Выпь

 В темной комнате на полу сидел мальчик лет шести. Он сидел, обхватив колени руками, положив на них подбородок и тихонько покачиваясь из стороны в сторону. Можно было подумать, что он находится в состоянии какой-то странной медитации, или просто дремлет, или даже спит, устроившись в таком неудобном положении.
На полу перед мальчиком стояла свеча на фарфоровом блюдце. Ее тоненькой корпус покренился набок под тяжестью нагоревшего и оплывшего воска, но мальчик не замечал этого и не догадывался ее поправить.
Он не спал. Сначала, когда свечка была еще новенькой и длинной и отсыревший кончик фитиля весело потрескивал, не желая разгораться, он подносил к огню спички, и те ярко вспыхивали в его руках, поджигал листы бумаги и держал их на весу до тех пор, пока язычок пламени не подбирался к самым его пальцам, – тогда он кидал остатки в блюдце и смотрел, как бумага догорает, превращаясь в пепел. Время от времени он вскидывал голову и бросал досадливые взгляды на дверь комнаты, из-за которой то и дело доносились взрывы смеха, жизнерадостные возгласы и топот босых ног по полу коридора.
Но теперь звуки по ту сторону детской как-то отодвинулись, слились в один отдаленный шум, к которому можно было привыкнуть, и не привлекали больше его внимания. Теперь он слушал, как воет пурга за окном, закрыв глаза и еле заметно раскачиваясь в такт заунывной и жутковатой этой мелодии. И представлялось ему, будто где-то далеко, за чертой города, сидит в сугробе косматая старуха и голосит, и заходится плачем, и рвет на себе седые лохмы… То тихо-тихо, почти вкрадчиво пела старуха, то вдруг забирала вверх пронзительным визгом, а то вдруг принималась гудеть страшным утробным голосом, и что-то в его душе зачарованно и безоглядно следовало за этими переливами: казалось, еще немного, и сам он начнет подвывать вместе с нею.
Неожиданно дверь комнаты распахнулась, и в проеме возник силуэт женщины с высокой прической, в длинном вечернем платье и накинутом поверх него меховом полушубке. Всплеснув руками, женщина воскликнула:
- Петя!..
Мальчик вздрогнул и резко обернулся на голос. В лучах электрического света, падавшего из коридора, его лицо показалось женщине необыкновенно испуганным и бледным. Несколько секунд он смотрел на мать не узнающими глазами, как человек, внезапно вырванный из глубокого транса.
- Всю комнату продымил! Иди сюда! Задуй свечку!
Женщина отвернулась в сторону, и точеный профиль со вздернутым носиком, как фигурка из театра теней, отпечатался на ярком прямоугольном фоне.
- Иди посмотри, что делает твой сын! Бумагу жжет! Всю комнату продымил!
Но прежде чем на сцене театра теней появился Петин папа, две проворные любопытные головки проклюнулись из-под маминых локтей и замаячили по обе стороны от нее, одна – с косичками и вплетенными в них бантами, другая, крутолобая и коротко остриженная – со смешным всклокоченным чубом.
Потом пришел отец, щелкнул выключателем, и представление окончилось.

Папа у Пети был совсем не строгий и бояться его было нечего. Вот и сейчас, окинув взглядом из-под очков застигнутого на месте преступления сына, он не смог сдержать улыбки:
- Что ты всё смеешься?! – накинулась на него мать. – Накажи его хоть раз! Сейчас мы уйдем, а он всю квартиру спалит!
- Ну-ну, - произнес отец семейства добродушным голосом и обнял жену за плечи. – Скоро Новый год. Не будем же мы под Новый год его наказывать! Подождем, пока праздники кончатся, а уж тогда-а…
Мать закатила глаза, прижала ладонь ко лбу, словно у нее внезапно разболелась голова, и ушла в другую комнату, не проронив больше ни слова.
Петины братишка и сестренка облепили с обеих сторон теперь уже папу и хихикали, глядя на Петю, который всё еще сидел на полу посреди детской. Теперь, когда в комнате включили свет, черты его лица как-то необычно заострились, линии утратили свою плавность, исчезла вся та живость и чуткость мимики, с которой он тянулся за своей заоконной грезой… Зачарованный мальчик пропал, уступив место растерянному и сжавшемуся в комок ребенку. Сразу сделалась видной асимметричность его худенького лица. Даже оттопыренные уши не привносили в его облик ничего забавного, трогательно милого, как это обычно бывает у детей.
Он был самым младшим ребенком в семье и внешне, вероятно, очень походил бы на своего отца, если бы так сильно не отличался от него внутренне – характером, складом души, манерой вести себя с окружающими. Петин отец слыл шутником и балагуром, он удивительным образом умел располагать к себе людей, и люди в один голос находили, что уж его-то оттопыренные уши – просто очаровательны!
- Ну что, расстроил маму? – сказал отец, укоризненно глядя на Петю.
- Я просто играл, - ответил тот с оттенком угрюмой независимости в голосе.
- Иди и скажи ей, что ты больше так не будешь.
- Ну, я больше так не буду.
- Вот иди и скажи ей это. А когда вернешься, прибери здесь всё как следует. А вы помогите ему, - обратился он к остальным детям. – Мы с мамой скоро уходим, так что в доме должен царить – кто?
- Идеальный Порядок! – бойко ответила Настя, старшая Петина сестра.

Спустя четверть часа родители одевались в прихожей перед большим зеркальным трюмо. Мама старательно, чтобы не нарушить прическу, прилаживала к голове маленькую круглую шапочку, словно позаимствованную у одной из Настиных кукол. Папа заботливо укутывал шею своим любимым клетчатым шарфом. Дети толпились тут же, подталкивали друг друга и хихикали, приятно взволнованные перспективой остаться одним на весь вечер, творить что заблагорассудится и спать лечь – во сколько пожелается.
Настенька, коей предстояло остаться за старшую, вертелась рядом с мамой перед зеркалом, строила рожицы, жмурилась от удовольствия, вдыхая запах маминых духов, и время от времени восклицала:
 - Ой, мама, какая ты красивая! Прямо такая вся благоухающая! Ой, мама, а когда вы придете? Папа сказал, что вы нескоро придете!
Второй мальчик, Витя, забрался под потолок, упираясь ступнями и ладонями в косяки кухонной двери, и смотрел оттуда, покраснев от натуги и радостно тараща глаза. Ему тоже не терпелось поскорей выпроводить родителей из квартиры.
- Прыгай! – крикнула ему Настя, и Витя с грохотом свалился на пол. Физиономия у него при этом сделалась довольная и важная, словно только что, на глазах у публики, он исполнил смертельно опасный акробатический трюк.
Мать посмотрела на него, погрозила пальцем и снова отвернулась к зеркалу.
- Ну всё. Я готова, - сказала она через пару минут, и истомившийся ожиданием отец тут же защелкал замком, открывая входную дверь.
У всех детей, даже у Пети, который до сей поры безучастно сидел под вешалкой, выражение лиц сделалось как у спринтеров в последнюю секунду перед стартовым выстрелом.
- До свидания, мама и папа, - пропела Настя тоненьким голоском.
Родители уже вышли на лестничную клетку, Настенька помахала им рукой и приготовилась захлопнуть дверь, как вдруг отец обернулся, отыскал глазами младшего сына и лукаво прищурился на него:
- Петь, если опять будешь безобразничать, прилетит выпь и заберет тебя, так и запомни!
- Что ты всё выдумываешь? – пробормотала мать, бросив на него полный недоумения взгляд, но из-за шума приехавшего лифта никто не услышал ее слов.
- Будьте послушными, - сказал отец и напоследок заговорщески подмигнул всем троим.

Петя вернулся в детскую и подошел к окну. Причудливые ледяные узоры затянули стекло со всех четырех сторон, оставив для обзора лишь неправильной формы овал, словно зеркальце в слюдяной оправе. Прижавшись к стеклу лбом и отгородившись от света ладонями, Петя заглянул в зазеркалье.
Всё, всё там было иначе, по-другому, необыкновенно и чудесно устроено! От обилия снега поздний вечер казался голубым, почти прозрачным. Двор, изукрашенный тенями всех оттенков и глубин, напоминал сейчас сказочную горницу Снежной королевы. Это был и не двор даже, а неведомый волшебный мир, живущий своей неведомой волшебной жизнью. Еще минуту назад тихо и таинственно было в нем, окна домов напротив тускло поблескивали желтым светом, словно глаза каких-то дремлющих истуканов, а внизу вилась через сугробы цепочка чьих-то следов, и в каждый след, как в колодец, хотелось непременно заглянуть.
Но вот что-то изменилось, понеслись над землей порывы ветра, и невиданные существа вмиг заполонили дворик. Одни из них стелились понизу, неслись по кругу белыми поземками, поднимая иногда свои снежные взвихренные головы и переглядываясь друг с другом, – и тогда Пете казалось, что они кивают на его окно и о чем-то тайно договариваются. Другие, огромные и безмолвные, толпились в темных закоулках, и только по неуловимому движению теней можно было понять, что они – тут, прячутся и ждут своего часа. Неистовая певунья, самая главная среди них, тоже была где-то здесь – шагала по крышам домов, вздымая снег столбами.
- Пурга, - сам себе сказал Петя тихим отрешенным голосом. – Пурга на столбовых ногах…
Посмотрев еще немного, он отодвинулся от окна. Сказочный мир пропал, сменившись отражением его собственного лица на фоне комнатной обстановки. Он увидел, что Витя с Настенькой подкрадываются к нему со спины, и невольно улыбнулся.
- А, черт! Засёк! – разочарованно воскликнул Витя. – Так нечестно!
Настя опустила руки с растопыренными пальцами, которыми намеревалась схватить брата за плечи, и с видом классной дамы скрестила их на груди:
- И что ты тут делаешь, могу я осведомиться?
- Надо, - буркнул Петя в ответ.
- Мы идем играть в Царя дивана. Ты будешь? Да или нет?

Царь дивана был домашним аналогом Царя горы. Если в Царе горы дети сбрасывают друг друга со снежной горки, то здесь брать приступом надлежало диван, вот и всё различие. Разрешалось пускать в ход подушки и покрывало, которым можно было опутать Царя как сетью и затем стащить его на пол.
- Ходить только на четвереньках, как будто мы звери! – напомнила Настя. Это было правилом игры, которое придумала она сама. Ей почему-то казалось, что если бороться на четвереньках, то меньше будет грохота и пыли.
Каждый раз, когда случался маленький праздник и родители оставляли их одних, вечер проходил по неизменному сценарию: сначала – Царь дивана с последующей торопливой уборкой под руководством Настеньки, затем, уставшие, но совсем еще не сонные, дети отправлялись на кухню, пили чай, и Настенька рассказывала им страшные истории, большинство из которых она привезла из летнего лагеря, а некоторые на ходу выдумывала сама. Потом они могли поиграть в прятки, в паутину, в костюмированный бал, могли вызвать чертика или просто порисовать фломастерами, лежа на полу.
Нынешний вечер в этом отношении ничем не отличался от предыдущих. Вдосталь наигравшись в Царя дивана («как следует пробесившись» - сказал бы папа), все трое уселись за столом на кухне. Настя поставила чайник на плиту и, пока он закипал, пробежалась по квартире и погасила во всех комнатах свет.
- Так страшнее, - объявила она с таинственным видом.
На кухне свет все-таки оставили. Пили чай из больших красивых кружек.
Неожиданно Петя вспомнил про выпь: папа, когда уходил, сказал, что прилетит какая-то выпь… Если прилетит – то, наверное, птица?..
- Насть, а что такое выпь? – спросил он сестру, помешивая чай ложечкой.
- Выпь? – Настю вопрос ничуть не озадачил, она лишь немного помедлила, ровно столько, сколько ей потребовалось, чтобы дожевать кусочек бисквита, запить чаем и отряхнуть крошки с губ. – Ну-у, как тебе объяснить, чтоб ты понял… Это, ну, птица…
Откровенно говоря, все ее познания о выпи на том и исчерпывались. Ничего более вразумительного по этому поводу сказать она не могла, как ни напрягала память. Само название – ВЫПЬ – ясно говорило о том, что если это и птица, то какая-то нехорошая птица, потому что кому же придет в голову назвать хорошую птицу ВЫПЬЮ?
Она посмотрела на братьев. Теперь уже оба ждали ее ответа. Настенька глубоко вздохнула. Как известно, в обязанности Старшей Сестры помимо всего прочего входит и такая вещь, как всесторонняя осведомленность. Стоит какой-нибудь Старшей Сестре дать маху, то есть откровенно признаться, что она чего-нибудь да не знает, как тут же весь авторитет, нажитый долгими годами, ставится под сомнение, а то и вовсе летит коту под хвост. Одним словом, Настя просто вынуждена была что-нибудь придумать.
- Выпь, - сказала она. – Это такая птица, мохнатая и ужасная. Вылупляется она из сугроба. Вылупится и сидит. Поэтому ее и называют – выпь. Летать сама она не умеет: ее подхватывает пурга и носит, носит по городу. А выпь тем временем заглядывает в окна, и если увидит, что кто-то балуется, так тут же прицепляется когтями и сидит у окна, и смотрит, смотрит! А как только все уснут, она хватает этого мальчика и уносит. Поняли? Так что слушайтесь меня!
Братья сидели, сбитые с толку и притихшие. Несколько долгих секунд было слышно, как тикают настенные часы, выполняя свою привычную, милую слуху работу.
- Да-а, ничего себе, - произнес наконец Витя.
- А он и поверил! – фыркнул Петя. – Ему наврали, а он и поверил!
Настя в ответ только пожала плечами:
- Она прилетит за тобой. Можешь верить, можешь не верить.

И снова голубые звездочки вспыхнули, замерцали в матовой наледи на стекле, сквозные тоненькие буравчики, у каждого на самом острие – крошка-искорка, веселая и зовучая. «Петя, Петя! – звенели звездочки. – Иди к нам, к нам! Мы тут, мы прячемся за окошком! У нас так хорошо, так весело!..»
Петя тоже прятался – за шторой в родительской спальне. Где-то далеко Витин голос с расстановкой отсчитывал:
- Три… Четыре… Пять… Я иду искать! Кто не спрятался – я не виноват!
Петя представил, как, выкрикнув всё это, Витя оторвался от стены, постоял немного, прислушиваясь к возможным шорохам, и отправился бродить по комнатам, приоткрывая дверцы шкафов и заглядывая за спинки кресел.
Настя, конечно, пряталась в кладовке. Петя сам видел, как легко, на цыпочках, проскользнула туда ее тень, и слышал короткий скрип затворяемой двери. Там ее Витя до утра не найдет. Всегда она так спрячется, что целый час ищешь ее, ищешь… В кладовке, небось, еще и чехлом от санок прикрылась.
«Ах, Петя! – звенели между тем веселые звездочки. – Полезай к нам! Здесь тебя в жизни никто не отыщет!»
Дальше, за звездочками, стоял фонарь под шапкой снега. Петя прищурился на него, и фонарь прищурился в ответ, вытянув длинные оранжевые ресницы. Ресницы коснулись стекла и тут же отпрянули, фонарь снова опустил голову, потеряв к Пете всяческий интерес: что ему за дело, стоит домашний мальчик за окном!
«Вот бы на улицу», - подумал Петя. Там, на улице, снова было тихо и безветренно, пурга на столбовых ногах ушагала за окраины, и своры поземок унеслись следом, сопровождать ее по голубым тропинкам.
Дворик, образованный приземистыми кирпичными пятиэтажками, накренился набок – так много снега намело с его северной стороны. Завтра вся малышня вытряхнется из подъездов в этот сплошной сугроб, и начнется рытье пещер. И мамы будут напрасно кричать из форточек: «Саша! Сережа! Наташа! Я что сказала?! Немедленно домой!»
Петя вспомнил, как недавно они с братом играли в белых медведей, и как своды вырытой им берлоги бесшумно ухнули ему на голову, словно кто-то тяжелый прыгнул сверху забавы ради, а уже в следующую секунду он радостно смеялся, барахтаясь и раскидывая снег вокруг себя.
Вспомнил и улыбнулся, провел глазами по нетронутой синей глади, как ладонью по скату перил…
В одном месте нетронутость была уже кем-то нарушена. Петя вгляделся, напрягая зрение, с какой-то даже ревностью в сердце. Что за малыш выбрался из дома среди ночи и роется в снегу один, словно для него одного всё это? Как отпустили его родители?
Петя даже забыл, что играет в прятки, пристраивался к окну так и этак, стараясь изменить угол зрения.
Странным, очень странным был этот малыш, и двигался он тоже как-то странно, подгребая под себя снег руками и ерзая из стороны в сторону, как если бы его ноги, глубоко увязшие в снегу и оттого невидные, притаптывали на месте, хоть с усилием, но ритмично и быстро. Чем-то напоминал он птицу, устраивающую изнутри свое гнездо.
Едва возникла ассоциация – Петя вздрогнул, замерев. И тут же, словно в ответ на его мысли, прекратилось всякое движение за окном. Тревожно, на высокой ноте, зазвенели голубые звездочки. Птица Выпь подняла голову и уставила на Петю свои холодные, пристальные глаза. Круглые глаза, как две дыры в бесконечность. И Петя под гипнозом темного ужаса потянулся навстречу этим распахнутым безднам. И канул бы в них, но в это время кто-то изо всех сил хлопнул его между лопаток:
- Туки-туки, а я Петьку застукал!

Он хотел рассказать им об увиденном… и не сказал ни слова. Вместо этого, скрестив руки на груди и сосредоточенно глядя куда-то в сторону, он заявил, что прятки ему надоели и что играть он больше не будет.
- Так и скажи, что прятаться не умеешь, - усмехнулся Витя.
- Ладно, - сказала Настенька. – Тогда предлагай, во что.
И пока он молчал, оба смотрели на него выжидательно и чуть насмешливо. Наконец Настя не вытерпела:
- Ну? Придумал?
- Что? – взглянул на нее Петя.
- Что, что! Ненормальный какой-то!
После недолгих размышлений сели играть в шахматы.
Внутри перевернутой табуретки расположилось белое королевство, Настино, а Витя с Петей, сдвинув вместе четыре книги, образовали королевство черных. Выстроили солдат. Офицеры – их удобнее всего было брать за их вытянутые куполообразные шапочки с шариком на конце – прохаживались вдоль рядов и переговаривались друг с другом сердитым шепотом:
- Коня я беру себе. Я первый сказал.
- Мало ли, что первый! Конь общий.
Конь у черных был один, да и тот с отбитым ухом.
В это время в стане белых, в перевернутой табуретке, происходил настоящий военный совет. Настенькин король порхал по тронному залу, стуча магнитной подковкой, и лепетал вдохновенно и радостно:
- Дорогие друзья! Мы собрались сегодня, потому что черные объявили нам войну, хотя ничего плохого мы им не сделали, и никогда не делали! Мой верный ферзь предоставил мне сведения о том, что они уже снаряжают армию и готовятся выступить в поход… Вы что-то сказали, мой главный советник?
- Да, можно мне пару слов? – заговорил ладья-советник неожиданно писклявым голоском. – Мы должны отправить к ним посла, пусть он проведет переговоры и предложит мир.
- Гм, - нахмурился король. – Ну что ж, попробуем! Есть добровольцы?
Одна маленькая, но отважная пешка сделала шаг вперед. Настя взяла ее двумя пальцами и повернулась к братьям – сообщить, что к ним направляется посол.
Мальчики всё так же сидели на полу. Витя, заполучив коня, увлеченно возился над своим отрядом, что-то бормотал, отдавал распоряжения. Его пешки стояли перед офицером ровным строем, по линеечке. А Петины четыре пешки стояли вразнобой, как команда новобранцев, и офицер прогуливался где-то в стороне. Петя не обращал на них ни малейшего внимания. Сидел тихонечко, сложив руки на коленях и повернув голову в направлении окна, как будто к чему-то прислушивался. Глаза его в это время видели сон. Там, за окном, зима играла ему на дудочке свою удивительную музыку, тоненькую и хрупкую, тихую-тихую… Часть музыки, натолкнувшись на оконное стекло, оставалась на нем ледяными узорами и не долетала до слуха Пети, но каким-то ее отзвукам всё же удавалось проникнуть в комнату… И если бы Настя с Витей перестали шуметь и возиться и хотя бы минуту посидели молча, они бы тоже услышали ее, эту музыку зимы… Но они совсем не хотели ее слушать…
- Эй, Петя! – крикнула Настя, в нетерпении стукнув об пол шахматной фигуркой. – Ты что, уснул?!

Шел двенадцатый час ночи. Борясь с зевотой, Настя наконец решилась:
- Пойдемте спать…
Все удовольствия вечера были перебраны, время, дотянутое до заветного позднего часа, тянуть теперь было незачем, да уже и не хотелось.
Витя, который только этого и ждал, поднялся и побрел из комнаты.
- А убираться? – крикнула ему Настя, но ответа не последовало.
Настя и Петя вдвоем сложили шахматы в коробку и тоже ушли, погасив за собою свет.

Когда Петя лег, Витя уже мирно посапывал в своей постели, накрывшись одеялом с головой.
…Он долго лежал – наверное, минут двадцать, – боясь пошевелиться или, тем более, отвернуться к стене, подставив спину под невидимые, но уже нацеленные на него откуда-нибудь с противоположной крыши острые когти. Потом он задремал, и во сне причудилась ему пурга, да такая сильная, какой по-настоящему, наверное, и не бывает. Теперь уже не было у нее ни ног, ни голубых крыльев, – теперь она была непроглядно-белой, и уже не металась над крышами домов, а, поглотив собой весь мир, выла на какой-то запредельной ноте, которая не могла быть ни низкой, ни высокой, и вообще не имела ничего общего с природой звука.
Неожиданно этот запредельный вой оборвался, и тишина, ударившая в барабанные перепонки, заставила Петю проснуться. Он открыл глаза и резко сел на кровати, сбросив одеяло.
Теперь нельзя было смотреть в окно. Ни в коем случае нельзя было. Но, едва подумав об этом, он тут же повернулся к окну всем корпусом, инстинктивно стремясь различить в лицо угрожающую ему опасность.
За окном сидела Выпь. Разлохмаченные пургой синие перья торчали в разные стороны, и кое-где виднелись забившиеся в них комья снега. Любая другая птица на ее месте стала бы чиститься, приглаживать клювом перышки, а эта просто сидела и смотрела на Петю неотрывным взглядом… Они долго смотрели так друг на друга, зимняя птица и мальчик в пижаме, расшитой корабликами.
Потом он понял, что Выпь умеет говорить, и что она давно уже говорит ему что-то, а он – отвечает; и еще понял, что давно уже не на постели сидит, а стоит возле самого окна. Но он не испугался этого, лишь удивился немного…
Глаза Выпи были сейчас так близко, что становилось видно: не глаза это вовсе, а два провала, а за провалами – целое пространство, а пространство это гораздо объемнее и шире, чем голова самой Выпи, и поэтому непонятно, как такое огромное умещается внутри ее головы? И вверх – бездонным куполом, и вниз – купольной бездной, и вдаль – никакого тебе заснеженного дворика, а всё то же, голубовато мерцающее, прозрачное той прозрачностью, что скрывает за собой целые миры. Так и ждешь, что выплывет какая-нибудь заблудившаяся планета, или целая галактика покажется из потаенной складки… Какие чудные глаза у этой Выпи! Прямо как окна в другое измерение, о котором Петя слышал от отца.
Поставив локти на подоконник, он всё ближе клонился к этим завораживающим глазам… И еще ближе… Теперь стало ясно, откуда берутся все те волшебные сказки, которые он так любит читать, и откуда возникают все Настины страшные истории, которые они с братом так любят слушать…
И еще ближе… Вот бы – туда!
Выпь теперь тоже клонилась к Пете, наваливалась на стекло, распластав по нему свои перья. Вдруг, как это часто бывает, заиндевелое стекло сухо треснуло от давления где-то в основании, в пазах деревянной рамы, и этот негромкий звук заставил Петю вздрогнуть, отвести на мгновение взгляд, а затем, словно очнувшись наконец ото сна, увидеть в окне чудище, а не чудо, безумное порождение зимы, жуткую птицу Выпь, которая прилетела специально за ним, чтобы околдовать его и утащить в снега и холод.
Петя отпрянул от окна. Повернулся, бросился бежать и – загремел на пол, наткнувшись на стул. На стуле зачем-то стояло фарфоровое блюдце с огарком свечи, – блюдце не разбилось, но, упав, заплясало по полу с дребезжащим стуком.
Разбуженный Витя поднял голову и захныкал:
- Ну, что там еще?
- ВЫПЬ !!! – что было сил закричал Петя ему в ответ.

Выскочив из своей комнаты, братья кинулись в дверь соседней, Настиной, и пока один подпрыгивал у стены, в паническом страхе колотя мимо выключателя растопыренной пятерней, второй тормошил сестру:
- Настя! Настя! Вставай !!! Там Выпь прилетела !!!
Настенька открыла глаза, оторвала голову от подушки, и в это же время Вите удалось наконец включить свет.
- Вы чего?- заскрипела Настя сонным голосом, сморщившись и закрывая лицо рукой.
- Просыпайся! – закричали братья в один голос. – Выпь прилетела!
- Какая…– начала было Настя и, всё поняв, тут же разозлилась. – Какая выпь, дураки несчастные?! Совсем уже, что ли?! Вот всё маме расскажу!
- Иди посмотри сама! В окне сидит!
- Ой, не могу – в окне сидит! Нет никакой выпи, поняли, вы? Я всё придумала, чтобы вас напугать.
Витя, приготовившийся было заплакать, раскрыл рот и в растерянности оглянулся на брата.
- Но она прилетела. Она все равно прилетела… за мной, - тихо сказал Петя, и что-то в его голосе заставило Настю окончательно проснуться. Нахмурившись, она села, свесила ноги с кровати и произнесла:
- Ладно. Сейчас как прилетела, так и улетит. Пойдемте!
На пороге ей пришлось еще раз их окликнуть, так как ни тот, ни другой не тронулись с места:
- Что встали? Пойдемте, покажете свою выпь!

Сначала, устремив взгляд в тот угол окна, где она находилась прежде, и не увидев знакомого силуэта, Петя испытал облегчение и вместе с тем несколько растерялся: как никак, поднял всех на ноги среди ночи. Ну разве теперь объяснишь им…
До конца додумать он так и не успел. Стоя рядом с сестрой и братом, он тоже наконец увидел: Выпь, ставшая теперь в несколько раз больше, занимала всё окно целиком, глаза ее выглядывали по обе стороны рамы, круглые, как плошки. Теперь они затягивали с еще большей силой.
С полминуты ни звука не раздавалось в комнате; затем они различили еле слышное потрескивание – так обычно трещит стекло в лютые морозы. Но сейчас на улице не было холодно: пробушевавшая над городом пурга принесла потепление, как это всегда бывает после долгих, устоявшихся холодов…
Выпь сделала последнее усилие, и окно – не разлетелось на осколки, нет – оно просто распахнулось настежь. Звякнули щеколды, стукнули друг о друга двойные деревянные рамы, всколыхнулись шторы от порыва ветра…
Птица Выпь, мохнатая и ужасная, ввалилась в детскую.


Первой из комнаты выскочила Настя, за ней – братья.
Добежав по коридору до родительской спальни, Настя вдруг кинулась обратно, оттолкнула по дороге мальчиков и, захлопнув дверь детской, всем телом навалилась на нее:
- Скорее! Помогите мне!
Те подбежали, уперлись в дверь рядом с нею, Витя – спиной, Петя – ладонями. Линолеум под их голыми подошвами сделался прохладным, а через минуту – нестерпимо холодным, так что все трое вскоре начали перетаптываться и приплясывать, поджимая пальцы на ногах. Витя плакал уже не таясь.
С той стороны, как прежде на окно, налегала на дверь Выпь, и было ясно, что противостояния этого им не выиграть, что вот еще немного – и распахнется податливая дверь, а не распахнется – так слетит с петель, и покатятся они все трое кубарем по коридору.
- Витька! – осенило вдруг Настеньку. – Зажги повсюду свет! Быстро!
Как только Витя оторвался от двери, Настя с Петей тут же ощутили, как увеличился напор со стороны Выпи – они даже отъехали чуть назад, издав босыми пятками упругий скрип. Дверь приотворилась, и в образовавшемся зазоре показался на мгновение темный неподвижный глаз размером с Петину голову.
- Навались! – звонким от отчаяния голосом воскликнула Настя.
Петя зажмурился и навалился. Им удалось снова захлопнуть дверь, но силы были уже на исходе и от холода не чувствовалось ног. Витя между тем носился по квартире с табуреткой в вытянутых руках. Видимо, от желания зажечь электричество повсеместно, во всех комнатах сразу, действия его приобрели какой-то челночный характер: включив свет в одном конце квартиры, он сломя голову мчался в другой ее конец, затем – обратно, и каждый раз, пробегая мимо детской, кидал на сестру беспомощные взгляды.
- Давай! – торопила его Настя. – И в ванной тоже!
Наконец все комнаты были освещены. Витя отбросил ненужную больше табуретку в сторону и встал около детской, скривив лицо и жалобно моргая. Настя сделала знак, чтоб он подошел ближе, и затем, притянув его за шею, шепотом сказала в самое ухо:
- Иди в спальню и залезай в шкаф. Только дверцу не закрывай.
Когда Витя ушел, она склонилась к уху второго брата:
- Сейчас бежим в шкаф. Понял? На счет три.
Так она сказала и тут же принялась считать:
- Ра-а-аз… Два-а.. Три!
И, взвизгнув, Настя отскочила от двери, которая тут же распахнулась, поддав Пете в спину, так что он сразу оказался впереди сестры. Они кинулись бежать, вопя и визжа, и цепляясь друг за друга на поворотах. Оказавшись в спальне, разом втиснулись в шкаф, обрушили несколько вешалок с мамиными платьями.
- Ох!- сдавленно воскликнул Витя, которому вешалкой угодило прямо по голове.
- Тс-с! – сказала Настенька, закрыла дверцу, ловко подцепив ногтем за отверстие для ключа, и обняла обоих братьев за плечи:
- Ну вот. Теперь постарайтесь не дышать.

И так они стояли, тесно прижавшись друг к другу и стараясь не дышать. Правда, дыхание из-за этого получалось еще более шумным и частым, как после долгого бега. Но и дыхание не могло заглушить те звуки, что доносились до них откуда-то из других комнат – откуда именно, определить было трудно. Судя по этим отдаленным звукам, Выпь ежеминутно двигала и роняла какие-то вещи… Вот раздался звон бьющегося стекла: сомнений не было, это разбилась мамина хрустальная ваза, украшение гостиной.
- Насть, - шепотом спросил Витя. – А зачем она всё разбивает и ломает?
- Тихо! – оборвала его Настя, но на вопрос все-таки ответила: - Просто для этих страхолюдин свет – все равно что для нас темнота. Она ничего не видит, вот и тычется по всем углам.
- А-а, - понимающе протянул Витя.
Петя посмотрел на сестру, блеснув полумраке белками глаз:
- Насть, а кто она вообще такая?
- Кто?.. - Настя на секунду задумалась, пожала плечами (он скорее почувствовал это, чем увидел) и ответила просто: - Выпь.
- Тебе ведь уже рассказывали! – досадливо прицокнув язычком, сказал Витя. – Сколько можно повторять?
- Тс-с! – сказала Настенька. – Она хоть и слепая, но слух-то у нее ого-го себе! Так что давайте помолчим…
Но было поздно. Выпь уже спешила на их голоса.

Она вошла, и не нужно было видеть ее, чтобы почувствовать ее присутствие: так, даже с закрытыми глазами, всегда узнаешь о приближении сказки – по тому особому скрипу половиц, которого никогда не услышишь в доме, где есть взрослые. Там, где есть взрослые, сказка ходит на цыпочках, заглядывает в двери детских спаленок весьма осторожно, просунув сперва остренький носик, затем руку в перчатке, которую в темноте так легко принять за какой-нибудь лунный блик или отсвет фонаря с улицы; после чего перебирается она поближе – может, например, сесть в изножье кровати и строить вам оттуда страшные глаза; и всегда можно вспугнуть ее, крикнув маму.
Но если позвать некого, если родителей дома нет, – сказка смелеет и опускается с цыпочек на свои большие ступни, и тогда шаг ее – это шаг чего-то вполне материального, настоящего и живого. Из невесомой невидимки становится она грозной и враждебной – Той, От Чьих Шагов Скрипят Половицы.
Она вошла и встала на пороге, замерев. Дети в шкафу тоже замерли – еще сильнее! Изо всех сил! Витя замер так, что почувствовал, как набухает, пульсирует толчками его маленькая шишечка, заработанная несколько минут назад от упавшей вешалки. Она не была особенно болючей, но зато была громкой – такой громкой, что запросто могла привлечь внимание Выпи.
С каждой минутой в шкафу становилось всё холоднее и холоднее, как будто его со всем содержимым вынесли на улицу. Крепко обняв друг друга, дети дрожали и стучали зубами, но по-прежнему старались не дышать.«Наверное, Выпь совсем рядом», - подумал Петя.
С той стороны доносился какой-то странный шелест – то ли дыхание Выпи, то ли трение ее крыльев вдоль мохнатого туловища, то ли это перепуганные звездочки шептались за окном, и одна из них непременно утверждала, что теперь ему от Выпи не спастись, а другие еще не верили, еще спорили с ней, но уже тихими и грустными голосами.
Вывернувшись из-под Настиной руки, Петя подался вперед и приник к замочной скважине.
Та, что стояла в каком-нибудь метре от их убежища, не была больше птицей. Синие перья сложились в узор на восхитительном темном плаще, пересыпанном звездами. Плащ был длинным – Петя так и не смог разглядеть, где он кончается, – и лежал такими глубокими складками, что трудно было представить, каких размеров достигает он в расправленном виде. Нет, вовсе не в плащ – в ночное небо куталась их таинственная гостья, и оборванные стежки созвездий, потеряв былую упорядоченность, представляли теперь совсем иной рисунок, на астрономической карте никем прежде не отмеченный; впрочем, удивляться этому не стоило, ведь все карты в мире составляются взрослыми…
Чудесный плащ шевелился, приходя в движение от веселых проказливых ветерков, веющих из неведомой вселенной, скрытой до поры до времени под его покровом. И в этих ветерках слышался Пете чей-то приглушенный смех, всплески чьих-то ладоней и оживленно-любопытные шепотки, один из которых вдруг явственно назвал его имя.
 «Петя, Петя! Зачем ты прячешься от нас? Ты ведь так любил свою сказку, так мечтал о ней, а теперь, когда она прилетела, – ты боишься и убегаешь. А ведь это за тобой она прилетела! Ведь это ты – тот самый мальчик, который слушал наши песни... И мы ждем тебя, Петя!…»
Ах, ну конечно! Это он – тот самый мальчик! И она прилетела – за ним!.. И не так, неправильно сказала Настя: к непослушным она не прилетает. Она прилетает – к зачарованным…
Просветлев лицом, он улыбнулся, толкнул дверь и сделал шаг из шкафа.

Он вышел из шкафа, и обрадованные ветерки приветливо взъерошили ему волосы: здравствуй, мальчик! И перед тем, как большая и мохнатая – лапа? рука? – взяла его маленькую ручку, Петя еще раз успел заглянуть в глаза своей дивной птицы. И сказка, которую он там увидел, была самой прекрасной и самой страшной сказкой на свете…
Держа его за руку, Выпь двинулась прочь из спальни. Они прошли по коридору и свернули в детскую, прямиком к распахнутому настежь окну. Выпь перевалилась через подоконник и потянула Петю за собой.
В это время чьи-то руки, маленькие и нестерпимо теплые, ухватили его за щиколотку, а другие такие же вцепились в пижамную кофточку на спине. Он обернулся и с удивлением обнаружил мальчика с заплаканным лицом и зажмуренными глазами, повисшего на его ноге, и девочку, мертвой хваткой вцепившуюся в его пижаму…
- Ах ты, мерзкая гадина! – услышал он пронзительно-звонкий голосок своей старшей сестры. – Отпусти его немедленно!!!
Но Выпь не хотела улетать без Пети. Она была очень сильная и молчаливая, и тащила его за собой, в свою бесконечность, уже поднявшую им навстречу запредельный вой.
Но и Настенька с Витей крепко, крепко держали брата. И никакая сила, никакая Выпь не могла заставить их его отпустить.

Папа и мама возвращались домой. Она, помолодевшая и румяная, держала его за руку. Уютные звезды смотрели с небес, каждая со своего привычного, издавна облюбованного местечка. Новорожденные сугробы, проплывая мимо, так и подворачивали им свои выгнутые спины.
Не утерпев, он пару раз свернул-таки с дороги и, утопая по самые колени, прошелся по этой дышащей синеве, где каждая снежинка сохраняла еще свою пушистую неповторимость, как память о полете. К утру все эти облака, выпавшие на землю, превратятся в плотное и слитное ее продолжение, в новый пласт – снегосферу. Но пока всё это было воздушной, неземной природы, причастность к которой волновала и радовала душу.
Догнав жену, он взял ее за руку.
- Нет, какая все-таки сказка! – воскликнула она.
Вот они поднырнули в темный прогиб арки и – вынырнули в своем дворике, преображенном за этот вечер.
- Смотри, - сказала она, - у нас все окна горят!
Он нахмурился и глянул на часы:
- Празднуют, полуночники! Ну, я им устрою!
Рукавичка жены вдруг вырвалась из его ладони:
- Боже мой! Смотри!
Окно детской комнаты – единственно темное среди всех – было открыто. Три призрачные фигурки возились у этого окна, производя какие-то странные, непонятно на что направленные движения. И всё это было жутко, нелепо, и что-то отчаянное было в самом безмолвии, с которым фигурки вели свое непостижимое действо.
Жена еще смотрела вверх, не в силах верить, а он уже мчался через сугробы к своему подъезду.

Прихожая, а вслед за ней и вся квартира, наполнились яростным перезвоном, в котором трудно уже было разобрать музыкальное «дин-дон». А вслед за этим – металлическое щелканье ключа, три спасительных оборота.
Услышав эти звуки, Выпь тут же выпустила Петину руку. Все трое полетели на пол и уже не увидели, как, отпрянув и побледнев, устремилась Выпь в себя самоё, в свое тридевятое или какое бы там ни было измерение, и унеслась в него с такой скоростью, что от создавшегося сквозняка захлопнулось окно и разом повернулись все щеколды.
Перепуганные родители ворвались в комнату:
- Что случилось?! Что здесь происходит?!
Три недавних призрака, их дети – босые, растрепанные, в ночных рубашках – бросились им навстречу. Первым, вытянув руки впереди себя и громко рыдая, подбежал Витя, захлебнулся в маминых объятиях. За ним подбежала Настенька, ухватила отца за руку и затараторила скороговоркой что-то в крайней степени неразборчивое. Отец притянул ее к себе, усадил на колени и еще раз спросил:
- Настя, объясни толком, что у вас произошло?
- Ну я же говорю, я же говорю… Я же не знала, что она и правда прилетит, я это всё придумала, чтобы их напугать, а она всё равно прилетела! – Тут Настя расплакалась, и дальше ничего уже нельзя было разобрать из ее слов.
И только Петя среди всей этой суматохи выглядел совершенно спокойным и невозмутимым. То, что происходило в комнате, его как будто и не касалось.
- Петя, - обратился к нему отец. – Чем вы тут занимались? Объясни хоть ты.
- Я не знаю… Мы просто играли…
И долго еще среди безутешных рыданий, бессвязных выкриков одного, перебиваемых еще более бессвязным лепетом другого, они пытались разобрать, в чем же дело. Из всего выкрикнутого и набормоченного чаще других повторялось одно слово, вернее, сдавленный всхлип, отдаленно похожий на слово… Название маленькой болотной птички… Однако значение этого слова настолько не вязалось со сложившейся ситуацией, что ни одному из родителей не пришло в голову обратить на него внимание. Они уже отчаялись добиться каких бы то ни было объяснений. Мама укачивала на коленях Витю, который уже не плакал, а лишь тихонечко шмыгал носом, подставляя мокрые ресницы под мамины поцелуи. Папа отпустил Настеньку и сидел теперь на краю дивана, подперев голову рукой.
- И все-таки, может мне хоть кто-нибудь ответить на вопрос, что здесь произошло? – вздохнув, произнес он и посмотрел на младшего сына, впрочем, без всякой надежды на успех.
Тогда Петя ответил ему:
- К нам прилетала Выпь.
Подумал и добавил:
- И она сказала мне, что еще вернется.