Влюбленный дьявол. Глава седьмая, пока последняя

…То, что случилось потом, Насте вспоминалось словно бы сквозь мутную, зеленоватую пелену. Виной ли тому была головная боль, сжавшая тисками виски так, что Настя чуть не опросталась в гроб тетки, — и это в тот самый миг, когда к нему явился сам скорбный министр культуры Российской Федерации! А может, это просто бессонная ночь прихотливо смешала явь и сон в свободной от мыслей Настениной голове…
В любом случае, и предыдущих переживаний Бармалеевой было более чем достаточно, чтобы тронуться реально, конкретно и окончательно.
Во-первых, Копилка трахнул ее еще трижды под лоджией, и Настя все больше уходила душой в некий дивный край, полный прохладных ручьев и гейзеров, и струистых прозрачных рек, где все так дышало, журчало, всплескивало, посапывало… «Еще разик, для верности…» — шептала она, жарко прихватывая Копилку свободной от перстня рукой. И отважный Копилка, деловито кивнув, становился в какой уже раз, как натянутый лук, — и затем аккуратно влезал в атаку…
(Девчушке на лоджии надоело хихикать, и она ускакала. А смуглый Дениска все смотрел, неотрывно, требовательно, тревожно… Так в будущее страны смотрят с плакатов ее редеющие защитники.)
Во-вторых, силой уж не ведомо, каких чар, сразу после этой испепеляющей стыд долгой сцены Настя и Капитан Копилка оказались прямо под дверью подъезда Атенаис. Собственно, они и трахались уже возле ее дома, — впопыхах любви Настя просто не успела узнать его. И уж явно медово-черный знойный Атенаисов глаз ревниво наблюдал за тем, насколько ответственно зомби подошел к столь важному порученью. О, вряд ли кубинке пришлось краснеть за своего слугу!..
Затем удрученная столь затяжным интимом Бармалеева и бесстрастный Копилка поднялись к Атасу-Али. «Боже мой, ничего больше на фиг не надо! Тока лечь и уснуть… В отру-уб!..» — причитала в Насте ее бабушка со стороны Степанчиковых. Или это так голосила уже ее, Настенина, грядущая внучка?..
— Э-наконец-то! — Атенаис буквально втащила Настю в прихожую. — Э-сколько можно заниматься э-еррундой?! И такой опасною еррундой?! Ведь э-дьяболо постоянно рьядом з тобой… Ти обрученная з ним, — помни об этом, балда!
— Но зато я теперь беременна… вероятно… — пролепетала Настя голосом бабки со стороны Бармалеевых.
— Ти э-дурра!!! — аж взревела Атенаис. — Бэрременной ти можешь быть толко после свяченнодействия…
— Как же, а все, что между нами с этим военным с вашим, с Копилкой, было, — типа, совсем-совсем уже не считается?..
Капитан Копилка замер рядом по стойке «смирно». Сквозная рана с обугленными краями молча зияла у него на груди.
— О. дурра!!! — вскипела Атенаис еще больше. – Езли ти прожгла его в замом начале, какая э-может после этого быть бэрременность?! Э-дьяболо посмеялся э-над тобой!
Настя помедлила и потом повалилась на обувь в прихожей…

Очнулась она на кухне, на узкой кушетке, с ледяным полотенцем на голове. Настя почувствовала и что-то странное, мокроватое, у себя на груди.
Бармалеева скосила туда глаза, и ее чуть не вырвало: на груди у нее, на салфеточке, лежала свежеотрубленная петушиная голова в крови.
Из комнаты несся рокот барабанчиков, а Атенаис дымила сигарильей и шептала про себя испанские яростные проклятья.
Щадить Бармалееву она, естественно, не считала нужным.
— Может быт, ти и бэрременна! Но тогда лучче зделать тьебе аборд! — закричала Атенаис, как только Настя подала признаки жизни. — Потому что, езли ты понесла, то ти понесла от э-дьяболо!
— Неправда! Я только с этим твоим Коптилкой… А с Романом я всегда предохранялась… Я ведь как чувствовала…
— Каррамба!!! Коптилкой он э-зтал после того, как ти его нам изпортила! А земя дьяболо могло проникнуть в тьебя, когда ти прожигала его перстнем Копилку, з его, з Копилки, сперматозоидами! О. э-дьяболо так обично и позтупает! О, какая ж ти дурра!..
Настя сразу стала в голос рыдать. Так рыдают дети, которых навсегда предали взрослые, — просто бросили их на помойке.
Пошипев еще, Атенаис наступила на свой темперамент. Впрочем, и тогда слова ее утешения прозвучали скупо, уклончиво.
— Мой бокор — вьеликий бокор! Слышишь, он питается что-то изправит, он призвал всех духов Лоа и всех, кто господствует над перекрестками и могилами… О, он винужден призыват зейчас самих стррашных э-духов! В мою кварртиру! И все из-за тьебя, эдьётки!..
Настя и сама уже чувствовала, что в квартире творится что-то неладное. К тяжкому, душному аромату трав и пылающих благовоний, к запаху совершенно конкретного дыма и даже вроде бы бытового газа примешивалась нестерпимая, стоялая, утробная вонь тухлятины, падали, — словно неостановимо прорвался сюда поток человеческой, звериной и растительной гнильцы. В прихожей слышались стуки и щелчки словно б костей и чавканье разъезжающейся на ходу плоти.
На фоне барабанного гула франко-испанские выкрики Атаса казались сейчас не грозными, а просительными и даже испуганными…
На кухню как-то бочком продрался зеленоватый, весь скукоженный Барракуда. Атенаис кинулась к нему. Зомби что-то зашептал ей на ухо.
— О-о-у! О-о-у!.. — вскрикивала Атенаис испуганно и как-то даже в такт выкрикам встряхивала своими смоляными патлами.
Барракуда исчез, а кубинка накинулась на Настену:
— Там кров! Там многа-многа-многа кррров!!!..
Бармалеева стала опять валиться во тьму обморока.
Атенаис накинулась на нее с звонкими, очень умелыми и даже по-своему элегантными оплеухами:
— Не змей! Не змей! Ти зейчас нам э-нужна, толко ти можешь сказат, почему так многа кррови!..
— Откуда ж мне знать?.. — лепетнула Настена.
— Там такая э-густая э-пелена ее, что он ничьего не видит, — не видит, бэрременна ли ти! Откуда э-зтолько крови вокруг тьебя?!
Кубинка метнулась из кухни. В это мгновение солнце сползло с угла холодильника, и из-за белого прямоугольника его на Настю глянуло лицо, — скорбное и любящее.
— Зачем я тебе? Уйди! Уйди!.. — прошептала одними губами Настена. — Я простая, глупая… Отстань от меня, — ну пожалуйста…
Лицо Романа было прекрасным, темным и горестно-мудрым.
Губы его дрогнули. Настя угадала:
— Ты! святая… любимая… деточка…
— «Меня никто больше так не полюбит… Но почему же — ОН?..»
Лицо Романа дрогнуло в печальной улыбке. Улыбка эта прошелестела по всей Настене, — как прохладная летом тень, ласково-мимолетная, примиряющая.
— Ты меня любишь, хочешь ребеночка от меня… — шептала, как в забытьи, Настя. — Но Ромочка-Ромочка! Я так ведь боюсь тебя! Мне с тобой так страшно, так холодно!.. Ромочка-Ромочка, ну пожалуйста, ну отстань; ну оставь меня…
Роман смотрел на нее пристально и в то же время его взгляд как бы проходил сквозь Настю, теряясь в каких-то видимых только ему очень далеких далях…
Вдруг Роман покачал головой в знак несогласия и медленно растаял в темноватом углу кухни.
И тотчас на кухню ворвалась Атенаис:
— О, Настья, это ужжасс! Ти э-ведьма, ведьма! И впрям, э-столько крови вокруг тьебя! О! О! О!..
Атенаис схватилась за виски и покачала в отчаянии своей спутанной гривой, содрогаясь и подвывая.
Настя робко шевельнулась под отрубленной петушиною головой. Она словно ощупью кралась сейчас к истине, — или кто-то подталкивал ее в спину, — и подталкивал, может быть, нехотя, через силу, чуть не со стоном преодолевая себя?..
— Я знаю… — прошелестела Настя. — Я знаю, знаю: Андрей!..

…Из последующего Бармалеева помнила очень четко, что Атенаис подхватила ее под руки и буквально волоком потащила из кухни. Почему-то Настя принялась визжать и брыкаться. Ее захлестнул ужас, — словно бесстрастно-холодная бездна морских глубин утягивала в себя эту «святую» и эту одновременно «эдьётку».
Тошнотно-сладковатая вонь разложившейся плоти почти перекрыла дыхание Бармалеевой, когда они с кубинкой ввалились в прихожую. Здесь и впрямь происходило что-то чудовищное, — но что именно, Настя не смогла разглядеть из-за густейших зеленоватых миазмов, которые, словно дым, тотчас охватили ее.
Из комнаты несся рокот барабанчиков и крики Атаса на ужасной карибской смеси заглятий, ругательств и только вудуистам внятных имен.
(Впрочем, силу чар вуду Настя давно себе представляла: она прекрасно помнила Мусю Головатко, которая не поделила с Атенаис уж не помню, кого. Тогда Атенаис с треском и грохотом съехала из их с Мусей комнаты в общаге, а отличница и целеустремленная кровь с молоком вологжанка Муся с тех пор стала чахнуть, сохнуть и обрастать «хвостами», как риф кораллами. Позже она загремела в психушку, а из-под ее кровати, из самого дальнего уголка, вымели пучок каких-то волосков, превратившихся в комочек бурой пыли. И хотя Атенаис никогда не затрагивала с Настей Мусину тему, весь журфак преотлично знал, чьи это происки почти загубили Мусю, — и сгубили б ее совсем, если бы парень, не поделенный кубинкой и ею, сам не вылетел из универа, — что, впрочем, тоже приписывали не только его хронической ширанутости, но и ревнивым проискам смуглянки с Острова Свободы-и-Невезенья (шютк)…)
Но теперь Настене было совсем не до шуточек. Она ткнулась, было, в дверь комнаты, однако вместо загаженного куриной кровью Али-Атаса в окружении простыней перед ней возникло нечто вроде серого, пластиком крытого закутка. На заплеванном полу, корчась, сидел белобрысый и головастый парень, прижимая что-то к груди под синей джинсовой курткой. Он тупо пялился куда-то в угол закутка и ритмично покачивался. Но ритм отбивали не барабаны Атоса, — звуки совсем, вообще испарились куда-то, причем вместе с вонью и с Атенаис, а Настя угадала, что это тамбур мчащейся электрички.
— Алеша! Алешенька… — прошептала Настя, опускаясь перед парнем на корточки.
Он словно не слышал ее. Алешка был белый-белый, а пальцы у него оказались черными и маслянисто блестели…
— «Кровь!» — догадалась Настя.
— Три дня назад это было… — раздался над Настиной головой голос Романа.
— Это ты его… — прошептала Настена.
— Нет, пригородная шпана, спартаковцы…
Настя помедлила и, наконец, с усилием выдавила вопрос:
— Его теперь… Он теперь мертвый, да?..
— Не задавай глупых вопросов. Среди живых, в мерцании светил… Одной звезды я повторяю… вымя… Эти дураки, гудрон и его бабища, думают, что они великие колдуны. Но они колдуны постольку, поскольку я это им позволяю… Постарайся не тормозить на их игрище… Сегодня, через час, похороны Елены. Я тебя жду в машине…
Настя оторвала взгляд от Андрея, все такого же безмолвного, белого, отрешенного, и посмотрела вверх. Она успела заметить лишь тень, скользнувшую с серых стен тамбура. Но следом тотчас разодрались с треском и стены, и перед Настей возникла разгневанная, прямо-таки огнедышащая Атенаис посреди своей прихожей.
— Э-где ти била? Ти исчезла… — накинулась на нее кубинка. — А нам нужна э-скоро-бистро взе э-зделать! Органы взе скислись уже…
И Атенаис впихнула Настю в комнату.

…Настя спустилась к машине. В «лексусе» тотчас открылась дверца. Бармалеева села, как было приказано: рядом с Романом. Она старалась не смотреть на него.
— Сейчас ко мне, там переоденешься… Мы успеем лишь к погребению. На вот, позвони матери.
Настя покорно выслушала горячую отповедь «радистки Кэт» и категорический приказ ее быть на поминках.
— У меня голова болит! — вдруг выкрикнула Настя и вырубила мобилу.
Ей не хотелось не то, что на поминки, — ей и хить сейчас не хотелось.
Бармалеева приспустила веки, потом глаза сами собой закрылись. Наверно, она слегка отъехала, потому что перед ней сразу же замелькали зеленоватые густые дымы, петушиная голова и мокрое от напряженье лицо бокора. Али-Атос теребил в руках то, что атм осталось от Андр… Настя застонала в голос и открыла глаза.
Машина тормознула как раз у подъезда главной квартиры Романа.

…Они едва успели в театр, где общественность столицы прощалась с великой актрисой. Пела устало скрипка. Насте казалось, что это у нее в голове смычком водят.
Тетеленочка лежала белая, накрашенная, среди цветов и каких-то рюшей, словно дитя или сокровище, готовое к торжественно долгому восхождению. От ее лица и от гроба веяло удивительной, тихой сосредоточенной умиротворенностью.
Зато Настя все время чувствовала беспокойство. Чей-то взгляд, как клоп, ползал по ней, по ее лицу и особенно по руке. Потом старый актер Иван Леонидович упал в обморок. И только Настя поняла причину: он увидел на ее пальце «Перстень Казота».
Старика увезли на «скорой», однако ползающий, щекочущий, теребящий взгляд откуда-то из толпы продолжал донимать Бармалееву.
— «А если это ОН, уже?» — подумала Настя.
Она вспомнила, что во время священнодействия упорно отводила глаза от останков Андрея и сосредоточилась, наконец, на бесстрастном и юном лице Барракуды. Оно было вдохновенно и даже красиво, если бы не эти провалы глаз, — как мертвые омуты.
Настя подумала тогда: «Неужели и у Андрея будут теперь вот такие же?..»
А головная боль делала даже звуки какими-то вытянуто-змеистыми. Они мучительно резонировали в висках и загибались крючьями. Зеленовато-радужные круги висели на горящих лампах настойчивыми плафонами…
— «Господи, поскорей бы уж кончилось, и я бы смогла уснуть, уснуть, уснуть…» — думала Настя.
«Радистка Кэт» косилась на дочь в тревоге и даже шепнула ей, что освобождает ее от бдения на поминках…
Наконец, в мрачно-пестрой маяте похорон прозвучали последние звуки: о крышку гроба грянули комья еще сыроватой после дождей земли…

Настя выбралась из толпы и поплелась к выходу с кладбища.
«Лексус» опять открыл дверцу, — словно машина своей рукой загребала Настю к себе.
Садясь к Роману, Настя все-таки оглянулась. У вычурно кованых ворот кладбища топтался мешковатый старик с серым, словно в лежалой мукЕ, лицом. В руке его покачивался задрипа-портфельчик.
— «Господи! Аристарха еще принесло… Ему-то зачем сюда?» — подумала Настя.
Она глянула на шефа еще разок. И тихо осела на кожаное сиденье.
Эти глаза… Вернее, их вызывающее, зияющее отсутствие… Их безнадежная пустота.
— Теперь тебе ясно, чьи это были останки? — спросил Роман. Голос его звучал чуть сплющенно от прикуренной сигареты.
— Он что, тоже умер?
— Умер, умер, — кивнул головой Роман. — И теперь, благодаря этим дуракам и путаникам, он твой зомби. Будет за тебя романы писать.
— Но как же так?
— А очень просто! Твой гудрон послал в морг своего Коптилку за останками человека, который тебя любил. На тот момент под рукой оказался трупак Аристарха… Теперь тебя ждет слава Донцовой, никак не меньше!
— Не издевайся, пожалуйста… А как же… Андрей?
— Его как привезли в морг, так оттуда и вывезли, — Роман продолжал пожевывать сигарету. — Живучий оказался, сын пьяницы парикмахерши… В реанимации он сейчас…
Настя во все глаза уставилась на Романа. Тот выплюнул размокшую сигарету в окошко и врубил по газАм.

Гнали молча. Потом Роман включил музон. Дивной красоты безмятежные звуки заполнили до краев салон, пропахший ароматами настоящего джентльмена. Насте показалось, что она парит высоко над грудами облаков, неспешных, как сама мудрость.
Профиль Романа был резок и почти неподвижен. Только иногда щека дергалась, словно бы от оскомины.
Настя подумала, что он не только прекрасен, но и несчастен. И вообще, он ведь уже такой близкий ей… человек…
— Рома, — сказала Настена тихо. — Ты извини меня… я же не виновата… Я его люблю, правда…
— Ты — ХОЧЕШЬ его любить! — почти каркнул Роман.
— Но мы же с тобой останемся друзьями, ведь да?..
Роман помолчал.
Вдруг пол резко ушел из-под ног Бармалеевой. В коленки ей впился ледяной сквозняк. Настя глянула между ног, и голова ее закружилась. Под сиденьем Настены зияла расселина. Бесконечная понурая вереница людей спускалась в черный, прикрытый парАми зев.
— Видишь? — прохрипел Роман. — Видишь, вон там и Луиза эта, бомжиха эта. Уже почти у меня в руках…
— Что это?
— Это парадный подъезд моего скромного заведения…
— А почему Луиза туда? Она итак ведь страдала всю жизнь. И теперь после смерти — тоже будет?..
— Я сам порой понять не могу, почему отъявленная пьяница улетает на небеса, а положительный человек, и даже несчастный, — прямым ходом к нам. Не я решаю, знаешь ли…
— А кто?
— Дура! — Роман просто шипел и слюной брызгался. Руль скрипел в его потных руках. — Ты что, совершенно ни в чем не желаешь рубить? Ни во что не хочешь въезжать? Даже и в то, что я маюсь с тобой, этакой, — а это всё ЕГО, ЕГО, ЕГО воля!!!
— Вот поэтому и не хочу ни во что въезжать… Знаешь, Рома, оставь свои эти глюки, правда, — устала я… И холодно очень…
Ледяной сквозняк мгновенно исчез, а ноги Насти уперлись в пол «лексуса».
С минуту мчались молча.
— Отдай кольцо… покаместь… — приказал вдруг Роман.
Настя легко стянула колечко с пальца, протянула ему.
Она держала кольцо в пальцах, а Роман словно не видел этого. Гнал так, что ветер, свистя, залетал в приоткрытые окна «лексуса».
Настя вздохнула, пытаясь, как ребенок взрослому, хоть так о себе напомнить.
— Положи на «бардачок».
Настя исполнила. Потом подумала и спросила:
— А почему «покаместь»?
Роман резко притормозил на красный свет.
— Если ты думаешь, что Андрей — твое счастье, то ты и впрямь, Бармалеева, дурочка…
Настя посмотрела на кольцо, прищурилась и спросила тоном, скорей, утверждающим и бесконечно (конечно) лукавым:
— Но все ж таки я — и святая?.. Ага?..
Роман нахмурился, упорно вперившись в светофор.
Красный.
Желтый…
Зеленый!
«Лексус» рванул так, что Настю отбросило на спинку сиденья.
— «Сейчас его тормознут!» — подумала Бармалеева с мстительной радостью.
Но авто беспрепятственно летело по центральным магистралям нашей столицы, словно они опустели вмиг.
Крымский мост промелькнул, как скачущая кардиограмма.
Еще мгновенье, казалось Насте, машина отделится от асфальта; еще миг — и небо, хлопнув синими крыльями, обхватит их с обеих сторон…
Или они свалятся в преисподнюю?..
Роман резко крутанул баранку, и авто вкатилось на стоянку неподалеку от Первой градской.
— «Назад я поеду одна, метро…» — злорадно подумала Настя, покидая опостылевший ей вконец адский салон.

18 ноября 2005 г.

© — Copyright Валерий Бондаренко