Литература - традиция, творчество, реальность

Век другой, другие птицы,
А у птиц другие песни!
Я б их, может быть, любил,
Если б мне другие уши!

Генрих Гейне. Атта Троль

Все, к чему меня влекло всю мою жизнь, что мне было интересно, всё, что я делал и, кажется, делал неплохо, — сегодня стало никому не нужно. Мир изменился до неузнаваемости за какие-то 10—15 лет. Интересы людей коренным образом переменились. Безмозглый телевизор, сериалы, стереотип «аналитических» программ. Дешевка дефективного (пардон, детективного) чтива, полностью лишенного даже намека на блеск и осмысленность Артура Конан Дойля или Честертона. Настоящая ЛИТЕРАТУРА сегодня всем до лампочки. Бальзак? Чехов? Лесков? Филдинг? Дай Бог, чтобы хоть имена такие знали, — но читать не хотят, а захотят — не смогут, потому что нет навыка, привычки к Литературе.
Такова ситуация. Так оно получилось, к этому пришло, и ничего тут не поделаешь. Что будет через 30 лет — не берусь прогнозировать: мое время прошло, так было испокон веков, «отцы и дети»(!!), плохо ли, хорошо — время другое, другие птицы, а у птиц другие песни. Я б их может быть любил, но уши у меня мои, других нет — и я их никогда, при всем моем желании, не смогу полюбить.
Нет и нет — ничего для меня нет. Остались преданные друзья — на книжных полках. Природа. Сосны. Звезды на небе. Просто жизнь. Ну, а «культура» — прошу прощения — сегодняшняя воспринимается как самое что ни на есть разнузданное бескультурье.
Хотя в молодости очень любил и танцевать, и красивых женщин, и выпить не дурак, — существовало при этом нечто иное, глубокое. Это было самое прекрасное. Куприн и Лев Толстой, Гельвеций и Кропоткин, «Архипелаг Гулаг», Свифт, Стендаль... Вот что волновало в наивысшей степени! И было замечательное чувство, оттого что рядом много, множество людей такого же строя мыслей, такой же направленности интересов; в голову не приходило, что может как-то быть иначе. И вот теперь, в силу того что новая поросль повернулась в сторону других развлечений (а литература художественная главным образом — для молодых), редкие вымирающие мастодонты оказались в изоляции, разделенные громадным, непреодолимым пространством массовой зрелищной, нахрапистой продукции, и они, бедные, потонули, растворились на этом пространстве, невидимые друг другу, неспособные отыскать, позвать или услышать родственную душу.
Искусство, литература, эта высшая ступень совокупного интеллекта и чувства, впервые возникшая на заре человеческой юности многие тысячелетия назад, — сегодня, пусть в сниженном, усредненном виде, проникает повсюду, в той или иной форме достигает каждого человека. Однако, подлинные ценители встречаются все реже, их процент в среде образованной, потребляющей искусство, «культурной» публики удручающе мал в сравнении с таким же процентом в среде интеллигенции, скажем, XIX века.
Но если подумать, как несопоставимы абсолютные цифры образованных людей того времени и сегодня, — может быть, не так все страшно: сегодня ведь все образованы, то есть обучены грамоте. В 1845 году также были люди суеты, и их было огромное большинство, и были люди неспешного размышления. Если говорить об абсолютных цифрах, может оказаться, что количество людей увлеченных искусством на высоком уровне восприятия — и тогда и сегодня приблизительно одинаково. Для посвященного человека в настоящее время беда заключается в том, что ему труднее пробиться через плотную массу читающей и даже с легкостью пишущей братии к себе подобному; в позапрошлом веке такой человек был отчетливо виден издали на большом расстоянии, подобно кургану возвышаясь над ковыльным однообразием малообразованных «простолюдинов».
Мир чуждый, не мой, неприемлемый для меня вокруг. Мне скучно в нем. А я живу. Живу в прошлом, прошлыми достижениями: теплится слабая надежда — а вдруг они когда-нибудь вновь обретут свою истинную цену для вновь живущих, новое поколение молодых потребует их для своего удовольствия, взамен удовольствий нынешних, и для души, и для ума!

2003