Дыня

[Все имена и события в тексте выдуманны; всякое совпадение является случайностью]
Третий день Жигулич ел говно. Не то что бы это было каким-то уж очень важным событием в его жизни, но всё-таки приятная дрожь охватывала всякий раз. Сегодня повезло: на молодом ржаном поле, с самого левого края, где качалась одинокая молодая берёзка, он нашёл совершенно свежую ещё роняющую в небо сладкий пар кучу. А если бы чуть приподнялся над морем волнующимися колосками и глянул влево, увидел бы сверкающую на солнце «Ниву», к которой удалялся застёгивающий штаны комбайнёр. Ну да Жигуличу не до него. Суета! Суета! – несколько раз проговорил Андрюша про себя и, театрально сомкнув брови, театрально же махнул правой рукой куда-то в сторону и, наконец, припал к желанному.
 Немного не рассчитал, хотелось сперва просто слегка дотронуться дрожащими губами тёплой нежной поверхности и, как он обычно делал, вобрать в себя весь аромат, всю энергию, силу желанного; но нет – немножко уткнулся носом и за потерей прелюдии не преминул перейти непосредственно к трапезе…
 Здесь Владимир Сорокин остановился. Нужно продумать дальнейшее развитие сюжета, фабулу, в конце концов! Он вздохнул, потянулся. Мерно били большие напольные красного дерева часы. Бом. Бом. Бом. Бом. Бом. Стало быть, дело к утру. Сорокин взялся за стакан, но тут же нервно поставил на место. Чай за время работы успел остыть. Марфа! В соседней комнате что-то ответно звякнуло. Чаю! Чаю мне! Согласно зашипел пыхтящий над самоваром сапог. Сорокин успокоился и постарался вновь углубиться в работу.
 «Говно». Это хорошо, что он использовал именно эту лексему. Ни «дерьмо» и ни «какашки», хотя и они бы подошли. Но «дерьмо» не подошло бы не в коей мере. Заезженное безобразно испорченное слово! Оно прочно вошло в разговорный, встречается в журналистике и, вообще, кого оно обескуражит, вгонит в краску или хотя бы заставит задуматься! Ну «дерьмо» и «дерьмо» - блёкло. Другое, конечно, дело «какашка» или то же «говно».
 Так, что ещё… Имя. Что с именем. Ну, Жигулич – это ровным счётом ничего не значит, разве что вот «Ж» - хорошая буква, символ. Имя – здесь ловчее (Сорокин довольно ухмыльнулся и почесал пером за ухом) – ключик, маленький ключик к новому произведению. Андрей – кажется, это «человечный», словом, человек. Здесь как символ. Человечный – человек – человечество. Человек ест говно, человечество ест. Сорокин счастливо улыбнулся и, поплевав на пальцы, принялся стирать чернила из-за уха.
 Закат!!! Жигулич стоял на небольшом пригорке в середине поля и, раскинув руки, ощущал себя космосом. От волнения он так сжал правый кулак, что тёплая коричневая кашица говна, которое он не успел доесть, разбрызгалась в разные стороны и немного даже попало на лицо. Впрочем, то, что шлёпнулось на губы, Жигулич слизнул. Остальное причудливым узором раскинулось по щеке и сделало Андрюшу великим индейским воином, собирающимся на последнюю битву; он стоит и сушит благоухающую краску нанесённых на лицо боевых рисунков нежными лучами заходящего солнца и, прощаясь с Вечностью, приветствует Пустоту. И здесь, в августовском тепле предвечернего лета, и слегка журчащая ручьём рожь, и нашёптывающая молитвы берёза, и удаляющаяся громада человеческого механизма, и говно, размазанное по разрумянившейся щеке – всё безмолвно кричало Жигуличу: Ты – венец бытия!
 Марфа!!! Ну, сколько ждать, сука! Сорокин покраснел, на шее вздулась и бешено запульсировала жирная гусеница его необузданного потенциала. Какое-то время всё было тихо, и Сорокин ждал, чуть покачиваясь в такт невозмутимому тиканью часов, бешено выпучивая глаза и вертя погнутым пером меж запачканных чернилами пальцами. Затем рядом затопало, дверь безмолвно влетела в комнату, и на пороге с серебряным подносом в руках появилась Марфа. Её дородное тело было рыхлым и сейчас покрылось крупными мурашками, а чайник с чашкой дрожали, стуча дном об узор подноса – видимо, Марфе было холодно. Большие кожаные трусы, скорее похожие на шорты, отнюдь не спасали. Сорокин сжал кулаки - перо сломалось, - но сдержался, дождавшись покуда Марфа установит поднос на стол и отольёт чаю из фарфорового чаёвника в не менее фарфоровую чашку. Опять в трусах! Сколько раз говорить! – Сорокин раздражённо махнул головой, и непослушная прядь закрыла левый глаз. Марфа отпрянула, испуганно схватившись за спасительную дверь, и её густой бас затопил небольшую комнатку. Ну…ну…Воло…- внезапно она побелела и, потупив взгляд, мигом исправилась – ой…барин, холодно ведь, стыну я, в хате вторый день не топлено… Молчать! – голос Владимира слегка задрожал – А ну снимай! – Что же это, помилуй, батюшка, прям так и сымать?! Не выдержав подобного нахальства, Сорокин вскочил и, ткнув скрюченным пальцем в дыру дверного проёма, заверещал: Вон!!!
 Луна, ещё не круглая, но достаточно полная, чтобы залить всё вокруг таинственным ртутным цветом, словно молодая роженица, медленно расхаживала над тополями. Жигулич напрягся, на виске отчётливо в серебряном свете выступила тонкая нервная жилка; запульсировала, запульсировала… Луна отразилась и задрожала в широко распахнутых тревожных глазах. Он почувствовал, лезет, и слегка улыбнулся. Оторвалось, желая плюхнуться в сухую траву, но Жигулич не дал. Едва уловимым движением подхватил и резко вознёс над головой. Что-то свежее забликовало в бледном холодном луче, извиваясь клубами пара, являя миру собственное рождение…
 Ну, бессменную фишку мы оставим: произведение будет (как бы) незаконченным – да и хрен знает, как это можно закончить. Однако непременно необходимо и что-то принципиально новое. Новое, но в то же время органичное, самобытное, своё, сорокинское… Владимир нервно затопал мохнатыми тапками-львятами о персидский ковёр. Новое, новое.… О! Пусть это будет какое-то абсолютно не относящееся к смыслу текста слово, которое будет стоять в конце. Оно и будет (как бы) символизировать конец. Точно, именно, так, любое отвлечённое понятие. Сорокин быстро оглядел комнату, чернильной рукой взъерошил волосы и посмотрел на абожур. Тот был мягко-жёлтого цвета и вонял раскалённой пылью. Сорокин пару раз моргнул, чуть склонил голову к плечу, огляделся в поисках пера и, не увидев его обломков, торчащих из левой тапки-львёнка, начертил блестящим чернильным пальцем: «Дыня».
 С чувством выполненного достоинства Владимир захлопнул засаленную рукопись и, зевая и сладко потягиваясь, поднялся из-за стола, дабы отойти ко сну.
 Сорокин ушёл, чтобы забыться безмятежным сном гения в махровых складках мёрзнущей Марфы, а Жигулич остался есть, есть говно…(как бы)

P. S. Калоеды (Onthophagus), самый обширный род жуков-навозников семейства пластинчатоусых. Самцы обычно имеют рога или выросты на голове и часто на переднеспинке. Около 1500 видов; распространены главным образом в тропиках; в СССР около 60 видов. Выкапывают и набивают навозом норки, в которых развиваются личинки. К. полезны как санитары и участники почвообразования; некоторые виды являются промежуточными хозяевами ряда гельминтов, паразитирующих у домашних животных.(Большая Советская энциклопедия)