Кепкина Галя

http://video.mail.ru/list/denisova_tv/2172/2127.html

- Кепкина Галина.
Я подошла к краю двери, ослепило зимнее солнце после сидения часами в темноте. Сначала поезд, потом машина. Мне подал, рядом с дверью стоявший, солдат руку. Спрыгнула на утоптанный снег вниз. Офицер, высокий молодой мужчина передал список, из всех нас, привезённых сюда шестерых женщин, тоже в шинели одетой женщине среднего роста, с очень добрыми глазами. Ну, мать родная таких не имеет. Она посмотрела на нас, так ласково, как – будто перед ней стояли не осуждённые за содеянное, а лучшие ученицы – гордость её школы.

Перед нами были высокие ворота, уж очень высокие и стальные, а рядом КПП с нормальной дверью. Ворота начали с шумом двигаться в разные стороны, открылись на половину и мы пошли все кучкой за этой Василисой – прекрасной. Хоть ей было лет так 40 – 45, но глаза, эти глаза, это такое приятное лицо. Потом я узнаю, что её зовут Полиной и она учитель литературы, а здесь воспитатель в чине прапорщика. У кого был рюкзак, у кого пакет всего целлофановый с вещами, со мной маленький чемоданчик. Нас привели сначала в медпункт, там осмотрели, не привезли ли с собой вши и чесотку.

Потом нас повела эта же женщина в другую дверь. Там одна работница – в гражданском одета, просто молча смотрела на нашу комплекцию и молча клала в шесть кучек сначала нижнее бельё, потом по домашнему халатику цветастому, потом чулки шерстяные, носки шерстяные, шерстяные кофточки и по телогрейке. В следующем кабинете нам написали на фуфайках, на груди где была белая полоска каждой по фамилии. Ну, что ещё? Одна казарма, это разделённое здание на кабинеты, там же и медпункт, это штаб.

Одна казарма – столовая, там мы дежурили по – переменки, работали на кухне. Вторая казарма, склады нужные, третья наша в шестьдесят коек, ещё одна в шестьдесят коек и большой плац перед штабом. Там каждое утро и каждый вечер построение – перекличка. Вроде всё, парочка деревьев, на площадке, где гуляем, это за казармами, парочка лавочек, чтоб посидеть. Клумба летом с цветами, тянувшаяся от КПП до самого штаба. Да, за этой клумбой ухаживают женщины сами, причём добровольно, садят, поливают, сорняк рвут. Есть такие, что любят в земле копаться и вместо того, чтоб один час после обеда отдыхать, они принимаются дружно за работу. В основном это те, что постарше.

А вообще, это лагерь пионерский, да, можно так сравнить. Ни о еде не думай, и спать вовремя уложат. Кино покажут, ах да, есть клуб - казарма, и самое главное, ну надо же забыть главное: казарма – фабрика, где мы все целыми днями, кроме воскресенья шьём различную спец. одежду. От белых халатов, до рабочих перчаток.

А пока зима, я здесь новичок и мне показали, на пустую койку – твоя. Свои вещи разрешили оставить, можно их стирать и сушить в нашей же казарме в конце, где находятся умывальники и туалет, там есть комнатка с двумя стиральными машинами и комната – сушилка с натянутыми верёвками. Это тюрьма общего режима, женщины все хорошие, кроме пары психичек, переведённых ещё с подростковой колонии, но они никого не трогают, кроме как между собой разборки устраивают, кто кого круче – за космы друг друга таскают. На это никто внимания не обращает. Ну, хватит описывать мой дом родной за городом Караганда, ровно на пять лет так примерно, пребывание от которого мне оставит довольно тёплые воспоминания в моей жизни. Там, на свободе люди оказались и окажутся довольно грубые и бессердечные, по крайней мере, ко мне.

Мой первый день:
Подъем, умывание пол часа, завтрак пол часа и построение возле штаба, перекличка быстренько: утро, зима, холодно ведь и услышав пожелания доброго дня от самого, начальник тюрьмы, идём строем на работу. Чем не лагерь пионерский, даже время твоё по минуткам за тебя продумали. Трое из нас, новеньких, шить могли, их посадили сразу в цех. А меня и ещё двух, посадили в маленькой комнатке за старые машины и туда мастер, одна из заключённых заходила, показывала, как правильно делать швы.

- Ты спокойно, не волнуйся. Прямо строчку вести старайся. Тебя как зовут?
- Галя.
- А меня Вера. Я слышала, ты тоже из Семска?
- Не совсем, из Бородулихи.
- Ну, так это всего восемьдесят километров, всё равно землячка.
Мне всего двадцать пять, а Вере уже лет так…
- Вера, а, сколько Вам лет?
- Давай на ты? Здесь все равны, мне сорок два. Ровненько, скривила, торопишься. Погоди, посмотрю, игла сломалась. Ну, Вы иглы все ломаете… Со временем ты получишь свою машину в цехе, чувствовать будешь как свой организм, а пока, она тебе чужая, как и ты для неё.
- Для кого?
- Для машины.

После обеда кто ушёл в клуб и, взяв книгу, в библиотеке читали, мы просто походили сначала на улице с Верой, потом зашли в клуб тоже, сели в зале на стулья, где висел белый экран.
- У меня весной соседка по койке освобождается, ты сразу ко мне перебежишь, ладно?
- Ты тут авторитет, да?
- Нет, я мастер, а авторитетов здесь нет, это в мужских тюрьмах. Она не далеко, между нашей и мужской, часть стоит внутренних войск, вот они нас и охраняют. Видишь, солдат на вышке? Он оттуда.
- Вер, а, сколько ты здесь?
- Уже три, осталось семь, но наверно в следующую амнистию выпустят. За поведение, хорошую работу, в честь какого–ни будь праздника, через года два.
- За что десять дали?
- Знаешь, мы сейчас всё про друг друга расскажем, а потом будет не интересно общаться, это всегда так. Нам так много ещё быть вместе и если всё постепенно рассказывать, то интересно будет дружить обоим – каждый день открытие.
- Хорошо.
Прозвенел звонок, мы отправились на работу и опять меня Вера учила делать ровненькие стежки, а я опять сломала иглу, потому, что не почувствовала машину, а она меня.

День за днём шёл, как один, всё по режиму, по нашему общему режиму. Я Вере рассказала всё. Как захотелось мне, чтоб осуществилась моя, наконец – то мечта, стать городской и уехать из деревни навсегда. Как устроилась работать в Семипалатинске на Гормолзаводе, а это всегда: молоко, сметана, творог, масло. Ну, конечно, на проходной поделиться надо с охраной и не наглеть, не всегда и много нести, ОБХС тоже кушать хочет.
- Я нашла квартиру, это у одних мама умерла, у неё дом был, а дети сами живут в квартире, вот они и пустили квартирантку – меня. Познакомилась я как – то на танцах с парнем высоким. На лицо ничего так, простенький, но городской и подарки дорогие дарит. Сказал, что студент строительного института, это значит по квартирам, если конечно поженимся, жить – мотаться не будем. Так ведь?

- Ну, да, соображаешь…
- А подарки дорогие, едим в ресторане, откуда у студента? Сказал, что родители обеспечены. Я и поверила. Потом друзей постепенно водить стал, пили у меня. Мне, конечно, попойки не нравились, но они еды много оставляли, деньги, терпела.
- Ты что, совсем дурочка, не догадалась, что, что-то не так?
- Верила, что родители его богатые и его друзья с такими же родителями, из его богатого круга значит.
- Уже начинаю догадываться, что дальше было Галя. Они начали у тебя вещи ворованные и грабленые оставлять, так?
- Да…, Вер, я, правда, ещё пока не догадывалась: принесут, полежит, унесут. Однажды они мужика, какого–то привели, пили вместе, потом подрались, его избили так, что не шевелился. Сказали мне, что отвезут в больницу и куда – то увезли на машине. Они все с машинами. Представляешь, и тогда не допетрила. Надарил мне Павел столько вещей, что уж шифанер полон, ну зачем мне три шубы? И пошла я как – то тайком от него на барахолку продать, что посчитала не нужным. Стою, вещи хорошие, люди торгуются, и я цену не сбавляю – нужно, возьмут.

Верка заулыбалась.
- Ой, ну ты и дура.
- Смешно…, тебе смешно, а ко мне подошли двое, меня под ручку, вещи к себе в ручки и в воронок. Уж во время следствия дома пятнадцать минут побыла, вот, взяла, что в чемоданчике, да вещи выложила – подарки. А мужика они оказывается, не в больницу увезли, ещё у меня убили. Да и вещи были грабленые, три человека убили за них. Вот и оказалась я, как – бы тоже соучастница. Не грабила, не убивала, а теперь сиди, как дура. У меня вся родня несколько тысяч собрали, выручить хотели, судью подкупить. Да где уж там. Прокурор так налетела, не верится ей, что в двадцать пять лет такая наивная быть может. А мой адвокат: да она же из семьи хорошей, характеристику и с работы взял хорошую, и из школы моей.
- Ты крайняя оказалась.
- Крайние те оказались, им по десять и больше вкатили. А что ты там, про амнистию?
- Будешь хорошо себя вести, хорошо работать, просидишь пол срока.

- Правда?
- Да.
- Знаешь, Вер, а мне здесь нравится, привыкла, что ли?
- Не надо так, надо о жизни, нормальной, а не лагерной жизни думать и готовить себя к ней. Пойдём, работа зовёт.
Весна, проходя мимо клумбы, где женщины садили семена и рассаду цветов, Вера сказал:
- Пошли бабоньки, работать.
И опять наполнился цех гулом машин, я уже давно сидела в цехе работала, койка моя была рядом с Верыной, а в комнатке Веры учились делать стежки новенькие неумехи шить.

На следующий день приехала корреспондентка из журнала «Огонёк». Она была с фотографом, это маленький кореец, если я всего метр шестьдесят пять, а этот ниже меня. Он фотал наши койки, цех, умывальники, клумбу и вид казармы, но не нас. Нас, мы ему никто сделать фото не разрешили. Только, когда шли утром на работу, мы заметили, что рядом с солдатом на вышке кто – то стоит нас фотает сверху, это мы когда шли строем в цех. Все в платочках, в рабочих халатах серых, и все опустили головы вниз. Весь день нас по одной вызывали в штаб, и беседовала с каждой эта корреспондентка, пыталась вывести на откровение.

Я всё честно рассказала. А Вера, она мне – то до сих пор ничего не рассказала. Всё отклоняет тему. Не приятно наверно вспоминать, или врать не хочет, а правду трудно рассказать. Когда ж это было, да, где–то в мае, а конце июня, Верка вдруг посылку получает. Меня – то родня посылками закидала, а вот Вера, совсем не получала. Почему? И вдруг…. Посылка была от какого – то Николая из посёлка Родина. Открыли в цехе, и ушли, сели на лавочку на прогулочной площадке. Сверху лежало письмо. Вера сидела вся, какая–то встревоженная, притихшая, как удара ждущая.
- Ты его знаешь?
- Нет.
- А кого с Родина, знаешь?
- Нет.
- Прочитай, что там?
- Галя, прочитай ты?
- Вер, ну ты, что такая убитая? Может, кто тебя в детстве любил, а сейчас нашёл, вот и хочет поддержать морально и вот вещами, конфетками?
- Гал, читай, обед кончится.

Я осторожно открыла конвертик, он не был запечатан, и развернула тетрадный листок. Там ровным почерком, примерного ученика, было написано:
«Дорога Вера! Я Вам совершенно не знакомый человек. Недавно увидел журнал «Огонёк» и на обложке большая фотография с надписью «Женщина в тюрьме», там все головы вниз опустили, а Вы смотрите, прям в камеру, прям мне в глаза. Я понял Вера, что Вы, моя судьба. Я понял Вера, что нам надо обязательно друг друга встретить, и я думаю, что мы подойдём друг другу. Я уверен в этом. У Вас очень добрые глаза, они меня не оставляли в покое несколько дней и однажды я всё же решился Вам собрать посылочку, и написать письмо. Вера, сколько бы не оставалось Вам быть там, я дождусь.

У нас всё будет очень хорошо. Наш совхоз Родина – передовик, живём богато, я сам комбайнёр, тракторист. Соглашайтесь Вера, если да, то я сразу же прилечу к Вам познакомиться. Я написал в редакцию, и мне прислали Ваш адрес, написали Ваше имя, Вера! У Вас такое обнадёживающее имя – Вера! Да, о себе немного. Женат не был, но есть свой дом с участком. Мне 39 лет, пью только по праздникам и в меру. Курю, но если Вам это не нравится, могу бросить. По характеру спокойный, уступчивый. Соглашайтесь, Вера! С дружескими пожеланиями. Берегите себя. Будьте здоровы. Коля».

- Вер, ты чё, плачешь? Вер, ну хватит, ты чё?
- Галь ну как я ему напишу, что мне ещё семь лет здесь быть? Как?! На столько заставит человека ждать?! Почему, зачем я посмотрела вверх? Как чёрт дёрнул, этого корейца в этот момент щёлкнуть!
- Ответь ему, правду напиши, пусть он сам решит?
- Нет, нет, нет, не могу. Сейчас заколотим в цехе посылку и отправим назад.
- Зачем? Что он с этим бабским барахлом делать будет? Оденет?
- А приняла, значит, согласилась, поняла?
- Согласилась, а что тут плохого?
- Что, что?! Как я ему напишу, что мне ещё сидеть семь лет? Что мужика топором зарубила, как?! Вот обрадуется–то?! Не могу.
- Вера, а ты не плачь, не плачь, так и напиши. Ему решать. Приедет, значит, ему всё равно, что у тебя до него было?
- Нет, Господи, за что мне такое?! Где этот Коля был раньше?! Почему он мне не встретился раньше?!
- Ну да, как он встретится? Он в Родине живёт, а ты в Семске? А сейчас самое время, что на роду написано, то и должно быть.
- Пошли, забьем посылку, звонок будет сейчас на работу.

Как - то в воскресенье, это уж через год после той посылки, нас водили строем в мужскую тюрьму. По-видимому, это было 1 мая, мы поставили свои номера, мужики показывали свои. Я и Вера ничего не показывали, мы просто сидели в зрительном зале.
- Вер, я не подозревала, что среди нас такие таланты?
- О – о, ещё какие! Сама сегодня убедилась. В оперном так не поют.
- А ты была в оперном?
- Откуда, есть в Семске оперный? Телевизор слушала.
- А – а…

Мы сидели в умывальной комнате на подоконнике. Был отбой, но спать не хотелось. Небо было тёмно – голубое и на этом фоне на вышке хорошо вырисовывался солдатик с автоматом. Он не ходил туда–сюда, как положено, а стоял и смотрел на наше окно, ведь свет был включён, и ему нас было хорошо видно. Я подняла ночнушку и показала ему груди.
- Ну, теперь он с удовольствием ходить на пост будет, такой стриптиз.
- А другие тоже показывают. Я видела.
- Не развращай парня.
- Вер, ну расскажи мне, как ты мужика убила, а?
Она вздохнула.
- Ладно. Я в доме моей бабушки жила, она мне дом после смерти завещала. Внуков – то много, а она посчитала: дом продадут, деньги поделят, и маленькие доли быстро растратят. Вот она и решила, хоть одному из внуков помочь, но хорошо помочь. Да там и домик–то, две комнатки. Значить я, молодая дама, да со своим домом. Женихи пошли, естественно. За одного вышла, сама познакомилась случайно. Сначала всё нормально, я беременная уже была и вдруг ревновать начал, пьёт и бьет. Однажды, уже на большом сроке, так избил, что выкидыш получился – мальчик. Я его тут же выкинула из дома и подала на развод, разошлись. Ну, смотри, как смотрит, покажи ему ещё?

Я подняла ночнушку и показала опять груди.
- Ой, смотри, застеснялся, наверно другой уже, пошёл туда – сюда. Слушай дальше. Врачи мне сказали, что детей больше не будет, что–то там с плацентой получилось, цепляться дети не будут, держаться за стенки матки.
- Ага, вроде понимаю. И что, правы оказались?
- Да, к сожалению, правы. Со вторым меня познакомили, так ничего мужичёк. Раз познакомили, значит не с плохим должно быть. Я же, людям ничего плохого не сделала, чтоб мне плохое, да после такого подсунуть? Вроде сначала ничего был, а потом выяснилось, что и судим, был – ребёнка на мотоцикле в молодости сбил насмерть пятилетнего. Что жена убежала с двумя детьми к своему однокласснику, любовь проснулась первая, к прорабу, какому–то. А этот её забыть не может, и начал мстить всему бабскому роду, начав с меня: напьётся, то и трезвый, и бить. Выгнала! Третий, с этим на пляже познакомились, влюбилась, до безумства. Я его, кажется, до сих пор люблю. Как приснится, аж плачу по нему.

- Так жалко?
- Нет, себя жалко, что люблю подонка до сих пор, жалко, но себя. Его–то я топором зарубила.
Вошла одна в умывальню, прошла в туалет, обратно идя, остановилась:
- Не спится?
Подошла к окну, посмотрела на вышку, сняла ночнушку, потанцевала, массируя груди и надев ночнушку, пошла в спальню.
- Как топором? Вот это любовь?!
- Бил он меня, как бил. Разошлись уже, а он явится и до полусмерти, вся синяя изобьет. Столько уже заявлений в милицию стаскала. Ничего, ничего сделать не могут и не хотят. А один раз сказали: он тебя, а ты его побей. Как? Да хоть поруби. Засело это поруби в голове и всё тут. Как бес вселился, план в голове всё ясней и ясней сидит. Отгоняю мысли из головы, а в голове: поруби, поруби, поруби. Пришёл тот, а у меня уж топорик готов. Не хочу пускать. Дверь вышиб. А я не так его уж боюсь, себя боюсь. Понимаешь?

- Ага….
- Он меня изнасиловал, это уже в норму вошло. Выбил дверь, стукнул в лицо кулаком, а мужик под два метра и изнасиловал, прям без памяти. Очнулась, лежу на кровати, он рядом спит. Взяла топор и намахнулась, а в голове: поруби, поруби, поруби… Вот, и прям в грудь всадила топор. Он даже не ахнул. Ни звука. Подставила ванну к кровати, туда его валила и потащила я эту ванну к бане. Она рядом, через три дома. Там зимой, летом из котельной, да и местные мусорку устраивают, золу, сгоревшую, из печек выбрасывают. Туда и вывалила из ванны. А он – то мужик здоровый. Ногой бороздил и утром, как люди его нашли, прям голого, так по этой борозде милиция к дому и пришла. Я как пришла после, как его выбросила, ну, ещё ночью.
Спокойная, как золу выбросила, такое облегчение. Всё, битой мне больше никогда не быть! Всё помыла, простыня и его одежду в топку кинула, ванну помыла и села у стола, ждать милицию. Прикорнула к утру, стучатся. Вот и всё.
- Вер, а если бы ты его, ну, не добила? Спасли, живой оказался, что тогда?
- Вышла бы, нашла бы, и добила, в этот уж раз окончательно. Знаешь, мы – женщины, намного жесточе мужчин, мужчина может и в последний момент раздумать убивать, а женщина – никогда. Она доведёт свой план до конца. Это не мои рассуждения, это я услышала рассуждения психиатра на суде, он рассказывал всем, про психологию женскую.

Через год приехали с телевиденья в нашу женскую тюрьму, снимали уже на камеру, кто, конечно, был согласен. Многие рассказывали про себя, своё детство вспоминали, но с условием, что лицо видно не будет. А я, я села напротив, рассказала всё, всё честно, как было, и добавила:
- Я – хорошая, тюрьма меня не испортила. Я не пью, не курю. Сама с деревни, Галя Кепкина. Мужчины, ну какой – ни будь Коля из далёкой деревни, лесник, пасечник, механизатор, напишите мне?! Я могу корову доить, за скотиной ходить, шить хорошо могу, в огороде. И вообще, если будем жить хорошо, детей много хочу иметь. Напиши мне?! Жду. Просто Гале Кепкиной. Женская тюрьма. Город Караганда. Не забудьте, Галя Кепкина.

2005