Ягодка

Ягодка.

Мне горько. Мне очень-очень горько от того, что я никогда уже не смогу вас познакомить. Если бы она узнала тебя… Если бы ты узнал её… Если… Если…
Уже – никогда.
Она умерла. Моя бабушка. Она меня любила. Старая, затасканная истина. Но её любовь до сих пор светится во мне. Потому что было её – любви - много. Потому что хватало её – на всех. И для тебя она тоже отломила бы очень большой и светлый кусочек своего большого сердца. Она бы тебя очень полюбила. Как знать, может, даже крепче, чем меня. Потому что ты – лучше меня. Ты был бы хорошим внуком для моей доброй бабушки. Ты тоже добрый, ласковый, послушный, исполнительный, вежливый, нежный и ты тоже умеешь любить. Ты умеешь отдаваться – полностью. Даже тем, кто готов растоптать твоё ясное сердечко как яркое сердце Данко.
Она бы тебя любила. Я даже знаю, как бы она тебя называла. Ягодка. Как и меня. Но ты – ты больше ягодка, чем я. Такой же кисловато-терпкий, немножко сладкий, с тоненькой розовой, нежной кожицей.
Ангел. Так она и меня называла, но ты – больше ангел, чем я. Наверно, у неё не получилось бы выговорить твоё финское имя, но зачем же финское, если у него есть прекрасный, нежный русский эквивалент и близкий её сердцу польский вариант.
Анжей. Ангел. Ангел.
Она действительно умела любить, моя бабушка. И она не разучилась дарить другим свою безыскусную, искреннюю нежность, даже пройдя через горнило сумасшедшего двадцатого века. Режим диктатуры, война, голод, заботы о семье, несчастливая личная жизнь, адская работа, болезни… Но она умела радоваться жизни. Она жила малым. Так и вижу её, читающую помятую газетку на кухне, смотрящую сериал… Она ещё всегда переспрашивала. А меня это часто раздражало…
Мы глупы. Мы не знаем, о чём потом станем жалеть. Вот и я не знала. Может, ты поступил бы иначе… ты ангел…
Иногда она сидела на диванчике, скорбно сложив руки на коленях, и смотрела в пустоту.
-Бабуль, тебе не плохо?
-Нет, доченька. Я думаю.
О чём думала моя бабушка на восьмидесятом году жизни? Она вспоминала. Ведь ей было что вспомнить. Вот она – маленькая, светленькая девочка, из вредности сыпет в колодец землю соседям, вот она же наивно уговаривает вредину-петуха дать ей пройти по садику, вот она в школе стукает головами двух противных мальчишек и, беззаботно смеясь, убегает…
Нахлынувшая как кошмарный сон война. Ужас неизвестности. Плен. Жестокие люди, которым наплевать на то, что ты тоже человек. Ты и не человек вовсе – ост-арбайтер. Раб. Откуда ей, восемнадцатилетней девушке знать, что пройдут четыре года, и мы победим? Это нам сейчас легко говорить о войне. Мы, кажется, всё о ней знаем.
Да ничего мы не знаем о войне, кроме её сроков и основных сражений. Вот она – знала. Маленький немецкий город Анклам, недалеко от Щеценскеого залива. Типичный немецкий бауэр. Бесконечные дни беспощадной по напряжению работы в поле. Картошка… хлеб… Те самые картошка и хлеб, которые она так настоятельно просила купить нас в магазине уже в давным-давно мирное время.
Больно.
Но и там бабушка находила доброе. Она умела жить. Я завидую её умению жить и ЖЕЛАНИЮ жить. Смеялась и спорила с пленными поляками, подворовывала яблоки из хозяйского сада…
Янек. Так звали человека, который навсегда остался на истёршейся фотографии рядом с ней. Пленный поляк. Может, и о нём думала-вспоминала моя бабушка ставшими такими долгими к старости днями и вечерами? Он её любил. Звал с собой после войны. Она уехала на родину. Может, это её единственная, настоящая любовь прошла мимо… не вернуть. Нет уже, наверно, в живых этого Янека. А ведь…
Не совершаю ли я ту же ошибку?
Недавно мама сказала, что я похожа на бабушку. По-моему, преувеличение. Бабушка была красивой. У меня от неё только задор в глазах, авантюрная жилка, польская гордость и умение любить. Я не стала достойной внучкой. Вот если бы ты мог – ты бы стал. Как будто скрипит что-то внутри, когда я думаю о том, как бы вы могли любить друг друга!...
Мне грустно. Поверь, мне очень грустно от того, что когда я приезжаю на её могилу, то вижу там покосившийся крест, на котором даже не её имя – имя её мамы. Памятники – это для очень богатых.
Мне грустно от того, что так и не получила она до конца свои кровью заработанные немецкие деньги. По большому счёту, они ей были не нужны. Она вообще не держала зла на немцев. Считала их добрыми и хорошими, просто со всяким бывает…
Мне грустно от того, что я недодала ей того тепла, которого она заслуживала. Не оправдала звание ангела, которое она мне дала.
Мне грустно от того, что я никогда не смогу отдать ей последний долг и пройти по тем местам, где она сама ходила, будучи пленной. Далёкий, почти нереальный городок Анклам…. Типичный немецкий городок – тихий и сонливый. Но – нереальный для меня. Более нереальный, чем твоя сказочная Лапландия.
А ещё мне невыносимо больно от того, что я не могу вас познакомить. Мы бы обнялись – все втроём. И она была бы счастлива.
Ей ведь всегда так мало нужно было для счастья.
Только любовь.

torstai, 15. joulukuuta 2005