Тайна Волколамского монастыря

 ТАЙНА ВОЛОКОЛАМСКОГО МОНАСТЫРЯ

 
– И во царях такое свирепство редко, какое в иноках бывает.
 из Валаамской беседы

Глава первая

 Осень 1480 года – противостояние русских и татарских войск на реке Угре. Ордынский хан Ахмат не решается вступить в битву. Медлит, не желая проливать кровь, и великий князь Иоанн Васильевич. Дело близится к зиме. Князю докладывают: «Вчера видели белый пояс, окруживший русское войско. Уж не сама ли Пресвятая Дева оградила нас?» И действительно, видят русичи: ушли татары, навсегда оставили пределы земли русской. Без единой жертвы была спасена Россия. Летописцы отметили в своих хрониках: «Не оружие спасло Россию и не мудрость человеческая, а сам господь вступился за Святую Русь».

 Ухнуло что-то в адских сферах, всполошился сатана. Другая темная сила пошла, крадучись, в наступление на Святую Русь. Затаенная, трудно различимая, ибо рядится в одежды агнчьи. В себе эту «тьму» нес сорокалетний монах, из тогда устрояемого им на волоколамских землях монастыря, Иосиф, по имени его и названной – «осифлянством».
 В миру Иосифа звали Иван Санин. Предки его – выходцы из Литвы. Какой-то знак древнелитовских немилостивых жрецов сквозил в нем. С юных лет Санин стремился к монашеской жизни, обошел ряд монастырей, – не принимали. Наконец, игумен Пафнутий Боровский, который, судя, по осифлянским писаниям, «сразу же прозревал в человеке все дурное», принял угрюмого искателя путей Божиих в свою обитель. Странен был этот нареченный Иосифом инок; трудолюбия у него не отнять, ревности в молитве тоже. Быстро «продвинулся». Но в обители Иосиф искал не трепетного предстояния, как невеста Божия своему Небесному Жениху, не теплоты и общения святых, а строгого соблюдения всех монашеских правил. Считал: чем правила строже, тем они лучше. Вот рать послушных воле его черноризцев! Вот!.. Что еще там, в монастырских сумерках, мерещилось ему? может быть, Иосиф как-то по-своему и любил невесту Господа – церковь, да имел изначально искаженные представления обо всем, и потому плоды деяний его черны. Дегтя чернее.

 После смерти боровского игумена нелюбимый пафнутьевцами Иосиф пошел по монастырям не в поисках святости, как водится, а «вперять» свои с черным пламенем глаза в их регламенты, правила, уставы. Судил, рядил... Прослыл подвижником благочестия». Этот Санин мысленно готовил «прокрустово ложе» невесте-церкви. Он исполнил-таки свою мечту: устроил «образцово показательный» строгого порядка монастырь. И стал известен как игумен Иосиф Волоцкий.

 * * *

 В конце XV в. средоточием святости на Руси считались скиты старцев. Теряли Божию благодать тогда, по грехам, монастыри. Уходил монах в дремучие леса, чтобы проводить время в молитве и праведных трудах. Приходили к нему еще иноки-монахи. Возникал малый монастырь – две-три келии. Потом кто-нибудь из братьев уходил искать тишины и одиночества...
 Жил в таком заволжском ските старец Нил Сорский. Несколько братьев вокруг него. Братолюбие, огненностолпная молитва, рукоделие. Все общее. Евангельская простота. Игумена не было.
 У Нила Сорского в уставе – о внутреннем усовершенствовании. Там: «о хранении сердца и безмолвии умном», «о слезах, како подобает творити хотящим обрести сия». О внешнем порядке – не больше десятка слов.
 
 В скиты волоколамский игумен не ходил – другой порядок и дух. Он говорил: «Прежде о телесном благообразии попечемся, потом же и о внутреннем хранении». В уставе Волоцкого расписан всяческий монашеский шаг. Например: «не беседовать на трапезе» (беседующие во время трапезы монахи уподобляются «свиньям»), «не подобает исходити из обители» (о любом неверном шаге инока-брата нужно докладывать надзирателю-игумену), «о святых иконах и книгах» (о любом несоответствии в книгах опять же нужно докладывать...), «об одеждах и обущах»... За нарушения устава – наказания: от поклонов, сухоядения и временного отлучения от причастия до сажания на цепь и бития жезлом...
 Невест Божиих (монахов) Волоцкий делит по трем категориям. «Чернорабочие» (по их происхождению и по монастырской работе), кроме больших праздников, получают только хлеб, ветхую одежду и на ноги лапти. Второй чин – монашеский – имеет горячее варево, одевается в ряску, мантию, зимой в шубу, на ногах имеет кожаные обутки. «Высшие» (те, кто внес в монастырскую кассу большую мзду) получают и рыбное кушанье, и калачи, и по две одежды.
 Волоцкий заявил о себе как сторонник владения монастырями селами и землями:
 «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися? И аще не будет честных старцев, отколь взять на митрополию или архиепископа, или епископа, или на всякия честныя власти? А коли не будет честных старцев и благородных, ино вере будет поколебание».
 Иосифе, Иосифе, что-то не видно честных и благородных людей в твоем стане: тут все родственники твои, понурые черные и топорковы» «Да нарядится невеста-церковь в яркие одежды, – воет полуночный твой хорал, – засверкает золотом, серебром, мишурой всякой! От богатства – множащаяся гордыня мирская, суета... На лицо бы «невестушке» как вуаль – паутину» Помыслов и страхов. Нависающей «чугунной» буквой да убьется в ней богородичный свет, стремление к полету, радость веры! казней бы, огня б геенского! Господи, помилуй» Господи, помилуй» Да исказится неслыханно в умах людей образ Господний!..»

 Из «Слова кратка...» доминиканца Вениамина Иосиф уяснил: церковь – собственность Бога, и поэтому всякие покушения на нее приравниваются к святотатству, за которое – мучение в вечном огне.
 Ох и мастер был потом пугать волоколамский кащей с ним несогласных вечным проклятием и адскими муками – до клокотания в горле, до затемнения в глазах! От черного Иосифа, в основном, и пошли: «кипящие котлы» и «горячие сковороды». И престрашный надзиратель» – Бог!..
 Злоба и ненависть (токи преисподней) питали Волоцкого. Вот почему этот гриф-домосед полетел на новгородские земли, откуда пришло «Слово кратка...», к другому «стервятнику» – архиепископу Геннадию. Новгородский «деятель» все о ересях клекотал, особенно о «ереси жидовствующих», заполонившей, по желаемым им понятиям, всю русскую землю. Архиепископ восхищался испанской инквизицией (пригласил в Новгород «обменяться опытом» доминиканца Вениамина) и мысленно разжигал на Руси сизо-пламенные костры, на которых, сгорая, мучились бы (и мучились потом в аду вечно) бесчисленные множества еретиков.


 Глава вторая

 В ночь перед битвой на Куликовом поле, с 7 на 8 сентября 1380 года, обходя ночные караулы, великий князь Дмитрий Донской, веривший в разные приметы, в разные приметы, спросил у воина Фомы, прорицателя: как видит он духовным оком предстоящую битву? Фома ответил: «черные тучи идут, княже, на Святую Русь, а противостоят им с огненными мечами два ангела златокрылых...»

 На церковном соборе 1503 года черные «осифлянские» тучи хлынули на Святую Русь, а противостояли им малые числом святые да херувимы и серафимы горние. И попустил Господь святым, названным в хрониках «нестяжателями», эту битву проиграть.
 Сначала «битва» разыгралась вокруг владения селами и землями (а значит и богатством) монастырей.
 «Нача старец Нил глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием. А с ним пустынники Белозерские...»
 Волоцкий, конечно, приводил свой «аргумент» о «честных и благородных» старцах, которых нет в монастырях («худородные» сплошь) по причине отсутствия в них «богатства». Он пугал «поколебанием веры», ибо неоткуда будет взяться митрополитам и прочим архиереям, и как «образцовый игумен» сыпал словесной мешаниной о своей благотворительности нищим, о деньгах, зерне, муке...
 Сомневающимся «некто черный» нашептывал: «Эти старцы-пустынники, сколь просты они... – отжившее это, уходящее... То ли сейчас нужно церкви? Богатой церкви, за которую ратует Волоцкий, откроются новые горизонты. Благотворительность, например. Пусть украсится золотыми куполами, зазвенит колоколами вся Святая Русь!»»
 Истинную суть вещей провидели старцы. В них рыдал сам Господь. Вдали маячила обремененная, искаженная, вся в дымах... невеста-церковь. Не молитвенно было на том соборе. В духе – заговаривание кащеево, уханье совиное да ястребиный клекот. Рыдала Святая Русь...

 Нил Сорский жил по правилу апостола Павла: «Хощу пять слов умом моим речи, нежели тму языком». Иосиф Волоцкий в вопросе о еретиках явил невиданную доселе словесную «тьму»: «скверное сердце адова пса»... «жилище семи духов сгнило, и чрево его прогнило»... «сатанин сосуд и дьяволов вепрь»... «изверг свою скудную душу в руки сатане»... это немногое лишь из «богопремудростного» «Просветителя» волоколамского игумена.
 Новгородский владыка и волоколамский игумен столь оглашенно призывали «вырывать глаза неправо смотрящим жидовствующим», потому что жидами (т.е. гордыми, злыми, алчными), как распявшие Господа фарисеи, были сами. А «ересь жидовствующих» к 1503 года почти иссякла. Еще лет за десять до собора владыка Геннадий жаловался на то, что трудно стало «отслеживать» еретиков. Да идет ли в счет непризнание кем-то Святых Тайн против греха растущей в церкви, как ядовитые грибы, сатаниной злобы, неслыханно искажающей образ невесты господней, самого Господа!..

* * *
 
 Свое отношение к травле еретиков заволжские старцы полнее всего выразили послесоборным письмом.
 «Господь, – писали они, – не велел осуждать брату брата, а одному Богу надлежит судить человеческие согрешения. Господь сказал: «Не судите и не осуждены будете», – и когда к Нему привели жену, взятую в прелюбодеянии, тогда Премилостивый Судия сказал: «Кто не имеет греха, тот пусть на нее бросит камень», – и потом, преклонивши главу, писал на земле прегрешения каждого и тем отвратил от нее убийственную жидовскую руку. Пусть же каждый примет от Бога по своим делам в день судный!
 Если ты, Иосиф, повелеваешь брату убивать согрешившего брата, то значит, ты держишься субботства и Ветхого Завета. Ты говоришь: Петр апостол Симона волхва поразил молитвою, – сотвори же сам, господин Иосиф, молитву, чтобы земля пожрала недостойных еретиков или грешников! Но не услышана будет от Бога молитва твоя. Господь спас кающегося разбойника, очистил милостию мытаря, помиловал плачущую блудницу и назвал ее дочерью. Апостол написал, что готов получить анафему от Христа, т.е. быть проклятым, лишь бы братья его израильтяне спаслись: видишь ли, господин, апостол душу свою полагает за соблазнившуюся братию, а не говорит, чтобы огонь их пожег или земля сожрала. Ты говоришь, что катанский епископ Лев связал епитрахилью Лиодора и сжег при греческом царе. Зачем же, господин Иосиф, не испытаешь своей святости: свяжи архимандрита Кассиана своею мантией, чтобы он сгорел, а ты бы его в пламени держал, а мы тебя извлечем из пламени, как единого от трех отроков!.. Петр апостол спрашивает Господа: «Можно ли прощать своего согрешившего брата семь раз на день?» А Господь сказал: «Не только семь, но семью семьдесят раз прости его». Вот каково милосердие Божие!»
 Письмо от лица белозерских и вологодских старцев написал князь-инок Вассиан Патрикеев, духовный сын Нила Сорского, один из самых образованных и благородных людей эпохи.

 А черный Иосиф Волоцкий, между тем, в «борьбе» своей с еретиками не унимался, требовал казней и пыток. Что ему увещевания старцев! Он, в первую очередь, пытался воздействовать на великого князя Иоанна Васильевича. Нежелающий прославиться жестокостью князь не понимал, чем, собственно, могут быть опасны государству эти еретики; не раз заставлял Волоцкого замолкнуть, гнал даже от себя прочь. Игумен был неприятен ему. Иоанн Васильевич являлся сторонником старца Нила, позиция нестяжателей более импонировала ему, но и быстро смирился с проигрышем на соборе старцев.
 Черная тень «стервятника» ломилась в окна и двери княжеского дворца. Иосиф воздействовал на Иоанна Васильевича и через его духовника, архимандрита Митрофана.
 «Я много раз, – писал к нему Иосиф, – бил челом государю, чтобы послал по городам отыскивать еретиков. Великий князь говорил: пошлю, сейчас пошлю! Но вот от велика дня другой год наступает, а он все не посылал. Еретики же по всем городам умножились, и православное христианство гибнет от их ереси!»
 Чтобы организовать суд над еретиками этот предтеча концлагерей и ГУЛАГа предложил начать прямо с арестов, «поймав двух-трех еретиков, а оне все скажют».

* * *

 После «особого» собора 1504 года великий князь, подобно римскому прокуратору Понтию Пилату, «умыл руки». В декабре этого года еретики Иван Волк Курицын, Митя Коноплев и Иван Максимов были сожжены на льду Москвы-реки в деревянном срубе. Потом сожгли на костре Касьяна, его брата Ивашку, новгородцев Гридю Квашню и Митю Пустоселова. Новгородские казни явились отзвуком московского суда. То были чисто «художества» Волоцкого. Геннадий Новгородский попал к тому времени в опалу за мздоимство. Церковь (вернее, иерархи ее) встала на трагический путь жестокосердия.

 «... И произошел провал храма христианского, оскверненного грехами неслыханными...
 В Великий праздник собирались люди к ранней обедне. Церковники ударили в колокола, и церковь быстро пошла вглубь земли, так что никто не успел спастись. И когда церковь совершенно ушла под землю, то на ее месте выступила темная и мутная вода. Народ, не бывший у ранней обедни, долго слышал крики, стоны и скрежет зубовный.
 Провал окружен теперь лесом, где много волков и леших; но ни волки, ни лешии, – как заметили пчеловоды, – никогда не осмеливаются приближаться к месту исчезнувшего храма!»*

* – М.Макаров. «Русские предания». 1838 г.


Глава третья

 На соборе 1503 года явились два образа церкви: дева мудрая – и дева немудрая – «стяжательница». Два обозначились пути – Нила Сорского и Иосифа Волоцкого; солнечный путь к Богу Нила и последователей его и тупиковый – осифлянский. И положил Господь между заволжскими старцами и осифлянами разделения «меч».
 Князь-инок Вассиан Патрикеев, владеющий глаголом огненным, объявил осифлянам и Волоцкому конкретно обличительную войну. Ох, и заухал кликушески волоколамский кащей:
 – Вассиан-пустынник научит у монастырей и церквей села отбирать!..
 – Вассиан хочет устроить еретикам и отступникам жизнь немятежну, яко не боялись еретики прельщать православных и в жидовство отводить!
 – Вассиан с Нилом хулили чудотворцев!..
 Князь-инок на жалкие выпады кащеевы отвечал:
 – Отвергшись страха Божия и своего спасения, повелевают нещадно мучить и истязать неотдающих монастырские долги, только не внутри монастыря, а где-нибудь за стенами, перед воротами!.. По-ихнему – казнить христианина вне монастыря не грех! О законоположитель! Или лучше назвать тебя – законопреступник! Если считаешь грехом внутри монастыря мучить братью свою, то и за монастырем также грех! Область Бога, почитаемого в монастыре, не ограждается местом. Все концы земли в руках Его. Откуда же взял ты власть нещадно мучить братий, а особенно неправедно?..
 Это относилось к нравам волоколамской твердыни. Вслед за демонстративной благотворительностью нищим злодей Волоцкий начал истязать крестьян за не возвращенные монастырю долги.

* * *
 Князь-инок происходил из знатного рода Патрикеевых, прямых потомков Гедимина. До иночества князь воевал, за доблесть был жалован в бояре; с «великой честию» он – посол в Литве. В 1499 году, когда род Патрикеевых попал в опалу за участие в династическом споре, князь Василий Иванович был пострижен в Кирилло-Белозерский монастырь.
 Тихая обитель – не тюрьма. Здесь опальному князю открылся мир евангельской мудрости, и он, тридцатилетний инок, алкая ее непрерывно, нашел тропинку в скит старца Нила – на Сорке-реке, от обители за пятнадцать верст.
 Вековой лес, светлоликий старец Нил, несколько братий вокруг него. Присутствие в воздухах самой Пресвятой Девы – наставницы алчущих.
 А прочее, дальнее? Старец Нил говорил: «Дым житие се...»
 В 1508 году старец Нил ушел в «благие селения», а князь-инок, как Бог положил, оказался в московском Симоновом монастыре. Игумен обители Варлаам, а с 1511 года – митрополит, поддерживал «нестяжателей». Закончилась для князя-инока и династическая опала. Великий князь Василий Иванович приблизил Вассиана к себе. За добродетели его, за огненное перо. В ту пору Волоцкий просил боярина В. Челядина исходатайствовать у великого князя разрешение говорить и писать против Вассиана.
 В 1515 году волоколамский кащей умер, завещав свой монастырь «кесарю», великому князю. Но кащеева тень продолжала нависать над церковной Россией; множилась в митрополитах и прочих архиереях. Гвардия черных-топорковых лет на тридцать забыла о своем «просветителе», чтобы потом, наперебой, писать приукрашенные жития его, а затем в 1591 году (по политическим уже соображениям!) канонизировать его.

 Глава четвертая

 В 1518 году прибыл в Москву, по приглашению великого князя Василия Ивановича для перевода священных книг с греческого на церковнославянский, афонский монах Максим Грек. В деле сем царила путаница, запустение. В России не хватало образованных людей. Да еще и новоявленные книжники из «волоцких» монастырей не давали живого слова молвить.
 Поселили ученого монаха в Чудовом монастыре. Вот келия, библиотека – трудись во славу Божию. А грек, правдоискатель, взял да и ввязался в споры заволжских старцев и стяжателей, взял да и поддержал грозного обличителя их, князя-инока Вассиана, едва успев заметить, сколь контрастна церковная Россия.

 До иночества Максим Грек учился в университетах Италии, увлекался эллинскими учениями, но, войдя в мир Евангелия, отверг познания сии премудрости Господней ради. Ушел – на монашескую Афон-гору. В юности примером Максиму Греку служил флорентийский проповедник Д. Савонарола, друг афонца, мужественный духовный воин, казненный в 1498 году по «благословению» папы за обличения светской и духовной властей. Столь похожий на флорентийца по складу своему Вассиан занимался в то время редактированием Кормчей книги, законодательной для церкви, пытаясь доказать гордецам осифлянам неправомерность церковных стяжаний: не может невеста Христова - церковь «стяжать», не может ведь!..
 
 ... А из Иосифа черного монастыря выполз, между тем, другой адов посланник – Даниил, игумен, преемник кащея Волоцкого. Тот все к великому князю льнул «овечью шкуру» одевши; ничего он от князя не требовал, ни на что не жаловался, а во всем расчетливо угождал. Эх и зачастил Василий Иванович в волоколамский удел, на богомолье и на охоту! При злом Иосифе великие князья Волок Ламский посещениями не жаловали.
 В 1521 году Даниил сменил неугодного больше великому князю праведного митрополита Варлаама. Добился-таки, лицедей! За похотливо-скоморошьими манерами нового митрополита сквозило затаенное: «Нет у нас царя, кроме кесаря». По словам австрийского посла, бытописателя С. Герберштейна, «он был человек дюжий и тучный с лицем красным – и что, по-видимому, он был предан более чреву, чем посту и молитвенным бдениям, что когда нужно было являться в народе для служений, он придавал лицу своему бледность посредством окуривания себя серой».
 Вне служб Даниил ходил в расстегнутом кафтане, едва ли не в халате. Внешне он был мало похож на кащея Волоцкого, «преданного посту и молитвенным бдениям». А дух – сородственный!
 Митрополит-скоморох не имел совести совсем. В 1523 году великий князь воспользовался услугами этого лицедея, пославшего личную охранную грамоту воеводе Шемячичу. Воевода, по-сыновьи, поверил главе церкви и был схвачен, заточен в темницу. А Даниил говорил «о своей удаче с благодарностью к Богу». С тем же волоколамским «богопремуростным коварством» он выдал на смерть от рук московских бояр дмитровского князя Юрия, а затем и князя Андрея (братьев своего благодетеля, к тому времени умершего!). Действовал Даниил просто: зазывал, обещал, что берет «на свои руки», предавал. Что ему – иераршее слово, угодить бы «кесарю».
 Верный «осифлянской букве» Даниил с легкостью преступил и церковные правила. Это – в деле незаконного развода великого князя с его неплодной супругой Соломонией, а затем быстрой женитьбы его на Елене Глинской. Спор принципиальный. Сводился вот к чему: подлежит ли царь общему христианскому закону? По Даниилу, оказалось, – не подлежит. А Господь, как известно, не приветствовал развод, сочтя его, равным прелюбодеянию, грехом. Московский люд, понимая желание великого князя иметь наследника, новый брак его счел прелюбодейным. Константинопольский патриарх этот брак не благословил. Василий Иванович хотел пойти на попятную, покаялся... но, не имевший совести митрополит упокоил совесть князя, сказав, что берет сей грех на свою душу. И послышалось: «Кесарь-царь, ха-ха-ха!..

 Правдолюбцы понимали, что враг рода человеческого так, через проводника своего, хочет поставить невесту Христову-церковь в зависимость от мирской власти, что, без сомнения, гибельно для нее; сделать ее послушной... Только кому, чему? Не зову небесного Жениха, не зову духовной совести, нет! Кесарю послушной! И, в конце концов, – князю мира сего.
 Вот почему люди евангельской совести Вассиан Патрикеев и Максим Грек сочли поведение благоволившего к ним тогда князя нехристианским и, как горние архистратиги, устремились на защиту невесты Христовой церкви от нового посягания вражьего.

 Глава пятая

 Возлюби, душа моя, худые одежды, худую пищу, благочестивое бдение, возлюби молчание, проводи безсонные ночи над боговдохновенными книгами...
 Но церковная Россия XVI века – не святая гора Афон, и сумрачно, одиноко в ней святогорцу Максиму Греку...
 «Кто может достойно оплакать мрак, постигший род наш! Нечестивые ходят, как скимны рыкающие,, и удаляют от Бога благочестивых, а наши пасторы безчувственнее камней... Нет ни одного, кто бы прилежно поучал и вразумлял безчинных, утешал малодушных, заступался за безсильных, обличал противящихся слову благочестия... Никто по смиренномудрию не откажется от священнического сана, никто не ищет его по божественной ревности, чтобы исправлять беззаконных и безчинствующих людей, напротив того, все готовы купить его за большие дары, чтобы прожить в почете, в удовольствии...»
 Нет, не собирался святогорец Максим выступить в русском обществе в роли Савонаролы, не стремился быть обличителем осифлян, как князь-инок Вассиан, но как не заметить «ржавчины» монастырских стяжаний, как не услышать клекота «стервятников» церковных! Скрипит в тихой келии максимово перо. Зигзаги словесных молний пронизывают черные осифлянские тучи.
 ... И уже в неверном исправлении богослужебных книг, на «букву» ссылаясь, усовещают его с каменными сердцами волоколамские монахи: «Ты своим исправлением досаждаешь воссиявшим в нашей земле чудотворцам, они в таком виде священными книгами благоугодили Богу и прославились от Него святостью и чудотворением».
 Максим Грек отвечал им: «Не всякому даются все духовные дарования; святым чудотворцам русским, за их смиренномудрие, кротость и святую жизнь, дан дар исцелять, но дара языков и сказания они не принимали свыше; иному же, как мне, хотя и грешен паче всех земнородных, дано разуметь языки и сказание, и потому не удивляйтесь, если я исправлю описки, которые утаились от них».
 И – митрополит Даниил возлагает на святогорца не вдохновляющее его послушание: перевести «Историю церкви» блаженного Феодорита, со множеством в ней еретических текстов Ария, Македония и других, чтобы потом лицедейски обвинить переводчика в ереси. Максим Грек не проявляет торопливого усердия в этом переводе. Даниил в негодовании. Черным-топорковым дан «сверху» заказ: собирать против афонца обвинительный материал.
 ... И вот разгневался на Максима Грека, противника незаконного развода его с неплодной женой Соломонией, великий князь Василий Иванович. Сильно разгневался. Во многих доносах говорилось, что Грек Максим принимал у себя в келии разных недовольных великим князем людей и «называл великого князя гонителем и мучителем, нечестивым, как и прежние гонители и мучители нечестивые были».
 В 1525 году на церковном судилище Максима Грека признали и еретиком, и политическим преступником одновременно, отлучили от церкви, приговорили к пожизненному заключению.
 Страшнее обвинения, чем в ереси, в раннюю осифлянскую пору не было. От кащея Волоцкого сие повелось. Кликушеский вой сразу же заполнял любое церковное собрание. Незримо реяли грифы. Даниил-митрополит вовсю расстарался: «отрекся перевести священную книгу блаженного Феодорита» ... «говорил и учил многих и писал о Христе, яко сидение Христово одесную Отца мимошедшее и минувшее» (в одном из переводов не освоивший еще в совершенстве русский язык Максим Грек вместо «Христос седе одесную Отца» написал «седев одесную Отца»). И мало того: «волшебными хитростьми еллинскими писал еси водками (тайными испаряющимися чернилами) на дланех своих и распростирал длани свои против великого князя, также и против иных многих, волхвуя (?!)». А политическим преступником Максим Грек считался уже потому, что, будучи турецким подданным, встречался не раз с посольскими и торговыми людьми (по Даниилу – «шпионил»); общался с опальным И. Берсень-Беклемишевым, незадолго до этого любимцем великого князя.
 Митрополит Даниил злорадно отправил святогорца в застенки своего волоколамского монастыря. В осифлянское капище. Там, по словам Максима, он «мразы и дымы и глады уморен бых». С каменными сердцами монахи пытали инакомыслящего Грека, морили его голодом, травили угарным газом. В том не было никакого смысла. Эти кащеевой выучки лжемонахи питались «прахом» – злобой, флюидами от мучений жертв.
 Святогорца утешала молитва. В скорбях открывалось Небо. Канон Святому Духу-утешителю начертал он углем на стене. Сама Пресвятая Дева приняла бы Максима на рученьки свои, но не исполнились еще сроки. Шесть лет провел Максим Грек в волоколамской темнице. В 1531 году его, едва живого, привезли в Москву, чтобы опять судить за ересь, на сей раз вместе с князем-иноком Вассианом Патрикеевым.

 Глава шестая

 Когда великий князь Василий Иванович решил незаконно развестись со своею неплодной женой Соломонией, он испрашивал поддержки у многих приближенных. В том числе и у Вассиана Патрикеева. Прямодушный князь-инок сказал своему благодетелю:
 – Ты мне, недостойному, даешь такое вопрошение, какого я нигде в Священном писании не встречал, кроме вопрошения Иродиады о главе Иоанна Крестителя.
 Вразумления князя-инока Василий Иванович не принял. Затаив обиду, он полностью перешел на сторону осифлян, во главе с угодливым митрополитом Даниилом, и дал им возможность расправиться с единомышленником и другом Вассиана Максимом Греком. А шесть лет спустя, в 1531 году, церковники-осифляне судили как еретика и Вассиана Патрикеева. Обвинителем и судьей Вассиана был сам Даниил.
 – Ведома ли тебе, – говорил Даниил, – великая книга, священные правила апостольские и отеческие, и семи вселенских соборов, и поместных и градских законов, к ним присоединенных? Этой книги никто не смел поколебать от седьмого собора до русского крещения, а в нашей русской земле эта книга более пятисот лет содержит соборную церковь и все православное христианство просвещает и спасает; от равноапостольного Владимира до нынешнего царя Василия она была непоколебима и неразрушена; все святые по тем правилам жили и спасались, и людей учили. А ты дерзнул: ты малую часть из этой книги, угодную твоему малоумию, написал, а иное все разметал. Ты не апостол, не святитель, не священник. Как смел ты, дерзнуть на это?
 Речь шла о многолетнем труде Вассиана Патрикеева над Кормчей книгой.
 – Меня, – отвечал Вассиан, – благословил на это митрополит Варлаам со священным собором.
 Он сослался на трех свидетелей архиереев, из которых двух уже не было в живых, а третий, крутицкий епископ, хлебнувший осифлянского яда, стал показывать, что Вассиан лжет.
 – Ты, – говорил митрополит, – в своих сотворениях написал, что в правилах есть противное Евангелию, апостолу и святых отцов жительству; ты писал и говорил, что правила писаны от диавола, а не от Святого Духа, называл правило – кривилом, а чудотворцев – смутотворцами за то, что они дозволяли монастырям владеть селами и людьми.
 – Я, – сказал Вассиан, – писал о селах: в Евангелии не велено держать сел монастырям.
 Митрополит зачитал ряд доводов и примеров, свидетельствующих о том, что дозволялось монастырям держать села, и святые мужи их держали.
 Вассиан ответил:
 – Если они и держали, то пристрастия к ним не имели.
 Он был и на суде непримиримым противником церковных стяжаний.
 Митрополит стал придираться к разным опискам, чтобы обвинить Вассиана в явно еретических мнениях:
 – У тебя приведено правило Кирилла Александрийского: «Аще кто не нарицает Пречистую Деву Марию, да будет проклят» и вместо «не нарицает», сказано «нарицает».
 Вассиан на это сказал:
 – Я Пресвятую Богородицу не хулю. Верно, писец ошибся.
 Все ошибки учли осифляне. И некий, поставленный на очную ставку угрюмый монах, обличал Вассиана, будто он вместе с Максимом Греком об этих ошибках сказал: «Так и надобно».
 – Ты, – продолжал митрополит, – живучи в Симонове, в разговоре с одним старцем назвал Христа «тварию», а когда тебе старец сказал: святые отцы на всех соборах Святым Духом писали, – ты ответил: диавольским духом они писали, а не святым.
 – Никогда этого я не говорил, – сказал Вассиан. – Покажи мне того старца, который на меня наговаривает.
 – Ты говорил со старцем Иосифова монастыря.
 – У меня, – отвечал на это Вассиан, – не бывали в келье старцы Иосифова монастыря: я их к себе не пускаю, мне до них дела нет.
 Тут митрополит указал на одного старца по имени Досифей.
 – Досифей старец добрый; он у меня в келье бывал не раз, – сказал Вассиан.
 Этот «добрый старец» явился вдруг обличителем Вассиана, показывал будто Вассиан называл Христа «тварию» и говорил, что «святые отцы писали не Святым Духом, а диавольским». И он хлебнул осифлянского яда.
 – Ты, – говорил митрополит, – и сам мудрствовал и других поучал мудрствовать неправедно, говоря: плоть Господня до Воскресения была нетленною.
 Вассиан подтвердил это.
 – Где ты слыхал и видал то, что говоришь: будто плоть Господня была нетленною от Воплощения до Воскресения?
 Последовало длинное обличение Вассиана в том, что его мнение о Христовой плоти сходно с древней ересью, которая признавала плоть Иисуса Христа только кажущейся, а не действительной.
 Вассиана Патрикеева осудили на заточение в Иосифов монастырь. Страшна злоба врагов его, и великого князя в том числе. Вассиан был отдан во власть тех, с кем он боролся, кому он противостоял многие годы жизни.
 И, по словам князя А. Курбского, «презлые осифляне уморили его...»

 Глава седьмая

 И увидел Максим Грек женщину, которая сидит на распутье; она в черной одежде, безутешно плачет; кругом ее дикие звери. На вопрос Максима: кто она? – женщина отвечает:
 – Мою горькую судьбу нельзя передать словами, и люди не исцелят ее; не спрашивай, не будет тебе пользы: если услышишь, только навлечешь на себя беду.
 Но когда Максим упорно желал знать, кто она, женщина сказала ему:
 – Имя мое «Василия» (государство). Меня дщерь Царя и Создателя, стараются подчинить люди, которые все славолюбцы и властолюбцы, и слишком мало таких, которые устраивали бы сообразно с волей Отца моего судьбу живущих на земле людей. Нет более царей и ревнителей Отца моего Небесного... Нет великого Самуила, ополчившегося против преступного Саула, нет Нафана, исцелившего остроумною притчею царя Давида, нет Амвросия чудного, нет не убоявшегося царственной высоты Феодосия, нет Василия Великого, мудрым поучением ужаснувшего гонителя Валента, нет Иоанна Златоуста, изобличавшего корыстолюбивую Евдоксию... За горячие слезы бедной вдовицы сижу я на пустынном распутье, лишенная поборников и ревнителей. О прохожий, безгодна и плачевна судьба моя!..

* * *

 На соборном судилище 1531 года, сломленный в волоколамской темнице Максим Грек трижды пал ниц перед собором и покаялся в неумышленной «порче» священных книг и других своих грехах. Эта покорность и определила дальнейшую его судьбу. Тверской архиепископ Акакий взял Максима Грека в Отрочь-монастырь. А там вручил ему перо, бумагу и чернила. То было воскресением для Максима. Оказавшийся человеком терпимым и даже мягким таинник Акакий, по словам Максима, упокоил его «всяким довольствием на многие лета». А всего в тверском монастыре Максим Грек провел двадцать лет.
 
 Сменялись властители, иерархи, менялось и отношение к Максиму. В 1542 года он просил нового митрополита Макария «сподобить причастия пречистых и животворящих Христовых Тайн, ихже не причастен пребываю лет уже семнадцать». Канонически нельзя было снять этот запрет, обойдя мнение опального тогда Даниила. Митрополит Макарий ответил Максиму, что «узы его целует, яко единого от святых». Но нарушить закона не может, потому что еще «жив связавший его». Максим обратился тогда к Даниилу. Бывший митрополит боялся пересмотра дел, оправдания Максима и обвинения его самого – Даниила и потому предложил испросить себе причащение под предлогом смертельной болезни. Не того духа был Максим, чтобы последовать лукавому совету. Он вновь просил о иераршей милости. В конце концов, Макарий разрешил ему «причащитися Божественных Тайн».
 Последние пять лет жизни Максим Грек мирно дожил монахом в Троице-Сергиевой Лавре. На святую гору Афон власти его не отпустили, – много лиха видел в России. Умер он в 1556 году, в возрасте около восьмидесяти лет. За свои труды он причислен к лику святых. Имени Вассиана Патрикеева в святцах нет, но огненно-глагольно имя его на небесах.

* * *
 А вслед за «черными соборами» шестнадцатого века последовал гнев Божий: царь-деспот Иван Грозный (Василия Ивановича страшный сын), опричнина, голод, бунты, Смутное время, раскол... Осифлянщина «благословила» тайные канцелярии, казематы, сталинский режим – пятьсот лет инквизиции в России...