Про батюшку - царя

Сонечка, девятнадцати лет от роду, стояла возле дверей своей, а точнее - родительской квартиры. Папаша пока еще не предоставил ей самостоятельной жилплощади, стараясь удерживать свое чадо хоть под каким-то контролем. Все-таки страшновато за такую красавицу, только начинающую жизнь и едва закончившую первый курс университета.
Ключи, предназначенные для вставления в позолоченное око замочной скважины, стальными бубенцами звенели в руках и все время промахивались мимо, попадая то на аккуратно обшитую темными дубовыми досками дверь, то, утыкаясь в другую руку девушки. Не меньше тряслись и ее облаченные в дорогие колготки коленки, и само нежное тельце, завернутое в широченную норковую шубу. Слабенькие, но очень нежные и сладкие нотки в общий трепещущий звон вносили раскачивающиеся на ушах массивные золотые серьги, доходящие Сонечке аж до самых плеч.
Причина ее волнения лежала внутри ее самой, в сочном и кровянистом чреве, среди мрака которого уже зародилась новая жизнь. Всякая новорожденная жизнь объята тайнами и загадками, совсем невозможно своей мыслью погрузиться в ее мысль, вернее, вспомнить себя таким, каким был в те чудесные мгновения. Но эта жизнь несла в себе еще тайну, очень важную для всех обитателей промороженных пространств, именуемых Русью…
- Сейчас открою дверь, и что будет, что будет!.. – шептала Соня сама себе. Она представляла себе беседу с отцом. Папаша теперь, на девятнадцатом году доченьки, решил, что в деле воспитания ребенка нужна строгость, и мог запросто прогнать из дому. Вернее, он бы ее, конечно, не прогнал, а лишь сделал бы вид, что прогоняет, но все равно унижение оказалось бы злобным как голодная собака…
Зачем, зачем они будут расстреливать ее своими словами, вместо того, чтобы в полнейшей тишине не прислушаться к ее нутру и не понять, что же все-таки произошло и отчего?! Ведь только так можно поверить в самое невероятное! Ведь через уши оно, все равно, никогда не пролезет, слишком узкие у них дырки, тем более при широких воротах ртов. Беда, беда и еще раз беда! Горе!
София продолжала звенеть ключами и сережками, окончательно запутавшимися в ее белых, как метель, волосах, которые отчего-то были покрыты черным, как ночь, платком.
А началось все по-глупому, как и положено всякой запредельной истории. Ведь это только сивушный мордобой начинается с чрезвычайно умных замыслов. Просто в жизни Софьечки прошло как минимум шестнадцать Новых Годов (в смысле праздников). Были и привычные древние посиделки в кругу родных и близких, и шумные пиры с друзьями, и берега лазурных морей с пальмами, которые уже ни для кого не диковинные. Захотелось нового, ранее неведомого, чтобы впечатления потом полыхали ярким Сириусом на фоне россыпи неприметных звездных бусинок.
Идея пришла сама собой, просто представили себе направление, по которому ни разу в жизни не передвигались и такой же малознакомый вид транспорта. Вот и решили праздновать на поезде, ползущем в заиндевевшие глубины Руси, лучше – поближе к северу. А там и название места назначения выплыло – Великий Устюг, ведь это он – «родина Деда Мороза»!
Так и оказались все они в железнодорожном вагоне, который хотя и «люкс», но скачет все по тем же кондовым русским рельсам, и за окном его видна все та же безбрежная, сосущая глаза белизна, от этого уж никуда не деться. Поезд прокричал свое приветствие широким просторам и тронулся в свой путь, рассекая вечерний мрак острым клыком прожектора.
Разумеется, накрыли стол, который прыгал и дребезжал в такт пляски вагона, что страшно радовало честную компанию, и даже вызывало шутки, вроде:
 - Куда же ты, родимый?! От нас не ускачешь! Все равно объедим!
Ближе к ночи пошла и сама гулянка. Ощущение лихой езды, почти что скачки, придавало этому Новому Году такой колорит, что никто из друзей ни капельки не пожалел о своем чрезвычайно мудром решении. Сколько было смеха, когда Миша пролил за шиворот Андрея целую рюмку коньяка! Ему, конечно, налили еще, но он уронил ее прямо себе за пазуху. Потом Коля пролил на Таню целый фужер шампанского, и для искупления своей вины должен был языком вылизать напиток из глубокого разреза Татьяниного декольте.
Позже стало еще веселее, когда принялись играть в обычные пьяные игры, и проигравший должен был сначала прокричать в открытое окно «С Новым Годом», а потом (если он – парень) – провезти на своей спине девушку из одного конца вагона в другой.
Конечно, во все это можно поиграть и дома. Но представьте, что значит кричать новогоднее приветствие в полную пустоту, в безмолвный мрак, охватывающий твою голову ледяным шлемом! А протащить девушку через прыгающий вагон, когда и сам, будто бы, становишься скаковым конем?!
Особенно же все обрадовались, когда в такт боя известных часов вагонные колеса отвесили все те же двенадцать ударов, сопровождавшихся отчаянным звоном хрусталя и фарфора. Совпадение, конечно, но как приятно!
- Люблю я живопись, - закрыв глаза, приговаривал Коля, - Особенно ценю авангард, точнее – экспрессионизм. Ведь он выворачивает человека наизнанку, показывает его нутро, и притом – без всяких прибамбасов, таким, как оно есть!
- А я тебе не верю! – кричал Рома, - Вот не верю, что ты у себя в комнате повесишь Мунковский «Крик»! Нет, у себя под боком ты заведешь что-нибудь мякенькое, ласковое, пусть и до дури примитивное!
- Нет! Только «Крик» Мунка или «Пророка» Нольде!
- А потом сам и сорвешь, когда башню сносить начнет!
- Не сорву!
- Ну, так в дурдом угодишь! Я, лично, скорее приколочу над своей кроватью Шишкинских «Мишек»! Пусть все смеются, а я лучше начну день с гладенькой медвежачьей шерсти, и не с Мунковской разинутой варежки!
На другом конце стола текла беседа про Фрейдизм:
- Кругом символы, везде они, на каждом шагу! – кричал Миша, - Да и сам шаг – тоже символ. Вот, надеваешь на ножку ботиночек, и сразу же тебе символ коитуса, нога – фаллос, а ботинок, само собой, - вагина! Ключ в замок вставляешь – то же самое!
- Неужели и ключ?! – с искусственным удивлением заметила Люба.
- Да не только ключ, вообще – все! – глубокомысленно, набрав полную грудь воздуха, заявил Мишаня.
- Ну и что твой «фаллос»?! – скептически заметил Андрей, - Половые органы после смерти гниют не хуже, чем руки и ноги, даже ключи, наверное, и то дольше ржавеют! А символ он на то и символ, чтобы быть вечным!
- А он и вечен… - пробормотал сбитый с толку Миша, - Как символ, конечно! Хотя…правда…
- И еще, ты согласен, что глобус – символ Земшара?! – тут же пошел в атаку Андрюша.
- Конечно! – ответил на прописную истину Михаил.
- А почему не наоборот?! – поинтересовался Андрей.
- Ну, так ведь глобус человек сделал…
- А кто сделал фаллос – нам вообще не ведомо… Ладно, допустим, ключ тоже человек сделал, а вот сосну – не он, но она ведь, по-твоему, тоже - мужской символ?!
- Да…
- Так почему же сосна символизирует член, а не х… символизирует сосну?! – перейдя на ненормативную лексику, закричал Андрюша, чем окончательно поставил своего товарища в глухой тупик.
Дальнейшему спору помешал резкий дружный взрыв смеха. Андрей повернул голову и увидел Романа, сидевшего на полу прямо под елкой.
- Все, Ромычу больше не наливать! – крикнул кто-то.
- Представляете, она на меня пошла, зашагала в мою сторону! – весело кричал Роман. Да, такое могло произойти лишь в поезде, сделавшем крутой поворот на полотне, в основе которого лежат деревянные шпалы, помнящие еще Сталинские времена…
Танцы получились тоже забавными, с прыжками в самый неожиданный момент и с постоянными падениями друг на друга. Конечно, такое никогда не забудется!
Потом пропитанная изысканным спиртом компания распалась на несколько составляющих. Меньшая ее часть рассосалась по своим купе, а большая отправилась в тамбур для самой главной потехи – сбрасывания пылающих петард в непролазную ночную глушь. Эффект оказался потрясающим – из мрака, который как будто не содержал в своем нутре ничего кроме самого себя, неожиданно выныривали елки и сосны. Были они красные, либо желтые, либо мерцающие зеленые, не имеющие ничего общего со своими реальными собратьями.
- Нет там ничего! Это все призраки, они нам кажутся! – звонко кричала Сонечка.
- Нет, они есть на самом деле, мы просто уже не в нашем мире, здесь все такое! – отвечала Любушка.
- Ура-а-а! – кричали парни, благо их некому было слышать. Что с пустотой не делай – она все равно не даст ни малейшего ответа, в ней напрочь утонет любое действие. И опьяненный своей безнаказанностью Миша даже помочился в зияющий дверной проем, а Рома едва туда не прыгнул, его успела удержать Соня.
- Все, хватит тебе! – крикнула она и потащила в купе. Любителя экспрессионизма Колю в то время отчаянно выворачивало несимпатичной изнанкой в межвагонное пространство. Что поделаешь, красота требует жертв, и такая «железнодорожно–вагонная» экзотика имеет, увы, свою оборотную сторону. Укачивает все-таки, особенно пьяных…
На рассвете вагон как будто плавал в облаках сопения и сонного бормотания. С этими звуками сливалась сочившаяся из окон простынная белизна, и все смотрелось так, будто поезд уже проехал черту, разделяющую Тот Свет и Этот. Одно из самых тяжелых состояний человека – быть единственным бодрствующим в компании спящих. Это, конечно же, намного лучше, чем оказаться единственным живым среди мертвых, но тоже не сахар. Поневоле представляешь себя единственным оставшимся на Земле человеком, который способен только оплакивать погибший мир и поднимать в безответной молитве свои руки к небесному шару. Тем более это тяжко, когда из сознания еще не выветрился привкус недавнего веселья, за которое теперь мучительно стыдно. Нет, не перед людьми, а перед кем-то высшим… А если еще добавить мучительную белизну, давящую со всех сторон и радостно подхватываемую подушками и одеялами!
Сонечка лежала с открытыми глазами. Из соседних купе раздавался храп и безнадежно плавное дыхание, где-то рядом сопел и Роман.
- Рома, мы скоро приедем?! – спросила она, толкая под бок своего «жениха». Но вялое тело лишь тихонько кряхтело в ответ. Да, нет ничего более безопасного и беззащитного, чем спящий человек, и в то же время нет ничего более бесполезного! Вроде бы он здесь, и его можно мять и трогать, щекотать ему пятки, но его и нет, ведь сознание спящего пребывает где-то далеко. Вот что сейчас делает тот же Ромочка? Может, он пребывает в объятиях другой женщины, может, строит из детских кубиков домик и поселяет туда плюшевого мишку, а может, режет кому – то горло, не исключено, что и самой Сонечке! И все это без его желания, без его воли, само собой, и все может происходить сразу, одновременно! Да если об этом подумать, то нет на свете ничего, что было бы страшнее спящего человека! Но стоит ему проснуться – и все мигом исчезнет, вольется в воронку глубин его сознания, утечет, как дрянная вода в унитазе. Он станет таким же человеком, каким был и вчера!
Соня успокоила себя тем, что Ромочка сейчас созерцает невероятное скопление разноцветных шариков, которые, может, что-то и означают, но обязательно – нейтральное, к ней не относящееся…
Чтобы хоть чем-то занять себя, девушка принялась жадно глядеть в окно, проглатывая изображение с тем же аппетитом, с каким вчера глотала тоненькие кусочки семги с лимоном. За столь пронзительный интерес жизнь ее наградила таким же острым удивлением от увиденного. Подумать только, ведь там действительно что-то есть! Высоченные сосны, елки в снеговых папахах. И все самое настоящее, такое же настоящее, как носок ее туфли! И это выплыло из мрака, из пустоты, которая, оказывается, таила в себе чудесный и диковинный мир!
Все-таки София не совсем верила своим глазам, ведь она очень хорошо знакома с тем, что именуется «виртуальной реальностью». Тем более, что в невероятном застекольном мире повторялись лишь елки и сосны, пусть немного разные, пусть в разных комбинациях, но все-таки похожие одна на другую до спазмов в горле…
Растекшаяся сомнениями, Сонечка едва не взвизгнула, когда увидела, как из-за поворота выплыло нечто новое, невиданное. Этим чудом оказалась почерневшая от старости деревенька, вернее – крохотный городок, что в этих краях означало одно и то же.
- И там тоже живут люди! – пронеслось в ее, еще не отошедшей от вчерашнего хмеля голове, - Такие же, как мы! С руками и ногами!
Как бы в подтверждение ее слов мимо окна проплыл мужик, усердно раскалывающий полено при помощи блестящего инструмента с деревянной ручкой – топора.
- Человек! – шепотом вскрикнула она и открыла рот, точь-в-точь, как на любимой картине Коли. Наверное, она бы удивилась гораздо меньше, если бы мужик был весь оранжевый, а вместо ушей у него бы торчали антенны, да еще на макушке крутился бы пропеллер.
Представление за окном продолжалось. Появилось несколько черных бараков, возле которых играли дети, отвечая своим присутствием на вопрос, размножаются ли эти таинственные люди. Потом появилось и вообще невообразимое – прямо возле путей стоял маленький домик, врытый по самую крышу в снег. Своим видом он больше походил на собачью конуру, чем на человеческое жилище (хотя собачьих будок Сонечка, разумеется, тоже не видела, ведь ее спаниелька Роза ночевала на одной кровати с хозяйкой). Однако в домике теплился слабенький свет, и это говорило о том, что и так тоже живут люди!
Тем временем поезд отчаянно зашипел, прямо как разозленный кот, и застыл возле чего-то, что отдаленно напоминало вокзал (имело на себе название населенного пункта).
«И так живут люди! Люди! Люди!» - стучало у нее в голове. Под давлением этих слов, прямо как под гипнозом, Соня нацепила на себя шубу, натянула шапку, захватила кожаную сумочку (молодец, что догадалась!) и стрелой понеслась к выходу. Ей зверски, мучительно захотелось прочувствовать плотность этого невообразимого мира, и через нее – его реальность. Ведь все-таки частью своих мыслей она продолжала считать увиденное, пусть и очень странным, но все-таки продолжением своего сна.
Перрон оказался самым, что ни на есть, настоящим. И снег был настоящий – холодный, но сверкающий и красивый. Очарованная этим открытием, Соня пошла дальше, прикоснулась к вокзалу, сжала его кирпичный угол. И он настоящий!
- Настоящий! – крикнула она. «Проверить бы тот домик. Он, интересно, настоящий?!» - мелькнула озорная мысль, но в этот момент совершилось нечто совсем невообразимое.
До этой секунды поезд казался Соне самым надежным из всех предметов, какие она способна здесь видеть и даже трогать. Ведь на нем она приехала, он был как будто частью города, несущей в своем чреве весь ее мир. Свой, почти что родной, связанный с ней многочисленными узами, начиная от присутствия в его стальном чреве ее друзей, и заканчивая купленным за кругленькую сумму билетом, поезд просто не мог изменить! Он должен быть ей верен, как калмыку верен его конь! Уж скорее весь этот горе-городок исчезнет, но стальная гусеница застынет здесь намертво, она никогда не бросит своей любопытной наездницы!
Но гусеница предала. Послышался гудок, потом шипение, потом гармошка вагонов медленно поползла куда-то за ближайший лес. Сонечка бросилась в погоню, еще не веря в это заспинное предательство, считая происшедшее неумелой шуткой. Но стальная громада неумолимо ползла прочь, поднимая вокруг себя колючие столбы снега, и тем самым, как будто бы отрекаясь от Сони.
София, как и всякий на ее месте, бросилась в отчаянную погоню. Вроде бы удача улыбнулась ей, она поравнялась с последним вагоном, и дедушка – проводник протянул ей навстречу огромную мозолистую руку. Но подвело то, что ближе всего к телу – ее неимоверно длинная шуба. Соня запуталась в ней и больно упала на угол деревянной шпалы, при этом до крови разбив коленку.
Хвост поезда со злорадными красными огоньками скрылся за поворотом, и Соня предалась тому же, чему и любая другая девушка – беспощадному, опустошающему реву. При этом она живописала себе ужас друзей, неожиданно обнаруживших ее нелепую пропажу, отчего рев становился гораздо глубже. Но главной его причиной оставался все-таки отец – страх, ужас перед этим непонятным и, очевидно, враждебным миром.
Но, как говорится, слезами горю не поможешь. Маневровый тепловоз быстро согнал ее с рельсов, на которых уселась несчастная девушка. В этом она усмотрела первый знак недружелюбия – вместо того, чтобы ласково утешить, согнал грубым гудком!
Как говорится, ничего еще не потеряно до тех пор, пока не потеряно все. Мысли об отчаянной, порой невероятной поправимости даже тотально безнадежного положения сопровождают человека до самой его смерти, и, наверное, следуют за ним в саму могилу.
Соня сунула ручку в сумочку. Мобильник?! Ах, черт! Вчера поздравляла оставшихся в городе подруг, и выложила его на столик, где он и продолжает свое путешествие в Великий Устюг!
Ничего, на станции должен быть телефон… Но она, как назло, не помнит номера телефонов друзей. Скверная память на цифры, до пятизначных еще может запомнить, а дальше – никак! Обязательно или перепутает их, или поменяет местами, или совсем забудет! Звонить домой? Глупо! Чем ей там помогут кроме упреков и очевидных советов, до которых она и сама додумается!
Ладно, деньги у нее имеются, поэтому можно купить билет на следующий поезд. Можно, правда, пойти к начальнику станции и объяснить, что отстала от поезда… Чтобы он долго вертел указательным пальцем у своего правого виска! Какой, простите, дурак выйдет из вагона не за дынями (все-таки не Кубанское направление), не за пивом (все магазины, это и ежу известно, в такой день и в такую рань закрыты на амбарный замок), а просто черт знает за чем! Может, правда, подышать воздухом захотел, или вырвать, но это и возле самого вагона проделать не сложно!
Одним словом, остается только покупать билет, и до отхода поезда ждать на вокзале. Но куда брать билет?! В Устюг?! Для этого надо хотя бы вспомнить название гостиницы. Как там ее… Ладно, все равно она, скорее всего, одна, ну, в крайнем случае, две. Найти можно. Только бы ее искать не вздумали, все равно ведь не найдут, только сами потеряются!
 Вокзал оказался самым настоящим – с закопченными круглыми печками, плевками на полу и, наверное, никогда не встающим с лавки завсегдатаем таких мест. Висело там и расписание, согласно которому следующий поезд на Устюг должен был пройти в четыре часа ночи следующего дня, сейчас же было лишь семь часов утра.
Билет она, конечно же, все-таки взяла. «Вот, потом буду вспоминать! Уж этот Новый Год я никогда не забуду, внукам буду о нем рассказывать!» - успокаивала себя Соня, совсем не чувствуя того, что ее ожидает.
Когда безликая бумажка билета спряталась в ее сумочке, София предалась грустным размышлениям о судьбе бесполезной глыбы времени, отделяющей ее от поезда. «Хорошо, все-таки мужикам! В такой же ситуации мужик бы дождался открытия ближайшего магазина, там бы напился до чертиков, вернулся бы на вокзал и проспал бы до самого поезда. А мне как быть?!»
- Бабуля?! – обратилась она к непонятно откуда взявшейся серой бабке с мешком за плечами, - А посмотреть в вашем городе что-нибудь можно? Интересное есть что-нибудь?
«Бабуля» смерила ее недобрым взглядом, перекосила на сторону прогнивший рот и пробормотала что-то вроде:
- Какая я тебе бабуля?! Шляються всякие, чаво им тута шмотреть?!
Плюнув в сторону блестящих Сониных туфелек, бабка засеменила дальше.
- Извините, а куда-нибудь пойти, что-нибудь посмотреть у вас можно? – обратилась Сонечка к кассирше. Та оказалась любезнее, но в ответ смогла лишь пожать плечами:
- Была церквушка с колоколенкой, да при Хрущеве взорвали. И чем она ему помешала, ироду плешивому?! А так… Три клуба есть, но два из них за мордобой закрыли, а в третьем крыша обвалилась. Вот и все.
«Схожу я хоть к тому дому, все равно ведь делать нечего!» - подумала Соня и вынырнула на блестящую, но морозную улицу. Правда, она тут же пожалела о своем решении, вспомнив многочисленные бульварные статейки и телепередачи о разных злыднях, которыми, по ее мнению, такие места должны кишмя кишеть. Может, недавно увиденный мужик с топором может легко повернуться, и порубить Сонечку на окровавленные куски мяса, которые мороз очень быстро превратит в красные куски льда. А мужик, как ни в чем не бывало, развернется обратно и продолжит колоть смертельно надоевшие поленья. На милицию в таких краях никакой надежды, вон вышел милиционер – еле на ногах стоит, за столб держится. Конечно, если местный Иванов зарубит соседа Петрова, не поделив с ним пары сапог, то милиционер об этом мигом узнает от их соседа Сидорова, потому они друг друга еще и не перебили. Но она-то здесь кто?! Никто, случайно залетевшая пташка, про которую кто угодно скажет, что в глаза ее никогда не видел! А в своей шубке да шапке выглядит она так, что видно за версту!
С такими мрачными мыслями София и сама не заметила, как дошла до домика, которому посчастливилось накрепко приковать к себе ее внимание. Почему-то она оказалась уж слишком к нему близко, прямо возле полуоткрытой двери.
Не очень понимая, что она делает, Сонечка проникла внутрь странного жилища, в ту его часть, которая называется сени (она, разумеется, слышала это слово, но связать его с конкретным местом ей никогда бы не пришло в голову, ведь оно какое-то старое, а сейчас – 21 век как-никак!).
Маленькая комнатка удивила Соню, ибо она остро почувствовала, что когда-то ее уже видела, хотя видеть ее она никогда не могла. Тем не менее, все убранство вызывало странную внутреннюю боль и содрогание от ощущения необыкновенной привычности. Печка, небольшой столик, красный угол с иконами… А если повернуться назад, то…
София едва не упала в обморок. Прямо напротив красного уголка, на небольшой полочке, наверное, специально для этого предназначенной, лежал огромный окровавленный нож. Правда, кровушка на нем была уже старой, смешавшейся со ржавчиной, да и сам ножик очень странный, таких сейчас не делают. Наверное, самодельный…
Все эти мысли пролетели в голове Софии за тот миг, пока ее ноги подкашивались, и она невольно садилась на маленькую старую кроватку. В этот же миг раздался скрип входной двери. Хозяин?!
Соня сидела на скрипучем ложе, такая маленькая, слабенькая и беззащитная, и если бы хозяин вздумал сотворить с ней что-нибудь недоброе, она бы не смогла дать ему никакого отпора, даже крикнуть «мама!» она, скорее всего, уже бы не смогла. Тело, как будто, само сдалось на милость победителя, отказавшись повиноваться воле своего командира – разума.
В комнату вошел дедушка лет семидесяти, с аккуратной седой бородой и утонченными чертами лица. По его внешности было видно, что к этим местам, а, вернее, к людям, живущим на них в настоящее время, он не имел ни малейшего отношения. Не был он похож ни на мужика – дровокола, ни на милиционера, ни на бабку с мешком. Но не походил он и на случайно затерявшегося среди лесов городского человека, ибо и в современных городах таких людей не встретишь. Нельзя даже сразу вообразить себе то место, для которого старик бы был своим, родным. Ясно, что оно есть только у нас, на Руси, но где же оно?!
- Здравствуйте, красавица, какими судьбами? – спросил дедушка.
В эту секунду Соня почувствовала, что ее как будто пронзили копьем. Да, она вдохнула флюид любви, после чего поняла всю пустоту прошлой жизни, где было множество Романов, Михаилов, Борисов, даже Илларион один присутствовал. Как же это было далеко от истинной, чистейшей как кровинка любви! Полюбила, полюбила, наконец, и полюбила этого старика!
- Е-ехала в этот… Как его… Утюг… Ой… Нет… В этот… В Великий Устюг… З-заблудилась… Ой, о чем это я?! Отстала от поезда, вот! Сидела на вокзале… Решила прогуляться…
Дед внимательно слушал, но ни глаза его, ни уста не выражали и крупицы удивления. София это заметила. «Наверное, если в этих краях столько лет проживешь, то уже ничему удивляться не будешь!» - подумала она.
- А из поезда зачем, красна девица, соскочила? – спросил он.
- До–домик… - начала, было, София, не зная, что и говорить. Но старик кивком головы прервал фразу, давая тем самым понять, что этого объяснения ему вполне достаточно.
- Ну, присаживайся к столу, Сонюшка, чайку попьем! – сказал дед и поставил на стол огромный самовар.
«Откуда он знает мое имя? Я ведь его не говорила?! Не говорила! А сказать наугад не мог, имя-то редкое!» - испуганно подумала Сонечка, и собралась, было, бежать, однако из ее попытки вышло лишь слабое шевеление ногой.
- А Вы, кто такой будете, дедушка? – выдавила из себя Соня и тут же испугалась своей неожиданной смелости.
- Не называй меня на «вы»! – на этот раз строго сказал старик, - Если к самому Господу - на «ты», то неужто человеку можно «вы»?! К нам, кстати, все на «ты» всегда были. Это только те шуты заморские всех «выкать» заставляли, сами себя и то «мы» именовали!
 «Какие шуты? К кому это – к нам? Уж не больной ли он?! Сперва поговорит, расскажет чего-нибудь интересное, а потом тем же ножом и прирежет! С таких станется! То-то я ему удивилась!» - с тревогой раздумывала София, отмечая при этом, что дедушка уж никак не похож на сумасшедшего.
- А буду я Дмитрий Дмитриевич Нагой – представился дед.
Соня невольно усмехнулась его смешной фамилии. Еще для женщины такая фамилия, быть может, и сошла бы, но ведь не для такого аристократического дедушки! Вместе с его образом она составляет что-то невообразимое, гремучую смесь, взрывающуюся смехом, который оказывается даже сильнее, чем страх за собственную жизнь.
- Чему смеешься?! – подмигнул дед Дмитрий, не осуждая Сонечку за ее смешинку, - Мой отец тоже был Нагой, и мой дед, только эта фамилия – не совсем наша, десятый я по счету, кто ее носит. Но первый ее не носил, и последний носить не будет. Прозвище это – от первого из нас матери!
- Дмитрий Дмитриевич, - окончательно осмелела Соня, - Ну не говорите… не говори, пожалуйста, загадками!
- Ладно, давай без загадок, только дай попить чайку, а то ведь остынет, - сказал старик и взял в руки чашку. Нагревшись чаем, он глубоко вздохнул и своим видом высказал готовность к длинной беседе. Но начал он с такого абсурда, что Сонечка едва не схватилась за голову.
- Скажи мне, кто наш царь последний? – спросил он и бросил на Соню столь твердый взгляд, что та даже испугалась. Известно, что при таких вопросах любой очевидный ответ почти наверняка окажется неверным. Но все-таки Софья училась на историческом факультете, и поэтому ее знания истории были несколько выше, чем у ее сверстниц. Что-то она все-таки знала:
- Николай 2, - пожала плечами София, - Его расстреляли коммунисты…
- Э-эх… - только и смог сказать Дмитрий Дмитриевич, махнув рукой от досады.
- Нет! – воскликнула Соня, желая загладить свою ошибку, - Я вспомнила! Он успел передать престол своему брату Михаилу, и тот, хоть и несколько часов, а все-таки пробыл царем. Точно, нам преподаватель говорил, что Романовы начались с Михаила, Михаилом и закончились! Я с того занятия больше ничего не помню, а это запомнила!
Старик выслушал ее фразу до конца, но опять выговорил свое раздосадованное «Э-эх!»
- Ну, тогда не знаю! – пожала плечами Сонечка, не зная, что и говорить.
- Тогда открою тебе одну тайну, - спокойно начал старик, прихлебывая чай из вновь наполненной чашки, - Над каждым народом поставлена одна кровь, и одна кровь поставлена над нашим, народом православным. Один лишь есть царь! Поэтому не могли быть царями твои Николки да Мишки, не тех кровей они! Не помазал их Всевышний на царство, бояре нерадивые их помазали. Да, Господь попустил чадам своим через них испытания, но все до поры. А пора уже грядет! Теперь же вспоминай своего царя.
- Иоанн Грозный, - нашлась Соня, - Вернее, после него еще сын его правил, Федор Иоаннович.
- Верно, - согласился дед Дмитрий, - Но был ведь у Иоанна Васильевича и второй сын!
Соня задумалась настолько серьезно, что у нее даже вспотел лоб. Что-то вспоминалось, долго и упорно.
- Дмитрий! – вспомнила она, - Царевич Дмитрий, которого, по преданию, убили ножом в Угличе. Хотя, по другой версии…
Дмитрий Дмитриевич не дал ей договорить, указав взглядом на окровавленный нож.
- Я сам часто вижу этот нож, занесенный над выей моей! – неожиданно промолвил дед Дмитрий, - Как сейчас помню, такой денечек ясный, на колоколенке колокола звонят вовсю, по небу голубок беленький плывет, сижу на травке и в Небеса смотрю. Облачко интересное там плывет, с головою конскою. И тут как туча смрадная закрыло небо, что-то огромное и черное, ведь убийца на голову мешок одел, и лица его не разглядеть было. А потом молния сверкнула, и кровушка моя на травку хлынула, не видать мне ничегошеньки…
- Значит, царевич остался жив?! – с удивлением воскликнула София, проникшаяся переживанием этой беды, которая раньше была для нее лишь сухими и чужими строками учебника, и переживалась не горестнее, чем смерть соседского бульдога.
- Да, - коротко сказал дед, - С Божьей помощью. С тех пор память о том злодеянии черном вместе с этим ножом переходит у нас в роду из поколения в поколение. А на ноже так и застыла его кровь… Кстати, а наш род каков?
- Рюриковичи?! – осторожно спросила Сонечка. Она все-таки еще сомневалась, ведь слово «царь» у нее ассоциировалось с тем образом, который Соня привыкла созерцать на многочисленных картинках – от детских книжечек до произведений прославленных живописцев. Разве можно представить себе государя без шелков и бархата, без драгоценных каменьев, без золотой короны, да и без пышных дворцов, битком набитых различными слугами и придворными! Ведь все это – отнюдь не царское окружение, это гораздо большее, это – элементы самого понятия «царь» в том виде, в каком оно сохранилось в глубинах нашего сознания! «Но у них ведь фамилия – Нагие, может, потому они и Нагие, что ничего при себе не имеют?!» - рассеянно подумала Соня.
- Верно. Рюриковичи мы, - дед сделал большой глоток и затих, давая возможность Соне принять все услышанное. Он с удивлением отметил, что в ее глазах засветилась вера, столь редкая для людей ее поколения, - Только сокрыты мы в глубинах народа до поры до времени, ведь в народе так схоронишься, как ни в одном колодце глубоком. А шапку Мономаха, скипетр, державу ты мне можешь мыслью своей прибавить, - он как будто прочитал ее мысли.
- Но почему же вы не боролись, не отстаивали свое право на власть?! – с удивлением спросила Сонечка.
- Борьба за власть – это для тех, кто вроде Романовых или прихлебателей их. Они и боролись за нее, а не за Царство Православное. Проливали кровушку русскую за еретиков европейских… Да уж прости, Господи, их души грешные…
Старик прошептал молитву, перекрестился и замолчал. Софьюшка вопросительно посмотрела на него.
- Нельзя нам за власть бороться, ведь она – по милости Божьей! – твердо промолвил Дмитрий Дмитриевич, - Народ, ведь, тогда не соблазнился на двух самозванцев, и мы бы вернулись, не соблазнись он на третьего. Но на то воля Господня…
- Но сказано, что из нас двенадцатый будет царем, - продолжил Дмитрий 11, - Царем последним царствия последнего.
Внутри Сони пылал костер причастности к огромнейшей, мировой тайне, и, не зная, что ей с собой делать, София извергла из себя бурные потоки горячих, как расплавленное серебро, слез.
Ей моментально вспомнилась все история родной земли, и представилась она ей так живо, как будто Софьюшка наблюдала за ней с вершины огромной горы, стоящей по ту сторону времени и пространства.
Русь бурлит реформами, обрастает заморской накипью, трещит под натиском иноземных порядков. Одетые в ненашенскую одежку русские солдаты то и дело защищают одних иноземцев от других, пропитывают тощую европейскую почву реками русской кровушки. Но не пребывает оттого родной земле силушки, а лишь убывает она, распыляется, уходит в никуда. А из десниц самозваных царей выпал крест, и его место прочно занял штык, который, единственный, и держал их самозванство. Но пылали степи, горела землица под ногами самозваными – то Запорожье полыхнет, то Дон, то Заволжье. Долго ли так?!
Но не выдержал штык, обломился. Полыхнула уже вся Русь. Пришло другое время, но что могло явиться на Руси, которая уже забыла свою древность, которая обрядилась в заморское платье?! То же шутовство заморское, обезьянье, которое распоясалось пуще прежнего! По-ихнему играть стали, а еще догонять и перегонять их вздумали. В чем, только? В блуде?! Али в ереси?! Или в нечистоте?! В богатстве? Да где это видано, чтобы продавши душу спаслось тело?!
Но одновременно со всем этим в далеком, забытом Богом городке жил Праведный Царь, он же – Царь Сокрытый. С глубоким горем смотрел он на скорби своего народа, но при этом всегда смиренно склонял голову. И так из века в век, до тех пор, пока не стал близок всем векам конец.
Что удивительно, никто из местных не замечал Дмитриев. Вернее, их замечали, но звали запросто Митричами, в различных бумагах они числились то, как мелкие дворяне, то, как служащие железнодорожного ведомства, то еще как-нибудь. Например, отец Дмитрия 11, тоже, разумеется, Дмитрий Дмитриевич, всю жизнь проходил со стареньким чемоданом под мышкой, битком набитым какими-то железнодорожными бумагами. Может, эти бумаги были важны, может – нет, но Дмитрий Дмитриевич никогда не обращал на них ни малейшего внимания, как будто работа была сама по себе, а он – сам по себе. Его же жизнь состояла почти исключительно из беспрерывных молитв за свой народ. Так же прожил и его сын, который в миру трудился сторожем на железнодорожном переезде, опускал и поднимал шлагбаум для его созерцания всеми окружающими людьми.
Три дня прожила Софьюшка у старика, и за эти дни она стала его женой. Но на следующий день после свадьбы Дмитрий Дмитриевич занемог, а к вечеру перекрестился и помер. Последними его словами были:
- И последнее тебе испытаньице, Софьюшка, воротись в дом отчий.
Сонечка закрыла ему глаза, после чего разрыдалась, и до окончания дня так и не смогла придти в себя.
На следующий день она свезла покойника на местное кладбище, где белели кресты над могилами десяти Дмитриев. Супруг Софьюшки стал одиннадцатым.
В тот день стоял крепчайший мороз, и слезы Софьюшки застывали на ее лице прозрачными бусинками. Такой она и запомнила сама себя – с ледяным бисером на щеках, стоящая на коленях перед могилой мужа, а в нутре пробуждается нечто таинственное и великое.
После похорон с Сонечкой произошло что-то совсем уже странное. «Была Соня, а теперь проснулась!» - сказала она сама про себя, после чего покинула этот городок и отправилась в свой родной город. Все-таки здесь ей одной не прожить, чтобы еще и царевича выносить. Но главное причина ее возвращения была в том, что оно было последним напутствием мужа, последней его волей.
Так она и доехала до родного города, но на забитых бессмысленными людьми улицах ее пробрала легкая оторопь. Как будто прежняя Соня, та самая, которая уезжала отсюда семь дней назад, снова вторглась в нее. Эта, уже безнадежно старая, Соня отчаянно столкнулась с Софьюшкой, захлестнула ее волной прошлого, стремясь утопить и удавить ее в своих плотских объятьях, опоить и бессмысленными вожделениями и дурацким страхом. Решающая схватка произошла перед дверями ее родительской квартиры, от нее и разнесся звон ключей и сережек.
Через мгновение Софья, как подкошенная, упала на пол, раздираемая внутренней схваткой, а ее дрожь перерастала в самые настоящие судороги. В эту секунду ей осталось только лишь призвать на подмогу того, еще не родившегося, и она призвала тихим голосом своего царевича Дмитрия.
Волна жара, вспыхнувшая в чреве Софьюшки, разжала цепкие объятия старой Сони, и ее сознание наполнилось чувством неземного, всепобеждающего торжества.
Мир, принимай своего Царевича!

ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН
2005 год