлицем?
 - Не подведи, ты теперь Штирлиц и говоришь только по-немецки, не выдай ни себя, ни меня, забыл ты русский, забыл...
 - Разве так бывает?
 - В армии всё бывает... Тебе таблетки придётся выписать, не пей их, насыплю тебе в карман другие витамины, похожие и научу подменивать не заметно. Ты их должен глотать на глазах у сестёр, так что, потренируйся в туалете подменивать.

 Бекишев устроился в первой палате, ему постелила нянечка постель, он стоял в пижаме такой домашний, совсем на военного человека не похож. Видно было, что он всем доволен, всё обошлось и его тайный план, пока только известный ему, здесь начинает потихоньку исполняться. Подозрительно смотрел на него Кислов, у Кислова мания преследования и всегда ему кажется, что за ним приставили наблюдателя, который его, Кислова хочет украсть и отправить на войну, чтоб там пустить ходить по минным полям. Кислов к нам попал с Афгана. На его глазах, на клочки разорвало друга, Кислов был так рядом, но даже царапины не заработал, вот только перед ним лежала нога только что разговаривающего с ним сослуживца. Кислов поднял эту ногу и понёс её дальше перед собой, всё бормоча:
 - Она ведь была в сапоге, а сейчас совсем голая?

 Повернулся к замершим на месте друзьям, продолжая держать ногу, пошёл к ним и всё приговаривал:
 - Была в сапоге, я это точно знаю, а теперь голая? Куда же сапог подевался?
 У него была ещё контузия, он сел на песок, положил эту ногу себе на колени и, обхватив голову руками, запричитал:
 - Как больно и я ничего не слышу. Мне больно!!! Мне кажется, оторвало голову, а она ведь тоже была в сапоге, а духи залезли мне в ухи – и – и...
 Зухин сидел отрешённо, ему было всё равно, поставь хоть десять коек рядом, Зухин сегодня был Чебурашкой. Ему иногда и правда казалось, что он тот, кого Зухин в данный момент изображает. Потом, в будущем мне он в госпиталь позвонит и объявит, похвастается, чтоб я порадовался с ним тоже, что он – Зухин Витя поступил в театральное училище!

 А в то время, медсестра Людочка, закрылась в процедурном кабинете и дрожащими руками накладывала макияж, она так волновалась, так билось её сердце, да это был её, Людочкин шанс - у них в отделении лежал настоящий иностранец! Ни слова, не говорящий и не понимающий по-русски. Да кто же думал и мог знать, что иностранец и вдруг у них! Её нисколько не смущало, что этот немец не похож вовсе на немца и этому Людочка нашла вполне логическое объяснение: он похож на маму, вполне возможно, что папа немец, а мама филиппинка, или бразильянка. И хоть Людочка его видела мельком, не имея представления,  какого же этот немец роста, она его полюбила всерьёз и сразу. Люда посмотрела на кушетку, она даже сморщилась, зачем, ну зачем она так добивалась этого старлея Рыжова из шестой палаты?

 Подумаешь, герой, высказал командиру в глаза правду: тот квартиры в новых домах продавал местным, а офицеры ютились по квартирам среди местных. Вот и лечится теперь, от мании величия. Да, раньше Рыжков для Люды был герой, и даже на этой вот кушетке у них пару раз произошёл ночью секс. Ну почему, почему этот иностранец не появился здесь хотя бы месяцем раньше, она бы с Рыжовым не связалась, а теперь надо как – то с ним поссориться. Наташка его так хотела, вот и брала бы, так нет же, надо было ей, Людочке,  влезть в их отношения. И объяснение, почему этот немец был одет в форму капитана, Людочка тоже нашла: его поймали враги, а наши освободили, он, конечно, там был в лохмотьях, вот и одели, во что было.

 Да, а что немец делал в Афгане? Ну конечно с благотворительной миссией, генерал из ООН, или представитель красного креста, но он наверняка какой–то их генерал, простого не пошлют. Люда уже представляла себя живущей в чистой, благополучной Германии на краю города Гамбурга в вилле, в богатстве и роскоши. Она не совсем представляла чётко, что такое богатство и роскошь, но всё же.... И вообще, кто такой Рыжов, какой – то старлей, какой – то начальник клуба, Господи, да восстановят ли его вообще когда – либо в армии? Так и сдохнет здесь с диагнозом – мания величия, навязчивые несуществующие идеи.

 А этот, он ведь ни слова по–нашему, иностранец! Людочка вышла из кабинета, закрыла его на ключ и пошла по коридору. Где–то здесь, в одной из этих палат лежит, после такого плена – ужаса её будущий муж, которого она мельком сегодня уже видела. Да, она, Людочка этого немца влюбит в себя, он увезёт её в Германию и там, уж как жену, чтоб легче было выговаривать её такое русское имя, он будет звать её сокращённо: Мила. Когда Люда обнаружит иностранца в палате солдат, и этому она даст объяснение: конспирация, за ним всё ещё охотятся бандиты, а у них закрытое отделение. Всё правильно, его прячут. Это личность международного масштаба!!! Господи, только бы он оказался не женат, надо спросить осторожненько Альберта.

 Обед кончился, все разошлись по палатам, и кто спал, кто просто лежал, глядя в стену или потолок. Мы – медперсонал поели и начали расходиться по своим делам, у нас тоже было свободное время, где можно было просто посидеть в саду на лавочке, на траве, или отдохнуть, в кабинете закрывшись. Я заглянул в первую палату, Бекишев лежал на спине, подложив руки за голову:
 - Пошли?
 Мы зашли в кабинет, я закрыл на ключ дверь.
 - Кайф у Вас здесь, всю жизнь бы здесь провалялся. А, может, оставите, товарищ старший лейтенант?
 - Завтра Юра Тимошенко заступит, капитан, на дежурство, но он только тебя самочувствие спросит. Врач твой я и лекарство тебе уже выписал.
 - Какое лекарство?
 - Как всем, успокаивающее. Да, вот витамины, смотри, вот так меняешь, усёк? Потренируешься сам. Ну, давай, выкладывай...

 Марат опять сидел против меня, а я в своём кресле.
 - Может, пойду, полежу, как – ни будь в другой раз?
 - Нет уж, любезный, я рискую своей шкурой, своей карьерой, я должен знать за что? Стоит ли твоя история таких нервов и сил? Тебе, поди, моча в голову ударила, а я в немилость  попаду.
 - Ладно.... У нас в семье шестеро детей. Представляешь, я самый умный, а остальные братья и сестра еле в другой класс переходят. Математика, языки, ну буквально все предметы, не как учу, а как забытое припоминаю. Вундеркиндом считали, в уме умею до сих пор большие числа туда – сюда считать. Мать так и говорила мне: ты Маратик весь ум забрал у них. Особенно меня поразил фильм «Семнадцать мгновений весны», ну посмотрел бы и забыл, нет..., втемяшил себе в разведку поступить, и представь себе, в Москве поступил.

 Начали меня учить языку японскому, всему, обычаям, жизни, фильмы про Японию, праздники, ну всё их изучал. Сначала загорелся, с желанием, и давалось всё легко, просто нарадоваться не могли учителя и инструкторы. Скоро отправить должны,  и вдруг стало доходить, в какое дерьмо вляпался... Я понял, что никого из родных никогда не увижу, на Родину никогда не вернусь, что море не переплыть вплавь и шансов вернуться никаких. Стал вдруг ясно представлять даже свой провал в различных вариантах, и каждый страшней предыдущего. Сниться даже стали их издевательства, допросы и тюрьмы, как мне ломают кости, всаживают иглы под ногти, выдавливают глаза и всякие такие страсти.

 Что делать? Начал я пить и дебоширить, драки устраивать. Выпью для запаха, а придуряюсь на бутылку, ведь если по-настоящему, то и спиться не долго. От цирроза умирать, или домой явиться алкашом, тоже как–то своих и себя жалко. Ну что, такого конечно не отправили, я им всё испортил, но и не списали на волю. Наказали меня. Отправили в Среднеазиатский округ, прикрепили к одной танковой части, а так как им меня использовать
несподручно: ни танкист, ни механик, ни ротный, ни техник, куда? Вот и отправили в степь на свалку списанной техники, сторожить от местных. У нас же мужики сейчас ушлые, это раньше только баранов пасли, а сейчас из спичечного коробка атомную бомбу сделают. Сижу я там лето, зима, лето, зима, один как перст. Всё, приехали. Я и волки.... Уже потерял счёт времени. Ну, конечно, привозили всё необходимое, и опять сижу один.

 Мне там звания дают, а я и не знаю, что до капитана дослужился. Ни семьи, ни друзей, как прокажённый. Решил, как–то со всем покончить, всё продумал. Даже курить бросил, ведь тут наверняка курить не дадут, а ломка будет. Сам с собой разговаривал на различных языках, чтоб не забыть: на русском, казахском, немецком, японском. Знаешь, до такой степени договорился, что не замечать стал, что сам с собой говорю. Это мужики заметили и командиру передали, вот он и приехал один единственный раз на свалку. Я смекнул, что это шанс мой и перед ним вытянулся, руку вверх и как крикну: - Heil Hitler!! Тот аж присел от
 неожиданности. Потом понёс всякую ахинею, что, мол, Штандартен - Фюрер, я не заходил вчера в кабинет Шеленберга я вообще вчера в СС не был, был выходной, у меня есть алиби, я сидел в ресторане, несколько офицеров могут это подтвердить. Да всё пру на немецком, меня тут же в машину и в санчасть, а я там ещё хлеще заливаю. На другую машину и сюда. Мужики мне вопросы в части попробовали поговорить, да где там. Придуряюсь, что не понимаю и всё тут.

 - Я послезавтра заступаю опять дежурить, принесу кассету с фильмом, вспомнишь, чтоб поправдивей было, давно видать фильм смотрел. И видик принесу из дома, сядем вместе посмотрим, я тебе подскажу, где именно обратить внимание и что попробовать выдать. Ох, сомневаюсь я в тебе Бекишев, тебе бы талант Зухина. Посмотрим фильм вместе ночью.
 В кабинет постучали. Я открыл. Стояла Людочка.
 - Новенького нет, я везде просмотрела, его нет?
 - Он у меня, мы разговариваем.
 - А – а, а я думала...
 Людочка приблизилась ко мне, и прошептала:
 - А этот иностранец женат?

 Я повернул голову в кабинет и спросил:
 - Bist du verheiratet? ( ты женат?)
 - Nein. ( нет )
 - Ой, а я подумала, а как я общаться буду, наверно надо словарик купить, да?
 - Людочка, я думаю, что словарик немецкого надо купить обязательно, иностранцу без общения будет действительно очень скучно. Хоть с Вами пообщается.
 Людочка светилась! Она опять приблизилась ко мне:
 - А как его звать?
 - Марат.
 - Ой, а имя не немецкое...
 - Всё правильно, у него мать француженка, кто революцию сделал во Франции? Правильно, Марат.

 После, когда мне попадётся книга «Собачье сердце» Булгакова, я невольно вспомню Бекишева и отношения наших двух молоденьких медсестёр к нему, ситуация будет похожая. Бекишев быстро смекнёт свои плюсы и минусы в качестве иностранца – немца и очень даже этой ситуацией начнёт пользоваться.  Он будет закрываться в мою смену с Людочкой, а в смену Юры Тимошенко с медсестрой Наташей в процедурном кабинете ночью и будет усердно с ними учить по словарику русский язык. Ему покажется больница раем. Наташа, она будет думать то же самое, что и Людочка, только гулять гордо Наташа в своих представлениях и планах будет по центру Берлина, и жить среди богатых вилл под Берлином, в люксусе, толком не представляя: а что же это такое? Когда Людочка увидит на листе раздачи медикаментов, где будет написано под палатой один новая фамилия Бекишев, и тут она найдётся –конспирация! Его фамилия Бекиш! Не забыв подумать:
 - Мне всего двадцать один, а я уже такая умная, не то, что Наташка, у неё мозгов не хватит на такое – не догадается...

 Рыжов Толик даже не обиделся на то, что обе медсестры потеряли к нему интерес, он довольно умный малый, когда–то Бекишева выкинут и всё пойдёт опять своим чередом. Они обе переметнутся к нему, такому симпатичному офицеру. С солдатами наши медсёстры не связывались, по какому – то им одним понятному принципу. Он – Рыжов лежит в политической палате, в палате номер шесть, а здесь лежать до перемены власти, времён, политики, а этого может не случится до конца его жизни. Штирлиц здесь наверняка до комиссии, явление временное и короткое.

 После отбоя мы закрывались в большой комнате – комната досуга, где стоит телевизор и стулья. Я прикатывал туда своё кресло из кабинета, чтоб удобно сидеть было, а Бекишев устраивался рядом на стуле. Подключали видео, что теперь стояло в моём кабинете днём в шкафу, и смотрели фильм «Семнадцать мгновений весны», некоторые фрагменты, где Штирлиц заходил в кабинет Мюллера, даже репетировали. Я, конечно, был Мюллером, а Бекишев Штирлицем. Днём Бекишев в тихий час отсыпался.

 Как–то я шёл мимо шестой палаты, краем глаза заметил, что Бекишев сидит с подполковником Курбатовым играет в шахматы. Бекишев сидел ко мне спиной, Курбатов увидел меня первым. Чтоб не выдал Марат себя, что говорит с этими ребятами в этой палате по-русски, Курбатов тут же чётко сказал по-немецки:
 - Dein Pferd ist in Gefahr. ( твой конь в опасности).
 Марат резко повернулся и посмотрел на меня.
 - А я не знал Игорь Николаевич, что Вы владеете немецким?
 - Пару слов знаю, английский лучше. У меня отец был военным, одно время жили в Германии.

 Что такое шестая палата? Она называется политическая. Здесь лежат здоровые мужики в званиях от старлея – Рыжов, один майор, и пять подполковников. Кто–то их всех здесь прячет, а мы, врачи, не имеем права, ни рассказывать о них, ни сами интересоваться, что и как. Кто–то, это те, кому стали не угодны эти честные люди, люди, судьбы все почти похожи, как напечатанные под копирку с судьбы Игоря Николаевича Курбатова. Находятся эти офицеры, неугодные существующей системе, здесь не по своей воле. Палата самая большая, им приносят газеты, есть шахматы, карты, но посетителей к ним нет, так как родственники не знают, куда их увезли, и дознаться негде.

 Курбатов Игорь Николаевич был зам командира в ракетной части. Это очень умный и дисциплинированный офицер, но.., он очень честен и справедлив, что многим не нравилось. Он требователен как к себе, так и к своим коллегам. Игорь требовал от коллег, как чёткого выполнения их обязанностей, так же следил за их моральным и внешним видом. Перед тем, как зайти к нему в кабинет, офицеры и прапорщики чистили ботинки, и сапоги носовыми платками от пыли. А подвыпившим в штаб лучше не показываться, запах Курбатов чувствовал за километр. За это его многие недолюбливали и дали за спиной клички: Дзержинский, ЧК, Железный Феликс.

 Однажды поехали солдаты на сбор урожая и там заболели, хотя этого никак не могло произойти, ведь в карточках медицинских написано, что их перед отправкой привили. Курбатов начал расследование: он опросил солдат, и все они сказали честно, что они даже в медпункте перед отправкой не были. Курбатов начал ревизию в медпункте и выявил в первый же день, что медикаменты продавались налево, а медпункт, не соответствовал своему назначению, его правильней было назвать бордель для генералов. Командир, смекнув, что Курбатов спуску не даст,  принял срочные меры: зашли в кабинет Курбатова его же подчинённые несколько человек, по приказу командира посадили в уазик и увезли неизвестно куда – а вернее в другой город, в наш госпиталь.

 Пробудет Игорь Николаевич так по психушками в шестых палатах больше шести лет. Потом он вернётся, но его уже спишут по «болезни психической» из армии – не восстановят и в партии. Не восстановят по двум причинам: пришло время Горбачёва – перестройка, и хоть Курбатов решит себя восстановить в партии, ему откажут – исключён за неуплату годами партийных взносов. Это потом, а пока Курбатов сидит в шестой палате и играет с симулянтом Бекишевым в шахматы. Он скоро будет увезён от нас быстро и тайно, так как на пороге госпиталя появится крошечная старенькая мать Курбатова.  Татьяна Ивановна найдёт сына, но так до нашего отделения и не дойдёт, Игоря уже будет увозить зелёный уазик  совсем в другом направлении и очень далеко.

 Отец Игоря Николаевича, когда–то был командиром этой же части, он умер от инфаркта в своём кабинете, на рабочем месте. А следующий командир – подполковник так поступит с его сыном, тоже подполковником. Мать, она заслуженная учительница русского и литературы, в последнее время перед пенсией в приморье была директором  школы. Игорь будет в больнице – тюрьме. Игорь Николаевич пол года, как женился, всё было некогда, и вот, уже в звании подполковника мать ему нашла женщину, привела домой лет на двадцать моложе его, блондинку и то ли действительно влюбился, то ли угодил маме, но он женился в первый раз. Жена его была из очень интеллигентной семьи – Татьяна звать,  работала  в местной поликлинике гинекологом,  обслуживающим как раз их участок – военный городок.

 У неё были огромные планы, а именно, она мечтала стать однажды женой генерала Курбатова и стала бы, но..., жизнь повернула иначе, и как только дошло известие, где её муж, тут же собрала свои вещи и след Татьяны Юрьевны Соколовой в этом доме больше на деревянный пол не ступил. Отвернутся все сослуживцы от сестры и матери, все друзья, кроме одной семьи, а потом ещё одна семья с ними сдружится, которая раньше не была им друзьями. Они станут этим женщинами помогать и морально и физически, за что получат тоже бойкот в городке от многих. Страх, что такое страх и как он, этот страх что–то потерять, не даёт людям оставаться таковыми?

 Сестру с маленькой дочкой и матерью начнут травить, так, что те вообще перестанут выходить из квартиры почти пару лет. Татьяна Ивановна будет в поисках много лет. Она будет использовать связи московские – Игорь окончил с отличием московскую военную академию, своими предложениями научными принёс стране пользу в миллионы рублей в ракетном деле. Ей будут эти связи помогать, но только мать будет у цели, её сына опять будут увозить далеко, и поиски будут начинаться снова. И так, такая же история почти у каждого из пациентов из шестой палаты.

 Фильм про Штирлица мы насмотрелись с Бекишевым до тошноты, Бекишев вроде стал справляться со своей ролью, как бы входить в образ. Он иногда изображал Штирлица в палате, Зухин где– то подправлял, делал замечания, что ему доставляло огромнейшее удовольствие – авторитет у самого капитана! Кислов забивался в угол и за всем этим наблюдал с ужасом, с бормотаниями: вы меня не украдёте, я по минам не пойду. Залезал под одеяла и показывал сам себе фиги, как – бы репетируя, как он их покажет на самом деле этому придурку с другой койки, что специально подселили, украсть Кислова и увезти на войну.

 Я забрал из палаты Бекишева и мы шли по территории госпиталя к начальнику госпиталя. Там, в кабинете с лакированной мебелью, мягкими стульями, с огромным персидским ковром посередине, сидела комиссия. Наш подполковник Китаев и ещё два мне неизвестных человека в формах, один подполковник, другой майор. Я зашёл первым, предупредил, что больного Бекишева доставил, выглянул в коридор и его позвал. Сам сел в стороне у двери, мне ведь надо играть роль переводчика. Открылась дверь, переступил порог Бекишев подтянутый и, вскинув руку верх, чуть ли не прокричал:
 - Heil Hitler!

 В глазах комиссии стоял ужас, они перевели взгляд все на меня. Китаев вздохнул, встал, направился ко мне:
 - А ну, голубчик, выйдем, поговорить надо...
 Мы вышли. Отошли от двери к подоконнику.
 - Ты что себе позволяешь, Шульц?
 - Я не желал ничего Гитлеру.
 - Ты, старлей и уже свою команду дезертиров собираешь?
 - Каких дезертиров?
 - Этот уже второй, забыл сыкуна, заику рыжего?
 - Татаренко был на грани психоза.
 - На грани карьеры симулянта он был. Твоего Штирлица мы отправим в прокуратуру, сейчас же, пусть там добра желает врагам нашим, а вот твой вопрос будет решаться сейчас. Подожди с ним в коридоре, сейчас за ним воронок пришлют.

 Он направился к двери, взялся за ручку.
 - Товарищ подполковник, а шестая палата?
 Он остановился, оглянулся.
 - Что – о –о, не понял, какая палата?
 - Шестая, чья это коллекция? Там ведь даже не симулянты, все не по воле своей?
 - Ах, вот как ты заговорил щенок? Ты захотел тоже туда? Места много, койку поставим сегодня же...
 Отступать было некогда, я уже струсил, недавно струсил, когда сказал матери Курбатова, что ничего про сына сказать не могу, спросите у подполковника Китаева. Она вдруг, как живая предстала передо мной, между Китаевым и мной, она смотрела мне в глаза, как тогда, как пытала и теперь с того дня не давала покоя мыслями – я струсил! За её спиной вдруг встал этот огромного под два метра ростом, хорошо сложенный и умница во всех отношениях подполковник Курбатов, он просто пронизывал меня своими глазами насквозь и взгляд был действительно стальной – железный Феликс.

 Рядом стал, и буквально как загородили Китаева, ещё одни подполковник, это наверняка отец Курбатова, потом Толик Рыжов, потом все из шестой палаты. Они как–бы меня обступали в моём представлении вокруг и глядели мне в глаза, ждали ответ. Даже мелькнуло в голове: это сон, тут ничего не случится. Но..., эти глаза маленькой, тощенькой женщины..., она ведь могла быть моей матерью.
 - Посчитаю за честь оказаться среди таких достойных людей.
 Китаев отпустил ручку двери, подошёл ближе и уже с сочувствием сказал:
 - Ладно, Шульц, не горячись Альберт, поговорю с ними. Твоего подержишь пол года и отдашь родне под опекунство. А тебя? Тебя? Тебе надо расти, похлопочу, коли дырочки в погонах.

 Прозанимались наши медсёстры с иностранцем русским языком ещё не много, т.к. он почти сразу после комиссии перешёл сначала на ломанный русский, а потом уж и совсем заговорил на чистом. Девочки ещё более пылкой любовью вдруг полюбили Рыжова и охладели к Марату совсем. Пролежал в больнице Бекишев ровно полгода ещё, за ним приехал брат, он же подписал бумагу – стал опекуном Бекишева. Мы стояли на территории госпиталя. Больные смотрели из решетчатых окон на нас, Людочка равнодушно прошла мимо в лабораторию с ящичком, где стояли баночки с утренней мочой. Я давал Марату напутствие, а он поздравил меня с капитаном. Вдруг повернулся Бекишев в сторону окон палат, подтянулся, и его рука взметнулась вверх, со словами:
 - Heil Hitler!
 - Бекишев, я тебя задушу.....
 2005

*