Двое в лодке и собака. Вариант сценария короткометражки

 Двое в лодке. Не считая собаки…
Мужик гребёт, баба задумчиво сидит рядом, украдкой смахивая набегающие на смуглые щёчки слезинки. Собака молчит – не повизгивает, не воет на выходящую из-за косогоров ущербную, как собачья жизнь, луну.
У гребца толстая жилистая шея, при каждом усилии ворот рубахи надувается, так же как и вены на руках, потом сдувается, надувается –сдувается под скрип уставших уключин, давно не мазанных постным маслом, и скрипящих в унисон, как две старухи певуньи из хора сельской церкви – скрипят псалмы на Пасху.
Мужик загадочно молчалив, бородат и зверообразен. Напоминает своим видом архидьякона после Масленичного разговления блинами с икрой и тремя штофами водки, залитыми внутрь для сугреву. Космы дрожат в свете неверной луны и мосластая туша на вёслах- отбрасывает зловещую тень на водную гладь…
С берега до этой странной компании долетают обрывки голосов, чьи-то крики, разухабистые вопли расстроенной гармони, ржание лошадей.. Мечутся тени, в чём-то белом, как в саванах, мечутся вокруг располневшей тётки, сидящей в плетёном, продавленном её жопой кресле, услужливо вытащенном из барского дома поближе к берегу пруда.
Дворня –в ожидании, в предвкушении. И виночерпий щедро льёт прошлогоднее, малостьподкисшее и оттого непроданное на соседней ярмарке вино –в подставленные кубки, чаши и деревянные келихи. Народ ждёт, волнуется, пьёт наперёд для остроты ощущений, люди суетятся, складывая на берегу пруда костры для освещения и кучи списанных петард – для последующей потехи после действа.
Лодка всё отдаляется и отдаляется, скользит по воде как по льду, только взмахи вёсел ритмичны и сорвавшиеся с вёсел капли летят на бабу и на собаку, которая от неожиданности громко фыркает.
«О, майне либе догги!» - с чудовищным акцентом произносит баба, откидывая паранджу и целуя собаку в пахнущую кислым борщом и недоваренной сосиской пасть. Собака скулит…
Лунная дорожка всё светлей, квакши и прочие обитатели водоёма ведут свою вокальную партию, перекликающуюся с народным гулянием на берегу, цапли идут на голос, ловко подхватывая надутых лягушек на клюв – как голодный французик в ресторане «Максим» - их собратьев… тётки в пёстрых платках кружат хороводы и только старая барыня нетерпеливо теребит платок и шпыняет толпу ни за что.
Но вот –лодка на середине пруда. Барыня даёт отмашку и дворня сноровисто поджигает кучи хвороста и петарды. Толстая, фаллического значения ракета поднимается в небо, всё выше и выше и выше. Народ на берегу, запрокидывает головы, придерживая кушаки и шапки, радостно свистит.
Мужик бросает вёсла, истово крестится, и засучив рукава, обнажая при этом кошмарного вида, поросшие волосами, как шерстью, руки – тянется к бабе в парандже. Она что-то тихо шепчет ему, вглядываясь мокрыми от слёз глазами –в его чёртовы глазищи, она умоляет, она просит пощады, она пытается уползти –да некуда. В отчаянии баба подсовывает мужику скулящую собаку и цуцык моментально тяпает зверообразного за кончик мясистого носа.
«Му-му! Му-му!» -ревёт от боли мужик, отпихивая борющееся за свою жизнь животное. Отпихивает грубо, лопатообразным локтем, и собака отчаянно скуля – летит за борт. Заламывая руки, иностранка в накидке, смачно ругается по персидски и всё ползёт ближе к корме. Пальцами усыпанными перстнями, как огород навозом – она нашаривает весло, и со всего маху бьёт мужика по балде. Мужик шатается, лодка грозит перевернуться…
Барыня на берегу требует продолжения зрелища – и вот к лодке посреди пруда, с некрасиво намалёванной надписью «Титаник» - устремляется группа поддержки утопленников.
Ухают совы, вспугнутые ночными залпами и салютами. Они бестолково и слепо мечутся над прудом, задевая когтями непокрытые головы восхищённых происходящим мужичков, которые истерически всё подбрасывают и подбрасывают вверх шапки, как восторженные гимназисты свои нелепые колпаки на последнем звонке. Клювы сов –загадочно блестят в темноте и отливают кровью…
Мужик, извернувшись всем телом, как спикер в кризисе –хватает бабу в парандже и мощным кидком отправляет её за борт. При этом из пятого подъюбника жертвы высыпаются доллары и евро и прилипают, как дубовый лист к глади озера. Гармонь на берегу выводит душещипательную тему про Страдивариуса, тётки, подобрав подолы –играют Стриндберга, и только барыня насупившись и нахохлившись –не радутся вместе со всеми..
Она достаёт из чепца, как заправский шулер свои верные три карты, раскидывает их на подолы подскочивших цыганок и всё вокруг замирает..
Погрозив сухоньким пальцем мужику, оглушённому веслом и фактом двойного убийства и находящемуся по сей момент в прострации, барыня зажигает одинокую свечу, подаренную ей неизвестным скульптором, сбивает набрякший нагар и посадив на плечо кашляющего от простуды ручного ворона – приближается всё ближе и ближе к воде.
Заворожённые увиденным холопы не в силах вмешаться, они нелепо выпучивают всё наружу, издавая странные звуки. Мужик в лодке, бормоча «Му-му-му!!» –осеняет себя крестным знамением, надевает чистое исподнее и на шею –камень.. и бухается тоже за борт.
Барыня с вороном, в бывшей некогда белой рубашке, распустив по-русалочьи волосы, всё более и более погружается в пучину…
Одинокая гармонь бредёт в сторону долин, цветущих трав и хвойных лесов, горько сожалея о неудавшемся аттракционе. Подступающее сумасшествие публики –невозможно передать словами.
Тем более на этих страницах….