Ланделэйн

Мини-повесть в шести главах

Посвящается тем, кто в своей жизни испытал силу наркотической зависимости и не смог её перебороть



1. Он вернулся

Как ни странно, с приходом лета я всё реже встречал Мало-Мальского. Он либо был действительно занят, либо ссылался на то, что у него были дела и по тем или иным причинам не мог прийти на назначенные мной встречи. Мне кажется он просто не изъявлял желания видеть меня после тех событий, что надолго остались в нашей памяти. Хотя в двадцать лет начинаешь постепенно понимать, что уже давно не ребёнок и дуться на других было бы глупым, их игнорировать, жить без упоминания о них в голове, вообще пытаться хоть как-то существовать без того, кто наступал тебе на пятки пару лет тому назад. В двацдать лет я уже не подросток, он уже не подросток, все наши шалости остаются позади и мы стремимся туда, где можно занять уютное местечко подле камина и просто радоваться жизни. Мало-Мальский, как мне всё ещё кажется, это уловил и долгое время пытался внушить себе, что больше не ребёнок. Кто знает, может на него это подействовало, но раз он до сих пор позволял себе не являться на свидания, избегать разговоров со мной и вести себя так, как ведёт себя истинный ребёнок, то в данной ситуации я бы без стыда заявил, что из подросткового возраста он так и не вышел. Ему ещё рано.
Но никто не скажет этого Мало-Мальскому в лицо потому что никому до него нет дела. Нету и мне, я просто хотел передать ему записку, а он не приходил. Летом я работал, были проблемы и житейские дела, я старался о нём не думать, но тот самый клочок бумаги на трюмо в моей комнате часто упоминал мне о своём далёком желании расстаться с запиской. И это не имело никакого отношения к нашим бывшим приключениям. По крайней мере, при слове "Мальский" я уже не мог ассоциировать его с тем, с чем ассоциировал раньше. Я научился ассоциировать его имя с передачей записки.
Вообще, когда в город пришёл август, я уже знал, что в этой встрече он мне не откажет. Скорее всего даже не потому что давно не виделись, а потому что в августе дел иметь невозможно. Каждый молодой человек знает, что с приходом августа в городе становится спокойнее тише, меньше рабочего шума и больше вакансий. Больше шансов на встречу с Мальским. И я был прав, на сей раз он мне не отказал по одной из этих простых причин. А быть может его просто замучала совесть. А ещё быть может он действительно не смог более отказывать, как бы машинально согласившись. Но главный принцип оставался налице - вот он, пришедший наконец-то после столь долгих скитаний. Вот он, истинный адресат передачи записки. Вот он, человек, с которым мы вместе... Впрочем это уже детали, главная мысль улавлена.
И когда он сообщил мне, что прийдёт этим вечером туда, где я буду ждать его, в голосе Мало-Мальского не было ни одной шутки, смешинки или издевки. Он был искренне и крайне чист передо мной в телефонном разговоре, он даже не стал спрашивать о том, куда я захочу прийти и когда, а просто резко и прямо доложил мне, что будет. Я люблю такое поведение, оно яркое, выразительное, не требует размышлений и не прячется в переулках извилин. Оно не врёт, хотя, насколько я помню Мальского, врал он часто. Не потому что он такой уж враль по натуре, а потому что приходилось. И, порой, когда врал, любил подыграть, да так, чтобы с одного аршина всё казалось реальностью.
Мне враньё реальностью не казалось никогда.
Вообще, я также знаю, что пришёл он нехотя. Это наверное потому что Мальский догадался о записке, в смысле он бесспорно знал, что я хочу ему что-то передать, но мог думать и о другом объекте, вообще о чём угодно, хотя заранее готовил себя к тому, что я ему надлежу и заставлю его делать, а уж если это записка - тем паче. Так уж произошло, что не передай он того, чего я ему поручал, я бы и не доверял этому человеку. Просто зачем? Если он не выполняет моих просьб, а я его просьбы выполняю, то ситуация теряет смысл и тогда вся надежда на то, что я вообще с ним встречаюсь исчезает. А раз она исчезает, то и связываться не стоит. Но, видите ли, к Мальскому меня магнитом тянуло не только это, не одна лишь записка. Было ещё кое-что другое, необычное, но о чём он, я был уверен, забыть не смог.
По пути на встречу я задавался вопросами о том, как он изменился внешне и изменился ли он вообще, ведь мы уже больше полутора года не виделись вместе. Мне мерещилось, что на встречу придёт абсолютно другой человек и что, посмотрев на меня искоса, он встанет в позу петуха и начнёт делать вид, что по сравнению со мной он изменился намного. "Вот, мол, повзрослел, бери с меня пример!" А мне как-то всё равно, ведь я же говорил, что больший труд состоит именно в повзрослении душой, а не внешностью. Хотя голову мне это всё равно ломало и долго, до тех самых пор пока я не сказал себе, что увижу Мальского в любом случае, а тогда уже решу изменился он или нет. Надо было отдать этому должное хотя бы потому что таким образом я бы не ужаснулся при его виде, а наоборот, повёл себя весьма адекватно, что меня часто спасало при тех вещах, которых я уже давненько не видел. И опять наводило мысль на то, о чём думать бы не хотел.
Так прошагав всю дорогу, я уже прошёлся по пятидесяти мыслям в голове и в конечном итоге даже уже не знал, о чём толком думать, так как ведь ко всему был теперь готов. Спросить его о том, что он думает о моей просьбе? Нет - глупо. Узнать, как идут дела? Тоже не надо, мы почти не общались друг с другом, он примет вопрос за странность с моей стороны. Тогда о чём же вообще спросить?..
Но так и не решился.
Да, я пришёл раньше, как и полагалось. Если уж Мало-Мальскому и не отдать одной единственной вещи - так это именно опозданий. Ибо Мальский, приходящий вовремя, примерно равносилен такой же утопии как мышь, пожирающая кошку или, скажем, превосходной игре на гитаре с первого взятия инструмента в руки. Это просто не клеилось.
А ведь даже по тому, что пришёл он не вовремя, я уже смог догадаться, что Мальский скорее всего изменился мало. И оказался прав - как только я увидел его чёрный пиджак и вспомнил о тех самых моментах, когда я молился на этот самый пиджак только чтобы выжить, то сразу понял, что всё в нём осталось прежним. От петушинной походки до словесной интонации - не изменилось ровным счётом ничего. Это потому, что меняться уже было некуда, возраст жал на стабильность.
Он подошёл сначала быстрым шагом, в метрах пяти от меня его замедлив, потом остановился, как кретин уже под моим взором поправив на себе пиджак, затем улыбнулся и оказался возле меня:
- Здорово.
- Да, привет. Передаю тебе нужное, - я спешить не стал.
- Что это?
Он выпучил глаза на то, что я только что достал из кармана своей рубашки. И было на что их выпучить, я с ним абсолютно согласен - моя записка Анке была накалякана на порванном обрывке розовой салфетки из Тима Хортонса. Старая салфетка, пролежавшая у меня в кармане где-то год всё ещё служила отличным письмом, хотя конечно глупость это была полная. У меня было целых двенадцать месяцев чтобы хотя бы купить открытку и переписать содержимое салфетки туда, в это белое местечко под "I Love You!", и дело с концом. Но не только я сего не сделал, я даже не удосужился хоть как-то вклеить салфетку в открытку, уже не переписывая. По правде говоря, я вообще ничего не сделал чтобы украсить моё письмецо. Оно пролежало год там, где оно пролежало, и я пальцем не шевельнул. На то были причины, о которых здесь я писать не буду. И потом, раз я даю его таким, какое есть, значит я непременно хочу, чтобы и до девушки оно дошло таким, какое есть. Пускай не выпендривается, я знаю бывшего Мало-Мальского.
- Чё это за хлам? - продолжил он.
Я покосился, посмотрел вбок, сплюнул. Должно быть к дождю, так как небо очищаться ну совсем не хотело:
- Анке передашь. По моей просьбе.
- Не передам.
- Передашь! - повторил я с ухмылкой и моментально сам вложил обрывок розовой бумаге в его руку. Мальский замешкался:
- Но с какой стати...
- Это - просьба. Дружеская. Если мы с тобой не виделись год...
- Полтора, - поправил Мальский.
- ...полтора года, то это ещё не значит, что мы потеряли контакт. О моей просьбе забывать не надо, я предупреждал о том, что мне она когда-нибудь да понадобится.
- И вот ты прямо сейчас хочешь чтобы я забрал эту... Это "письмо" и пришёл к ней, встал на одно колено, или отдал честь, как там, а потом властно приподнёс то, что ты мне сейчас дал и сослался на то, что это мол от тебя ей?
- Ну а что в этом такого?
Оглянулся он, тоже сплюнул, тоже, по интонации глаз, подумал, что к дождю, но утепляться не стал:
- Да не практично это, фак! У тебя столько людей, ты с ними общаешься, они общаются с Анкой, все могут передать что надо, а ты звонишь именно мне и сейчас, когда у меня столько дел по самое горло, ты...
- Мальский, прекрати, - здесь я уже имел полное право на перебивание, - я даже не хочу этого слышать. Я ясно выразился, значит передашь ты. Заметь, я не сказал, что это топ-секретно. Можешь почитать когда твоему челу вздумается. Можешь даже поржать над этим, лишь бы потешился. Но вот передать кому надо не забудь. И если я тебе её дал, значит так надо, об остальном я уже позаботился.
- Вот как раз когда ты это говоришь, Ланделэйн, я тебе и не верю.
Он звал меня "Ланделэйном". На самом деле так мы называли то, что когда-то вместе употребляли и о чём я теперь старался забыть. Но он снова напомнил мне об этом запахе, сладковатом вкусе, покалывающем носу. Выживании! Всё то, про что я забыл тогда и что только что снова всплыло у меня на глазах. Я захотел разреветься - никто больше так меня не называл. И давно. А это говорило скорее всего о том, что Мальского мне всё-таки не хватало. Он наполнял мою жизнь той самой частью, о которой я забыл на протяжении долгого времени и теперь, лишь теперь он, похоже, снова розыгрывал во мне то, что могло заставить меня вернуться к своей бывшей, забытой жизни.
Я не выдержал:
- Короче передашь. И не зови меня этим именем. Я завязал с гадостью, понимаешь, завязал! Я не хочу слышать этого тоже, у нас было целых три разговора. Наркотики - не мой путь жизни.
- Извини. Я всё равно буду звать тебя "Ланделэйном", хочешь ты того или нет, - промычал Мальский, - Я к этому привыл.
- Что ж... - я хотел добавить что-то ещё, но тут всё свалилось мне на голову. Как бы моментально, сразу, в этот самый момент, и тогда я сказал уже совсем иное, - А что, у тебя есть?
Мало-Мальский улыбнулся и улыбку его я не взлюбил. Я её никогда не любил, она лишь ухудшала ситуации и была предсказанием какой-нибудь гадости. Но останавливаться было поздно, раз я уже завёл разговор о том, о чём надо, то ему не миновать. Это логично.
В момент убрав записку внутрь пиджака, кивнув мне о том, что всё будет О.К., Мало-Мальский сунул руку в другой карман и зашарил в нём. Глупо было бы сказать, что я отреагировал на этот жест будто в ожидании, но тем не менее это было так. В глубине души что-то подсказло мне, что ничего доброго сейчас не выйдет, но снаружи родился интерес и абсолютно никак не хотел погасать. Мальский вынул руку, наконец, и в ней появился коробок спичек. Открыв его другой рукой, он протянул коробок мне. А я глянул внутрь...
Там лежало то, что когда-то делало меня счастливым. Искусственно счастливым, конечно же. Но то самое счастье я забыть не мог. Это на данном этапе несравнимо ни с моментом, когда что-то столь желанное тобою вдруг сбывается, ни со скромным "Я тебя люблю..." красивой девчонки, нет. Это скорее счастье упакованное, будто бы втиснутое в какую-то капсулу и где оно лежит, дожидаясь попадения в мозг. Это всё равно что концентрированное счастье, которое ты положишь в стакан, зальёшь водой и выпьешь. По-иному, по-моему, этого просто не описать.
Но на то, чтобы вспомнить об этом потерянном счастье мне не потребовалось и трёх секунд. Одним взглядом я вспомнил об этом и на духе вдруг стало и тревожно и хорошо вместе.
В коробке лежал уже забитый косяк.
- Будешь? - словно змея, манящая Адама в раю, ехидно спросил Мальский и вынул из другого кармана зажигалку.
- Буду... - вздохнул я.



2. Истоки плавного начала и яростный самообман

Всё началось с холодного осеннего вечера почти два года назад. С телефонного звонка Рейнгарда ко мне домой, с тех самых двух протяжных "дры-ы-ынь!", после которых я всё же решился снять трубку и ответить, хотя настроение у меня было хоть лечь и умереть, ибо злосчастная осенняя болезнь, кашель да боль в горле окончательно меня доконали. За окном то и дело моросил дождь, его капли скатывались по стеклу, образуя узористые полосы ручья. Долго гудел поезд на железнодорожных путях у окраины моего двора. А телевизор, этот чёрный ящик только гудел, из него доносились чья-то изнуряющая речь и музыка, неприятный набор мелодий. Экран мигал в полумраке, в нём отражалась зажжённая настольная лампа и моё лицо. Весь остальной свет в квартире был выключен. Рейнгардовский звонок словно вторгся в эту монотонность дабы вытащить меня туда, где я не был уже давно.
- Ал-лё? - вяло протянул я, чувствуя, что от скуки даже засыпаю.
- Ланделэйн! Это хорошо, что я сразу попал на тебя, а не на родителей, а то ведь бывает...
- Родители уехали, - столь же вяло отрезал я его спешный говор.
- В общем и целом, Ланд, тут такое дельце есть! Приезжай, не пожалеешь низачто!
- А что собств-
И тут он перебил меня:
- У меня народ собирается скоро, через час где-то. Будут и Мальский, и Простатов, и ещё кое-кто! Кроме того, мы не постыдились пригласить тёлок и всё такое, ну ты понимаешь. Такое дело, - он постоянно повторял это словосочетание, настолько даже, что по всей видимости уже забыл весь его главный смысл, - такое дело... Ну, приезжай, Ланд, спасёшь ситуацию, а то Мальский очень надеялся, что ты будешь.
- Что я буду? Он меня вообще не пригласил. Никто, кроме тебя, меня не оповещал ни о чём, а теперь ты говоришь...
- Это потому что мы боялись на твоих родителей попасть. Вспомни прошлый раз, как и тебе и нам тогда влетело, Ланд!
Под "прошлым разом" Рейнгард, этот рыжеволосый шустрила, имел в виду событие, произошедшее ещё две недели до этого, когда втроём с Мальским мы напились до чертей, а засим ходили по улице и пели что в голову взбредёт. Под окончание пьяного концерта нас отвезли в полицейский участок, там разобрались, ну и, в общем, всё такое в подобном духе, о чём, по идее, рассказывать неинтересено.
- А у меня нельзя? У меня никого нет, - настоял я.
Рейнгард в трубке промолчал, очевидно думал. Затем ответил так:
- Приезжай, познакомишься с девочкой и махнёте к себе. Понимаешь, вам вдвоём будет лучше, чем мне весь балаган к тебе тащить. И куда организованнее, ведь о встрече договорились у меня.
- Ну да ясно, в принципе, у тебя-то дом, а у меня, - я вздохнул, - всего лишь квартира...
Куда уж там, на самом деле из моего в этой трущёбе была вообще одна только комната, но об этом сейчас речи не шло, это - отдельный сюжет.
- Я не понял, такое ведь дело! Ты едешь или нет?
На моём месте отказался бы здравый человек любого возраста старше или равного мне. Отказалась бы и уважающая себя порядочная девушка. Отказался бы и я, если бы слышал, как в соседней комнате мать громко печатает на машинке свои переводы, или как отец смотрит футбол по телевизору. Но, насторожившись, всё, что я услышал, было сопение Мрака у входного коврика для ног и его сладкое поскуливание в затуманенной, одурманенной собачьей сиесте. Больше ничего.
- Я буду там, - ясно выразился я, и не дожидаясь обратного ответа Рейнгарда на моё согласие, глядя в размытое окно, бросил трубку на аппарат. Потом вернулся к телевизору, посидел, его выключил и стал неспеша одеваться на выход.
Многое говорило во мне о том, что в половине восьмого вечера мне уже не следовало никуда идти, больным, с хриплым горлом (о чём я не сказал Рейнгарду по той причине, которую понял лишь позже - я всё-таки хотел там быть, а если бы заявил, что болен, моему визиту бы тотчас отказали) и кашлем, кутаясь в тёплый шарф и выставляя себя каплям дождя-шалуна. Но я сделал так: оделся потеплее, не брал с собой денег чтобы не влезать в долги другим, особенно Простатову и по разъяснённым далее причинам, нарочно не взял часов чтобы вернуться пораньше, и, наконец, не стал пользоваться ни духами, ни дезодорантом чтобы показать мою приязнь к болезни в этот вечер. Хотя, если честно, появись на место того меня теперяшний, испытанный я, я бы обозвал себя не только дурнем, но ещё и кобелём и быть может даже тряпкой, не способной отказать когда этого было надо. Организм явно тогда просил отдыха, а вот то, что он получил, отдыхом назвать ну никак было нельзя.
Я напялил пальтишко, тщедушное пальтишко почти не закрывающее меня от сильного ветра, одел свою любимую фиолетовую шапку и, заперев входную дверь, перждевременно чуть ли не наступив на хвост бедному Мраку, спустился на лифте вниз. Вышел из подъезда, прямо на проезжую часть и дождь съел меня своими каплями.
- Ой, ну какой же мерзкий вечер! И зачем я вообще ему сказал, что буду там, когда самому бы укрыться поскорее в тепло, под одеяло и засопеть в тепле, а не переться пёс знает куда по этому холоду, воде и слякоти?! - подумал было я, хорошо помню, но всё же меня захватил вечерний автобус в сьевшей воде и я, сев на заднюю банкетку, понемногу забылся. Горло отпустило, зато прокашлялся и сплюнул.
Да, я возможно забыл оповестить о самом главном, а быть может просто не хотел об этом совсем говорить и включать этот элемент в мой рассказ, но придётся, ибо он является частью истории. Всё ведь началось не столь давно и вовсе не с простуды, кого я тогда обманывал? Кроме как себя? Вся моя осенняя меланхолия началась с моего разрыва с Акиной Рев, этой замечательной брюнеткой с карими глазами, этой неописуемой красоты девушкой. Признаюсь честно, я был влюблён в неё долго, и Акина много значила в моей жизни около года, а быть может двух лет до этого. Порвал я с ней внезапно, проснулся одним утром и понял, что вместе нам не быть. Но, разумеется, на то были причины и одна из них - я был абсолютно ей безразличен. Иногда, но очень редко, она всё же и пыталась что-то мне сказать, быть может дать мне знать, что любит другого человека, но большинство времени Акина либо молчала, либо снисходила меня по простой причине имения кучи кавалеров. Проще говоря, ей было не до меня, и я понимал её. Я дарил цветы, много раз, но никогда не получил от неё и настоящего поцелуя. Я ухаживал за ней как только мог, но в замен не получил ни одного ласкового слова, кроме "Ну прости, что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?", ни одной серьёзной улыбки в её адрес. Всё, что мне удалось от неё получить, это одно несчастное объятие после похода в кино, и то, мне кажется, розыгранное. Вялое, нереальное, после чего мы с ней расстались, причём я знал, что мои цветы она выкинет в первую попавшуюся урну, но просто-напросто не хотел в этом убеждаться визуально.
Акина Рев не любила цветов, хотя об этом она меня предупредила лишь тогда, когда мы с ней порвали. В тот день, за месяц до моего первого знакомства с Анкой, оба мы сидели в кафе, её изумительные карие глаза супротив моих зелёных, и долго беседовали о будущем нашей ситуации. Раскусив, к чему я в принципе тогда вёл диалог, Акина молвила:
- Этого, Максим, никогда не будет. Вот не будет и всё. Я не твоя, пойми ты наконец. Ты меня любишь, и что из этого?
- Ну что за глупый вопрос, Акиночка, я...
- Вовсе он не глупый, а разумный. Это у тебя на всё по глупости, я же не могу врать ни себе, ни тебе. Я больше не могу скрывать правду от человека, которого сама люблю. На него у меня лежит моё сердце. А ты... Ты красивый и умный парень, но не в моём вкусе. Поверь, я не могу выразить это ещё прямее. И давай больше не будем пустозвонить.
- Ты ломаешь мне душу!
Мне не стоило было кричать. Она поднялась, положила мой очередной подарок на стол ("положила" здесь ещё довольно мягко сказано) и, развернувшись, стукнув своей кожаной сумочкой о край стола, молча ушла. Точнее нет, она ушла не молча, а ответила мне напоследок, и даже очень сладко, ласково. Но для неё это было жёстко:
- Прощай, Максим, постарайся поумнеть. А между нами всё кончено.
И ушла, вот так вот. Какое там "поумнеть" и к чему это было сказано, я долго не понимал. А когда наконец понял, что именно Акина хотела этим сказать, то в то же время и понял, что уж никак не "поумнел", а наоборот, только деградировал. А прошлое не вернёшь...
Вот именно из-за этого стервозного случая я провёл три дня в полной отключке, старался понять, что со мной происходит, но не мог. Затем позвонил Мальский и мы напились. Это мне кое-как помогло. Я сидел и видел, как до сих пор она удаляется от меня, эту дверь, вывеску, её каблуки, исчезнувшие за углом тротуара. И больше ничего. А потом мне было плохо и я вообще всё проклинал, проклинал и Акину Рев, думал, что наконец-то буду возненавидеть её, что наконец-то она станет мне антипатична и я смогу плюнуть на неё как она плюнула на меня. Но, увы, на то и любовь, что штука это сильная. Наверное потому что на самом деле её просто не существует, это наша сила воли нам внушает веру в то, чего нет на самом деле. Душевная притяжённость, телесная зависимость... Нет, не зависимость, "зависимость" - это плохое слово!
Короче, так я остался один одинёшенник. Разболелся, меня покидали родители и вообще всё показалось мне серым и мрачным. Рассвета не виднелось нигде, ни в чём. И таким я нашёл себя в автобусе, подезжая к дому Рейнгарда, возможно надеясь на что-то лучшее.
Он открыл мне ещё даже прежде чем я постучался. Заезженная привычка рыжеволосого демона. Я узнал его лицо, улыбающийся рот и сияющие сквозь очки глаза, кудри, поверх и сквозь кои я смог разглядеть чьи-то другие лица, какие-то очертания, но меня тотчас поразила дымка, стоящая у него дома. На всю катушку ревела магнитола, рыкаясь неприятными звуками в принципе ненавистной мне музыки, да и весь вид его "вечеринки" как-то пустил по моей спине холодок, не более. Я пошатнулся, хотел было сказать, что зашёл ненадолго и т.п., но Рейнгард сам загостеприимствовал так, что отказаться стало как-то стыдно, что ли:
- О!!! Братанок, залезай! Мы тебя уже заждались! Вон, гляди, всё готово уже, давай-давай! - он активным жестом руки провёл по всему, что находилось за ним: мебель, несколько незнакомых мне лиц и Мальский, опирающийся на стену с бутылём портвейна в руке. Рейнгард был первым, но не последним, кто оказался мне рад в этом месте, даже несмотря на то, что я, словно холодная вода по лицу пьяницы, втиснялся в общую гармонию и своим приходом рушил её.
Сквозь стыд мне стало неудобно, чуждо и смутительно. Рейнгард токнул меня в спину, я прошёл и оказался в прихожей, за мной закрыли дверь и Мальский поздоровался, протянув мне руку, которую я пожал нашим любимым пожатием. Затем оглянулся, снял пальтишко, убрал с лица шапку и, оттрянувшись будто псина, стал рассматривать обстановку.
- По крайней мере здесь тепло, не то что на улице, брррр! - пробежала во мне мысль и меня снова взял адреналин, а потом стало жарко. Я размотал шарф и бросил его к лежащей на ступенях одежде, рукой наткнувшись на живот проходящего Рейнгарда:
- Дружище, присоединяйся! - он ткнул в ответ меня своим локтем, - Я тебя сча ознакомлю со всеми присутствующими, пошли за мной.
И он широко шагнул в гостинную, при этом издав неловкое рыгание, но извинился. Было ясно, что рыжеволосый уже успел присвоить более чем одну бутыль портвейна, причём в опьянений он становился очень ненавистным и каким-то мерзким. Его интонация даже, хоть он мне и был другом, переставала нравится. Были даже случаи когда я не сдерживался и входил с Рейнгардом в ругань, но это случалось редко. Сегодня же я просто был не в духе, кашлял и не желал ни с кем ссориться - просто не было никаких на это сил. Посему молча последовал за ним. Там меня встретило уже иное зрелище.
На широком диване посреди зала сидел, раскинувшись как персидский кот, пухлый и щурящийся Простатов, жуя во всю картофельные чипсы и запивая их пивом. По его мнению это было "диетической выпивкой", хотя вопреки такой пищи он первым же нажирался до чертей, а потом его несло куда попало и я порой переключался с Рейнгарда на него дабы только вылить мою злобу. Но с Простатовым это было сложнее, хотя бы благо его комплекции. Это был не омерзительный и назойливый Рейнгард, напоминающий жужжащего комара, что так и норовит укусить в затылок. В отличие от него, Простатов, после опьянения, превращался в разъярённого быка. Он громко ругался и мог даже выразить своё недовольство кулаками, порой просто шёл на таран и валил на пол, но тем не менее это длилось очень недолго, после чего он сильно добрел и начинал извиняться. И если Рейнгард злился надолго, то Простатов менял настроения ещё чаще чем он глотал пиво или же тянулся за чипсами. В общем это был ещё тот тип, с которым я кстати дружил реже чем с другими (если же быть ещё честнее, то настоящим другом мне был, и, увы, так и остался один лишь Мальский. Все остальные даже слова "друг" в конечном итоге не заслужили, хотя...), но дружил всё равно. Так вот во всей своей красе располагался на этом самом диване этот самый тип, злоупотребляя чем только можно и смотря на тех, кто его окружал. А окружали его три внешне неплохих девицы. Первая роста высоковатого, блондинка, со втянутым лицом и средней фигурой, сидящая практически на самом Простатове, одна нога на его ноге, другая под собой, и смеялась вместе с ним. На меня она взглянула мельком, когда тот мне бросил дружеский привет, затем продолжила разговор со своим будущим кавалером. Стало ясно, что между мной и ней теоритически не будет никакого контакта, даже вербального. Это ещё один заигранный случай, ещё один клише, так сказать.
Второй была девушка с русыми, почти рыжими как у Рейнгарда волосами и более овальным лицом, залеплённым веснушками, более уточнёнными формами фигуры. Она был намного ниже первой девушки, низка но плотна, вполне упитана. Эта мне сразу улыбнулась, но взглядом я сам прошёл мимо неё. Не потому что стеснялся посмотреть в глаза, а потому что подобного типа девушек я навидался сполна, да с такими не было ничего интересного - я сам мог познакомиться с низенькой и плотненькой девицей где хотел и когда хотел, от них отбоя не было. Но мне не была нужна ни одна из них, никакая. Ещё с самого детства. Хотя даже при этом изложении, я вскоре понял, что улыбается она больше не мне, а Рейнгарду, а тот строил глазки всем троим, на что уже озлоблялся Простатов. Проще говоря, мне было не претендовать ни на первую, ни на вторую из трёх девушек.
Вся соль состояла как раз в третьей, той самой, что сидела в стороне от всей шумной компании и, сложа ноги в коленях, обняв их локтями, смотрела телевизор у тусклого света лампы. Эта девчонка на меня вообще не посмотрела, но у неё была на то умная причина. Когда я отвернул взлгяд от неё и всмотрелся обратно в тот свинушник, который развёл Простатов за последние двадцать минут вокруг себя, то передо мной возник Рейнгард и принялся представлять меня девушкам:
- Это Ланделэйн. Очень приятно! - сам ответил за меня, я ещё даже и слова не сказал, - А вот это, - тут он назвал имя блондинки, - и, рядом с ней, - назвал имя рыжули, - Они наши любительницы. А вот там сидит их подружка, Анка...
Анка. Я посмотрел на неё ещё раз. Тут она отвлеклась и глянула на меня. Странно, но что-то во мне ёкнуло в этот момент. Без очков в даль я видел плохо, и посему на растоянии она показалась мне очень знакомой. В ней я постепенно распознал черты Акины Рев: этот уютный носик посреди лица, эти плотненькие губки, ямочки на щеках, разрезы глаз и длинные, спускающиеся с плеч, прямые чёрные волосы. Неужели это точная её копия? Хотя, по мере моего к ней приближения, я осознал, что моё зрение нагло предало меня - между ней и Акиной не было ничего общего. Вблизи лицо Анки хоть и оставалось красивым, но сильно менялось, отчего я понял, что моего вкуса в нём не так уж много, хотя девочка всё равно красива. Нос у неё не маленький, а просто бугриком с горбинкой, но всё равно красивый. Щёки обычные, слегка вылезающие в скулах, но всё равно красивые. Рот выпуклый, губы большие, волосы более жирные, кончики покрашены в русо-алый цвет, на густой брови пирсинг... Но всё равно красивая.
Я осмелился подойти, присесть рядом с ней, отмахиваясь от дыма.
- Анка, это Ланделэйн. - проинструктировал Рейнгард за моей спиной.
- Максим, - с улыбкой поправил его я, глядя Анке в лицо, - Будем знакомы. Чего смотрим? - продолжил я и уставился сам в телевизор, получив ответ и мысль о том, что ей по идее здесь скучно.
- Да так... - отозвалась она наконец и я услышал её голос, голос не какой-то ангельский и голливудский, как у Акины, а обычный женский голос, самый что ни на есть обыкновенный, и, всмотревшись в её лицо ещё сильнее, наблюдая за её голубыми глазами, сказал себе, что нчиего уж такого особого в Анке вовсе нет, - Обычное кино, неинтересно вовсе, - она улыбнулась.
- Это твои подруги?
- Да не то чтобы, я просто знаю одну, то есть... - при второй фразе я уловил в её голосе слабый польский акцент и хотел было спросить полька ли она, но это было незачем в таком месте и в такое время.
Дальше она заявила, что знает Мальского. В принципе здесь я понял, что в отношении со мной это скорее всего облом, ибо Мальский где-где, а в сфере встреч и любви уж точно не шутил. Точнее, это был не мерзкий и навязчивый Рейнгард, уже оставивший нас с Анкой наедине и ушедший куда-то к Простатову, и не сам Простатов, резвый как олень. Мало-Мальский был человеком спокойным, мирным, пил на вечерах мало, посему и сегодня тихо сидел в тени прихожей, что-то там рассматривая. Это был толковый человек, и очень не любил злоупотреблять себе даже по молодости. С ним я был знаком со школы. И он никогда, я повторяю - никогда не мелочился и не эмоционировал. Нет, это был человек хладнокровный по своей сути, иногда он раздрожался, но всегда был при деле. И ежели Анка была его девушкой, то тогда разговор был окончен, потому как Мальский бы тотчас поставил на моём дальнейшем знакомстве точку и, словно метящее свою территорию животное, дал бы мне знать, на что я имею право претендовать, а на что - нет. Один вопрос бы решил всё дальнейшее развитие.
- Вы с ним встречаетесь?
- Нет... - со вздохом сказала она, - Он милый, но странный. Мы с ним дружим, иногда видимся, но не более.
- И мы тоже! - по чистой глупости сморозил я и тут же сам прикусил себе язык, чтобы не ляпнуть ещё какого-нибудь идиотизма.
- Это мило, Ланделэйн... - ответила Анка. Стало ясно, что это имя ей явно больше по душе. Что ж, я никого не переубеждал в обратном.
В последствии продолжения вечера Рейнгард и Простатов, схватив своих девушек, убежали наверх, на второй этаж и разошлись по комнатам. Дальнейшее меня не особо интересовало, ибо прежде всего я был уже при мысли, что возможно с Анкой мне удастся забыть мою нагноившую любовь к Акине Рев, что уже словно червь поедала меня изнутри. Мальский сильно помог мне познакомиться поближе, хоть и весьма нетрадициональным методом. К тому времени, я помню, моё знакомство с Анкой уже шло полным ходом. Покашливая, я завёл речь на абсолютно философскую тему, даже сам не зная на что надеясь, возможно стараясь показаться умным, как я часто это делал перед многими девушками (да, и перед Акиной Рев однажды это тоже попробовал, правда вышло весьма неуклюже и эта хитрая девица раскусила меня сразу), а Анка просто конкретно улыбалась, поддакивала, вставляла что-то своё и смеялась, содрогая своим открытым животиком. В принципе она была весьма смышлённой девчонкой, смешной и доброй по характеру, увлекалась интересными вещами, хотя опять же по большей степени тем, на что мне испокон веков было наплевать и о чём я знал лишь пафоса ради. Её интересовала физика, посему я вдарился в объяснения того, чему как раз учился в колледже в последнее время, объясняя теории перемещения электронов во времени Эйнштейна, о законе относительности и о многом другом, добавляя философию. Говорили о писателях, книгах, журналах, любимых занятиях, о встречах...
Мальский живо прервал меня в тот момент, когда я, уже закончив первую бутыль портвейна, подсунутую мне Рейнгардом и как раз думая о том, что это гадость, предложил Анке выпить обычного хайнекена и направился на кухню за двумя ёмкостями хмельного напитка. Будто паук, вылезший из-за угла тёмной ночью, он появился в коридоре, ведущем на второй этаж и еле-слышно подозвал меня:
- Ланд, как она тебе?
- Кто? Анка?
Он кивнул.
- Да нормальная девочка, а что такого? - при этих моих словах Мальский ехидно улыбнулся, почему не знаю, но в темноте его улыбку я-таки смог узреть, затем со спокойным видом прибавил:
- Молодец, она кажись на тебя тоже запала. Мы с ней давно знакомы, но она просто не в моём вкусе, я сразу это понял, да и на меня ей как-то с колокольни. Смотри в оба, я ничего Анке про твою разлуку говорить не буду, но ты сам лишнего не сболтни. Это - так, на всякий... - он похлопал меня по плечу и зачем-то сам закашлял, подобая мне.
- Я понимаю, я понимаю, - дважды повторил я, оглянулся. Анка ждала у телевизора, за нами не пошла. Мне стоило захватить пиво и поспешить, а не тянуть время зря. А сверху тем временем уже доносились крики радости, визги и какая-то непонятная возня, затем громовой хохот Простатова и опять визги.
- Веселятся, мазафакеры... - вылилось из уст Мальского и он машинально полез во внутренний карман своего любимого пиджака за чем-то, затем вытянул оттуда две похожие на сигареты самоделки, но с хвостиками на противоположных фильтрам концах. Одну из них он сунул себе в рот и поднёс зажигалку, другую протянул мне. Я позарился на дар и сделал вопросительный вид:
- Это ещё что?
Он зажёг своё зажигалкой и вдохнул со словами:
- Косяк...
- В смысле "косяк"? Наркотики какие-то? - решился я и тут-то мой нос впервые учуял странный для него запах и сильно дернул.
Вокруг меня запахло палёными шинами, смешаными с каким-то запахом бабушкиной заварки, или даже нет, скорее горевшей трясиной на болотах. Я мигом отвернулся, раскашлялся, хотел сплюнуть, но не смог и понял, что в нос мне будто попала какая-то гадость. Эту самую гадость хотелось поскорее избежать и больше никогда о ней не вспоминать, столь ужасным оказался мой самый первый вдох странного дыма. Мальский же, после нескольких затяжек будто бы подобрел и сказал мне уже на другом тоне:
- Какая хорошая всё же штука! Расслабляет сполна. Говорят, от неё бывает зависимость, но лично я тебе скажу - вздор это, никакой зависимости у меня нет, - после чего ещё раз ткнул по направлению ко мне вторым косяком с завёрнутым хвостиком и тогда я уже вышел из презрения и принял дар, машинально суя его в карман брюк.
Мальский, как мне показалось, в тот момент рассердился:
- Ну, что ты мешкаешься? Зажигай!
- Да ты что, не сейчас же! Меня Анка ждёт, как я ей это предложу? Она небось и курить-то ни разу этого, как и я, не пробовала.
- Тем более, тем более, - Мало-Мальский зажёгся искрой и не переставал улыбаться, глотая затяжки одну за другой, - тем более тебе стоит попробовать, а не прятать дело так будто я тебе дал украденное добро на глазах у полицаев! У тебя была травма с любимой девушкой, поверь мне, я понимаю что это значит, так вот нет лучше спасения чем забвение. С новой девушкой и с косяком ты о своей Акине вмиг забудешь, хе-хе-хе... Вот увидишь!
- Я.. не знаю... - я продолжал мешкаться, но из-за неудобства перед другом рука сама полезла в карман обратно за травой и, дрожаще, я подставл её к своим губам. Мальский опять рассмеялся:
- Да не трусь ты так! С первого раза ни у кого удара не бывает! Это просто так, расслабишься, забудешь, ничего страшного, - он зажёг мой косяк и я попытался сделать первый вдох, - Но помни об Анке, может что удастся. Да, и пиво-то не забудь.
На самом деле почувствовал я мало чего. Неприязнь во рту, будто туда секунду назад впихнули сырую тряпку и заставили её проглотить. Мальский уставился на меня и ждал первых впечатлений. Скорее всего он хотел, чтобы первым поприветствовал его ожидание мой дикий кашель и отдышка лёгких, недавно получивших непонятную субстанцию, но ничего не было. Почти ничего, кроме тихого "кхе" мой рот не издал, после чего я сделал вторую затяжку, глянул на предложенный косяк и ответил Мальскому своим взглядом.
- Что? Не берёт? - в недоумении спросил он.
- Не-а, дрянь это какая-то. Во рту только неприятно, да и всё.
- А что же тогда не кашляешь? - с саркастическим интузиазмом в речи.
- Горло болит... - сипло отозвался я, почесал его, помассировав адамово яблоко. Горло действительно болело, но странным образом мне показалось, будто первые три затяжки как-то раскрепостили его и в глотке моей стало зело свободнее. Я решился и сделал ещё одну затяжку, и правда - сглатывать было почти не больно. Хотя кашель и рвался на поверхность, горло проходило.
Мало-Мальский не стал дожидаться эффекта с моей стороны и лишь только кончился его "план", он сразу скрылся в темноте, отсев к шкафу и лишь сделав мне знак действовать. Шум и возгласы наверху почти стихли, заменились только второстепенным поскрипыванием. Я вернулся на кухню, достал из холодильника две бутылки, не вынимая лекарство изо рта вернулся в прихожую. Анка лежала на диване, слипая глаза. Очевидно меня она дожидалась долго и по мере уже засыпала от скуки. Отблеск телевизора падал на её щёки синеватым оттенком, ещё более окрашивая её зрачки в цвет индиго. И что-то странное блестнуло в них, но этому внимания я практически не придал. В помутнении она подняла голову и посмотрела на меня. Я же блестнул перед ней бутылкой хайнекена:
- Держи.
- А... - выдала она вяло, - Спасибо, я уже чего-то не хочу. Я хлебнула из вон той бутылки, - она указала на оставшийся после Простатова портвейн на журнальном столике.
- Не пей гадость, Ань, это вреднее, - зачем-то вырвалось у меня изо рта и я в ту же секунду добавил, - Хотя кому как...
- Ничего страшного, - она улыбнулась, - Что это у тебя во рту?
Я выпендрился:
- Лекарство от боли в горле. Мальский угостил.
Она скосила левую бровь, улыбнувшись уголком рта и приподнялась с дивана, поудобнее устроившись на левой его половине:
- А да? Ноу вей! Дай-ка попробовать.
- Ты серьёзно хочешь мой косяк?
На что она лишь улыбнулась и поманила объект к себе указательным пальцем. Я не стал перечить, хотя в душе почему-то сильно боялся, что, поскольку меня это почти никак не задело, то сильно заденет именно Анку. Она поперхнётся, задохнётся и вот тебе новая любовь! Тем не менее я повиновался, повиновался скорее не потому что ожидал смешной для себя реакции, а потому как она просила меня. Это было странно, ибо до этого за все мои восемнадцать лет жизни, по крайней мере насколько я помню, ни одна девушка конкретно не просила меня с такой навязчивой улыбкой, не увлекалась тем, что меня более-менее волновало. Ну да ладно, просьба она ведь и в Канаде просьба.
Вынув правой рукой косяк изо рта после очередной затяжки, я протянул его Анкиной ручонке, а сам левой взялся за горло бутылки и подставил кончик пробки к столику, всё ещё смотря на неё:
- Ты смотри, это всё-таки не столь приятно сколь кажется... - я не удержался и предостерёг её.
- Да-да-да, я всё поняла, - Анка развела левой рукой в воздухе и, явно фривольным жестом сунув косяк в рот, затянула в первый раз.
Моё открытие бутылки, ещё даже прежде чем я успел перехватить горлышко губами и подавиться пивной пеной вплоть до попадения в нос, как я часто неумело делал без наличия открывашки, сошлось с резким кашлем девушки. Лишь я только ударил по пробке и та отлетела, схватил пенящуюся бутыль и хотел поднести её к горлу, как косяк упал на ковёр прямо в сантиметре от моего ботинка из руки Анки и, ещё бы чуть-чуть, зажёг бы и сам ковёр. Анка пустилась в хронический непрекращающийся кашель, её глаза закатились к потолку, покраснели, заслезились. Щёки совсем впали, рот сложился в трубочку и она прикрыла его ладошками, но это не помогло. К запаху палёной шины прибавился неприятный кашель и резкие вздохи по явной нехватке воздуха, причём всё было настолько резким и абсурдным, что сначала я сдуру подумал, что она мне подыгрывала, но когда понял, что косяк кроме меня подобрать некому, то тут уже стало не до шуток. Схвативши Анку за плечи, я чуть ли не потерялся, догадавшись лишь успеть ботинком придавить горящий косяк к половику и тем самым предотвратить пожар. Но главная проблема оставалась передо мной - кашлящая девушка с покрасневшим лицом от всего лишь одной затяжки косяка, уже наверное всполошившая всех наверху. Я повернул Анку к себе, попытался посмотреть в ей слезащиеся глаза, сунул ей в руки клинекс, кой она тотчас приложила к лицу и продолжила задыхаться.
- Что с тобой?! Анка, что такое-то? Хочешь, принесу воды? Хочешь? - совсем растерялся я, но она смогла кивнуть мне в знак согласия. Отодвинув от себя раскрытую бутылку, я сунул ей в руки второй клинекс и хотел было побежать на кухню за стаканом воды, но путь мне тотчас пригрозила тёмная фигура. Это был Мало-Мальский. Он очутился в гостинной за пять секунд, буквально впархав в неё как воробей и уже спешил к пострадавшей. Меня он с пути, ясное дело, чуть не сбил. Я попытался объяснить, что произошло, вернее хотел попытаться, но события развились так быстро, что я ничего толком не успел сделать - Мальский догадался обо всём сам и уже держал в руке стакан кристальной воды, поя им Анку:
- Ты что, дал ей травы? Идиот, она же астматик! - он пытался сдержать себя как мог, - Спросить вообще нельзя?
- Откуда я, блин, знал?! - донеслось ему в хилую самозащиту из моих дрожащих уст, - Она меня попросила, я и передал...
Мальский поднялся с колен, не отпуская стакан из Анкиного рта, но зато согнувшись вдвое. Та прижимала к рукам клинексы, давилась водой и поперхалась, но Мальский хлопал её по спине и видно вёл себя так, будто знал, что следовало делать в подобной ситуации. Потом он смог искося глянуть взад, на меня:
- Ланд, ей же всего шестнадцать лет! Думать надо прежде чем так поступать, - я скривил губы, - И ничего смешного в этом нет. Вот как теперь быть, а? Сейчас прибегут двое сверху, начнётся возня и в результате ты будешь отвечать перед её родителями, понял? Одно дело, если бы это было у меня дома, мы друг друга знаем, но тут, у Рейна... - он оглянулся на Анку, спросил, всё ли в порядке, на что она опять кивнула, затем забрал стакан и повернулся лицом обратно ко мне, - В общем я не знаю, эта вина на тебе, друг, я на себя её не беру.
Тогда я был глуп. Умному человеку в подобной ситуации подобало бы самому распростаться перед девушкой и втереть ей свои извинения за подобное, да и не переставать ухаживать за ней. Но меня изменило время, что интересно, ибо если бы того, что в результате потом произошло, не произошло бы в первом случае - всё могло бы обернуться иначе, я даже не знаю как. В этом и вся загадка судьбы, что она подсовывает нам интриги как рыболов суёт крючки в воду, но глотать каждый из крючков предстоит именно тому, для кого он был предназначен, в отличие от рыб, где действует методика быстрейшего. И, можно сказать, этот крючок предназначался для меня, хотя если бы я тогда это знал, то уж наверняка бы навсегда умыл руки.
- Ой да ладно, - отмахнулся я по своей привычке, оперевшись о стену прихожей, у арочного входа, - Я извиняюсь, что дальше? И потом, я заранее предупредил Аню, сказав, что не стоило ей курить. В конце концов трагически ситуация не окончилась, вон видишь? Она же дышит. Она в порядке, Мальский, зачем ты всё красишь под трагедию?
Согласен, не очень мудрый ответ. Но на Мало-Мальского и на Анку он подействовал. Хотя бы потому что прежде чем по лестнице кубарем скатились Рейнгард и Простатов в одних сорочках и простынях, ромбоидными глазами разглядывая случившееся, Анка сама вступила в наш сопернический диалог, откашливаясь. Ей было гораздо лучше:
- Кха... Ничего страшного, Ланделэйн не знал... Я ему не говорила об астме, я сама попросила кхе-кхе-кх-хе... Не вини ты его...
Мальский вернулся в своё обычное состояние и первым делом столкнулся лбом ко лбу с двумя обалдевшими папарацци:
- Что?
- А чё здесь такое типа происходит, братаны? Мы там мирно лежим, слышим кашель, - в ход вступил владелец дома, - Это был кто?
Я ответил, спокойно и хладнокровно, устроившись рядом с Анкой:
- Это Анка раскашлялась. Всё нормально, ложная тревога.
Простатов почесал затылок, вернулся наверх, а каверзный Рейнгард завалил ненужными вопросами молчаливого Мальского, едва ли на половину из них ответившего. Я же обратился к Анке, ещё раз попросил у неё прощения и погладил её по спине. Все её глаза окрасились алыми капилярами и были похожи на воду в молоке с клубничным сиропом, напородие взбитых молочных коктелей, хотя тусклый свет их загрязнял и я понимал, что ничего весёлого в них, естественно, не находилось. Сконфужен я был именно таким правидным ответом девочки, ибо, уже заранее зная женскую логику, надеялся на вариант Акины Рев, что нередко сваливала всю вину на меня и порой вообще читала мне какие-либо странные морали варианта "Молодой человек должен...", на что я под конец нашей совместной жизни уже просто не мог отвечать ничем кроме смеха. Этот абсурд доканывал меня каждый ясный день. Но с Анкой всё было абсолютно по-другому, она не злилась и справедливо отвечала на случившееся, никого не винила кроме самой себя. Тем вечером я ещё раз убедился, что женщины сделаны по принципу экилибра между внешностью и характером, так как чем красивее одно, тем хуже другое. В Анке не было ничего особого, но и характер не отличался резкими чертами, наоборот был мягким и местами даже покладистым. Словом, с ней я сошёлся прямо с того самого вечера, поскольку даже такое событие не смогло нас поссорить, а ведь знали мы тогда друг о друге так мало.
Анка простила меня - это главное. И больше мы с ней на эту тему не говорили, только теперь уже она была полностью уверена в том, что траве с ней не по пути. Я тоже.
А про ковёр Рейнгарду я так ничего не сказал, припасши косяк себе...
Тем же вечером я провожал Анку до дома. Как оказалось, жила она недалеко от меня и мы шли пешком по осенней улице. Дождь уже почти не лил, отчего я не сутулился в неприязни, а наоборот шёл раскрепощённым. Анка шагала рядом, не в обнимку. На её лице всё ещё виднелись следы трагедии, порозовевшие белки красивых глаз и подкашливание, но говорила она уже спокойно. Не скрою, что мне пришлось скорее всего трижды извиниться за столь зверский поступок и раскаяться перед собственной неуклюжестью, но Анка лишь посмеивалась и сказала, что всё давно уже простила, что больше не желает об этом говорить, как и у Рейнгарда. Мальский, перед тем как мы расстались, предупредил меня о том, что я должен уделять больше внимания своим неосмысленным поступкам и что половину шанса с Анкой я наверно потерял. Но Мальский мало чего мог мне насильно всунуть в голову, а его советы, равно как и советы других, я отродясь близко к сердцу не брал. Иногда жалел, бывало, но уж такова жизнь.
Перед домом Анки мы обнялись на прощанье. Обычное дружеское объятие, какие можно приметить и между двумя парнями. Привычным жестом я провёл руками по её спине и остановился у талии, это было ново для неё, но по себе я ничего нового не заметил - точно так же я обнимал Акину при каждых расставаниях. Вёл руками по спине до талии. Единственное, что озаботило меня, это явная мысль о том, что талия Анки была крупнее, шире и объёмнее, ибо на талии Акины, по бокам, обе моих руки в конечном итоге соприкасались пальцами и совмещались. Здесь же было иное тело, что тоже правильно.
Затем мы расстались.


***

Иронично, но факт - моё первое знакомство с Анкой было также моим первым знакомством с марихуаной. Та самая осень, тот самый вечер. Я не почувствовал ничего, как люди не чувствуют истинной любви до тех пор пока не понимают, что влюбились, точно также не почувствовал никаких изменений в организме, в мышлениях. Быть может обычная расслабленность, спокойствие, обычное притяжение к заинтересовавшей меня девушке. Но что бы то ни было, я знал, что процесс начинался где-то во мне, внутри, ибо не бывает начала без продолжения и, увы, конца. Всё зависило от последующих событий, соткавших дни и годы. Курьёзно я шёл до дома, всматриваясь в лужи и только у подъезда заметил, что горло моё прошло, оно обрело странный привкус в себе и перестало болеть, сглатывалось совсем легко. Кашля практически не было. Словно я на один вечер забыл и болезни, что действительно так, ибо коли помнил, не дал бы Анке затянуть под претекстом заражения. А тут - на тебе; и словно микробы рукой сняло, вирус синуса сменился сахарной лёгкостью, причём привкус никак не клеился к вонючему запаху палёных шин. Это было сладко, приятно. И спокойно. Вот, что мне тогда было нужно для лечения гриппа - спокойствие. Я так подумал и счастливо лёг спать.
Той же ночью мне приснился дерзко хохочущий Мало-Мальский в каком-то скоросшитом зелёном тряпье, и будто он меня этим самым тряпьём обволакивает, то липнет и, превращаясь в жижу, затягивает меня в себя, растворяет меня в себе. Потом я проснулся. Поутру горло не болело, сладкий привкус прошёл, но был один дефект - я не мог вспомнить как дошёл до дома. Да и весь мой разговор с Анкой по пути тоже. Трагедию помнил, дальше - нет. Как будто ломом дали по затылку пока спал, хоть и сильно старался вспомнить. Безуспешно, хотя и не особо-то важно. Через сутки всё уже в любом случае забылось.

Засим прошло недели две или три прежде чем я снова свиделся с Мальским. Это уже было в ноябре, при первых холодах, после уроков в колледже. Я покинул здание и спешно направлялся ко входу в метро как вдруг кто-то дёрнул меня за плечо. Обернулся - он:
- Ну как?
- Что "ну как"?
Улыбка Мальского медленно спала с лица, он взволновался:
- Ну, дела-то твои? Как жизнь учебная, личная? Как с Анкой?
- А... А никак. Не виделись мы с ней...
- Что, вообще не виделись? Даже не созванивались? - тут он засуетился как-то и поровнялся со мной, отчего шаг свой я замедлил.
- Нет, не созванивались - у меня нету её телефона. Я не знаю, я спросил её "мыло", она чего-то давала, но тогда я всё забыл... - я посмотрел Мальскому в глаза, собрался с силами и попытался вспомнить что-либо о ней, но весь тот вечер почему-то постепенно вылетал из головы, - Слушай, я чего-то ничего не припомню, не знаю почему. От-те ерунда какая! Вот не помню ничего из того, что она мне сказала. Да и не сейчас мне до этого, Мальский, экзамены у меня.
Тот усмехнулся:
- А как же твоя "любовная депрессия"?
- Мне лучше, - я потёл лоб шарфом и ветер ударил в лицо нам обоим.
Мне кажется об этом я соврал, причём безрезонно. Куда там, лучше обычно становится когда радостно на душе, когда на улице светит солнце и в лицо бьёт тепло, а не холод. А тут - зима, какая к чёрту радость? Нет, мне было горестно, с сезоном ещё и меланхолично, но я сказал обратное, затем это заметил. Не стоило было скрывать своего душевного самочувствия.
- Всё болеешь? - Мальский опять о своём...
- Нет, почему? - я остановился, - Горло ещё тогда прошло. Вообще, ты знаешь, я боялся, что с суетой опять заболею, нервы, но нет. Самочувствие отличное, - и тут как раз ляпнул, - Но вот...
Остановился. Мальский:
- "Вот"?
- Да в душе что-то ноет. Плохо, грустно... - наконец выразился я.
К тому времени оба мы стояли у входа в метро. Мальскому было суждено идти прямо по улице, мне - спуститься вниз на эскалаторе.
- Значит так, - находчиво выразился он, - Дело это твоё, но я бы посоветовал тебе с Анкой отношений не бросать. По лицу вижу, что тебе сейчас нужен моральный помошник. Поэтому телефон её я тебе всё же продикую, позвони мне этим вечером, как вернёшься домой.
Я кончено же его речи пропустил мимо ушей и поддался абсолютно абсурдной идее, пришедшей мне за пять секунд до этого:
- У тебя есть косяк?
Мальский скривил губы:
- Всегда ношу с собой.
- Дай закурить, - не узнавая себя, вдруг произнёс я.
- На... - тот повиновался и обыным жестом достал из-за пазухи один завёрнутый джоинт. Я осмелился и попросил два, сказав, что оба выкурю дома, хотя дома у меня не было и спичек, а родители уже давно вернулись. Тогда он завернул две штуки в клинекс и протянул мне свёрток. С опаской я овладел протянутым.
- Ты смотри, - опять начал Мало-Мальский после того как я убрал свёрток в свою сумку, - это дело одному курить не стоит. Я с собой ношу потому как продаю, но тебе это морально не поможет. Уж лучше сойдись с девчонкой, а про косяк забудь - его злоупотребление приводит лишь к бедам.
И ведь это сказал тот самый Мальский, что тогда мне заявил о полной нужде курения в знакомстве с девочкой! Теперь всё сходится, тогда...
Я кивнул, ничего не ответив. Совет был неоспаримо мудрым, но мне он никак не помог, ибо оба косяка я выкурил один за другим в тот же вечер, сидя на крыше своего дома, чтобы не попасться на глаза родителям. После первого косяка не было ничего, но второй сильно меня расслабил. Помню, тогда мне даже показалось, что серая, монотонная жизнь без любимого человека не так уж и страшна, что все невзгоды на самом деле невелики, а впереди ещё будет много светлого, хотя тем же утром я чётко помню проклял вообще всё: и свою жизнь, и расставания. Даже сказал, что раз Анка сама мне не звонит, то значит ей на меня наплевать и я даже не должен к чему-либо клонить.
- Да нет же, глупый, она просто девушка. Поступает по женской логике, как подобает. Ты - парень, ты мотивирован на все действия, - заверил меня Мальский по телефону вечером, как пологалось. Я лишь поддакивал и под конец нашего разговора был уверен в том, что нам с ней следовало снова сдружиться. После курения пропали весь страх и вся лень, остался конкретный пофигизм и желание связаться с Анкой.
Позвонил ей. Она же сняла трубку:
- Ало?
- Здравствуйте, могу ли я... Анка, это ты? - в моём голосе появились радость и упоение.
- Да... - задержка, - Это Ланделэйн?
- Он самый, привет!
Я должен был рассказать ей о многом, но рассказать именно с лица в лицо, посему ответил так:
- Ань, извини, что ничего не написал на и-мэйл, но я напросто забыл его. Мальский подкинул мне твой телефон, в общем... Нам с тобой надо бы увидиться, мне стоит тебе многое сказать.
И назначил встречу в том самоме Тим Хортонсе, что был неподалёку от моего дома. На 15 ноября.


***

И в тот день мы свиделись. Не буду в деталях описывать в чём она пришла попросту ибо уже не помню, но отчётливо помню её первую улыбку, адресованную мне - честную, искреннюю. Я тоже улыбнулся, хоть и вышло это коряво. Потом её глаза снова очутились супротив моих:
- Приветик!
- Анка...
Я многое ей рассказал. Про то, что иногда думал о ней, что хотел наладить с ней отношения, куда-нибудь сходить вместе. Что она мне нравилась наконец. Не рассказал ей только двух вещей: о курении косяка, в чём признался уже гораздо позже, и о моей первой и тогда всё ещё гибнущей любви к Акине Рев. Это было клятвой Мальскому. Выслушала она меня с интересом, увлеклась в беседу и часто вставляла немного своего. Так я узнал, что нравлюсь ей сам, что встретиться ещё нам не мешало бы, ну и в подобном духе. Разговор развился именно так, как этого я хотел, после чего мною был назначен поход в кино.
Впервые с Анкой я поцеловался после фильма. Лично мне он интересен не был, какая-то мелодрама со смутным названием, но за компанию я сходил. Как малые подростки мы оказались на скамье в оголённом зимой парке и обнимались, потом я её поцеловал и на секунду забыл свои проблемы. Мне кажется я никогда не осмелился бы назвать наши отношения любовью, может право и думал об этом в начале, но тип взаимности "на отдаче" никогда не может сравниться с настоящей, истинной любовью. С мой любовью к Акине - это я понял давно.


***

На следующий день, или в ближайщие сутки, уже под первым снегом я заявился домой к Мальскому. Тот пылесосил и встретил меня не особо дружелюбно, с занятым видом:
- Проходи, только не сюда и не вот сюда, там я только что убрался.
Я грохнулся в кресло, руки задрожали. С того самого утра я чувствовал неописуемую слабость и даже некую неприязнь к Анке, почему не знаю, но во сне она мне показалась не той, какая она есть на самом деле. Сна я, разумеется, целиком и полностью не помнил. Но Мальскому хотел не только поведать о наших встречах, но ещё и выразить своё мнение.
- Спасибо тебе за телефон. Мы с Анкой наладили контакт и в принципе сейчас всё идёт хорошо. Я ей открыл свои карты.
Мальский выключил пылесос, чтобы не кричать, и ухмыльнулся:
- Я же говорил! Анка тебя вытащит из этого аутизма, вот увидишь. Ты главное о прошлом своём забудь.
- Тоже мне советчик... Как ты думаешь, по-твоему легко забыть столь долгую одностороннюю любовь?
Он задумался на время, потом ответил:
- По карйней мере Акине ты ведь больше не названиваешь каждый божий день, как раньше, и не умоляешь её о невозможном.
- Не умоляю, - подтвердил я, но Акина это одно, а Анка - совсем другое.
Он зачем-то вставил неприятную мне теперь фразу, хотя тогда, сидя в кресле у него дома, я с ним по-дурацки согласился:
- Анка, понимаешь, она хорошая, я не спорю. Но у неё есть один дефект, что скорее даже так, надо тоже учитывать, - он присел рядом, убрав свой прибор, - В общем, и я это знаю ибо дело было, она когда напивается, то становится шлюхой.
Здесь он сделал паузу, ожидая от меня переваренной реакции, но я лишь кивнул. Повторяю, сегодня за сказание того же типа я бы перегрыз ему глотку. Но это было тогда, когда Мальского я ещё считал своим другом, независимо от проишествий.
- Я ничего плохого, разумеется, сказать не хочу, - продолжил он, - но ты просто помни об этом. Я говорю многое, но ты не забывай.
- Не забуду, я всё ещё многое помню. Помню Акину...
Опять наврал.
Тут мы оба рассмеялись, потом он ответил:
- Её вот лучше забудь. Всё, аут форева. Теперь твоя цель - Анка.
Наверное, если считать, что Мало-Мальский подсадил меня на косяк, то он же подсавил меня и на Анку. Но за одно я ему благодарен, а вот за другое...
Кстати, о косяке:
- Покурим? - предложил я после ещё одной паузы, за которую он успел основательно завершить свою маленькую уборку. Ясное дело, о табаке речи не шло, табак не выносили ни я ни он. Табак - дело Рейнгарда с Простатовым.
Поначалу Мальский упёрся, словно осёл, но я, не узнавая себя, настоял:
- Ты весь дрожишь. Не кури больше, ты на него подсядешь.
- Глупости! Ты вон сколько куришь!
- Я, кстати, курю мало, и только за компанию. Я тебе говорил не курить косяк одному.
- Мы сейчас вдвоём. Мальский, прекрати!
- Ланд...
- Нужно значит буду! - это уже точно было не моё, но организм алчил спокойствия, а разговоры с другими меня в момент мыслей о потерянной любви лишь раздражали.
Он больше не стал перечить и зажёг знакомый хвостик. После первой затяжки передал мне. Я тоже затянул и перестал дрожать, потом оба мы улыбнулись.
По телу водой размылось спокойствие, радость, счастье. Стало как-то легко на душе, как и было после каждой затяжки, а внутри поплыли раздумья:
- Меня ничего не возмёт, о чём он вообще говорит? Вон, всё в порядке, даже лучше чем в порядке! Мне легко и спокойно, я больше не думаю ни об Анке, ни об этой дуре Акине! Почему я сказал "дуре"? Впрочем, не важно... - я глянул на свои руки и переубедил себя, - Всё со мной в порядке, как надо. Зрение вон нормальное, не менялось, слух тоже прекрасный. Нюх, вкус... Привкус сладкого во рту, как всегда. Сладкое это приятно, - я опять затянул и улыбнулся, - Нет, всё хорошо. И дым вовсе не вонючий у него, не гадкий, а даже манящий. Пустяки... Но почему я сорвался на своего друга? Почему только что накричал? Какой в этом был смысл?..
И изрекнулся:
- Мальский, прости меня пожалуйста. Я накричал на тебя зря, зря повысил тон. Всё это пустяк, ты меня только извини.
- Ничего, бывает, - он махнул рукой и сам извинился, причём за что - я так и не понял.
Затем я поднялся и ушёл, ходил легко, забывая, что делаю шаги, отчего едва ли не оступился. У Мало-Мальского попросил ещё один косячок, но он, даже будучи сам под эффектом, не дал мне больше одного файва, проведя у моего носа пакетиком.
- Что это? - осведомился я. Мальский сел за стол и принялся забивал часть его:
- Один "файв", так их называют. Около пяти граммов зелени. Хватает на джоинт размером с сигарету, но тебе я забиваю всего половину, понял? И это - последний.
- Да-да, последний... - машинально вылетело у меня изо рта, но о последнем косяке я даже и не думал. Наоборот, меня начинали интересовать эти файвы.
Когда я получил ожидаемое, то долго стоял на лестнице, уже распрощавшись с другом и покинув порог. Но стоял у ступеней дома и всё думал, глядя на косяк. Меня окутывала ночь, а в голове летали туда-сюда вопросы:
- Взять или вернуть? Нет, всё-таки взять, или всё-таки вернуть ему?
Долго думал и решился взять себе. Не смог вернуть. Я думаю все люди, кого знаю, вернули бы, но слабая у меня сила воли. Эх, зря я тогда...


***

Анке я обо всём рассказал в новогоднюю ночь, в ночь когда мы впервые переспали вместе и, лёжа в тёплой кровати, прислонившись к ней почти всеми частями тела, мне пришлось поведать этой замечательной польке о своей новой нужде к косяку. Хотя это ещё было вопреки своему пьянству, так как оно открыло меня Анке, а её мне. Да, Мальский оказался прав - она была шлюхой после выпивки, но это моё к ней отношение ничуть не меняло. В целом и в общем мне она нравилась, и внешне и характером. А об Акине я тогда уже и думать перестал. Ночь была на редкость хорошей, и на секунду я забыл даже о косяке, но поскольку уже почти всё напоминало мне о нём, то глянув на часы, открыл ей свои карты во второй раз.
Анка долго и бдительно слушала, прижимавшись ко мне и грея меня, целуя меня, а потом спокойно мне ответила:
- Максим, я тебя прошу, брось наркотики, - это было первым разом когда она назвала меня моим истинным именем заместо глупой кликухи, - от этого тебе лишь вред. Мне с тобой очень хорошо, но если ты будешь продолжать обкуриваться, то мне придётся уйти. Увы, другого выхода не будет.
В её голосе прозвучала частичка Акины и я хотел дать ей знать об этом, но сдержал себя, вспомнив о клятве. Угомонился и сделал вторую клятву самой Анке:
- Аня, я обещаю тебе больше не курить. Я брошу это дело, вот наступил новый год и ты увидишь, что в этом году я не притронусь к косяку ни разу. Клянусь тебе, милая.
Ну кому я хотел наврать?! От чьей правды я в результате отвернулся? Ведь в голове моей и так всё было ясно, я уже предельно знал, что через день максимум захочу курить и завалюсь к Мальскому, а воздерживаться от каждого такого желания 365 с половиной раз равнялось принятию пищи по крохе в день. Поступив глупо с этой клятвой, я сам проклял целый год и бросил его неведомо куда, а потом сидел и жалел. Нет, сила воли - вещь важная, и я повторял, повторял и ещё раз повторял себе это.
Но в пьяном виде я дал серьёзную клятву Анке, как ублюдок, и самое главное - она мне поверила! На слово, как хотела бы верить в это по-настоящему.
Наркотик - это не только глупость, но ещё и вред. Правильно сказано! Я продержался ровно сорок пять часов без косяка и на третьи сутки уже держал в руке очедное детище, сидя дома у Мальского. Тогда он предупредил меня, что более одного джоинта в неделю давать мне не сможет за даром, и я согласилася доплачивать ему. Уменьшились мои общие фонды, покатился заработок, а работал я и так мало. После чего я стал курить самую малость - полфайва в неделю. К концу января перешёл на файв, но зато весь месяц продержался спокойным и не расстраивался по пустякам.


***

Затем был февраль. Этот сволочной февраль, который я уж точно не забуду низачто, каким сильным бы ни был эффект. Феврали всегда пользовались в моей жизни особой стервоностью, но этот февраль превзошёл их все одним махом руки. Не скрою, я всё-таки увеличил дозу, но уже после той самый дискотеки, что пришлась на двадцать третье февраля в одном из городских концертных залов в честь Дня Защитника Отечества во всей русской общине. Не исключено, что туда пришли многие русские из даже тех, кого я не знал. Повторяю, многие. Также не скрою присутствие на ней моей бывшей любви - Акины Рев.
Я не знаю и до сих пор не желаю знать зачем она пришла туда, была ли она в курсе, что там буду я и хотела ли она спровоцировать себя своим новым парнем, но факт ясен - я видел её там. Мы встретились и разговаривали. А произошло всё вот как:
Пригласил меня как всегда Рейнгард. Я сидел дома и буквально плевал в потолок. До этого мне позвонила Анка и уверенно сказала, что будет свободна этим вечером, но я её заверял, что сам буду занят ибо у русских этот день как-никак праздник. Возможно она отреагировала на это плачевно внутри себя, но мне лишь пожелала удачного его проведения и положила трубку. Когда я выключил аппарат в свою очередь, тот прозвенел у меня в руке и секундами позже я уже снова прислонил его к уху:
- Слушаю? - ответил я по-русски почему-то надеясь ,что это была опять Анка, но потом сам же прервал себя тем абсурдом, что перезвонить она мне за всего две секунды, конечно же, не могла.
- Ланд, это я... - прозвенел голос Рейнгарда.
И меня пригласили, хотя в начале я отпирался.
Встретились мы с ним в метро, потом подождали Простатова с Мальским, но они тогда запоздали и их мы не дождались. Уверив меня в том, что они в принципе сами найдут дорогу и придут куда надо в любом случае, мы отправились с ним туда вдвоём. Вошли, заплатив за вход. Круглый шар в центре, отдающий зелёном цветом, сразу напомнивший мне о важном. В тенях по краям помещения столы, до отказу занятые разной публикой. В центре, чуть ближе ко входу - стойка бармена. Ну и всё такое, подобающее обыному бару. Оглянувшись побольше вокруг, я вдруг пожалел, что не пригласил сюда Анку, что было бы хорошей идеей - помещение кишило всяческими любовными парами. Но были и не только русские, что тоже не особо-то удивительно.
В общем вместе с Рейнгардом прошли в правый угол, где ждали его незнакомые мне друзья, хотя в них я узнал прежних, сидящих с Простатовым на диване блондинку и рыжулю, и теперь они показались мне какими-то другими, будто даже внешне изменёнными - чёрт знает... Рыжий лис стал сразу добрым и ласковым, я же остался таким как был, скверноватенько сел в угол и стал насвистывать мелодию. Блондинка повернулась ко мне и что-то ласково сказала, но я был весь в себе и чувствовал себя так дискомфортно, что хотелось просто встать и уйти.
- Зачем, ну зачем я опять послушался неизвестно кого и приплёлся неизвестно куда? - начал коварный голос в моей голове, - Это ведь совсем не моё общество, здесь мне нечего делать! Где этот Мальский, ёшкин кот? Почему его так долго нет?!
Потом мне стало совсем уж меланхолично и я спросил Рейнгарда наобум:
- Ты уверен, что Мало-Мальский вообще придёт?
Он усёк моё волнение, по-лисьему улыбнулся:
- Будет, будет.
На самом деле я знал, чего хотел. Знал, чего мне было надо, ещё давно, как только увидел сам шар, что в этот момент как раз начал крутиться. Рейнгард заказал напитки, куда-то исчез, оставив меня с блондинкой и рыжулей, и ещё каким-то парнем.
Только я отпил жидкости из своего стакана, как вдруг ко мне обратилась первая из них с улыбкой на губах:
- Потанцуем, милаш?
Ерунда какая-то! Я резко встал из-за стола, едва ли не опрокинув стакан со всем содержимым, затем неуклюже и вредно извинился перед ней, задвигая за собой стул:
- Извини, мне надо в туалет. Потом.
- Во время песни? - та удивилась, - Странный какой...
- С Простатовым фамильярничай! - подумал я вслед, отвернувшись от неё, - Да где же эти двое шляются-то?
У меня зачесались руки - вот она, настоящая причина. Вдруг, ни с того ни с сего, быть может от музыки, но взяли и зачесались, причём сильно. Почему-то мне в голову пришла идея ополоснуть их горячей водой в туалете и вообще привести там себя в чувство, потому как в последнее время я вообще раскисал и мне казалось будто был я не в своей шкуре. Ужасно стыдно становится, скажу я вам! Но проходит всё, постепенно прошло и это.
Я удалился в узенький коридорчик, что вёл к туалетам и по стенам которого размещались какие-то нелепые плакаты звёзд былых лет. В конце, по стандарту, две двери - мужская налево и женская направо.
Я поспешил туда, но лишь только приоткрыл, как вдруг меня задел своим накаченным плечом какой-то смуглокожий качок роста наверное выше моего на пол-головы и раскрепощённый до нельзя. Он мне не сказал ничего, даже не извинился, а просто задел меня и, косо глянув, очутился в коридоре. Я же вошёл, метнулся к раковине с зеркалом и, поглядывая в последнее, бесшумно включил кран. За стенкой вибрировали танцевальные басы и, казалось, она вибрировала вместе с ними. Сунув ладони под кран и очутив на них струю, мне стало легче.
- Эх, сейчас бы хотя бы один косячок... - зажаждил мозг и я отдался в короткие воспоминания былых дней, продлившиеся не более полминуты, так как голос за дверью туалета, этот звонкий женский голос вдруг заставил меня вернуться в реальность с метеоритной скоростью.
Он был знаком! Да, мне он был знаком, настолько, что я распознал бы его даже стоя у шумной магистрали с завязанными глазами спиной к ней. В этом голосе были все мои былые годы любовной жизни и ничто, повторяю, абсолютно ничто не могло меня отлучить от его звонкости. Ни стены, ни басы, ни музыка. Я попался на этот голос сразу.
Конечно же, это был Акина Рев...
Вопрос состоял в другом: как она сюда попала, на дискотеку, и почему именно в тот момент, когда здесь был и я? Случайность? Не знаю, она могла всё и подыграть. Но тогда выходит глупость, я подумал об этом сразу как услыхал тот самый голос. Скорее всего чистейшая случайность, кроме того факта, что на дискотеки в этих местах собиралось довольно-таки много русских.
Итак, не выключая крана, я бросился к дверям с сырыми руками и ручка скользнула в моей ладони. Я проследовал обратно в коридор, где взгляд мой уловил две спины, обе стройных и могучественных, но одна из них - нежная, а другая - воинская.
Акина уходила в зал вместе с этим смуглокожим парнем, под руку, и звонко смеялась. Он улыбался, но вяло, хотя оба лица больше смотрели вдаль нежели друг на друга, посему точные черты обоих было вообще не разглядеть. Акина носила роскошное чёрное платье до колен в тот вечер, сияющее жёлтым и красный воротник, красные подшивы. Её волосы были собраны в гребень (это был первый раз в моей жизни когда я видел её без распущенных волос, за исключением некоторых картинок смутного детства). Высокие каблуки украшали её ноги, носящие бежевые колготки. Качок же особого интереса не привлекал, за тем исключением, что рядом с нею был похож на уличного барбоса. А она рядом с ним - на пантеру.
Я ступил вперёд, остановился, ступил ещё вперёд и медленно последовал за ними. Я хотел закричать её имя так сильно, чтобы перекричать даже музыку, чтобы она без всякого сомнения обернулась и увидела меня, вспомнила с кем была ещё полгода тому назад. Я хотел оглушить её и тем самым показать, что изменился, что уже не тот кем был когда-то, и что это к лучшему. Я хотел...
Но смог лишь тихонько, подобно мыши, пролепетать:
- Акиночка...
Она взяла меня за жабры, я почувствовал это. В тот самый момент, как я это почувствовал, привычный жест хватанул моё правое плечо. Я понял, кого увижу если обернусь и уже без опаски промолвил:
- Ну наконец-то ты здесь!
- Забытая любовь? - Мальский поглядел вдаль, где две фигуры уже растворялись в потоке танцующих и показал туда головой. Я обернулся, улыбнулся, но ничего не сказал по этому поводу.
- Я только пришёл, извини. Была задержка. Мы с Простатовым бухнули маленечко, только вот он до этого славно поел и теперь лежит мучается дома...
- Ах ты!
- А я пришёл. В туалете "планировал", - его намёк я сразу понял:
- Сколько завернул?
- Два.
Я кивнул:
- Пошли!
В свете неоновых ламп и жёлтых малюсеньких лампадок проплыли серые кольца дыма, казавшиеся зелёными, и дурной запах заслонил все щели и проходы мужских туалетов. Третья и четвёртая кабинки от двери были закрыты, в них сидели мы с Мальским, каждый держа косяк и затягивали, мирно переговариваясь через изгородь. Я расслаблялся, смотрел вверх на дым и жёлтый цвет, окрашивающий серый в зелёный, прислушивался к танцевальной музыке из зала. Мало-Мальский что-то рассказывал и смеялся во всё горло. Из моей головы улетала Акина, то самое волнение её присутствия здесь и тот самый барбос рядом с ней. Всё казалось ништячным, неинтересным и даже смешным. Страха не было совсем.
- Какая же она дура, предстваляешь! - зачем-то вылилось из моих уст в уши спокойному Мальскому и, я думаю, сильно его удивило, - Здесь я, такой шанс! Такая возможность наверстать упущенное! А она возится с каким-то будущим губернатором Калифорнии и не замечает моей к ней любви... Дура она, дура да и только! - я сплюнул на пол.
- Стоп-стоп-стоп! - очнулся Мальский, - Что за охинея? Ты мне сам сказал о своей новой жизни. Что Акину забыл, что теперь перед тобой Анка. Нет? Так зачем же воротишь прошлое? Ты мне наврал?
Я рассердился, но вяло, косяк меня крупно заглушал:
- Ничего я не наврал! Я разве..? Не знаю... Не помню что-то... - и тут я впервые понял, что мыслю абсолютно нездраво. Что действительно говорю какую-то ерунду и так ненароком могу ляпнуть чего не надо кому не надо. Я не скажу, что от этого мне стало страшно, но скорее родилась некоторая неприязнь, захотелось покраснеть и извиниться за то, что говорю не думая, но из уст снова вылилось:
- А нахрен! Дура она, вот и всё. И Анка - дура! - я засмеялся.
Смех же мой продлился весьма недолго, так как в самом порыве его я вдруг почувствовал сначала жутчайшую боль в животе, резкий удар, прошедший секундой позже, а потом желание встать и двигаться. Мне вдруг показалось, что если я буду продолжать сидеть на месте, то мне станет плохо и я могу даже потерять сознание. Пульс в то же время значительно уширился, сердце забилось сильнее и я, сделав последнюю задержку и кинув окурок в бочок, спустил воду, потом вырвался из кабинки и под вопросы Мальского примкнул к умывальнику. Включил воду, выключил. Опять включил - здесь было что-то не так.
Голова продолжала повторять:
- Акина - дура! Анка - дура! Акина - дура, Анка - дура! Анка - дура, Акина - дура! Акина...
- Ланд, ты окей? - пронёсся голос Мальского за спиной.
Я сполоснул руки, попытался себя угомонить. Шалили нервы. Умыл лицо, поднял голову и тут резко вгляделся в то, что увидел в зеркале: взгляд туманный, настолько, как будто это был не я, а на меня смотрел совсем другой человек. причём смотрел с презрением. Почему? Мне же всё - ништяк. Зрачки большие, круглые как луна, но чёрные. Белки розоватые, обмыты алой краской. Что-то не так...
- Мальский, что со мной происходит? - я уставился на себя в зеркале.
- А что с тобой просиходит? - донёсся сзади всё тот же спокойный голос и за мной вынырнула знакомая голова со светлыми волосами.
Я хотел ответить, что не знаю, но тем самым бы опять солгал. Я ведь знал! Во всяком случае подразумевал в чём было дело, но боялся в этом признаться. Вот он - мой страх. Таки вылез, вот почему что-то не так, как я подумал тогда, но отвечать "Не знаю!" уже казалось глупым.
- Я хочу... Двигаться, что-то делать. Я не могу стоять на месте, мне становится плохо.
Он улыбнулся:
- Друг, мы для этого сюда и пришли. Чтобы двигаться. Не надо стоять на месте, действительно, пошли в зал! Послушай какая хорошая музыка!
Я прислушался и услышал везде вокруг себя:
- Акина - дура! Дура, дура, дура! Анка...
- Ты прав, надо отвлечься и потанцевать немного. - скомандовал я и голос мой мне показался чужд, но я постарался в это не вдаваться.
Мы вернулись в зал и минутами спустя уже отплясывали среди групп людей под сияющим и мигающим шаром. Рейнгард, достаточно пьяный, вертелся вокруг девушек и примыкал то к одной, то к другой с вечной улыбкой на лице. Я смеялся над ним, музыка заглушала мои уши и я не слышал ничего кроме общего ритма и треска, веселья и смеха. Стало снова радостно, спокойно и весело на душе. Ни о чём не заботился. Ни о чём не думал. Только музыка, веселье и разные голоса рассудка в голове, редкие всплывающие мысли о том и о сём. Всё смешалось в одну общую дуду и я уже даже не вспоминал о том, что ещё совсем недавно видел здесь Акину, с другим парнем. Я говорил себе, что не удивлюсь если даже замечу их в танце, но из-за толп не видел ничего, а музыка всё длилась. В конце концов я потерял счёт времени и когда позже взглянул на часы, то заметил, что на них было уже без пятнадцати одиннадцать, хотя для меня с момента туалетов не прошло быть может и более двадцати минут. Мой посчёт мне нагло врал - прошло два часа!
Очевидно многое я выкинул из своей головы в тот вечер ибо не помню ни самой музыки, ни когда мы покинули зал, ни как я вернулся домой. Зато прекрасно помню, что более о своём состоянии не задумывался, живот не болел и желание плясать постепенно износилось. В ушах стоял вечный гам, но меня это тоже не волновало. Вечер для меня тогда удался.
За исключением мелкого нюанса, что я всё-таки запомнил. А точнее, когда уже покинули помещение (каким макаром?) и ждали метро на станции (а автобус?), то я всё же не удержался и под силой мании величия вконец пристал к Акине. Они шли в обнимку сзади нас когда мы входили на станцию, и я искоса видел взгляды друг друга. В один момент смуглокожий сам глянул на меня с недовольством, но я лишь отвернулся. Потом спустился вниз по эскалатору, встал рядом с одним из пилонов платформы лицом к Мальскому и посмотрел вдаль - поезда не было видно. Я чувствовал, что помимо сладкого сахарка в глотке от меня также несёт косяком метра на три, плюс по окончании Мальский предложил мне очередной джоинт (а быть может я сам попросил, ничего не помню...) и теперь нос мне просто покалывало, а настроение создавало вокруг всё солнечное и радостное, хотелось улыбаться и смеяться. Чтобы заменить двигание, требовалось шевелить языком:
- Акина! - окликнул я её когда обе спины прошли в стороне от меня и удалялись вглубь платформы, - Аки-и-ина Рев!
Это был клич, настоящий клич, отдавший в мои уши весьма звонко от испорченных дисторцией перепонок, а не какой-то несчастный лепет под боязнью качка. Нет, теперь я был смел и готов наконец поравняться с ненавистницей дабы вернуть ей должное.
И, о чудо, она оглянулась! Неужели она меня не видела до этого? Мы шли в двадцати метрах друг от друга, или быть может она решила стать прилежной и забыть о своей деспотичной иронии? Странно... Но как бы то ни было, она оглянулась и посмотрела. Качок тоже остановился, что-то у неё спросил, она его заверила и, ступив немного вперёд, сделала мне жест рукой.
Я его не разглядел. То ли фак ю, то ли приманка указательным пальцем. Что-то смутное и неясное, хотя моё зрение вело себя, как и слух, тогда очень критично - то вижу прерасно, то не вижу вообще...
Я повторил, крича на всю станцию:
- Акина, неужели ты меня забыла? Я-то тебя помню, не строй из себя невинную дурочку! - и, чуть позже очутился возле неё, прямо глядя на её ноги, а как - не помню. Смуглый тоже возник за ней и я подумал, что подошёл к ним, хотя оглянулся и увидел Мальского совсем близко.
- Максим, ну что тебе от меня надо? Ты не видишь? У меня своя жизнь, своя любовь и свои заботы. Всё, оставь.
- Кто? - расхрабрел я, - Он? Твои заботы? Не смеши, эти заботы это не я. Акиночка, вспомни о НАШЕЙ любви, о НАШИХ с тобой встречах! Вспомни как всё было прекрасно, вспомни как всё разрушилось по пустякам. Акина, когда же ты поймешь, что мы были созданы друг для друга, а?
Последовала пауза. Я не чуял ничего кроме себя, был в забвении.
Акина, эта рассудительная Акина, выразилась как всегда определённо и чётко, чего я в ней, как уже говорил, не мог терпеть, но что и любил:
- Ты глуп, очень глуп, Максим. Ты посмотри что ты с собой натворил из-за какого-то разрыва со мной. Ты думаешь я слепа - зачем ты взялся за наркотики? Ты искалечишь себя и потом больше никому, кроме самого тебя, до тебя дела не будет.
Здесь она была не права в одном, но права в другом. Я бы навсегда бы запомнил эту фразу, если бы, правильно, не моя глупость. Она меня и сгубила, превратила тогдашнего меня в теперяшнего меня.
- Что ты-то об этом знаешь? - заорал я, краснея, - Ты что никогда не переживала любовных разлук, ты что ни разу в своей жизни не думала о тех, кто любит себя, кроме как о себе. Ты что закончила на сегодня, вместо уважаемого меня, с этим...
Погорячился - получил отпор. Выяснилось, что смуглый понимал по-русски, хоть и плохо, но мой наезд всё же усёк. И долго не ждать не стал, ибо лишь только я попытался ткнуть пальцем в Акину, как получил резкий удар в левую щёку, а затем ещё один в бок и свалился перед ней на колени. Её каблуки, её замечательные каблуки...
- Нет, Максим, ты глупым был, глупым и останешься. Прошу, хотя бы изолируйся от меня и выйди из моей жизни навсегда - для твоего же глупого блага. Иначе больше Раул за себя не постоит, - она отступила назад и её каблуки отдалились, - и курить чушь тоже брось.
- Чёртов-
Я попытался встать и почувствовал боль в левой части челюсти, по всему телу прошёлся холодок и тут же мне показалось, что я полностью ничтожен, и что всё вокруг плохо. Захотелось броситься под поезд.
- Нье лэз к маэ дэвушка, русский! Нье абзивай мэне! - он наконец заговорил и его голос показался сильнее бывшего моего, отчего я лишь стиснул зубы. Потом поднялся, схватился за ближайший пилон, обогнул его, увидел лица Рейнгарда и Мальского. Затем услышал приближающийся поезд. Подождал немного, засим попытался сделать резкий рывок вперёд, но вышло совсем уж неуклюже и меня тотчас поймали четыре руки моих друзей сзади, а перед моим лицом пронёсся поезд.
- Ну ты что, Ланд?! Что ты? - Мальский оттянул меня назад, - Нельзя так неуклюже шутить! - улыбнулся, - А то Рейна переплюнешь.
Я почувствовал себя полным ничтожеством. Заплакал и забылся.
Где же оно теперь, это мерзкое счастье, за ногу его?


***

Из моего диалога с Мало-Мальским в марте прошлого года:
- Ты знаешь, Мальский, я многое понял после того случая на дискотеке. Ты будешь смеяться, но я нашёл причину всего моего странного поведения в последнее время. Причём с того момента как я понял, что лишь выставляю себя дураком, мне стало отнюдь не лучше.
- Я говорю тебе это быть может в сотый раз, но... Пора тебе бросать употреблять эту зелень. Помимо того у меня сейчас как раз порвались связи с растителями и я ей пока что торговать не буду. Вот тебе целый шанс на возможность доказать свою силу воли.
Я хотел сказать "Не может быть, Мальский! Как же я теперь буду жить без неё?" Но опять, себе назло, соврал своему бывшему другу:
- Тем лучше, ты увидишь что я не какой-то зависимый наркоман, а человек с силой воли и способен на то, что ставлю перед собой.
- Ланд, - он размыслил, - Бросая курить ты никому ничего не доказываешь кроме как самому себе. Мне доказывать не надо, ты докажи это в первую очередь самому себе.
Умный какой этот Мальский, подумал я тогда, как рассуждает то!
- И брошу! - огрызнулся я.
- Замечательно...
Он принял свой спокойный вид. Потом потянулся за кубинской сигарой и зажёг её. По его комнате, в кот. мы сидели, воздух разбросал клубную муть и этот перцовый запах жёванной резины.
- С каких пор ты куришь? - я удивительно посмотрел на Мальского.
- Да не курю я вовсе, дэммит, - он кашлянул, - Я просто так, заменяю бывший рацион. Не более раза в неделю, и то не полностью.
Я помню тот момент. Тогда я ещё подумал, что, наверное, так можно внушить себе перестать злоупотреблять косяком. Купить, что ли, пару сигар, закурить по возможности, и тем самым перейти с марихуаны на обычный дым, а с сигар слезть, наверное, легко. Но Мальский тогда сказал умную вещь, после второй затяжки, развеяв все мои мысли:
- Не думай, что ты с одного слезешь при помощи другого. Если действительно хочешь покончить с косяком, вот тебе мой совет, - он любил повторять эти слова, немного как Рейнгард всё о "делах" беспокоился. Если бы по шутке, то я бы их записал в его залюбленное словосочетание, - Сразу брось курить, и подожди пока сломаешься. Потом выкури и ещё подожди, а там увидишь, что реже закуришь. И повторяй процедуру пока интерес не пропадёт.
Я как-то пропустил сказанное мимо своих ушей и уставился в потолок, на клубья сигарного дыма. Не знаю, насколько правдивыми были его слова, но мне вдруг захотелось, чтобы Мальский оценил меня, именно в плане зависимости, потому как в моей голове зарождалась мысль о том, что я подсел на зелень. Я видел себя в будущем, как конченным наркоманом, видел красные глаза и дурацкую улыбку до ушей, а мозги видел разжиженными. Потом ещё несколько глупых видений.
А когда вернулся мыслимо к нему в комнату, в кресло, где сидел, то задал ему отнюдь не по глупости искренний вопрос:
- Мальский, по-твоему я наркоман?
Он расхохотался так, что чуть ли сигару не выронил, потом раскашлялся и со смешком глянул мне в глаза. В ту секунду я так возненавидел реальность, что захотелось запулить в него тем самым креслом, только чтобы доказать, что никакой я не гашишник.
- А ты видишь себя нарком? - он кинулся вопросом на вопрос, но ответил после, без ожиданий, что было ещё одной из его привычек, - По мне так нет. Но коли будешь себе это внушать, то скоро им станешь, - он отложил сигару в сторону и, соскочив с места, разместился около меня, ловя мой печальный взгляд, - Эй, Ланд, наркота это не шутка. И если что, то я тебя ни на что не инициировал. Я просто предложил тебе забыться, тогда, помнишь? А во всём остальном давал советы как лучше всего поступить, если тебя бросила девушка, - он сделал паузу, ещё раз кашлянул, - Во всём том, что с тобой было тогда, на той дискотеке, моей вины нет ни капли. Ты меня понял? Вся твоя дурь, это только твоя дурь.
- Хотелось бы в это верить... - подумал я, но Мальский умудрился вставить ещё одну фразу, после которой выдержать его речей я уже не смог и поступил, не давши себе отсчёта:
- А вот если ты Анке скажешь про то, откуда у тебя был косяк и кто тебя к ней толкал, то можешь считать, с того же дня, что счастья в твоей маленькой жизни больше уже не будет. Никогда.
Я резко оттолкнул его прочь от себя и хотел было накинуться на него, но опомнился, держа в руке первое, что мне попалось - длинную зажигалку. Мало-Мальский пустился в смех и вернулся на своё место. Я же посмотрел на него, кинул зажигалку ему в ноги и сердито, но устало, произнёс:
- Да катись ты...
После чего ушёл из его квартиры, резко хлопнув дверью. В тот момент я был зол настолько, что на улице у его дома сбил с ног прохожего, да ещё и ругнулся в его сторону. Со злобы купил в табачной лавке две сигары, Кольтс с ванилью, но лишь только закурил одну из них, как от неистового кашля швырнул её оземь и тут же затушил ботинком. В рот просто проникла какая-то гадость, а глаза почернели и помутнились. Я проклял Мальского тогда, ещё не зная, что при иных условиях и в иное время мне ещё предстояло вернуться к нему домой, хотя в тот момент я впервые понял, насколько этот, по натуре своей спокойный и рассудительный человек, мог быть дерзким и ненавистным при плохом настроении. Он доказывал свой подростковый возраст, скорее всего - ведь я тогда забыл, что был его старше. Или же это просто косяк на меня так подействовал?.. Не знаю.
В любом случае, долго я без своего лакомства не продержался. И обещание, само собой, полетело к псу под хвост.


***

У Булгакова есть замечательное произведение под названием "Морфий". Я жалею, ох, как я жалею, что не был знаком с ним раньше! "Морфий" - это ведь не только выдумка, это чать реальных фактов, в которой Булгаков поставил на своё собственное место вымешленный персонаж, скрывая свои былые годы жуткой наркотической зависимости. А ведь он был не один...
"Морфий" - это произведение, в котором всё смешивается в одну единственную кучу, при чём чем дальше его читать - тем больше понимаешь, что куча эта столь проста в понимании, но столь сложно расскладывается по полочкам самим автором, что уже всё теряет свой смысл. Читая эту книгу, я нередко задумывался о себе, скажу вам честно, пытался понять что к чему и связать концы вместе. Потом забрасывал это дело, ходил плевался, после чего опять начинал.
Мне всё время казалось, что главный герой "морфия" - обычный доктор, злоупотреблявший разводящимися кристалликами до самой своей смерти, чем-то больно похож на меня. Но чем именно я так понять и не смог. Ведь он, как никак, доктор, добился работы и зарабатывал деньги, на наркотики подсел при самом обычном случае (когда медсестра дозой сняла его боль). Но ведь потом, организм захотел всё больше и больше... А тело не могло остановиться, давая мозгу всё новые приказы, до тех пор, пока в руках у доктора не оказался пистолет.
Я задумывался над этим. Какое же хорошее произведение! Ведь, должно же это было быть на самом деле! Конечно, не так уж и ожесточённо, как написал Булгаков, но в чём-то должно. Да и основывалось на реальных фактах. А что, если?.. Но я не мог просто напросто прочитать его как под дулом пистолета. Нет, оно действовало на меня, и действовало столь сильно, что к апрелю того же самого года я, наверное, забросил курение косяка недели на две. Держался, было плохо, тошнило. Но, каждый раз, когда хотелось снова впиться губами в чрево "зелёной свободы", я ложился в кровать, под одеяло, открывал "Морфий" на нужной странице, и читал, читал... Пока не осознавал, что это было гадостью. Меня отвращала и книга и косяк одновременно. Я, должно быть, застревал где-то меж двух граней и усердно пытался выбрать лучшую из них. Но никак не мог, злился, даже бросал книженцию об стену, не скрою. Но разве хоть куда-то от этого всего денешься?
В апреле я дал прочитать "Морфий" двум персонам: Мальскому и Анке. Мальский с трудом сглотнул первые две страницы, затем глянул на меня (дело опять было у него дома), и искоса ехидно спросил:
- И ты читаешь такое помело? Зачем? Что ты вообще в Булгакове нашёл?
На что я практически ничего не ответил. Анка же вчиталась и прочла её до конца, хотя позже ответила мне, что ничего не понимает, какое эта книга имеет отношение ко мне. Я сказал ей, что тот самый доктор - это в какой-то степени я сам. Она расхохоталась.
После сего книгу я продал и решил больше с ней не связываться. Не помню кому, но продал. Можно сказать умыл руки. Прийдя домой, я посмотрел в зеркало в ванной, и долго-долго выискивал в лице изменения, но наткнулся лишь на неровные небритые усы и тёмную щетину продоль овала челюсти. Волосы клубами свисали вниз, на лоб, а капиляры глаз были так напряжены, что я даже не мог смотреть на собственное отражение самих глаз. Они ранили меня, и взгляд был потерян. Абсолютно.
- Ну всё к чёрту! Бреюсь, стригусь, и привожу себя в порядок. Завтра, в костюмчике, отправляюсь на рабочий митинг. Вот так! - я себя превзошёл.
Я намылил лицо, приготовил бритву. В тот самый момент, когда я уже готовился поднести лезвие к подбородку, в дверь постучали. В трусах, майке, и халате поверх них, я пошёл с намыленным небритым лицом её открывать. На пороге оказался какой-то очень низкого роста, но очень коренастый человечек. В пальтишке и в кепке, с паршивенькой бородкой и усиками. Чем-то отдалённым он даже напомнил мне дедушку Ленина.
Очевидно, бородач думал, что дома были мои родители (которые, к тому времени, уже с месяц как находились в Москве), и осторожно оглянулся за мной, как бы смотря вдаль, затем наконец уставился смотреть на самого меня (его, скорее всего, смутил мой нынешний внешний вид), и принялся что-то доставать из своего правого кармана пальто, засунув туда руку:
- Разрешите представиться - Карамазов, - пробудеденил он.
- Очень приятно... - хмуро отозвался я и осмотрел коридор за ним. Почему-то, после такой фамилии, мне показалось, что где-то рядом находились его братья-близнецы, в таких же уборах, - По какому будете?
Карамазов поклонился, снял кепку (только тут я разглядел, что, на самом-то деле, с Лениным он не имел ничего общего: у человечка были длинные волосы, связанные на затылке резинкой, мелкие брови, а глаза, что он прятал до этого времени под кепкой, были узковатыми - кореец, как сначала подумал я) и снял с шеи маленький ключик на цепочке левой рукой, а своей правой наконец выудил из пальто решетистый латуневый портсигар. Не медля ни секунды, кореец сунул ключик в отверстие портсигара, дважды повернул, после чего показал содержимое оного мне. Внутри я разглядел пять уже забитых джоинтов, причём забитых именно профессионально, таких, какие мог до поры до времени достать лишь Мальский, и то через пот и кровь. Каждый косяк был столь деликатно завёрнут, что я аж ахнул внутри самого себя.
- Не пожелаете-с? Я продаю приемлимо, - продолжил Карамазов, - за один брейф платите десять, за два - семнадцать, за три - двадцать пять, - и столь искренне и бескорыстно улыбнулся, будто бы это был не обычный пушер, а какой-то торговец плюшевыми игрушками в детском магазине.
Я поднял брови в знак возмущения. Свой продукт кореец назвал именно "брейфом", что на слэнге пушеров, как говорил Мальский, означало "косяк высшего, раффинированного качества", то есть, наверное, такой, какой продают в лечебных целях плохо видящим старцам. Вообще, после "брейфа" шёл "джоинт" (косяк-самоделка), а потом "винт" (смешанный с чем угодно косяк). Винты стояли дешевле всего, но туда мешали такую гадость, что купив даже пять винтов, методом процеживания содержимого, один целый джоинт из этого получить было проблематично. А тут, на тебе, предлагали целый "брейф", да ещё и в таком вот приподношении!
В портсигаре лежало пять брейфов. Карамазов так и улыбался.
- А что, если все пять? - не понижая бровей, осмелился спросить я.
- Продам за сорок, - отрезал Карамазов, - Товар идёт быстро, решайте.
- Чёрт усатый-бородатый, - я усмехнулся в уме, - Послал тебя Мальский на мою голову. Купить все пять?.. Эх, чёрт, слишком дорого. А три - будет маловато, к тому же, хэлл знает, когда он ещё сюда заявится.
Я глянул на косяк, на морду корейца Карамазова, потом ещё раз на косяк и остановился на бритве в своей левой руке:
- Хорошо, я согласен на три. Секунду, я сейчас вернусь. За деньгами.
- Чудненько! - загорелся пушер и тотчас достал три штуки из портсигара, сунул их в кулак, а всё остальное моментально убрал обратно и, надев кепку, принялся ходить взяд-вперёд по этажу, насвистывая "Да Капо".
Вернувшись в ванную комнату, я выключил кран, положил бритву, затем метнулся в спальню и ухватился за телефон, нажав на нём одну кнопку, запрограммированную на звонок Мало-Мальскому. Тот был у себя дома, как же!
- Мальский, это твои проказы?
- Что? Кто? - он выпулил удивлённым голосом.
- Карамазов.
- Кто-кто?
- Да Карамазов! Не выпендривайся - пушер тут ко мне заявился!
Наступила пауза. Потом:
- Незнаю никаких Карамазовых. Кроме братьев, - он хихикнул, а я этому лишь обозлился, - Слушай, я к тебе никого не назначал, не думай ничего. У меня связи проверены, я не буду выдавать своих покупателей даже известным мне людям. Так что извини, друг, руки мои чисты.
- Ладно... Посмотрим... - сказал я, тяжело дыша, и бросил трубку.
Затем достал из кошелька двадцать пять долларов и вернулся к двери. Кореец был тут как тут, никуда уходить и не собирался. И подозвал его к себе и протянул деньги. Он принял их так быстро, оглядываясь по сторонам, что я даже не заметил, как заместо них в моей руке оказалась трава. Три тех самых брейфа.
- Благодарю и желаю приятного вечера! - выдавил из себя улыбчивый кореец, сунул деньги в противоположный карман и растворился в проёме лестничной клетки.
- Во-во, катись, бородач. Беду ещё сюда, того гляди, накличешь... - опять пробежала мысль, и тотчас переключилась на иною, мимолётную, - Три косяка в руке! Три!
Я медленно захлопнул дверь и встал к ней спиной, смотря то на косяки, то на виляющего хвостом Мрака. В голове пролетали разные мысли, особенно меня волновал тот факт, откуда этот малый смог обо мне узнать. Откуда он мог бы предположить, что я курю косяк, да ещё и столь солидно заявиться. Нет, это не обычный уличный бродяга-пушер, я тогда подумал, он пришёл именно ко мне! А раз так, значит кто-то его послал, несомненно. Но раз не Мальский - то кто? моя голвоа раскалывалась на этом вопросе и я не мог думать дальше. Сердце билось быстро и та рука, что держала косяк в ту самую секунду, молила меня о его поглощении. Всё тело страстно алчило приобретения тетрагидроканнабидола в крови.
Я положил косяк в карманы халата и ступил в ванную комнату. Пеня для бритья уже начинала иссыхать на щеках и их кололо неприятным мятным ароматом. Я ухватился за бритву, включил кран и старательно поднёс лезвие к подбородку во второй раз. Затем сделал один рывок кисти вниз, второй, третий. Прошёлся по правой щеке и... порезался.
Меня охватила злость, видя, как кровь стекает к губе. Да что же это такое, уже побриться не могу - так руки дрожат! Стёр всю пену полотенцем, смыл ей, после чего опёрся на умывальник и увидел некое подобие болезни Паркингсона, только в более молодой форме. Руки действительно дрожали, по щеке прокладывала русло кровь, а в зеркало продолжала смотреть неблитая и неухоженная моя рожа.
Плюнув на всё, я бросил бритву в раковицу, обработал щёки одеколоном, выключил воду снова, и наконец вернулся в комнату. Лёг в кровать. На тумбочке лежала зажигалка. Я взял её в руку, другой достал один из профессиональных косяков и с удовольсвтвием причмокнув сунул его себе в рот. После поднёс зажигалку...
- Карамазов... Идиот! - вырвалось из моего рта со смшком и дымом после первой вкусной затяжки.
Через несколько минут я уже и помнить ничего не помнил.


-= ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ =-