Девочки с апельсинами aka Панночки з помаранчами

I – Золушка, Хрусталина

Утро было таким же красивым как на одноименной картине, на той, где девочка в майке и шортиках странно потягивается, то ли зарядку делая, а то ли так просто, от сладостной утренней ломки и предвкушения какого-то неведомого кайфа. И солнечные лучи разрезают комнату на веселые лоскуты, и в форточку ветром не сквозит и дождем не каплет. Одним словом, только на зарядку вставать и оптимистично радоваться новому дню.
Но в отличие от бодрой девочки на картине, Золушка с Хрусталиной зарядку не делали никогда, а по утрам всегда спали, если с вечера ложились. Спали, обычно, до первого стратившего: вот уже, видно, обе лежат и не спят, по очереди глаза открывают и косятся друг на дружку, не проснулась ли подруга. А подруга, конечно, делает вид, что спит; еще и накатится, обнимет, ногу сверху закинет или колено в пах затолкает: сплю, мол, не видишь, что ли? А выпить кофе и покурить уже хочется обеим, да и в туалет тоже, но каждая ждет, что первой встанет другая.
Золушка все-таки не выдерживает: сползает на пол, на полусогнутых ногах и, нарочно натыкаясь на дверной косяк, идет в кухню, ставит на конфорку турку и бегом бежит в туалет, пока кофе не приготовится. А потом разливает кофе по чашкам и несет в спальню, такой уж этикет, раз стратила.
- Зо-о-оля, курво, я тебе нена-а-авиджу, - встречает ее Хрусталина, потягиваясь, - Ти б знала, мала, як я тебе ненавиджу.
- Забийся, курка, - ласково отвечает Золушка, протягивая Хрусталине чашку, - Каву п’єш чи може тобі її на ****у вилити?
- Паскудний монголоїд, - Хрусталина предусмотрительно берет чашку раньше, чем говорит, - Як ти мене дістала своєю академкою. Мене із-за тебе з універа виженуть.
- Ах ти ж суко, - Золушка достает из чашки ложечку и аккуратно кладет ее Хрусталине на бедро. Как и было задумано, Хрусталина орет и проливает кофе на одеяло, - Це тобі за монголоїда, - мстительно говорит Золушка, - І ковдру сама випреш.
Золушка – девушка маленькая, худенькая и на вид ей больше двенадцати лет не дашь. В лице ее и в самом деле есть что-то монгольское: едва заметная раскосость в глазах и рисунок скул, а в придачу и огромная копна черных волос, скрученных самым непостижимым образом каким-то ее знакомым стилистом нетрадиционной ориентации, которого, судя по всему, вдохновлял образ медузы Горгоны. Но, несмотря на это, на “монголоида” Золушка всегда обижается.
- Які плани на сьогодні? – спрашивает Золушка, усаживаясь в кресло напротив Хрусталины.
- Пла-а-ани, - Хрусталина снова потягивается, - По-перше, я піду у басейн, потім на манікюр, зроблю собі “френч нейлз”, а ввечері побачимо. Маєш пропозиції?
- З уніве-е-ера виженуть, - Золушка перекривляет интонации Хрусталины, - Басейн, френч нейлз. Звичайно, що виженуть. Бо ти тупа курка. А пропозицій нема, бо в мене немає пеньонзи. І “Соняшників” ще треба закінчити, - Золушка вздыхает, - Кляті “Соняшники”, заєбло так, що вже не можу. Всяке падло, як розкрутиться, так подавай йому відразу Ван Гога, і неодмінно “Соняшники”, бо воно ж, тупе, нічого іншого не знає. А якщо друзі його, такі ж самі упирі, прийдуть та спитають: “А що це в тебе, друже, на стіні за ***ня?” Воно ж, бля, не по-пацанськи. Кожен реальний пацан мусить мати Ван Гога... Але ж, бля, триста гривень. А ти, курко, до речі, на які башлі збираєшся французький манікюр робити? Круто піднялась за ніч?
- Зараз подумаю, - Хрусталина ставит чашку на журнальный столик, - Дай-но мені телефона. Треба комусь подзвонити, типа, на каву запросити.
- Підла шльондра, - Золушка смеется и передает Хрусталине мобилку, - Тільки давай так, щоб увечері не їбатись, бо мені треба працювати.
- Стоуну подзвоню, - решает Хрусталина, - Він до вечора завжди напивається в сраку, і йому вже не до єблі.
- Бля, Крисьо, не треба, - просит Золушка, - у Стоуна, може, ввечері й не стоїть, але ж ****іти він може до ранку. Гірше Стоуна хіба що Шрек.
- Не бійся, кицю, - успокаивает ее Хрусталина и набирает номер, - Я скажу, що до мене мама зі Львова приїхала, він її засситься. Альо, Стоун? – говорит она в трубку, - Що робиш, кіса? П’єш? А де ти п’єш? На Бессарабці? Не хочеш вийти на каву? Тобто мене запросити не хочеш? Я буду за годину-дві. Ти тільки не нажирайся поки що, добре? Ага, цьом кисю у писю. Ну, папа, котику. Йес! – Хрусталина делает жест рукой, будто тянет невидимый рубильник, - Сьогодні Стоун платить за французький манікюр.
- Добре тобі, курко, - Золушка встает с кресла и подходит к мольберту, на котором развешена холстина с уже различимыми контурами “Подсолнухов”, - І яким, його, в біса, кольором зараз малювати? Ці ж, бля, естети з Конотопа ні*** оригінала не бачили. Де ж їм знати, що справжні “Соняшники” мають колір собачого дристу. Ще скажуть, що я їх найобую. Напевно, треба жовтіше зробити.
- Золя, - зовет Хрусталина.
- Що? – Золушка отрывается от мольберта.
- Ти знаєш, що.
- Кажи.
- Я хочу тобі полизати. Зараз же.
- А зуби ти чистила?
- Золя... прошу тебе, вже не можу триматись.
- Так іди посси.
- Ну, Золя, ну кралечко.
- Я, може, теж хочу, - Золушка подходит к дивану и влазит под одеяло к Хрусталине.
- Я перша захотіла, - Хрусталина скрывается под одеялом с головой.
- Монголоїд, кажеш? – Золушка крепко сжимает ноги, не пуская Хрусталину.
- Ні, - Хрусталина пытается втиснуться головой между ногами Золушки, - Красуня, гарна дівка половецька, люба мала киця... пусти.
- Ну, лізь, собачко, - милостиво говорит Золушка и раздвигает ноги.


ІІ –Хрусталина, Стоун

- Я Довлатова очень уважаю и вообще считаю его единственным настоящим современным классиком, хоть он и умер, - Стоун, после первого мощного спурта, уже пьет маленькими дозами и так же по-маленькому закусывает, - Вот есть в нем что-то такое спокойное, бля, присущее классикам, типа, чувак не напрягается и знает себе цену. Мне только не нравятся некоторые жидовские моменты в его творчестве. Я, конечно, понимаю, что, к примеру, Толстой там, Достоевский – русские классики, а потому – ксенофобы, а вот такие тоже якобы классики как Довлатов, они тоже вроде бы русские, и тоже вроде бы ксенофобы, как и полагается любому русскому классику, но учитывая то, что они все-таки не совсем русские, то и ксенофобия их слегка того… искривленная. Как будто они сами не совсем понимают, кого не любят. С Достоевским-то понятно, Достоевский с каким-нибудь жидком и какать рядом не сел бы, а вот, к примеру, Довлатов, он, может, и сам чувствует, что не сел бы кое с кем какать, но так как он сам отчасти этот кое-кто, то он вроде как раздваивается: с одной стороны и не сел бы, а с другой – уже давно сидишь и какаешь воленс-ноленс…
Стоун слово сдержал и до встречи с Хрусталиной не “нажрался”. Как он сам заявил, принял всего соточку и два шейка, а потом два часа наблюдал за престарелой американской супружеской парой, прогуливавшейся вокруг клумбы перед Бессарабским рынком, потому что “когда светит солнце и есть на что посмотреть, соточки и пары догонов хватает на два часа”.
В салоне, пока Хрусталине делали французский маникюр, Стоун скучал, рассматривая журналы с фотографиями разрисованных ногтей, поглядывая на часы и на входящих клиенток. На предложение Хрусталины сделать ему мужской маникюр, он демонстративно сунул палец в рот и откусил с ногтя заусенец.
А потом зашли в “Стену”, где Стоун немедленно принял еще соточку и заговорил о литературе. Стоун не был слишком начитанным, по его же словам, он прочитал где-то пятнадцать книжек, но зато основательно. “Этого вполне достаточно”, - считал он, - “Остальное почти такое же. А о чем пишет Толстой, я и так приблизительно знаю”. Этими пятнадцатью книжками и ограничивался диапазон красноречия Стоуна на литературные темы, что его тоже ничуть не смущало. “Пятнадцать литературных вечеров на пятнадцать телок. Каждый вечер на новую тему и с новой телкой. Пятнадцать умножить на пятнадцать будет двести двадцать пять незабываемо ярких литературных вечеров”, - говорил он, - “Кстати, в школе учительница математики научила меня быстро перемножать одинаковые числа, кончающиеся на пять”.
- Ненавижу кабаки с дорогой водкой, - Стоун выпивает очередные тридцать граммов и слегка отступает от литературной темы, - Водка дороже трех баксов за поллитру – это антинародно. Зуб даю, хозяин этого кабака – тоже какой-нибудь Довлатов. Так вот, о чем это я? Да… Ты, вообще, Довлатова читала? – на всякий случай уточняет Стоун.
- Читала, - признается Хрусталина и тут же об этом жалеет. Впрочем, это дела не меняет. Все равно Стоун, обычно, затыкается, только когда кончается водка… или деньги на водку… или с потерей сознания. Поэтому Хрусталина хитрит: пьет слабую отвертку и выжидает, когда наступит одно из перечисленных событий.
- У него в одном из произведений, не помню, как называется, упоминается момент, когда его менты щемили, - продолжает Стоун, - Типа, ходили и стучали в дверь каждый день, чтобы привлечь за тунеядство. А в доме напротив будто бы живет один алкаш по фамилии Сахно, кажется, который любит сидеть у окна и наблюдать окрестности. Такая у него привычка, у алкаша. Экстравагантная. Созерцательный такой алкаш. Так вот, этот Сахно, когда менты идут по двору, чтобы, значит, Довлатова привлечь, всегда звонит ему по телефону и предупреждает, понимаешь?
Хрусталина кивает.
- Но это еще не все. В другом его произведении, уже из эмигрантского цикла, присутствует та же история. Видно, запала она ему в душу. Те же менты, тот же кумарящийся дома Довлатов-тунеядец и тот же алкаш в окне, только под другой фамилией, не помню, какой. И все так же алкаш Сахно предупреждает Довлатова о надвигающейся опасности. За небольшим исключением. По какой-то причине Довлатов здесь добавляет: “За что и получает честно заработанный рубль!” Ты можешь себе это представить? Ты можешь поверить в то, что русский человек предупреждает другого русского человека о приходе ментов за рубль? Это же чисто жидовский подход! Мне стыдно за Довлатова, что он на такой мелочи прокололся.
- Я можу уявити, - не соглашается Хрусталина, - Він же алкоголік.
- Никакой связи! – запальчиво восклицает Стоун, - Да, русский человек может предупредить другого русского человека и даже нерусского человека о том, что идут менты. Опять же, русский человек может потом прийти и попросить рубль на выпивку. Но попросить просто так! Без всякой связи с ранее оказанной услугой. Привязать одно к другому может только жид! И это, по меньшей мере, нечестно к этому самому Сахно. Ведь он, судя по всему, лицо реальное, раз Довлатов упомянул его аж в двух произведениях. Но зачем же человека рублем оскорблять? Это нелитературно... Обхаял всех, понимаешь, вывел всех под другими фамилиями, но очень похожими на настоящие, так что угадать легко можно, кто есть кто, и кто в каком дерьме. Один Довлатов, понимаешь, лирический герой-алкоголик на белом коне. Созерцатель типа и невольный свидетель гнусности. Удобно быть алкоголиком, правда? Чуть что – я ни при делах, вот пью сижу, потому что тяжело мне, душа у меня такая, не приемлет всей этой вашей грязи житейской… Я бы этого, впрочем, не заметил, если бы не братья Стругацкие, - Стоун резко меняет литературную тему, - Ты, конечно же, читала их знаменитый “Понедельник начинается в субботу”?
- Угу, - Хрусталина снова кивает - Страшенно нудна байка.
- Ну это сейчас нудная, - Стоун пожимает плечами, - А раньше это был настоящий манифест жидовства. Знаешь, все эти НИИ, бардовская песня, что-где-когда - автономные жидовские кружки. Все мечтали аппарат сконструировать, чтобы на нем из-под советской власти улететь.
- Ніколи про таке не чула, - Хрусталина качает головой.
- Не чула, бо ти ще маленька, - говорит Стоун, - Это все дела давно минувших дней. Ты же совдепа даже не нюхала. Но я не о том. Ты помнишь, как там главный герой, программист, снимает комнату у бабки, ну, страшной такой, по типу Бабы Яги?
- Так, - говорит Хрусталина, - Ще кота пам’ятаю. А більше, здається, нічого. Якійсь там ще був ненажера.
- Да, - соглашается Стоун, - Кроме кота там действительно нет ничего стоящего. А помнишь, как он этой бабке за комнату платил? Пять рублей, кажется?
- Ну так, трохи.
- Бабка просит у него за комнату три рубля и добавить на чай от щедрот. А он ей говорит: “От щедрот пока рубль”. Мол, тащи рубль сдачи, старая. Ну, не жид ли? Я понимаю, что автору нужен был какой-то прием, чтобы заполучить волшебные медяки, но разве придумал бы русский автор требовать с Бабы Яги сдачу? А братья Стругацкие придумали. Для них это в порядке вещей. Для жида и Баба Яга не авторитет.
- Я думаю, ти помиляєшся, - неожиданно противоречит Хрусталина, - Ти плутаєш міф з реальністю. Може десь у Сибіру і є якісь архетипові руські, що не беруть решту, пригощають усіх бажаючих, пускають переночувати калік та небог, єбошать з каміння алєнькіє цвєточкі, але насправді це все міфологія. Насправді, руські такі самі, як і всі решта – за копійку вдавляться, а ще скоріше – тебе вдавлять. Це ж типовий міський світогляд – рахувати копійчину, зокрема, пітерський. Ці твої Стругацькі, вони ж пітерські, так? І, як на мене, це не зовсім пов’язано з жидівством. Скоріше, це звичайна інтелігентська заощадливість на згадку про злидні.
- А міська інтелігенція – це не жиди? – ехидно усмехается Стоун, - К твоему сведению, жиды не живут в городах, где нет телебашни, а в селах априори. В селе негра скорее встретишь, чем жида. А телебашни их привлекают, как дудка… этого, как его…
- Гаммельнського щуролова, - подсказывает Хрусталина.
- Точно, щуролова, - Стоун улыбается, довольный от того, что антисемитская речь на этот раз, кажется, удалась и не вызвала серьезных возражений со стороны оппонента, - Ну ладно, хватит о короле, поговорим о тебе, - Стоун деловито наливает очередную стопку, тем самым отмечая новый этап беседы.
- Короле? – переспрашивает Хрусталина, - Каком еще короле?
- Это присказка, - поясняет Стоун, - Кино такое было – “Настоящая любовь”. Там чувачело, его Кристиан Слейтер играет, встречается в кинотеатре с девчонкой, Патрисией Аркетт, потом сидит с ней в кафе и рассказывает про Элвиса Пресли, а после говорит: “Хватит о короле, поговорим о тебе.”
- Ага, вона була проституткою.
- Девочкой по вызову, - Стоун наставительно поднимает вверх указательный палец, - Она была девочкой по вызову. Она так и говорит: “I’m not a whore, I’m a call girl!”
- Не бачу суттєвої різниці.
- Да, суть не в этом. Просто я хотел перейти от разговора о жидах к разговору о тебе. Дело в том, что, говоря о жидах, нужно всегда соблюдать некую меру политкорректности, иначе это грозит осложнениями. А я, когда говорю о жидах, особенно выпивши, то иногда меры не чувствую, а потом прихожу в некий офис, а на меня там косо смотрят и работы не дают.
- Не бійся, я тебе не закладатиму, - Хрусталина улыбается.
- Я знаю, - Стоун вдруг встает и, перегнувшись через стол, целует Хрусталину в щеку, - Ты вне партий и конфессий. Ты – ангел… чистой красоты.
- Тобто a whore? Not a call girl?
- Не преувеличивай.
- То може поїдемо до мене? Щоправда, Золька зранку скиглила, що їй треба працювати. Вона “Соняшників” домальовує.
- Я б залюбки, - Стоун вздыхает, - Но я уже забился с Трэшкой сходить в кино вечером. И хотя мне Трэшка глубоко противна по сравнению с перспективой оказаться у тебя дома, но, бля, ноблесс оближ. Я ее и так все время кидаю. Обидится, плакать будет.
- До речі, Трешка – жидівка, - ненароком замечает Хрусталина, - Вона на телеку під псевдонімом працює.
- Я знаю, - Стоуна новость не удивляет, - Такова моя юдоль. Мне все время попадаются жидовки. Кстати, Крыся, я у тебя никогда не спрашивал. У тебя какая фамилия?
- Я тобі і так відповім, - смеется Хрусталина, - Так, я жидівка. Ти це хотів знати?
- Кто бы сомневался, - Стоун кажется страшно довольным, - Но все же? Мне просто интересно, какая у тебя фамилия.
- Заєць.
- ЗаЕц или ЗаЯц?
- ЗаЄць, - делает ударение Хрусталина, - В мене українське прізвище. У нас немає заЯців.
- Заяц, заяц, заяц, - повторяет Стоун, будто смакуя, - Кому зайца-выбегайца? Заяц, можно я тебя поцелую? – и, не дожидаясь ответа, Стоун берет Хрусталину за руку, целует ее ладошку, затем снова перегибается через стол и, взяв Хрусталину рукой за затылок, целует ее по очереди в щеку, в висок, в лоб и в губы, - Идентификация закончена, - говорит он, садясь на место, - Ты не жидовка, ты – ангел.


ІІІ – Золушка, Вангела

Золушка так и не закончила “Подсолнухи”. Едва Хрусталина упорхнула на “кофе”, позвонил Костя Вангела и сообщил, что он находится где-то в центре и, если бы Золушка вдруг нашла свободное время, то можно было бы встретиться и прогуляться, тем более, что у него есть трава.
- Предлагаю покурить сейчас же, - заявляет Костя сразу же после дружеских объятий, - Потому что я тебя заждался. Причем, предлагаю никуда не уходить, а подкурить одну запасную сигарету с табаком, будто бы мы просто стоим и курим сигареты с табаком. Это не вызовет подозрений. Я вот и пепси-колы взял, чтобы походить на человека, ведущего здоровый образ жизни, - он протягивает Золушке бутылочку, - Если же мы начнем метаться вокруг в поисках подворотни, то мы, наоборот, привлечем к себе внимание правоохранительных органов, которых здесь как собак нерезаных.
Сказано - сделано: курят прямо возле выхода из метро “Крещатик”. После этого лицо Кости принимает созерцательное выражение, из чего Золушка делает вывод о том, что только что выкуренный косяк был для него не первым.
- Жаль, что ты не вышла пять минут назад, - говорит Костя, - Пять минут назад здесь один мужик продавал веники. Чрезвычайно похожий лицом на Романа Абрамовича.
- Які віники? – переспрашивает Золушка.
- Звичайні віники, - Вангела смотрит немигающим взглядом на вывеску “Макдональдса”, - Которыми пол подметают. Я себе и подумал: а вдруг это настоящий Роман Абрамович? Губернатор Чукотки, владелец “Челси” и миллиардер, устав от трюфелей, омаров и золотых писсуаров, отдыхает душой, продавая веники возле метро “Крещатик”? Причем, я не вижу в этом ничего фантастического. Никто ведь реально не поверит, что это и есть тот самый Абрамович. Берешь себе плацкартный билет до Киева, скупаешь на вокзале мешок веников и ходишь себе продаешь. А вечером назад в Москву, и день не пропал зря. А может это родной брат Романа Абрамовича, по трагической случайности украденный цыганами в младенчестве? Воспитывался в детском доме, скитался, шаромыжничал и вот, на пике своей карьеры, торгующий вениками? Это ли не чудо?
- Залізна маска, - Золушка отхлебывает пепси, подавляя “сушняк”, - Ідея двійників стара як світ, Костику. Можливо, цей хлоп, що торгує віниками, є братом Абрамовича, а може він і є справжній Абрамович? А той, що на разі губернатор, є насправді двійником? А цього вивезли до Києва та викинули на смітник. Прокидається він такий після наркотичного отруєння десь у канаві і бачить: купа віників. Ну й що йому, бідоласі, робити? Ходить тепер, продає. А той хитрий двійник зараз ***рить за нього шампанське та пойобує кремльовських ****єй. Я бачила таке кіно подібне про Філіпа Нуаре та Мішеля Блана. Про те, що Філіп Нуаре та Мішель Блан несправжні, а замість них фігурують якісь підараси, а справжні Філіп Нуаре та Мішель Блан бомжують, і ніхто їх не визнає, а тільки підсрачниками ганяють.
- Эта тема всегда чрезвычайно волновала беллетристов и кинематографистов. А что будет, если посадить вместо миллиардера, короля или президента какого-нибудь чмошника, при этом, желательно, до крайности умственно отсталого? Сможет ли этот чмошник адекватно управлять государством или финансовой империей? И, разумеется, во всех подобных инсценировках ответ положителен: таки да, сможет. Поскольку, беллетристы и кинематографисты сами ужасные чмошники и в душе понимают, что “сайри їм ні*** не їсти”, но очень уж хочется опустить какого-нибудь короля. С учетом этого, твой Мишель Блан проявил невиданную смелость: его двойники не королей заменяют, а так называемых людей искусства. То есть, он намекает на то, что первый встречный может не только империей управлять, но и в кино сниматься. И при этом никто не догадается о подмене. Подлинности таланта Филиппа Нуаре уже никто не замечает, люди реагируют исключительно на имя.
- Це правда, - соглашается Золушка, - У мене є дівчинка знайома з Харкова. Малює картини цвяхами. Тобто не малює цвяхами, а викладає. Ще ґудзиками, старими годинниками та іншим брухтом. Такі собі виходять чудернацькі фігурки. І жодної ще не продала, бідує. А, наприклад, Гюнтер Юккер зовсім ні***ова себе почуває.
- Хто це Юнкер?
- Юккер. Художник такий німецький. Теж з цвяхами працює, але набагато простіше. Захуярить собі десяток цвяхів у дошку і продає. Чисте наєбалово. Але ж, бля, сучасне мистецтво, - Золушка вздыхает, - Я теж хотіла поїхати в Дюссельдорф, в академію. Але поки що грошиків замало.
Они сами не заметили, как преодолели пару сотен метров от метро до подземного “Глобуса” и засели в кафешке на втором этаже над фонтаном. Заказали по кофе “Латте” и молочному коктейлю.
- Насчет художников ты стопудово права, - Вангела возобновляет тему, - Я недавно прогуливался по Андреевскому, смотрел картины. Гуляю, ценами интересуюсь, воображаю, что я миллионер и подыскиваю себе подходящие картины под интерьер виллы. Типа, натюрморты на кухню, охотников с собаками на псарню, маринистов на яхту, авангардистов на парашу. Понравилась мне там одна картина: нарисованы, значит, барышни такие в платьицах старинного покроя, как в книжке “Шью сама” шестидесятого года издания, а с ними чуваки в шляпах и в костюмах цивильных. Короче, по виду, гангстеры со своими телками на зимнем отдыхе во Флориде. Спросил у дедка, который продавал, что, мол, за художник, и сколько стоит. Оказалось, художник – некий Джек Веттриано, а стоит – триста баксов. Ну, то есть, копия, разумеется, триста баксов. Я уж не знаю, сколько оригинал стоит этого Веттриано. Но это не главное. Прихожу я, значит, домой и давай искать Джека Веттриано в инете.
- Це не Флорида, - вставляет Золушка, - Веттріано, здається, шотландець, і малює британське узбережжя. Англійців та англійок. “Скажені собаки”, так картина називається?
- Кажется, так. Но я нашел еще с десяток картин, и нарисовано там ровно то же самое: тетки в платьях по старой моде, мужики в шляпах и берег моря. А еще на нескольких картинах – одна и та же неимоверно красивая телка в разных позах – судя по всему, объект дрочки этого самого Веттриано. Я это к тому, что пацан нащупал одну единственную тему, да и то не тему, а темочку, и юзает ее в полусотне картин. Тетки в платьях, мужики в шляпах, берег моря, точка. А пипл хавает… Мне вот что интересно, это она надела платье под его галстук, или он подобрал галстук под ее платье? – неожиданно спрашивает Костя, сбивая Золушку с толку.
Вангела смотрит через стеклянную витрину кафе на внешнюю площадку, где за столиком сидит молодая красивая девушка с не таким уж молодым мужчиной. Наконец, Золушка догадывается, о чем речь: девушка одета в бордовое платье, а у мужчины повязан галстук того же цвета.
- Здається, їм те саме спало на думку, - говорит Золушка, заметив, как пожилой кавалер берет в руку кончик галстука и прикладывает его к платью девушки, - Це телепатія. Передача думок на відстані.
- Мы связаны с ними невидимыми нитями, - соглашается Костя, - Возможно, это твоя судьба сидит там в бордовом галстуке, а эта ****ь с ним – моя судьба.
- Боже борони, - Золушка машет руками на витрину, и человек в галстуке, заметив ее жест, поспешно отдергивает галстук от платья девушки и краснеет.
- Они догадались, что снимаются в нашем видеоклипе, - Костя высасывает остатки молочного коктейля через трубочку и отодвигает от себя стакан, - Сейчас по моему сценарию девушка должна залепить ему пощечину и убежать.
Девушка за стеклом действительно встает из-за столика, и Золушка с Вангелой не отрывают от нее глаз, ожидая развития событий. Но пощечины не последовало. Девушка просто криво улыбается; судя по движению губ, извиняется, и поспешно уходит.
- Сейчас он должен скомкать салфетку и бросить ее на столик в порыве ярости, - Вангела продолжает сценировать воображаемый клип.
Мужчина берет в руку салфетку, неторопливо ее комкает, но на стол порывисто не бросает. На лице его неподдельная грусть.
- Какие-то покемоны нам попались неуправляемые, - сетует Вангела, - Весь клип запороли. Жаль, что бордовая ушла, могли бы познакомиться с ними для смеху, дунуть пяточку. На какую музыку ты бы положила эту сцену, Золя?
- Щось таке французьке. Вар’єте. Дама у вечірньому, кавалер з червоною краваткою, сльози, затьмарені погляди і якась тільки їм відома таємниця, на кшталт аборту. Занепад непу, корочє. Пагорби як білі слони.
- Да, это первое, что приходит в голову, - Вангела машет рукой девушке-официантке, - Французы и белые слоны. Еще по коктейлю?
- Угу, - Золушка кивает.
- А я бы положил это на “Palast Orchestra”. Что-то вроде “Ich Liebe Dich”. Нет, лучше на “Dance with me”. Вот представь, что эта девчонка, в бордовом, которая ушла, приходит на званый прием, контингент там такой вычурный – дамы в вечерних платьях, черти в бабочках, а ее… жестоко ломает после вчерашнего. Представим, будто она накануне вечером напилась, пришла домой запоздно и на избытке адреналина отдалась возле мусоропровода соседу… негру.
- Чому неодмінно негру?
- Ну, наверное, потому что возле мусоропровода… А утром это ее гнетет не по-детски. Представь, с утра сушняк, башка раскалывается, и мысли противные – типа, а что скажут соседи? Это весь дом теперь узнает, что я в подъезде… с негром… а ведь у меня есть молодой человек из приличной семьи банкиров. А вечером ей надо идти на этот дурацкий прием и изображать из себя лебедя Сен-Санса. Короче, такой у нее кумар все утро неприятный вперемешку с муками совести. Она, значит, по ходу звонит своему дилеру, и он подгоняет ей кокса на пару дорог.
- Зачекай, Вангела, - перебивает Золушка, - А де ж музон? Чи може вона на початку кліпа п’ять хвилин мовчки дає негру, а потім музика стартує, коли він кінчає? Тіпа, паєхалі, все, що було до цього – це прелюдія, лібрето – попереду?
- Не-е-е, - тянет Вангела, - Thank you very much, - говорит он голосом артиста Сухорукова девушке-официантке, поднесшей два молочных коктейля, - Музон все это время ебашит. То есть потихоньку тема развивается: Oh, come and dance with me – это негр на лестничной площадке с ней так игриво базарит, ну и потом – let’s make love, естественно. А когда утренний отходняк у нее, это уже идет - and night was young, so are we. Короче, сбила ты меня, на чем я остановился?
- На ділері.
- Ага, точно. Вдувает она, значит, одну дорогу и ****ячит на вечеринку. Мы как раз подходим к кульминейшен. Она же в этом бордовом платье, под коксом, гуляет по залу с видом: а имела я вас всех в анал, и тут, как раз когда проигрыш идет длинный в середине песни, появляется этот чувак с галстуком под цвет ее платья.
- А чувак пройшов без запрошення...
- Точно, он из тех чуваков, которые проходят на вечеринки без приглашения и ***рят кому-нибудь тортом в ****о.
- А тут ця курва під коксом...
- Попадается ему на глаза. И она тоже его замечает и думает: вот, бля, какой нихуевый пацан в бордовом галстуке. Подходит к нему и берет за галстук.
- А він її за сраку.
- Ага, плотно так мацает, и тут проигрыш заканчивается, помнишь там - crazy, crazy, so are we… и тема идет по новой - Oh, come and dance with me! – Вангела хватает Золушку за руку, другой обнимает за талию, легко снимает ее со стульчика, и ведет в быстром вальсе по кафешке.
Другие завсегдатаи кафетерия смотрят на них со странным пониманием в глазах, официантки переглядываются между собой и хихикают.


IV – Стоун, Трэши, Тома, Соня

Стоун встречается с Трэши возле кинотеатра “Киев”, как и договаривались. На предложение немедленно накатить он отвечает отказом под предлогом того, что уже порядочно накатил с Хрусталиной, да и в ожидании Трэши зря не мучился: принял промежуточную соточку. “Не могу пока, извини”, - говорит он, - “Колом в горле стоит. Пошли лучше в кино”.
На ближайшем сеансе показывают какую-то муть с Вином Дизелем, а потому Стоун с Трэши, спрятавшись в последнем ряду, немедленно приступают к петтингу. Не слишком удачно: едва Стоун, наконец-то, залазит к Трэши в трусики, как сидевшие неподалеку несовершеннолетние рэперы начинают с удивительной настойчивостью бродить по ряду, поминутно перелезая через их колени, извиняясь, и с любопытством наблюдая за происходящим.
- Вот говно какое, - не выдерживает Стоун, - Эти гаденыши, судя по всему, ожидают застать известную телеведущую за минетом. Уже, наверное, и цифровик приготовили. Идем на улицу.
Выбравшись из кинотеатра, несколько минут стоят в раздумье.
- Вечер кажется незаконченным, - размышляет вслух Стоун, - А способов достойно закончить вечер всего два: обдолбиться в жопу и секс, секс и обдолбиться в жопу.
- Або ж обдовбитися в жопу і зайнятись сексом, - Трэши предлагает свой вариант.
- Это все слова, - строго говорит Стоун, - Ты конкретно скажи, ты намерена мне сегодня дать? Только честно, без обиняков.
- Може, поїдемо на пароплаві покатаємось? – Трэши уходит от ответа, - Або в підвал, у більярдну?
- Значит, остается один вариант, – Стоун с готовностью интерпретирует ответ, - Обдолбиться в жопу. У тебя трава есть?
- Ні, - Трэши разводит руками.
- Значит без вариантов, - резюмирует Стоун, - Какая-то ты сегодня не подготовленная.
- Можна подзвонити кому-небудь, - предлагает Трэши.
- Можно, - неуверенно говорит Стоун, - Но это нарушит нашу идиллию уединения… единения. Если мы кому-нибудь позвоним, то возможна вероятность, что ты этому кому-нибудь дашь, а мне не дашь, и меня будет мучить комплекс неполноценности.
- Я Соні подзвоню, - говорит Трэши, делая ударение на имени.
- Соне, - Стоун задумывается, - Сонечке, - проговаривает он, облизываясь, будто кот от сметаны, - Ты позвони Сонечке, а я позвоню Томочке.
Они синхронно достают мобильники и звонят. Слышатся схожие фразы: “Сонєчка? Привіт, люба. Трава є?”, “Томочка? Привет, красавица. Трава есть?” После чего быстро ловят такси и едут на Борщаговку, по инерции зажимаясь в машине под песню Валерии “Часики”.
- Ты спала с Соней? – спрашивает вдруг Стоун на половине дороги.
- Хіба можна спати в туалеті нічного клуба? – резонно замечает Трэши.
- А с Томой? – Стоун продолжает допрос.
- Вони не дають одному й тому самому хлопцю… тобто дівчині, - вздыхает Трэши, - В них чудні моральні засади.
С Томой и Соней, совершенно непохожими друг на дружку сестрами, известными в узком кругу под объединяющим псевдонимом “Томассон”, встречаются на конечной остановке скоростного трамвая. Соня приносит пакетик с травой, а Тома две готовые, туго набитые папиросы. В поисках укромного места они отходят от трамвайной остановки в сторону ближайшей стройки, огражденной зеленым забором, пролезают через дырку и, наконец, останавливаются возле кучи песка. Стоун, долго не думая, прямо в нее и садится. Девушки лезть в песок воздерживаются, стоят вокруг Стоуна, гордо восседающего королем горы.
- Я король горы, - сообщает Стоун очевидное, подкуривая взятую у Томы папиросу, - Девочки, не хотите ли станцевать мне танец живота? Впрочем, танец живота получится только у Сонечки.
- Скотина, - спокойно говорит Соня, - И живота у меня, кстати, нет. Я хожу в фитнесс-клуб.
Одна папироса проходит по кругу, после чего Трэши усаживается рядом со Стоуном. Тома и Соня продолжают стоять.
- А мы ездили в Одессу, - сообщает Тома, когда начинается второй круг.
- Со Шреком? – спрашивает Стоун.
- Почему обязательно со Шреком? – Соня почему-то возмущается, - Сами по себе. Мы сами решили поехать в Одессу.
- Ага, так я и поверил, - ухмыляется Стоун, - Куда Шрек, туда и ты, как на веревочке, и Томку с собой таскаешь. Вот я сейчас позвоню Шреку и узнаю, - он демонстративно лезет за телефоном.
- Не-е-ет! – кричит Трэши, - Тільки не це! Шрек тут живе недалеко. Накликаєш лихо.
- Я пошутил, - успокаивает ее Стоун и прячет телефон.
- Шрек там был, - вдруг говорит Тома, - Мы, конечно, поехали сами, но Шрек там уже был. В Одессе. Но мы не к нему ехали, честно. Мы на спектакль Гришковца…
- ****а трепливая, - перебивает ее Соня, - А, впрочем, извини, погорячилась. Шрек, наверняка, сам уже всем разболтал.
- Ви ходили зі Шреком на Гришковця? – любопытствует Трэши с явным намерением подлить масла в огонь.
- На ***вця! – Соня оправдывает ее ожидания, - Разве со Шреком можно где-нибудь появиться?
- Мы пошли на Гришковца, - берет инициативу Тома, - Это я настояла, потому что Сонька меня вытащила в Одессу под предлогом пойти на Гришковца, а сама намылилась меня кинуть и зависнуть со Шреком, - Тома делает вид, что не замечает гневных взглядов Сони, - Но я сказала, что если ты, сука, привезла меня в Одессу, то будь любезна пойти со мной в театр, как договаривались. Так она весь спектакль сидела с включенным мобильником, а Шрек ей звонил. На нас все смотрели как на вшей. И сам Гришковец посреди спектакля остановился и говорит: “С виду такая интеллигентная девочка, а такую ***ню порет”. Другими словами, конечно, но все равно было очень стыдно, как будто мы какие-то сельские бычки.
- Ну и дурак, - вставляет вдруг Стоун, - Я этого не признаю. Все это интеллигентское чванство. Эти театральные деятели в последнее время совсем охамели. Сами ставят дерьмо, а зрители им виноваты, мобильники, видите ли, выключайте. Нет уж, будьте любезны ставить пьесы с учетом современных реалий, где рингтон мобильника будет таким же естественным фоном, как кашель, сморкание или скрип паркета. Их же не смущает, к примеру, что в зале сидят евреи, гомосексуалисты или коммунисты, а это, я вам скажу, похуже мобильника будет.
- Стоун, ты заебал своим узколобым антисемитизмом, - резко говорит Соня, - Сидит в куче песка в окружении трех евреек и воняет.
- Я, может быть, вас презирая, сижу в песке, - благодушно отвечает Стоун, - Ну ладно, Томочка. Что там Гришковец?
- Да какой там Гришковец, - Тома продолжает рассказ. После спектакля этого позорного, едем мы, наконец, к Шреку. Разумеется, к черту на рога, на *** знает какую станцию Люстдорфской дороги и, разумеется, в самый вонючий во всей Одессе шалман.
- Тома, не рассказывай, - просит Соня.
- И находим там Шрека, - Тома пропускает просьбу мимо ушей, - Ползающим под столиками. С разбитой рожей и, естественно, в состоянии белой горячки. Кроме него только перепуганная официантка, которая нам и объясняет, что Шрек сидел весь вечер тихо, жрал водку с каким-то жульем, а потом, посреди банкета вскочил и начал всех разбрасывать как мышей. А когда выкинул всех посетителей из шалмана, обнаружил, что потерял мобилу, и теперь вот ползает, ищет. Нам, конечно, обрадовался. “Что, суки, приехали?” – говорит, - “А поздно”.
- Скотина, - делает ремарку Соня.
- Еле в тачку усадили, он же тяжелый как слон, - Тома медленно присаживается в кучу песка, - Упирался еще. Поймаем тачку, не успеем его внутрь впихнуть, а он орет водиле: “Пошел нахуй!” Ну, они и шли. Потом, правда, впихнули и всю дорогу водилу успокаивали. Шрек орет: “Пошел нахуй!”, а мы: “Извините, это он не вам.” Но самое смешное было утром, - Тома делает театральную паузу.
- Бля, - Соня подтверждает то, что самое смешное было утром.
- Утром приезжаем мы к нему в гостиницу. Не рано, конечно, так, чтобы он отоспался, часов в двенадцать. В центре, но тоже в стиле Шрека, я и не знала, что такие гостиницы еще остались. Это, бля, даже не дешевые меблированные комнаты а-ля Достоевский, это натуральная ночлежка, как у Горького “На дне”. Грязная, вонючая, тараканы как слонята. Я даже подозреваю, что и крысы. Девушка-портье, правда, приветливая на удивление. “Вам Бориса Харламова?” – говорит, - “Конечно, конечно, сию минуту”, и номер комнаты набирает, а из трубки такой, бля, рык звериный: “П-а-а-ашли все нахуй! Я ****ей в номер не вызывал!” Девушка аж трубку на стол уронила. Истерика с ней приключилась. “Это какой-то сумасшедший!” – кричит, - “Надо вызвать врачей”. Уговорили мы ее врачей не вызывать, денег дали немножко, и поднимаемся к нему в номер, - Тома делает перерыв в рассказе, затягиваясь папиросой, - Дверь, правда, открыл сразу, на первый же стук. Открыл, впустил нас молча, вышел на середину комнаты и стоит, смотрит взглядом таким, знаешь… испепеляющим, такой, бля, себе граф Дракула стокилограммовый. А на тумбочке две пустые коньячные бутылки. Это, значит, белка уже утренняя, свежая. Посмотрел на нас с минуту, как солдат на вошь, а потом ручкой так благосклонно поводит: “Садитесь”, и опять молчание, а через минуту еще одна потрясающая фраза: “Садитесь, но разговаривать я с вами не хочу. Между нами все кончено!” И все пафосно так, как на сцене. Король Лир, бля.
- Ненавижу скота, - Соня садится в песок в ряд с остальными, - И не звонит с тех пор.
- Звонил мне сегодня, - тихо говорит Тома, - Говорит, передай Соне, что я больше зла на нее не держу, и она может мне позвонить.


V – Шрек, Вангела, Гринчук

Шрек, заблудившись в подземке Метрограда, находит первый попавшийся выход и оказывается возле макулановских кирпичных домов. Нерешительно топчется на месте, затем смотрит куда-то вверх, в окна бизнес-центра.
- Ага, - говорит он вслух.
В макулановских домах работают Гринчук и Вангела. Гринчук торгует американскими тракторами, а Вангела – японскими шинами. В шесть вечера, после работы, они встречаются возле железных ворот и идут распить дежурную бутылку коньяку. Шрек смотрит на часы и понимает, что не случайно оказался именно в этом месте именно в это время.
Ровно в шесть добыча выходит, и попадает в лапы к Шреку. Затарившись в гастрономе бутылкой “Гринвича”, пластиковыми стаканчиками и шоколадкой “Корона”, приятели идут в давно облюбованную подворотню напротив синагоги. Гринчук разливает, они быстро выпивают по первой за встречу и закусывают шоколадкой.
- Воняет чем-то, - Вангела начинает беседу.
- Це з синагоги жидами бздить, - делает предположение Гринчук.
- Говном воняет, - Вангела оглядывается и быстро находит искомое - невдалеке от места пикника обнаруживается куча дерьма, небрежно замаскированная газеткой, - Вот суки! – возмущенно восклицает Вангела, - Договаривались же с бомжами не срать и не ссать в этой подворотне, - Слышь, Петрович! – он находит взглядом мужичка в потертом пиджачке, скромно стоящего возле заборчика в ожидании пустых бутылок, - Ну и какого тут насрато? Договорились же? Вы же, суки, тут спите.
- Извините, Константин, - мужичок слегка сжимается под грозным взглядом Вангелы, - Не уследил. Сегодня же выясню, бля буду. Он у меня говно жрать будет.
Друзья перемещаются прочь с неудачного места поближе к памятнику Шолом-Алейхему, и устраивают бар на лавочке.
- У нас в морфлоте такое практиковалось, - сообщает Шрек на новом месте, - Посадили меня как-то на губу, еще на берегу. И короче, два кренделя, конвой, типа, заводят меня во внутренний дворик, а туда окошек много выходит, ну, в натуре, как в тюряге, вы знаете. И только мы, значит, заходим, как мне под ноги падает пакет. Реальный такой пакет, типа бандероли, с виду все пучком. Я, бля, машинально так дергаюсь, типа схватить его хочу. Ну, бля, думаю, может чуваки чета ценное выкинули в окошко, письмо любимой там или, бля… ну, короче, такие мысли у меня реально, что о помощи взывают. Чуть, бля, в натуре не схватил. Молодой был, дурной. А охранник, который меня вел, постарше чувак, с опытом, за руку меня, короче, хватает и говорит, ты че, мол, дурак, куда ты тянешься, там же говно. Развод там такой для молодых: говна подкинуть в газетке… Эта… кстати, Костик, у тебя та трава осталась, что ты мне в прошлый раз давал? – Шрек резко переходит от лирических воспоминаний к прозе жизни, - Отгрузи мне чуток, если не в падлу.
- С собой есть на пару косых, - Вангела достает из кармана малую толику травы, упакованной в целлофан от сигаретной пачки, и отдает Шреку, - Еще в офисе полстакана. Хоть всю забирай. Приход такой, бля, будто ацетону нанюхался. Никакой легкости в мыслях.
- А мне, ты знаешь, нравится, - Шрек пожимает плечами и прячет пакетик с травой в кроссовок, - Тебе ее кто подгоняет? Я бы взял.
- Абвгдейка, - Вангела произносит нечто странное.
- Чего-о-о? – справедливо удивляется Шрек.
- Я с дилером в интернете забиваюсь через чат, - поясняет Костя, - У дилера погоняло в инете – ABCDEF. Для конспирации. Абвгдейка, по-нашему. Трава галимая, жашковская. Он раньше по сорок баксов стакан продавал, а сейчас заломил шестьдесят. Я не буду брать: дорого и прет некрасиво. Ты мне лучше подгони тех, кто крымской торгует.
- Наркомани йобані, - вставляет Гринчук, явно обижаясь на то, что за беседой о траве Шрек с Вангелой забывают о выпивке, - Хай тобі твоя руда кобєта кримської привезе, - добавляет он.
- Вона привезе, - отвечает Вангела, - Пізніше. Взимку приїде. Ти не спи, наливай.
- Не ****ите по-собачьи, - возмущается Шрек, - По-русски нельзя говорить?
- *** тобі, - Гринчук показывает Шреку кукиш.
- Я, между прочим, перед тем, как дать по ****у, долго не думаю, - грозно говорит Шрек.
- Брейк, бля, - успокаивает их Вангела, - Давайте лучше выпьем.
Выпивка охлаждает страсти, но ненадолго. Едва поставив стакан на лавочку, Шрек начинает снова.
- Вот Вангела говорит же по-русски, - говорит он, - Значит, культурный человек, уважает других, хоть и по-собачьи тоже умеет. А ты, Гранчак – типичный сельский бык.
- Вангела - запроданець, - парирует Гринчук, впрочем, незлобиво, - Українець, а ****ить москальською мовою, а ти взагалі істота нижчого ґатунку. Гірша за мавпу. І, до речі, мене звати Гринчук, а не Гранчак.
- Это Вангела – украинец? – лицо Шрека краснеет, - Может ты, бля, никогда такой группы не слышал “Aphrodite’s Child”? Может, тебе и Демис Руссос – украинец? А если бы ты, гнида, еще и другие языки знал, кроме собачьего, ты бы знал, что в Канаде, к примеру, где вашего брата дохуя и больше, фамилия Савчук звучит как Соучак. Андрейчак там, Хаверчак. А ты, падла, когда эмигрируешь, тебя будут называть – Гранчак, как бы ты не рыпался.
- Я не збираюсь емігрувати.
- Это тебе так кажется. Когда наши снова придут к власти, тебе ****ец, - Шрек хитро ухмыляется, будто предвкушая что-то нехорошее для Гринчука в случае прихода “наших”.
- Хто це тобі наші? – Гринчук вдруг тоже улыбается.
- Кто, бля? – по лицу Шрека уже заметно, что вся ссора была спектаклем, - Дядюшка Зю, вот кто! Когда придет дядюшка Зю, вам всем настанет ****ец-горобец.
Гринчук с Вангелой смеются.
- А Вангела, щоб ти знав, гандон, родом з Мукачевого, - Гринчук наносит последний удар, - Який, в ****у, Деміс Руссос в Мукачевому?
- Я пойду еще одну пляшку возьму, - говорит Вангела, - Только не подеритесь, пока меня не будет.
- Не сси, ****уй, - успокаивает его Гринчук, - І соку візьми мультивітамінного.
- А че за телка у Костика в Крыму? – спрашивает Шрек, когда Вангела уходит.
- Любов, бля, - отвечает Гринчук, - Я її не бачив. Якась малолітка. Вангела її нікому не показує: боїться, що виєбуть. Така собі історія кохання. Можеш собі уявити, був собі такий парубок Вангела, який переїбав весь Київ, і якому давали такі тьолки, про яких ми навіть мріяти не могли. А потім цей Вангела їде якось до Ялти погріти яйця і зустрічає там малолітню руду ****у, трахає її, при чому, здається, збиває їй целку, і повертається до Києва. І все б нічого, але після цього моторний парубок Вангела більше нікого не їбе і навіть не дивиться. І це вже два роки триває. Їй тоді шістнадцять було, а зараз має бути вісімнадцять. А Вангела так і ****ячить час від часу до Ялти, або вона до Києва, от таке статеве життя, - Гринчук закуривает сигарету с таким довольным видом, будто он только что не сплетню о товарище изложил, а прочел лекцию в университете.
- А Хрусталину Вангела ****? – Шрек начинает издалека.
- А хто Хрусталіну не їбав? – Гринчук отвечает вопросом на вопрос.
- А Золушку? – Шрек продолжает допрос.
- Їбав, - коротко отвечает Гринчук, - А ти хіба ні?
- Я не помню, - лицо Шрека становится задумчивым, - Вполне возможно, но я не уверен. Мы ужратые были, и драпу курнули поверх синьки. Помню, Хрусталину ****и в два ствола с этим придурком лысым, как его… Стоуном, а Золушка сидела на полу, дрочила и ржала. Потом, помню, я утюгом обжегся, а утром… утром, короче, мы с Хрусталиной оказались на станции Бобрик… возле железнодорожного полотна…
- Це ще який Бобрик?
- Я там знаю? Станция Бобрик, помню, было написано на перроне, я с контролерами дрался еще. Нихера больше не помню, - сокрушается Шрек, - Мой головной мозг разрушается не по дням, а по часам. Нехило мы в этом Бобрике погуляли с Хрусталиной. Я в лесу срал… А Тому Вангела ****? – Шрек, усыпив бдительность Гринчука, задает главный вопрос.
- Їбав, - отвечает Гринчук, не видя подвоха, - І Тому, і Соню. А чого це ти такий цікавий?
- Вот ты и с****ел! – торжествующе заявляет Шрек, - Попался на детекторе лжи. К твоему сведению, нельзя одновременно ****ь и Соню и Тому. Они одному и тому же не дают!
- Водночас, може, й не дають, - Гринчук пожимает плечами, - А по черзі, ласкаво просимо. Він міг одній не казати, що іншу їбав, чи не так? Ти його самого спитай, чого ти мене заябуєш? Я тобі що, довідкове бюро “Кого поїбать в місті Києві”?
На месте событий появляется Вангела с непочатой бутылкой коньяку и пакетом сока. Шрек с Гринчуком встречают его молча.
- Любви никакой нет! – вдруг выпаливает Шрек в воздух, ни к кому конкретно не обращаясь.
Гринчук хихикает, Вангела улыбается, не улавливая сути разговора.
- Ты, Костик, веришь в любовь? – Шрек обращается к Вангеле слегка агрессивно.
- Верю, - отвечает Костя, передавая бутылку Гринчуку, - Разливай.
- То-то и оно, что “верю”, - перекривляет его Шрек, - Ключевое слово “вера”! На вере все стоит, а любовь – понятие виртуальное. На деле же присутствует вечное путешествие по иерархической лестнице извращений.
- А не приближается ли “белка”? – Вангела смотрит на Шрека с притворным подозрением.
- Не приближается, - заверяет его Шрек, - Извини, Костик, можно нескромный вопрос? – добавляет он вкрадчиво.
- Можно, - разрешает Вангела.
- Тебя когда-нибудь телка трахала в анал пристегивающимся членом?
Гринчук смеется во весь голос, Вангела бормочет себе под нос что-то ругательное.
- Я не буду отвечать на этот вопрос, - говорит, наконец, Костя, - Это все гнилой развод на пидараса.
- А отвечать и не надо! – радостно восклицает Шрек, - Все и так ясно! Ну, я просто так спросил, - он резко меняет тон на извиняющийся, - У нас же все телки знакомые имеют эту штуку: Хрусталина с Золушкой, Томассоны, Трэшка… это, значит, чтобы пунькать друг дружку, пока мы водку жрем. Я и сделал логическое предположение: раз у них эта штука есть, то не предлагали ли они кому-то из нас вставить ее в очко. Первыми на подозрении у меня ты и Стоун. Хотя Стоун даже вне подозрений – типичный пидарас.
- Это извращение, - Вангела решает, наконец, закрыть вопрос, - Я таким не занимаюсь. Не собираюсь путешествовать по этой твоей лестнице… херархической.
- Ты просто застрял на полпути, - уверенно говорит Шрек, - Но, никуда не денешься: покатишься дальше. Вот, у тебя кроме гомофобии, какие еще есть ограничения? Ты, например, срал на кого-нибудь? Или мочился? Или, может, на тебя? – Шрек косится в сторону подворотни, где белеет газетка, прикрывающая кучу дерьма.
- Нет, - Вангела отрицательно качает головой, - И говно не жрал, сразу же отвечаю на твой следующий вопрос, и овец не трахал.
- Значит, любви твоей скоро придет конец, - заверяет его Шрек, - Тут одно из двух: либо ты постоянно совершенствуешь отношения со своим партнером, поднимаясь по лестнице извращений, либо любви – кирдык. Любовь – понятие абсолютное, она не терпит ограничений!
- Я йому роз****ів про твою “црвену звезду”, - признается Гринчук, - Тепер тобі, в натурі, гаплик. Зараз Шрек заллє тебе помиями.
- И не имеет это никакого отношения к делу, - отрицает Шрек, - Я говорю безотносительно к конкретному случаю Вангелы. Я излагаю общую теорию извращений моего собственного сочинения.
- Излагай, - поощряет его Вангела.
- Начинается все с поцелуев, так? – Шрек задает вопрос для затравки, - Это не учитывая, конечно, младенческого периода, когда дети трогают друг друга за гениталии, не осознавая важности момента, а потом, наоборот, стесняются в школе поднести девчонке портфель и все такое. Я имею в виду период, когда подростки противоположного пола начинают проявлять друг к другу реальный сексуальный интерес. Итак, вначале идут поцелуи…
- Потім йде мінєт, - продолжает ряд Гринчук.
- Пожалуй, - соглашается Шрек, - Условно говоря, да. Хотя это только для нынешних малолеток минет – все равно, что мороженого покушать. Я подозреваю, что родители некоторых из нас за всю жизнь этого не попробовали. Потом, значит, первый неловкий сексуальный опыт в позиции “мужчина сверху”, который иногда сопровождается сбиванием целки...
- Або тріпаком, - снова подсказывает Гринчук.
- Спасибо, коллега, - кивает ему Шрек, - Затем, что у нас? Перебор всяких неудобных поз, которых, якобы в “Кама Сутре” дохуя. На самом же деле, “Кама Сутра” – это хитрое индусское наебалово: как ты не выкручивайся, а подходящих дырки в телке всего три… если, конечно, не пробить еще парочку в башке… И, как правило, люди занимаются этим всю жизнь: мыкаются, бедные, не зная, каким таким хитрым образом кинуть палку законной жене, чтобы от этого не так тошнило, как вчера. Ибо рутина убивает любовь на корню! – Шрек поднимает вверх указательный палец.
- И что же делать? – спрашивает Вангела.
- Двигаться вверх по лестнице извращений, - Шрек берет с лавочки стаканчик, наполненный Гринчуком, и машет им в воздухе, будто указкой, - Или вниз, это уж как тебе подсказывает твой внутренний компас. Люди, чувствуя, что любви приближается ****ец, начинают выдумывать способы ее спасения. А единственный способ, как я уже сказал - движение по лестнице. Первое, что им приходит в голову, это, конечно, завести партнера на стороне. Это что-то вроде прививки, мнимое экстенсивное развитие. На самом деле, любовница – это та же жена, только не настолько осто****евшая. От перемены мест слагаемых результат не меняется. Более честные и разумные люди не расширяются, а углубляются: придумывают что-то внутрисемейное. Что у нас там на очереди? Садо-мазо, свинг…
- Свинг – не внутрисемейное, - перебивает его Вангела.
- Чисто внутрисемейное, - заверяет Шрек, - Ролевая игра с приглашением других актеров. Затем что у нас по степени экстрима? Золотой дождь… так мелочь, подумаешь… копро… это на чем Вангела застрял… секс с животными, секс с неодушевленными предметами….
- Це з якими? – удивляется Гринчук.
- Ну, например, с манекенами, - просвещает его Шрек.
- А-а-а, - уважительно протягивает Гринчук, - Це правда. Зараз такі манекени роблять, що ліпше справжньої тьолки на вигляд. Я б у супермаркеті засадив би парочці пластмасових кицьок.
Шрек с Вангелой смотрят на Гринчука настороженно.
- Що дивитесь? – удивляется Гринчук, - А ви хіба не бачили?
- А Гранчак-то опережает тебя на корпус, Вангела, - усмехается Шрек, - ты, как салага, на копро застрял, а он уже намылился пластмассовых манекенов приходовать. Тут и до трупов недалеко… Да, коллега! – Шрек хлопает Гринчука по плечу, - А я ведь вас недооценивал!
- Ты забыл о гомосексе, - Вангела отвлекает Шрека от насмешек над Гринчуком.
- Заметьте, - Шрек хитро щурится, - Не я первый заговорил о гомосексе! Я о многом забыл, это не суть. Суть в том, что, если ты хочешь сохранить любовь, ты доходишь до самого конца.
- Інакше кажучи, за теорією Шрека, як гівна не поїси з коханою, то не буде тобі щастя, Вангела, - комментирует Гринчук.
- Сам ешь, - Вангела кивает на подворотню, - Вон в газетке лежит, упакованное.
- Говно это что, - говорит задумчиво Шрек, - Говно – это мелочи. Нос зажал прищепкой и кушай, все равно, что икра кабачковая, дело привычки. Я вот в Интернете читал, как один мужик немецкий съел другого по взаимному согласию… но вначале они вместе съели член…
- Бля, - кривится Вангела.
- Да, - кивает Шрек, - Они были любовниками, и один съел другого. Причем тот, которого съели, добровольно на это согласился. Вот и представь себе, Вангела. Съесть любимого человека это еще куда ни шло, это многим приходит в голову, а вот многие ли любят настолько, чтобы позволить съесть себя?
- Якщо подивитись на це з точки зору пересічної людини, а не за твоєю шизанутою теорією, то люди їдять один одного постійно. Зокрема, тьолки поїдають нас заживо, тільки, бля, оженися, - Гринчук выпивает коньяк несколько злобно.
- Это только подтверждает мою теорию, коллега, - Шрек, выдохнув, тоже выпивает, - Инстинктивно люди чувствуют, что, не сожрав ближнего, не достигнешь абсолюта. Поэтому, как ты выразился, и телки нас кушают. Сожрав любимого, его уже не потеряешь.
- За любовь? – предлагает тост Вангела.
- Ага, - Шрек наблюдает за тем, как Гринчук разливает остатки коньяку, - А потом позвоним Томе. Она сейчас сережку в ****у вставляет у Деда в салоне. Это тут недалеко. Может, сразу и покажет свежак.


VI – Соня, Трэши, Золушка, Хрусталина

- Кажется, этот бармен в меня влюблен, - говорит Соня, глядя в сторону барной стойки, - Гляньте, как глазки опускает, когда я на него смотрю. Симпатичный мальчик.
- Сонечко, прокинься, дитинко, - смеется Трэши, - Цей бармен вже всьому Києву перелизав. Його Злюка з Ширлі вдвох їбали. Хочеш знімемо його сьогодні? Він дуже легкий на передок.
Девочки сидят в подвальчике “Ольжиного двора”, едва видя друг дружку в клубах сигаретного дыма. Пьют только пиво, так как уже пару раз выходили на улицу выкурить косячок. На столе лежит букет каких-то желтых цветов, принадлежащий, кажется, Золушке.
- Тома завистливая сука, - Соня нелицеприятно характеризует отсутствующую сестру, явно в продолжение какого-то разговора, - Ей мало того, что каждый новый мужик сначала на нее внимание обращает, и только потом на всех остальных, ей нужно, чтобы любой мужик, раз увидев Тому, больше никого и никогда в жизни не трахал.
- Таким чином вона нас неначе провокує, - добавляет к сказанному Хрусталина, - Наче каже: “Бачте, який в мене хлопець, нумо спробуйте виїбіть його”. Ми й пробуємо.
- І їбемо, - подтверждает Золушка.
- Думаете, зачем она пирсинг пошла вставлять? – Соня достает тоненькую сигаретку “Вог”, - Хотите, сделаю логическое предположение?
Девочки смотрят на Соню выжидающе, пока та подкуривает сигарету.
- Золя, спорим, что ты недавно выебла кого-то из Томкиных знакомых, кого раньше не ****а, - Соня делает обещанное предположение, - Так, только честно, без балды, здесь все свои.
- По-перше, що таке недавно? – Золушка отводит глаза.
- Не увиливай, малая, - строго говорит Соня, - Вот чьи это, к примеру, цветочки? Кто подарил?
- Стоун, ну то й що? – Золушка краснеет, - Він раптово на вулиці купив у бабці. Це нічого не значить.
Несмотря на заверения Золушки о том, что “это ничего не значит”, все почему-то смеются.
- Стоун завжди дарує квіточки після першої пойобки, - поясняет Хрусталина, - Така в нього підступна звичка. Як та собака, що мітить територію. Мені, наприклад, рози дарував.
- А мені тюльпани, - сообщает Трэши, - А тобі, Сонька?
- Ничего он мне не дарил. Тамаре дарил. Розы. Так, значит, Стоун. Я была права. Где-то на той неделе, верно? Через пару дней новость дошла по телеграфу до Томочки, и наша Томочка своим птичьим умишком делает единственный доступный ей вывод: раз такой великий ценитель женской красоты, как старый алконавт Стоун, решил трахнуть Золушку, когда на свете есть королева Тамара, то у Золушки есть нечто такое, что сбило Стоуна с пути истинного. А что есть у Золушки, чего нет у Томы? Правильно, пирсинг! Поэтому Тома, собрав последние гроши, ломанулась как лошадь в салон вставлять себе сережки во все места, - Соня делает большой глоток пива после такой длинной речи, а затем продолжает, - Если не верите, то я вам напомню про татуировки. Трэшка, помнишь, как ты ездила с Вангелой в Ялту?
- Коли це було! – восклицает Трэши, - Я вже й забула. Років зо два тому. Ми тоді з Вангелою гарно тусовали. Я майже закохалась тоді, а він узяв мене та кинув, і саме в Ялті. Знайшов там ту руду тварюку.
- О, кстати, что за телка-то? Ты ее видела? А то все талдычат: Вангела влюбился, Вангела никого не ****, Вангела все время говорит о Рыжей, что там хоть за Рыжая?
- Відьма, - коротко отвечает Трэши.
- Відьма, - неожиданно подтверждают Золушка с Хрусталиной.
- Вы ее тоже видели что ли? – удивляется Соня.
- Ми її не тільки бачили, - говорит Хрусталина, - Ми її й те... Цілувались, милувались.
- Чертовы лисбы. И как она?
- Кажу ж, відьма, - Хрусталина пожимает плечами, - Наче нічого такого особливого, але ж трахнути її хочеться. Руда, худенька, очі такі великі, зелені, зубки трохи кривуваті, але ж... солодка дівчинка... раз скуштуєш, ще захочеш.
Золушка толкает Хрусталину в бок.

- Чого ти ревнуєш, мала? – Хрусталина обнимает Золушку за плечи, - Ти ж сама з нею годин зо п’ять сосалась.
- Я не ревную, - Золушка целует Хрусталину в губы, - Та кицька справді солодка. Особисто я Вангелу розумію, чого він запав. Є в ній якась принада хитра, хоча на вигляд наче звичайнісінька ****ь. Від неї, до речі, не тільки Вангелу накрило, пану Вовану теж дах знесло.
- Вован во всех влюблен, кто ему дает, - кривится Соня, - И тут, значит, он с Вангелой сошелся не на жизнь, а на смерть? Мне кажется, он его когда-то пристрелит. Не успеет Вован кого-нибудь чисто полюбить, как Вангела туда палку кидает. Киева им мало, так они в Ялте схлестнулись.
- Саме так і було, - вдруг подключается Трэши, - Ми знали, що Вован в Ялті і забились зустрітись, але ж приїхали вранці, зняли хату і в’їбали пляшку горілки, нас відразу й вирубило. Потім прокинулись і ввалили ще одну пляшку... Неміров преміум, бля. І знову вирубились. Так ми цілу добу вирубались, а Вован тим часом надзвонював, а потім положив на нас ***, пішов вештатись по місту і десь на дискотеці зняв цю руду. Судячи зі всього він її відразу поїбав, бо наступного ранку влаштував їй любовне свято у своєму стилі. Я сама не бачила, але Вангела розповідав, що там була мало не ванна з шампанським та пелюстки троянд у ліжку. І я думаю, що Вангела не бреше, бо це на Вована дуже схоже - заливати ****ям шампанське у ванну. А потім ми нарешті здибались і гуляли по Ялті вчотирьох, а ввечері, як то кажуть, трапилось те, що трапилось: Вангела десь зник з цією кицькою, а я цілу ніч лазила з Вованом і слухала любовні вірші руських поетів.
- Ты ему дала? – интересуется Соня.
- Авжеж, - кивает Трэши, - Треба ж було якось Вангелі помститись, бо дуже він мене нахабно кинув. Дала на березі моря. А зранку прийшов Вангела втішений, як слон, і зайобаний по самі вуха. В нього навіть язик був порепаний. Корочє, поїхали ми з Вангелою назад до Києва рогаті, але не зламані.
- Ти хотіла щось про тату розповісти, - напоминает Золушка Соне, - Щось таке вразливе для Томи.
- А, ну да, - спохватывается Соня, - Про тату та же самая история, что и про сегодняшний пирсинг. Вангела поехал с Трэшкой в Крым, а через день после этого Тома сделала себе татуировку. Ведь у Трэшки есть татуировка на копчике, и именно поэтому Вангела поехал с ней в Крым, не так ли? Таков несложный ход мыслей моей любимой недалекой сестрички.
- Тома теж щось мала з Вованом, - подкидывает новую информацию Хрусталина, - Тільки не на пляжі, а у нього в офісі, на столі. І, здається, після цього троянди в ліжку теж мали місце. Мені Шрек казав, а Шреку Вангела, а Вангелі сам Вован. Вони, хоч тьолок своїх ніяк поділити не можуть, але ж шмаль постійно курять у Вована в офісі і ****ять про все. Тобі Тома нічого не розповідала? – Хрусталина обращается к Соне.
- Вован – підар і останнє лайно! – внезапно вмешивается Трэши, - Я вам розкажу те, що ви ще не знаєте. І, якщо хтось із вас після цього дасть Вовану, то ви мені не подруги, і я більше жодній не дам лизати.
- Интригующее начало, - Соня выражает общее мнение.
- Ми, щойно з Криму приїхали, трохи закрутили з Вованом, - Трэши начинает рассказ, - Ви ж знаєте, як він вміє залицятись. Ресторани, нічні клуби і таке інше. Не те, що Шрек чи Вангела. До цих кавалерів, бля, додому прийди, принеси їм шмалі, пива та смажене курча, і може тоді вони згодяться тебе поїбати. А з Вованом, видається, все красиво до певного часу. Мені раніше казали, що він казліна, але ж я не вірила...
- Ты по сути вещай, рыбка, - Соня направляет рассказ Трэши в нужное русло.
- Ну, ми, корочє, зустрічались, а потім... – Трэши задумывается, будто подбирая слова, - Потім я його трошки прокинула... ненавмисно, так склались обставини. Зустріла на роботі парочку хлопчиків гарних, музикантів, потім ще одного “інтєрєсного мущіну” з телебачення. Корочє, мала кілька спонтанних побачень у жанрі груповухи. Я тоді ще на радіо працювала, могла собі дозволити гарно провести час інкогніто. Негр у мене був, але я так і не наважилась... З однією красавою рожевою був ще роман...
- Трэшка, о том, что ты ****ь, мы и так знаем, - Соня снова пытается настроить Трэши на нужную волну, - Причем здесь Вован?
- При тому Вован, - Трэши, наконец, сосредотачивается, - При тому, що він почав ревнувати і псувати мені життя. Слідкував, дзвонив постійно, влаштовував сімейні сцени, корочє, я була як під “колпаком у Мюллєра”. А потім він мене дістав до самої сраки, і я зробила йому підставу: запросив він мене якось в “Рішел’є”, ну я, бля, і натовклась там королівських креветок, устриць, якихось, бля, йобаних равликів, так, що мало не виригала. Вина французького наїбашилась. Навмисно, щоб Вовану помститись. Наїлась як свиня, а потім й кажу: “Дякую за побачення, любий, але між нами “всьо кончєно”. А тут і рахунок не забарився... Вован почервонів як рак, але ж розплатився мовчки... а потім влаштував мені вендету по-корсиканські...
Девочки смотрят на Трэши, с нетерпением ожидая развязки и почему-то заранее улыбаясь.
- Корочє, прихожу я одного дня на роботу перед ефіром і помічаю, що всі на мене нібито підозріло так дивляться. Посміхаються так поганенько, при чому, і тьолки і пацани. І така ***ня незрозуміла кілька днів відбувається. Знаєте, дивляться так, наче всі щось про мене знають, хуйню якусь для мене неприємну, але яка водночас усіх інших дуже тішить. Ходжу, корочє, цілий тиждень як дурепа. А тиждень по тому залізла я випадково на сервер і побачила... у папці адміна нашого системного, підара, бля, Льоши... корочє, побачила я свої фотки...
- Здається, я вже розумію, - Хрусталина о чем-то догадывается.
- Не важко зрозуміти, - Трэши вздыхает, - Вован мене фоткав, коли ми сексом займались. А я, дурна, забула, що Вован теж має до радіо відношення, і цей Льоша, підар, наш системний адміністратор, його найліпший коріфан ще з політеха. Коротше кажучи, на фотках усе як годиться: Треші з хуєм у роті, Треші з геть обкончєним личком, Треші раком з розйобаною ****ою. Дуже мальовничо все... і весь офіс на це дивиться і помалу з мене стебеться. І уявіть, все це було на радіо, а зараз, коли я на екрані майже кожен день, якщо ці фотки в Інтернет викинуть?
- Очень возможно, - Соня рубит правду-матку.
- Я знаю, що Вангела ці фотки вже бачив, - Трэши вздыхает еще печальней, - Вован йому на комп’ютері показував. Вангела просив скинути йому на дискету, щоб удома подрочити, але ж Вован зажидівся. Це моя єдина надія – на те, що він захоче мати ексклюзив для дрочки. Я, думаєте, чому коротко підстриглась? Це для того, щоб мене не впізнали, як ці кляті фотки в інеті з’являться.
- Вот ведь мстительные твари, - с чувством говорит Соня, - А еще на женщин грешат, какие мы все подлые. А сами такое делают, что хоть вешайся. Вован в своей мести даже Шрека переплюнул. Я думала, хуже этого гандона уж и на свете никого нет, - заметив вопросительные взгляды девочек, Соня продолжает, - Я вам не рассказывала - противно было... Не пустила я его как-то к себе. Вы ж его знаете: пьяный пришел, еле на ногах стоял, белка его крыла, орал, ругался в подъезде, вот я его и послала подальше. Он ушел обиженный. Тоже вроде как забылось все. А потом сидим мы как-то у меня дома, неделька прошла где-то, помирились, вроде, винцо попиваем, мило так беседуем. И, вдруг, посреди всей этой идиллии с пастухами и пастушками Шрек начинает задыхаться: воздух ртом хватает, как карась, глаза вылезли, рожа покраснела… короче, подавился так чуток и на пол – ***к! Помните кино “Четыре комнаты”? Этого ****ского Зигфрида? Как он устраивал телке ролевую игру по типу “хули ты ****ишь, дорогая, с кляпом во рту”, а потом имитировал сердечный припадок? Вот и Шрек устроил в точности тоже самое. Пока он на полу валялся, я в коридор метнулась пчелкой скорую вызывать. У самой от страха руки трясутся, говорить не могу, как же, блин, любимый Боренька копыта пристраивает. Конечно же, вызвала платную скорую “Борис”, я ведь девочка богатая, мне для всяких гандонов денег не жалко… А через пять минут возвращаюсь в комнату, а Шрека там нет. Уебал, сука, через балкон, не дождавшись скорой. Наказал меня, тварь, на сто баксов.
- У мене є здогадка, що ця фірма “Борис” належить Шрекові, - говорит Золушка, - Непоганий бізнес – імітувати припадки, і збивати бабло з довірливих коханок. Шрек – припадочний аферист.
- А Шреком його називають тому, що він живе на Борщаговці, - добавляет Хрусталина, - Бо на Борщаговці живуть самі тролі та гобліни.
- Но-но, - приструнивает ее Соня, - Спокойно, киса, я тоже живу на Борщаговке.
Шутке о троллях улыбается даже Трэши, еще недавно грустившая из-за срамных фоток. А потом девочки выходят на улицу выкурить следующий косячок.


VII – Хрусталина, Вангела

- Ну як воно тобі? – Хрусталина стоит перед зеркалом в “Манго” и поворачивается из стороны в сторону, то к зеркалу передом, то к Вангеле задом, - Гарне платтячко, правда?
- Ага. Тебе идет, - соглашается Вангела, - Тебе все идет.
Они уже прогулялись по маршруту  Галерея-Терранова, где Хрусталина перемеряла сотню маек, шортов и кофточек, полсотни пар сапог, туфлей, ботинок и кроссовок, пару десятков джинсов, десяток курточек и пальто; потом покурили в отдаленном безлюдном переходе Метрограда, пообедали в “Пузатой хате”, и восстановив силы, отправились дальше.
- Але ж двісті баксів, бляха-муха, - Хрусталина строит рожу зеркалу, - Воно того не варте. Гарна сукня, але ж не на двісті баксів.
- Точно, - с готовностью говорит Вангела, - Зачем тебе на зиму платье?
- Хіба що с****ити? – на лице Хрусталины появляется задумчивое выражение, - Купляти, звичайно, не варто, але ж гарне, ****ь... Де тут ці кляті ***ні, що пищать на виході? – она приподнимает платье на бедрах, оглядывая его в поисках жучка.
- Не надо, Крысенька, - говорит Вангела умоляющим голосом, - У нас и так рожи подозрительные.
- Так, - печально соглашается Хрусталина, - На жаль, ми з тобою схожі на аферистів. От якби я була якоюсь куркою очкастою, я б стільки краму могла собі на****ити... Ладно, хай собі висить. Треба буде Зольку привести показати, вона мене таке саме задурно пошиє, - Хрусталина уходит в кабинку переодеваться.
Затем они выходят на улицу и, обнявшись, неторопливо идут по Крещатику, время от времени останавливаясь для поцелуев.
- Какая ты, Крыся..., – начинает Вангела во время одной из таких остановок, но не может подобрать слово, - Distinguished… Не знаю даже, как по-нашему сказать.
- Надзвичайна, - предлагает свой перевод Хрусталина, - Витончена. Тонка штучка. Але ж я не тонка штучка, я досить таки жирна штучка.
- Особенная, - говорит Вангела, стоя лицом к Хрусталине и обнимая ее за бедра, - Есть девочки обычные, а есть особенные. Ты – девочка особенная.
Хрусталина, смущаясь, утыкается лицом в плечо Вангелы.
- Вот, взять, к примеру, курточку твою и свитер. У вас же с Золушкой нет стиральной машинки?
- Нема, - говорит Хрусталина, - Треба купити, бо сил більше нема. Вся постіль кавою залита. Вже час якогось секс-раба викликати, щоб усе виправ.
- Я свитер этот в прошлом году видел и курточку тоже, - продолжает Вангела, - А они все равно будто вчера куплены: чистенькие, новенькие… и запах твой, - Вангела прикасается носом к свитеру Хрусталины, - Стрижка у тебя такая аккуратная, - он гладит Хрусталину по голове, - Волосок к волоску, глазки накрашены ровно, как под линеечку. Кажется, если ты вдруг заплачешь, то у тебя даже тушь потечет ровненько, ручейками такими красивыми, и ни капли тебя не испортит. – Ты – картинка, Хрусталина… мечта, произведение искусства. Когда я вижу таких девочек, как ты, я становлюсь страшным оптимистом и начинаю верить в Бога. Я так думаю, что великие художники прошлого, Микеланджело там, Рафаэль, они по той же причине в Бога верили. Ходят себе по улице, наблюдают всяких торговок вонючих и шлюх сифилисных, а потом – бах! Попадается им такая девочка как ты – ликом чистая и невинная, с глазками синими-блестящими, ручками пухлыми и мягкими, цветами пахнущая, а не мочой или рыбой, вот они себе и думают – ****а хата! Откуда такое чудо в нашем говнище? Не иначе, божье провидение. Засылает Господь своих ангелов-резидентов, чтобы мы в него поверили…
Так незаметно, под богоугодные речи Вангелы, они подходят к следующему магазину. Вид вывески “Мотиви” тут же выводит Хрусталину из сладостного ступора, вызванного таким мощным потоком комплиментов.
В магазине Хрусталина меряет джинсы, и повторяется та же сцена перед зеркалом, что и с платьем в “Манго”.
- Гарні, правда? – спрашивает Хрусталина, поворачиваясь задом к Вангеле, - Як вони ззаду? Срака не завелика?
- Срака – то, что надо, - успокаивает ее Вангела, - То, что доктор прописал. Надежна, как причальная тумба. К такой сраке любой моряк пришвартуется.
- Треба брати, - решается Хрусталина, - Наче такі собі сексі, і кльоші прикольні, - она открывает сумочку и начинает в ней рыться как-то уж слишком демонстративно.
- Я заплачу, - Вангела берет у нее из рук джинсы и идет к кассе.
- Боже, дякую тобі за те, що ти створив чоловіків, - Хрусталина возводит глаза к небу, изображая кающуюся Марию Магдалину, - Костику, я тут ще паска знайшла... правда гарний? – когда Вангела возвращается, Хрусталина показывает ему широкий кожаный ремень, весь увешанный какими-то звенящими цепями и монетками, - І коштує ***ню…


VIII – Тома, Стоун

- А я сегодня Вангелу видела с Хрусталиной, - сообщает Тома, - Два раза. Сначала встретила их на улице возле “Террановы”, они слегка обкуренные были: отморозились и в магазин забежали, а потом я поймала их на горячем в “Дженнифер”…
Тома говорит со странной дикцией, как будто у нее во рту имеется еще что-то помимо языка. Впрочем, Стоуну уже ведома причина такого косноязычия: на нижней губе Томы красуется серебряное колечко, а в язык продета немалого размера штанга. Они сидят в кафе “Эльдорадо” возле стадиона и пьют мартини с апельсиновым соком. Стоун выглядит слегка заспанным и злым.
- Захожу я в “Дженнифер” трусики купить, - продолжает Тома, - И вижу, они там ходят: Хрусталина тоже себе трусики выбирает и лифчики, а Вангела, как обычно, спит стоя, как лошадь, посреди магазина. Ну, я до поры до времени за вешалками спряталась, пока они в кабинку не зашли меряться, выждала еще контрольную минуту, а потом – опа! Открываю ширмочку, а там все пучком – Хрусталина стоит топлесс, батончики свои вывалила, а Вангела ей соски лижет, аж захлебывается. У Вангела язык такой неслабый, как у группы “Кисс”, - добавляет она с некоторой мечтательностью в голосе.
- Ты только что развенчала миф о недотроге Вангеле, который якобы ни с кем сексом не занимается, будучи влюбленным в мифическую рыжую баядерку с острова Крым.
- Ну, лизать соски – это еще не значит заниматься сексом, - резонно замечает Тома, - Тем более, я им всю малину пересрала.
- Точно, - соглашается Стоун, - Тем самым, ты способствовала культивации мифа. Теперь у Вангелы будет повод сказать: “Я сексом не занимаюсь, а исключительно лижу барышням соски в раздевалке “Дженнифер”. С трех до пяти”.
- Ага, - улыбается Тома, - А ты чем занимался? И почему такой злой?
- Я занимался сексом с двенадцатилетней девочкой, - выпаливает Стоун, - Или тринадцатилетней… я так сходу не могу возраст определить. И ты своим звонком тоже мне все пересрала, как и Вангеле! – он, наконец, сообщает Томе причину своей непонятной озлобленности.
- Вау! – восклицает Тома то ли с удивлением, то ли с восхищением, - А ты, это, Стоун, не боишься провести следующие десять лет на петушиной хате? Вариант-то хоть как, надежный? Она не пожалуется на тебя воспитательнице в детском садике?
- Вариант супер-надежный, - угрюмо говорит Стоун, - Она не пожалуется, поскольку мы это делали… во сне... Поскольку… Какое слово благородное – “поскольку”, - он вдруг уходит мыслями куда-то в сторону, - Возле моего дома, в гастрономе, работает одна девочка, продавщица. Кудрявая такая, симпатичная лицом. На Мэрайю Кэри похожа. И, исходя из того, что она похожа на Мэрайю Кэри, я все время почему-то думал что, она тупая. Не без того, конечно, чтобы как-то ей засадить, тем более, что возле дома, но и энтузиазма особого не испытывал. Тупая, думаю, успеется. А тут, прихожу я как-то в магазин, жор на меня напал полуденный, и говорю ей: “Девушка, у вас мороженое есть пломбирное?” Она в отделе мороженого работает. А она мне отвечает четко так: “Мороженого нет, поскольку у нас нет света, и холодильники не работают”. И вот это ее “поскольку” проняло меня не на шутку. Я чуть не влюбился по ходу, и сразу изменил свое мнение о том, что она тупая, как Мэрайя Кэри. Я думаю, студенточка какая-то, подрабатывает в магазине, и торговля мороженым и пельменями – это явно не пик ее карьеры…
- И ей двенадцать лет? – Тома пытается натолкнуть Стоуна на нужную мысль.
- Н-е-е, - Стоун задумывается, - Этой не двенадцать лет… Это другой двенадцать лет, той, что… та в доме моем живет на первом этаже, с родителями… Я, короче, зашел вчера вечером к Каннабинолу, ботанику этому малолетнему, - Стоун опять уводит повествование в сторону, - Думал, найти у него ответы на некоторые вопросы мироздания… Короче, думал подмутить у него чего-то на шарика. Только зря вечер убил… Каннабинол недавно вернулся из ссылки, и у него пока что нихера нет толкового. Его родители засылали на три месяца к бабке в деревню, чтобы он пил парное молоко, и не занимался химией, ботаникой, и от компьютера подальше. Между нами, правы были, потому что Каннабинол уже похож на ходячего шкилета из кабинета анатомии. Короче, протирал он мне весь вечер про эту деревню. Цивилизации, мол, там никакой, тяжелых наркотиков в сельпо не завозят, из психотропов – только конопля-дичка и самогон. Причем, самого некошерного качества: трава ни децла не вставляет, а самогон – вонючий, из мелясы… там сахарный завод рядом. Короче полный закат Европы... Но вот со временем замечает он странную особенность… Покурю я, говорит, дички перед сном, кайфа никакого, будто пустого чайку выпил, а как ложусь спать, то сны начинают сниться такие… с изюминкой. Вернее, один и тот же сон. Снится ему, типа, что он на необитаемом острове с любимой девушкой…
- Это с какой? – будто невзначай спрашивает Тома?
- А я знаю? - отмахивается от вопроса Стоун, - Какая может быть девушка у Каннабинола? Я не интересовался. Наверное, такая же кляча, как и он сам. Топ-модель шестидесятых Твигги. Это не суть… Прикольно он рассказывал. Говорит, что каждую ночь… а на острове – это, типа, день… сидят они на песке и разговаривают на разные темы высокие: о пакте Молотова-Риббентропа, разделе Черноморского флота, методике обучения школьников младших классов произношению звуков и , энтропии Вселенной; между делом сексом занимаются, собирают мидии для пропитания, строят домик из хвороста и все такое. Короче, живут полноценной семейной жизнью. И все так, говорит, реально, будто наяву. И девчонка такая, типа, умная, во всем разбирается, о чем ни заговори, в сексе тоже покладистая: “В жопу? Хорошо, в жопу, так в жопу, мне все равно, куда”. В быту у них все налажено. Короче, перло его неслабо от семейной жизни на острове. Я, говорит, после этого совершенно изменил свое отношение к институту брака в целом и к одному человеку, в частности…
- К какому человеку? – снова спрашивает Тома.
- Человеку? – не понимает вопроса Стоун, - А! Ну, к телке этой, наверное. Той, что на острове. У нее, судя по всему, есть жизненный прототип, если верить Фрейду. И во-о-от, - Стоун пытается восстановить линию повествования, - Он, значит, рассказывает, а на серванте у него лежат два пакетика маленьких бумажных. С той самой дичкой. Я это вычислил по тому, как он косяки на сервант бросал по ходу беседы. Я еще тот Штирлиц…
- И ты, разумеется, пакетик подмутил? – Тома скорее утверждает, чем спрашивает.
- Естественно, - без тени смущения говорит Стоун, - Я до самого конца ждал, что он мне сам предложит. Выдержал, как говорится, паузу приличия. Между нами говоря, это было бы очень культурно с его стороны – предложить мне один пакетик. Но, так как он не предложил, то я избавил его от мук совести и взял пакетики сам…
- То есть, ты взял оба пакетика? – говорит Тома прокурорским тоном.
- Они ведь рядом лежали, - Стоун удивляется непониманию со стороны Томы, - Было бы странно, если бы я взял один.
- Итак, ей двенадцать лет...
- Да, где-то так, - Стоун, кажется, решается перейти к главному, - И живет она на первом этаже. Ходит в школу. Я ее часто встречаю по утрам. Ничего особенного: худенькая, маленькая, глазастая, щечки такие…э-э-э, - в попытке описать щечки, Стоун делает причудливые движения руками, будто лепит снежок, - Ты ведь знаешь, я не люблю тинейджерок. То есть, не фанатично им предан, но… Покурил я, в общем, той дички от нечего делать…
- Краденой, - напоминает Тома.
- Да, ваша честь, - соглашается Стоун, - Покурил и лег спать. Это чтобы методику соблюсти. Каннабинол ведь про сны говорил, а так, говорил, не берет. В общем, заснул я… даже не то, чтобы заснул, а так… вырубился. Лежу, слышу звуки внешнего мира, и в то же время будто бы сплю: в голове у меня совсем иные миры и ощущения. И вот сразу же, буквально со старта, видится мне, будто я встаю, одеваюсь и шурую на улицу по какому-то делу. Открываю, значит, дверь подъездную и… сталкиваюсь в дверях с этой малолеткой, Люськой. Люська ее зовут, кстати. А она будто бы со школы пришла и тоже в дверь сунется, но с обратной стороны. Я отсюда, а она оттуда… и застряли мы в дверях, короче, нос к носу… А в руках у нее две сумочки: одна, то есть, сумочка – это рюкзак, по-видимому, со школьными принадлежностями… тетрадки там, пеналы, карандаши, книжка “Родная речь”, математика…
- Я в курсе, что такое школьные принадлежности, - Тома не дает Стоуну снова увильнуть в сторону.
Да, - кивает Стоун, - А другая сумочка – со сменной обувью. То есть, я так себе во сне вообразил, что со сменной обувью. Грязь ведь на дворе…
- А почему у нее рюкзак в руках, а не на спине? - между делом интересуется Тома.
- Спроси у дедушки Фрейда! – запальчиво отвечает Стоун, - По-видимому, перед тем, как она входила в дверь, у нее зазвонила мобила… и чтобы достать мобилу из кармашка, ей понадобилось снять рюкзак, так как рюкзак сковывал ее движения…
- Ну, извини, Олежка, - Тома берет Стоуна за руку, - Рассказывай, я не хотела тебе мешать.
- Да, - Стоун остывает и продолжает рассказ, - И я, значит, чтобы ей помочь, беру у нее из рук сумочку со сменной обувью и поддерживаю дверь… Там дверь пружинная. Это чтобы ее не стукнуло… Она смотрит на меня так… загадочно, знаешь, как взрослые девочки смотрят, лет под сорок, когда видят нового интересного и неженатого мужчину в пиджаке от Воронина, - Стоун смеется над собственной шуткой, - И в то же время невинно так смотрит, будто говорит глазками: “Спасибо, дядя”. Глазками-то благодарит, а сама к двери идет своей, квартирной, и, при этом, сумочку у меня из рук не забирает! – Стоун смотрит на Тому с торжеством, - Это, значит, она меня приглашает пройти за ней к двери. Знаковая система женская. Я неплохо в ней разбираюсь. В девяноста процентах случаев это означает – пройдем к двери, а там жаркий поцелуй на прощанье, ибо я с первого раза не даю… А тут, понимаешь, девочка. А дома у нее, вероятно, родители. Это я даже во сне понимаю. Представь себе, думаю, сейчас откроет дверь ее папаша, эдакий мудила, и увидит, как я его дочке подношу сумочку сменной обувью. Это засада, я тебе скажу. В наше сложное время разок поднесешь маленькой девочке сумочку, а при следующей облаве на серийных убийц к тебе непременно заглянут…
- Всенепременно, - соглашается Тома.
- Но никакой папаша не появляется, а она сама открывает ключом и в квартиру заходит. И опять сумку не берет! – по ходу рассказа лицо Стоуна становилось все менее озлобленным, а в этот момент чуть ли не радость излучает, - То есть приглашает меня зайти! И я, конечно, захожу. С опаской еще, думаю, мало ли, вдруг родители ее где-то на кухне притаились и поймают меня в прихожей… а сам ненароком так квартирку оглядываю и убеждаюсь: нет никого! Диванчик только стоит в уголке, как нарочно. А девочка, Люська ее зовут, - напоминает Стоун, - бросает рюкзак на пол и на диванчик садится… - он делает длинную паузу.
- Ну? – подталкивает его Тома.
- А что? – радость Стоуна внезапно куда-то улетучивается, - Я не силен в эротических описаниях. Все у нас нормально произошло. Самой собой. Подсел я к ней, обнял. Телевизор мы смотрели, что ли? Но недолго: я же понимаю, что все это во сне, и что самое смешное, она, кажется, тоже это понимает. Поэтому мы как бы торопили события. Я ее только обнял, ребра пощупал… худенькая она страшно, личико вроде такое… со щечками, а сама худенькая, такое бывает у малолеток, пока не отъелись. Да… только обнял, а она подгоняет: давай, мол. Поцеловались хорошо так… по-настоящему, кайфово. А тут мобила звонит…
- Извини, - торопливо говорит Тома.
- Рано извиняться. Это еще не все. Моя мобила звонит. А Люська говорит: “Черт, выкинь ее куда-нибудь, мешает”. Я мобилу бросаю в угол, и мы продолжаем… Я так понимаю, ты в первый раз на мобилу звонила, - Стоун вопросительно смотрит на Тому, - Но мы во сне с этим разобрались: выкинули ее в угол и все. Продолжаем целоваться, торопимся, знаем ведь, что какая-то гнида пытается нам помешать… Влезаю я к ней под юбку, уже чувствую это теплое, мокрое, знаешь, самое приятное предвкушение… и тут, ****ь, ты звонишь на стационарный телефон!


IX – Тома, Соня, Золушка, Хрусталина

- Не повірите, дєвки, я сьогодні такого сорому зазнала, - говорит Хрусталина, - Давно такого зі мною не було. Відчула себе такою ****іщею реальною.
- Значит, тебе пора ко мне на сеанс, - Соня обнимает Хрусталину за талию, и они сбегают по ступенькам к причалу.
Девочки прячутся в каменной нише на причале речного вокзала. Тома достает из пакета бутылку красного вина с приделанным к пробке миниатюрным штопором и пытается ее открыть. Пока она колдует с бутылкой, Соня достает забитую папиросу, и девочки пускают ее по кругу. Косяк заканчивается на Хрусталине, как раз когда Тома заканчивает разливать вино в пластиковые стаканчики.
- Я так давно на морі не була, - печально говорит Хрусталина, бросая окурок в воду, покрытую пятнами бензина, - Хоч би в срану Туреччину з’їздити. Але ж з моїх теперішніх знайомих ніхто за це не забашляє. Отака любов...
- Трешка казала, що в неї є один платонічний коханець, - говорит Золушка, - *** геть не стоїть, але він кінчає від того, що бабло на неї тратить. Попроси її, хай вона тобі позичить.
- Чесно? – на лице Хрусталины появляется такой искренний интерес, что это вызывает смех у всей компании, - Чого ви? – обижается Хрусталина, - Невже я погана? Але ж... Вона не позичить. Таким скарбом не діляться.
- А ты ее шантажируй, – говорит Соня, подавая Хрусталине стаканчик, - Помнишь, Трэшка грозилась не давать никому из нас, если мы дадим Вовану. Скажи ей, что, если она не поделится своим богатым импотентом, ты дашь Вовану. А Вован, кстати, тоже деньги тратить умеет. В Египет легко можешь смотаться.
- Але ж... – Хрусталина опускает глаза, - Я щойно хотіла вам розказати, як ми по сходах спускались...
- Ты дала Вовану?! – вопрошает Соня с притворной строгостью.
- Я не хотіла, - врет Хрусталина, - Воно якось само вийшло. Він був такий активний... збуджений. Подзвонив мені, каже, приходь покуримо. Я й прийшла до нього в офіс...
- В офис?! – выдыхает Тома.
- Успокойся, малышка, - Соня обнимает сестру, - Нельзя так явно выдавать себя. Или ты думала, что трах в офисе на столе – это эксклюзив для избранных?
- Да мне все равно, - притворяется Тома, - Я-то тут причем?
- Я щойно зайшла, він мене відразу за руку схопив і потяг до кабінету, - Хрусталине, кажется, доставляет удовольствие реакция Томы, - У нього там повний офіс кобил, які на нього дивляться голодними очима, а тут з’являється якась тьолка з вулиці, - Хрусталина довольно улыбается, - Корочє, тягне він мене, а ці всі кобили мене очима їдять, наче я їм у борщ насцяла. Пройшла я так гордо через весь офіс, тіпа, бачили, суки меркантильні? Скуштували ***? А Вован їм: “Работайтє, дєвочкі”, і кабінет на ключ закрив, - Хрусталина уже начинает хихикать под действием конопли, - Покурили ми швиденько: я ж бачу що у нього в штанах аж випирає. Я люблю, коли чоловік такий збуджений і нетерплячий... корочє, завалив він мене жорстко...але ж зовсім непогано. Мені здається, що на Вована всі наговорюють із заздрощів. Усі кажуть, що він чмо та імпотент, а насправді у Вована і хуй стоїть, і бабла нємєряно, і квіти дарує, тому всі тьолки конспіруються, щоб його для себе забити, а пацани заздрять і теж брешуть...
- Ти тільки не забувай про веб-ками, - говорит Золушка, - Пам’ятаєш, що Трешка казала? Вован усіх тьолок на камеру знімає, а потім перед дружбаками своїми вихваляється.
- Мені на те насрать, - говорит Хрусталина, - Я бачила ті камери. По всьому офісу понатикані.
- Что?! – на Тому это известие, кажется, производит совсем противоположное впечатление.
- Бедняжка, - Соня гладит Тому по голове, - Моя бедненькая наивная сестричка.
- У Вангели вже давно є мої фотки, - Хрусталина не замечает беспокойства Томы, - Як, до речі, і його в мене. Я його теж фоткала, коли він мені лизав між ногами. І не переймаюсь я цим, як Трешка, бо я людина не публічна, а всі мої знайомі і так знають, що, коли і з ким я робила. А як щось трапиться, завжди можна сказати, що це не я, а людина, схожа обличчям на президента. Ці фотки з вебкама дуже галімі за якістю... хоча, – Хрусталина снова нездорово хихикает, - Бляха-муха, у Вангели є дуже хороші фотки...цифрові. Він, гавнюшка, гарно мене засняв, я ледве сама не обкінчалась, як побачила...
Первый возбуждающий эффект курения конопли проходит, и девочки замолкают, думая каждая о своем. Не замечая холода, садятся на бетонный парапет причала, свесив ноги над водой.
- Але ж я зовсім не про це хотіла розказати! - вдруг спохватывается Хрусталина, тем самым возвращая компанию к жизни. Девочки находят ее восклицание очень смешным, и хохочут без остановки несколько минут, не давая Хрусталине поведать, что же она все-таки хотела рассказать.
- Я хотіла розказати про те що, було потім, - Хрусталине, наконец, удается вставить несколько слов.
- Ти ще комусь дала? – спрашивает Золушка, - Напевно, Канабінолу.
Эта невинная с виду фраза вызывает новый продолжительный приступ хохота.
- Золя, Крыся, - говорит Соня, вытирая слезы, - Вы хотите Томкиной смерти? Вы же видите, она сейчас в воду бросится. Крысенька, молчи, ни в чем не признавайся. Пусть все останется в тайне.
- Нічого такого не було, – Хрусталина успокаивается и говорит даже как-то меланхолично, - Просто мені було дуже соромно... і так ніяково, - таким печальным вступлением ей удается привлечь внимание девочек, - Я, коли вийшла від Вована, пішла собі вниз по Михайлівській, а вже майже внизу, там картки телефонні продаються. І тільки-но я зібралась купити собі картку, бачу – мій одногрупник іде, з універа. Такий собі Серьожик. Теж картку хотів купити... Він, знаєте, трошки такий притрушений, але ж... непоганий хлопчик, як то кажуть, “мальчік із хорошей сім’ї”. Батьки в нього такі інтелігентні, квартира у центрі міста біля консерваторії, і сам він такий весь... консерваторський.
- Так, - кивает Золушка с пониманием, - Квартира у центрі - це для Крисі неабиякий афродізіак.
- Та нічого подібного, - возмущается Хрусталина, - Я про це навіть не думала. Цей Серьожик, він навіть підійти до мене боявся в універі. А тут щось на нього раптом подіяло: може, те, що він зненацька на мене натрапив і не встиг зашарітись... Корочє, каже мені так приємно: “Прівєт, Хрусталіна, как дєла? Может, вип’єм кофє?” А ми ж стоїмо прямо під Макдональдсом... І тут я... я ж тільки-но від Вована, розумієте?
Девочки дружно кивают, показывая, как они ее понимают.
- У мене, корочє, в роті ще смак такий стоїть... сперми, - поясняет Хрусталина, - Конкретний такий. І розумієте, якби я зустріла когось, ну там Вангелу, наприклад, то мені б це було до сраки, навіть цьомнула б його взасос по приколу. А тут, бачте, стоїть така дитинка незаймана, оченятами своїми блимає... Я аж зніяковіла. А що, думаю, як він цей запах відчує? Я навіть дихати почала в сторону, - Хрусталина вздыхает, - Я тому й на каву так швидко погодилась, щоб смак цей ганебний перебити... А потім вже каву сиділи пили, він мене все про універ розпитував та про мої, так би мовити, інтереси: “А какую ти музику любіш, Хрусталіна? А какіє кніжкі? А куда ти любіш ходіть в свободноє врємя?” А я сиджу перед ним, як остання ****ь, сперму кавою запиваю...
- Короче, культурный шок с тобой приключился, - говорит Соня, - Такое бывает, когда человек долгое время общается в замкнутом кругу людей с определенными интересами. Тюрьма там, армия, ну это у мужчин, а у женщин… да тот же университет или наши с вами мальчики. При них ведь о чем угодно можно говорить, сделать можно все что угодно, и они тебя не осудят, а даже наоборот, вроде как восхищаются нами, а иногда кажется, что и любят. Привыкаешь… А потом вдруг встретишь кого-то из внешнего мира, какого-нибудь мальчика, который точно не знает, где находится клитор, и… почему-то начинаешь стесняться. А иногда и позору не оберешься… Мы как-то сидели со Шреком в Доме Кофе на открытой площадке, и Шрек, как обычно, говорил исключительно об извращениях. Я-то к этому привыкла, и даже внимания не обращаю, слушаю его вполуха, пью себе кофе, а он, разумеется, во весь голос втирает про то, как женщине совершенно необходимо лупиться в очко, чтобы понравиться мужчине, как нужно к этому готовиться смолоду, чтоб в первый раз было не больно, какими пользоваться смазками. Короче, обычный разговор Шрека. И тут, посредине нашей милой беседы, подходит к нам такой себе мужичок пожилой. Я краем глаза видела, он за соседним столиком сидел с такой же немолодой барышней. Видно, муж и жена, в Пассаж, наверное, уже лет тридцать ходят кофе пить. А тут Шрек… Этот мужичок… у него аж губы тряслись от негодования. “Как вы смеете?” – говорит, - “В присутствии женщин… детей”. Хотя детей там, между нами, не было. Детей вечно к слову приплетают, когда кидают какую-то подляну. Но все равно было очень стыдно. Слава богу, Шрек его не послал и драку не начал. Видно, старичок для него не возбудитель, он зарывается только с такими же толстыми быками, как он сам…
- Але ж цей Серьожик гарний, - перебивает Хрусталина, - Дивиться так на мене захоплено. Зовсім не так, як Вангела. Вангела теж на всіх із захопленням дивиться, але він наче наскрізь тебе бачить, відразу просікає, коли в тебе труси мокріють. А цей... Нібито я свята якась. Немов на ікону дивиться. А мені, розумієте, соромно, але й водночас і приємно. Я відчуваю, що я для нього таємниця, наче щось таке знаю, в чому він не тямить, можу його дечому навчити...
- Ты решила его соблазнить? – предполагает Соня.
- Та що ж соблазніть, - Хрусталина вздыхает, - Такого звабити не важко. Але ж я хочу, щоб він і потім на мене так дивився. Я хочу, щоб він думав, що я хороша...


X – Гринчук, Вангела

Как обычно, в шесть часов вечера Гринчук с Вангелой встречаются возле железных ворот и идут в сторону синагоги. Но на этот раз они почему-то проходят мимо гастронома, не заходят в питейную подворотню, не останавливаются в скверике возле памятника Шолом-Алейхему, а направляются к неказистому ларьку с вывеской “Блин Клинтон”. Там они берут по два блина с капустой, и Вангела достает из кармана чакушку.
- Не малувато буде? – Гринчук смотрит на чакушку скептически.
- Не гони волну, - ответствует Вангела, разливая водку в пластиковые стаканчики, - У меня еще две есть. Малая тара удобна для перемещений. Вдруг мы решим прогуляться?
- Ага, - соглашается Гринчук, - Може відразу перемістимось до Шолом-Алейхема? Всі ж знають, що ми там увечері стоїмо, а тут нас ніхто не знайде.
- А тебе кто-то нужен? Может, Шрек?
- Ні, хай бог милує, - картинно крестится Гринчук, - Він знов почне про лайно ****іти та всякі збочення. Я думав, може, тьолки на нас натраплять. Золушка там, Хрусталіна. Було б веселіше.
- Що ж натраплять, - Вангела достает телефон, - Щоб натрапили, треба їм подзвонити.
- Та ні, ні, не зараз, - Гринчук машет рукой, - Давай вже краще в’їбемо, бо сил вже нема терпіти, - он берет в руку стакан, - За любов, бляха-муха! Не чокаючись, – выпивает.
- Вот ты, блин, нетерпуха, - Вангела выпивает свою дозу, - За любовь третью пьют.
- Третю п’ють за третю любов, - говорит Гринчук, - А першу за першу. Мені, до речі, дещо в теорії Шрека подобається. Мені певні збочення до смаку. Наприклад, груповуха і шведська сім’я. Це не досить висока ланка у його щаблі збочень, але ж корисна, як на мене. От, візьмемо, наприклад, Золушку та Хрусталіну...
- Щось ти їх часто береш, - Вангела разливает по следующей, - Влюбился, что ли?
- А хоч би й так, - отвечает Гринчук немного вызывающе, - Вони дівчиська хоч і розбещені, але ж свої, львівські, не порівняти з цими київськими мажорками, Томочкою та Сонечкою. Чи може в тебе на них свої плани є, матримоніальні?
- Какой ты сексуальный шовинист, - Вангела поднимает стакан, - Нет у меня на них никаких планов. Бери, пользуйся. Пообещай только, что если ты женишься на Золушке или Хрусталине, то будешь разрешать мне их поебывать иногда. Не часто, раз в недельку где-то…
- Отаке ти корисливе падло, - Гринчук поднимает стакан и чокается с Вангелой, - За Золушку! – выпивает.
- За Хрусталину, - говорит Вангела, поддерживая паритет между подружками, и выпивает.
- Гарні-то вони гарні, - Гринчук развивает мысль, - Але ж мені обидві подобаються, хоч вони й різні зовсім. Хрусталіна – видна така дівка, в тілі, збита як м’ячик, її тільки помацаєш, вже така любов, бля, що штани аж репають. А Золушка – делікатне таке, субтильне дівча. Її завше охота на руки посадити і колихати, як немовля. І пьоздишки в обох красиві, на смак приємні, і виголені завжди. Що в цих лісбах гарно, так це те, що вони змалку привчаються ****у голити. Ненавиджу, бля, коли у тьолки в трусах наче бобер живе.
- А Трэшка не бреет, - сообщает Вангела, - Хоть и лисба.
- Ну і дурна, - дает свою оценку Гринчук, - Це ж треба совість мати. Виступати на телебаченні з неголеною ****ою. Буває, похвалишся перед пацанами, типа, бачите цю тьолку, що новини веде? Правда, гарна? А я її їбав. А пацани питають: “Ну і як вона?” Звичайно, кажеш, що охуєнна, але ж сам собі думаєш: “Яка, в ****у, охуєнна, коли там такий бобер, що за ним норки не видно?” Тому мені Золушка з Хрусталіною більше подобаються, - Гринчук не дает себя отвлечь, - Вони охайніші малі, хоча... По цій шрековій драбині збочень вони дуже так стрімко вдираються. Як ти гадаєш, на якій вони вже сходинці?
- Черт его знает, - Вангела разливает остатки водки из первой чакушки, - Как по мне, они милые… ангелочки. Не знаю, на какой они ступеньке. Лично я с ними не слишком извращался. Люблю я их. Чем больше любишь, тем меньше извращаешься, как мне кажется. Получаешь кайф от эффекта присутствия. Я в последние два года с ними вообще ничего не имел… так хожу, гуляю.
- Так це правда? – спрашивает Гринчук, - Про цю руду з Ялти? Що ти, крім неї, більше ні з ким?
- Більш-менш, - признается Вангела, - В целом правда. Приболел я этой Рыжей. Больше ни о ком думать не могу. Как выражается Шрек, застрял я. Третья за любовь? – он поднимает стакан.
- За Рижу! – Гринчук чокается с Вангелой и выпивает.
- Ага, - Вангела выпивает, - Я вот что думаю, - выдыхает он, - Я думаю, что любовь – это как раз то, что заставляет человека остановиться на этой самой лестнице, про которую Шрек говорил. Ну вот, двигается человек от одного извращения к следующему, все ему мало, прежнее не прет, каждый раз подавай ему нового, а тут – бац! Встречаешь человека, и тебе уже не хочется лезть на следующую ступеньку. Тебе с ним хорошо оставаться на той, где вы уже есть. Навсегда. И не кумарит тебя от того, что вы застряли. Наоборот, жизни мало, думаешь: стоял бы так с ней и стоял. Любовь заставляет остановиться. Своего рода защитный механизм. Иначе человечество давно бы уже подавилось дерьмом, - Вангела достает из-за пазухи вторую чакушку, - Или вымерло от сифилиса.
- Ще є віра, - Гринчук заглатывает последний кусок блина и вытирает руки салфеткой, - Як захисний механізм. Усі ці постулати християнські, заповіді. Віра теж застерігає від того, щоб ми скочувались у розпусту. Хто в Бога не вірить, той помре від СНІДу і Месію не зустріне.
- Религия – это защитный механизм, основанный на запрете, - Вангела открывает бутылку и разливает водку, - Эдакий карантин. Естественно, если ни хера не делать, то ничего с тобой не приключится. Полный отстой. Они, конечно же, рейтинга нарубили на фоне Римской империи, которая уже до ручки докатилась. Там уже все реально стояли на верхней ступеньке: гомосеки все до единого, говно не просто жрали, а выращивали специальных доноров говна…
- Що? – не понимает Гринчук.
- Шрек рассказывал, что в Риме практиковалось нарочно откармливать людей самыми отвратительными продуктами, чтобы они производили фекалии особой вонючести. Иначе, всех этих калигул уже не перло его хавать.
- От бля, - Гринчук, тем не менее, выпивает.
- То есть, религия в своем роде тоже заставляет остановиться, но… неестественным путем, насильственно. Женился ты, к примеру, на Золушке, а у тебя стоит на Хрусталину, ходишь всю жизнь, дрочишь, а тронуть ни-ни… Оно с одной стороны спасительно для человечества в целом, а с другой стороны каждый по-своему пытается Бога наебать и кинуть палку втихаря. Бог – он же как заграничный босс, который никогда в офисе не появляется. Руководит через топ-менеджеров. Инструкции, правда, присылает иногда идиотские, типа, не убий, не укради, не возъеби жену ближнего своего, пользуйся интернетом только для молитвы, не опаздывай в офис с обедни… Кто ж этому подчиняться будет по чесноку? Только последние дауны. Ты, кстати, замечал удивительное сходство ****ьников менеджеров среднего звена и свидетелей Иеговы?
- Одна ***ня, - кивает Гринчук.
- То-то и оно. А любовь – штука естественная. Любишь и все, носишь бога в себе. No strings attached. Есть, правда, и другие способы соскочить с лестницы…
- Це які, наприклад?
- А такие, - Вангела наполняет стаканы, - Алкоголь, наркотики… яды, в общем, разные. Вот мы с тобой полчаса уже бухаем и, поди, никого еще не трахнули извращенным способом. Мы своего рода… ассасины. Убиваем в себе похоть вкупе с самим организмом. Стремимся к Богу через цирроз печени и разрушение нейронов головного мозга.
- Це приємно чути, - улыбается Гринчук, - Ми алкогольні фундаменталісти... Але ж мусульманам, наприклад, пити не можна... Хоча, вони ж по чотири дружини мають. Все логічно: якщо бухати не можна, то можна мати чотири жінки, для компенсації. А якщо їдеш за кордон, до університету Патріса Лумумби, то там і бухати можна і їбатись, бо в Аллаха обмежений діапазон пеленгу. Дуже зручна релігія, і... спонукає до навчання.
Они заканчивают вторую чакушку, и Вангела достает из кармана третью.
- Стій, Костику, - Гринчук поднимает руку ладошкой к Вангеле, - Мені вже добряче вставило. Давай підемо у напрямку до вокзалу і вже там вип’ємо на коня? Тобі ж все одно по дорозі...
- Зачем тебе на вокзал? – Вангела прячет бутылку, - Едешь, что ли, куда?
- Їду, - говорит Гринчук, - До дому їду, до Рівного, голосувати. Там маршрутки, “Шалені черепахи”, кожну годину їздять.
- Нафига тебе голосовать в первом туре? – спрашивает Вангела, когда они выходят из блинной и идут по улице Саксаганского в сторону вокзала, - Все равно пятьдесят на пятьдесят выйдет и второй тур. Девчонки тоже во Львов не едут…
- А я із принципу, - Гринчук идет, слегка пошатываясь и глядя себе под ноги, - Бо вже в доску заїбало...


XI – Тома, Соня, Стоун, Шрек

- Страшно-то как, - губы Томы дрожат, и кажется, что она вот-вот расплачется, - Я всю ночь телек смотрела. Это так ужасно… Полстраны… Каждый второй - убийца…
Они сидят в кофейне “Каффа”, на втором этаже, в зале для некурящих. Поэтому все чувствуют себя слегка неловко, но терпят, покурить выбегают парочками на улицу: Тома со Стоуном, а Шрек с Соней. Шреку, кажется, совсем не по себе: в “Каффу” он был приведен Соней намеренно, в воспитательных целях, как в заведение, где нельзя громко материться и произносить вслух названия половых органов, а следует вести себя прилично, а потому Шрек сейчас походит на школьного хулигана, пойманного директором школы на месте преступления: сидит, сложив руки на коленях, ноги вместе, голова опущена, а на лице - выражение покорности с оттенком ехидства, вроде: “Ладно, ладно, когда-нибудь это закончится, а там я вам всем покажу”.
- Как же так можно-то? – Тома, пытаясь подавить всхлип, отхлебывает кофе, - Все же знают, что отравили человека, и… всем на это наплевать. Даже стебутся, насмехаются, злорадствуют. Что, говорят, думал, красавчик, да? Банкир, богатый, жена у тебя американка? А каково теперь тебе, уродцу? Всем это как будто душу греет, полстраны ведь проголосовало. А это что означает? То, что каждый из них за свою крупицу яда отвечает, одобряют они это, понимаете? Сами бы подложили, если б была такая возможность. Как можно жить в такой стране?.. двадцать миллионов убийц…
- Не хочу тебя огорчать, прекрасная Томмазина, - говорит Шрек, - Но можешь меня тоже отнести к этим миллионам насмехающихся и злорадствующих убийц. Я, конечно, понимаю, что женский организм слишком чувствителен, а из меня, к примеру, слезинку не выжмешь по поводу наших политиков. Из меня, между делом, вообще слезинку не выжмешь. И то, что народу глубоко начхать на то, кто из них кого отравил, взорвал или пристрелил, меня совсем не удивляет. Лично для меня, слово “политик” – синоним слова “людоед”. Я даже не о коммунистах говорю, просто система ценностей политиков такова, что они вполне могут сожрать человеческого детеныша, и я уверен в том, что они это регулярно делают, в буквальном смысле, для поддержания формы. И когда в моем присутствии кто-то начинает излагать политические программы или агитировать в пользу той или иной партии, в моей голове возникают ассоциации вовсе не с Лениным, Сталиным или Франклином Делано Рузвельтом. Напротив, я сразу вспоминаю президента центральной африканской республики Бокассу, у него все холодильники во дворце были забиты трупами людей, которых он жрал. Бокасса – это обобщенный образ современного политика, genuine, так сказать, без примесей, натур-продукт, - Шрек говорит быстро, как на уроке, и вполголоса, придерживаясь инструкции Сони “вести себя прилично”, - Вы и впрямь думаете, что во всех этих скандалах с пропадающими из больниц человеческими органами, крадеными детьми и женщинами виновны пресловутые врачи-убийцы и агенты секс-индустрии? Я лично уверен, что если хорошо пошарить по холодильникам на даче по Обуховской трассе, то можно найти много интересного. Я подозреваю, что на знаменитой тайной вечере Ющенко угостили вовсе не диоксином, как это принято считать, а человечиной. Это было своего рода посвящение… Вот его желудок и не принял с непривычки… Жаль только, что все это придумал тлетворный одесский жидок Павловский….
- У жидов большой талант к изобретению всякой пакости, - пользуясь случаем, вставляет Стоун, - Я ни капли не удивлен тому, что это он придумал. Ждали Мессию в президенты, православные? А получите Зверя в подарок от нашего стола…
- Стоун! – прикрикивает на него Соня.
- То-то и оно, - улыбается Стоун, - Про людоедов можно, а про евреев нельзя. Странные у вас понятия о политкорректности, господа…. Я вот уже пять лет читаю “Братьев Карамазовых”, - Стоун неожиданно уходит в сторону от “еврейской” темы, - Пять лет читаю первые пять страниц. Но даже на этих пяти страницах есть нечто для меня интересное… Описание афонских старцев, например. Помните, Алеша там кентовался со старцем Зосимой, и вообще, с этим Зосимой там много замучено. Так вот, чтобы читатель врубился в тему, Достоевский в начале ликбез проводит, типа, кто такие старцы и чего от них ожидать. Старцы, короче, это такое сословие, которое живет по божественным понятиям, и они считаются чем-то вроде авторитетов. Что старец скажет, так тому и быть. Даже слово патриарха вторично по сравнению со словом старца. “Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю”. Дальше я не помню наизусть, но смысл где-то такой… И вот представьте себе! – восклицает Стоун, - Наш кандидат Янучара, который явно ни ухом ни рылом по теме, ни с того ни с сего заявляет: “Афонские старцы благословили меня на президентство”! А не выполнить наказ старца нельзя, понимаете? Слово старца закон для всех пацанов, а для таких бакланов, как Янучара, это вообще слово Бога. Здесь Павловский еще жестче над всеми постебался, чем с этим отравлением. Здесь, понимаете ли, тройной стеб: с одной стороны, тупая марионетка, которая делает все, что ты скажешь, любую глупость сморозит, и сама заявит о том, что она марионетка… Ведь не читал же Янучара Достоевского в самом деле? Откуда ему знать, что благословение афонского старца означает полное подчинение чужой воле? С другой стороны, совершенно четкий намек на то, что Янучара когда-то был гэбэшной шестеркой и в годы совдепии писал отчеты “афонским старцам” на таких, как Павловский, диссидентствующих жидков. Это очень красивый стеб: за деньги Янучары выставить его же лохом и шестеркой, да еще так, что сам он этого ни при каких раскладах не заметит. Для этого надо осилить хотя бы пять страниц книжки, а Янучара физически на это не способен, Павловский точно рассчитал. Ну а третье… - Стоун отхлебывает кофе, - Третье – это стеб над самим Федором Михайловичем Достоевским… Ведь всем известно, как Федор Михайлович относился к всяким “павловским”. Достаточно “Бесов” прочитать. А даже и не “Бесов”, даже на тех же первых пяти страницах “Братьев Карамазовых”… описывается там Федор Павлович, отец братьев. И фраза такая характерная: “Заехал он в другую губернию по мелкоподрядному делу в компании с каким-то жидком”. Видите? Уж на что человек был гавнюком, а, тем не менее, он - Федор Павлович, личность, и отец братьев Карамазовых, а такие, как Павловский, в разумении Достоевского – это не более, чем “какие-то жидки”. Вот Павловский и стебется от обидки: строит православным политикам вилы, пользуясь книжками православного же писателя, как конспектом, будто говорит всем: “Это вам за жидка! Я, хоть и жидок, но в отличие от вас читаю книжки вашего же писателя, который нас, жидков, в грош не ставил, а вы, такие умные ребята, на это ведетесь, и выберете баклана в президенты, как я, жидок, вам прикажу”.
- Заебали вы своими людоедами и бакланами, - Соня не выдерживает и первой нарушает мораторий на матерщину в общественном месте, - И ты не плачь! – прикрикивает она на Тому, - Распустила сопли. Радуйся, что я тебя до сих пор не отравила за то, что ты всю жизнь мужиков моих отбивала. Подсыплю тебе как-нибудь диоксину в йогурт, и никакие брекеты не помогут.
Сонина шуточная угроза разряжает обстановку, смеется даже Тома, демонстрируя упомянутые брекеты. Серебряная сережка по-прежнему украшает ее нижнюю губу, а вот штанги в языке уже не видно: судя по всему: пирсинг с брекетами не слишком совместим.
- Вечером куда пойдем? – Шрек, будто невзначай, достает из кармана флягу и делает из нее внушительный глоток. Затем передает флягу Стоуну, и тот тоже делает глоток. Девочки отказываются, и фляга снова исчезает в кармане у Шрека.
- Если вы сейчас начнете бухать, то никуда мы не пойдем, - говорит Соня.
- А может в театр? – предлагает Тома, - Может, в “Колесо” сходим? Там вроде “Шантрапа” сегодня идет.
- Я “Шантрапу” видел шестнадцать раз, - морщится Стоун, - В том числе с вами раза четыре уже, три раза с Золушкой, по два с Трэши и Хрусталиной, один раз даже с мамой ходил…
- Ненавижу театр, - заявляет Шрек.
- Я тоже не люблю, - поддерживает его Стоун, - Но куда-то же надо ходить. Там выпить можно, кстати. И покурить перед спектаклем. Спектакль смешной и короткий: как раз поржем, а обкумариться не успеем.
- А режисер у них - пидар? – интересуется Шрек.

- Не, - удивленно отвечает Стоун, - Тетка у них режиссер, почему обязательно пидар?
- Совгеме-е-енные теа-а-атгы де-е-ейатса на два типа, - Шрек пытается сымитировать голос критика Вульфа, - Театры, в которых главный режиссер – гомосек, и театры, в которых главный режиссер – старое пердло. Театры, где главный режиссер – старое пердло, называются классическими и ставят, преимущественно, пьесы, в которых жена старого пердла в течение двух десятков лет сообщает зрителям о том, как трудно женщине бальзаковского возраста найти себе мужика. Театры, где главный режиссер – гомосек, называются театрами-модерн, экспериментальными молодежными театрами и театрами-студиями. Их спектакли поразнообразней, и режиссеры из гомосеков получаются поярче, но, принимая во внимание то, что мысли их вечно крутятся вокруг члена да около очка, то и у зрителей после всех увиденных в их театрах пьес остается странное послевкусие члена, и едва видимая аура очка перед глазами.
- Хе, - Стоуну, видно, понравилась речь Шрека, - А еще во всех пьесах присутствует такой персонаж, как мудрый еврей. Назовем его условно Моисеем Соломоновичем. Он, обычно, все разруливает, дает мудрые советы, и произносит сакраментальные фразы, типа: “Жизнь, как маца – жуй до конца”. Обычно, это человек старый и добрый, из кем-то когда-то репрессированных и побитых жизнью интеллигентов-ботаников, а вовсе не параноидальный карлик из ЧК или ГПУ, как вы могли подумать…
- Олег, - Соня смотрит на Стоуна умоляюще.
- Да шучу я, Сонечка, - Стоун наклоняется к Соне и целует ее в щеку, - Просто театр – это такой порожняк отстойный, заповедник для старых кляч. Заметьте, в кино основной сбор делают тинейджеры. Если им не угодишь - суши сухари, никакого прокатного успеха тебе не светит, а для театров тинейджеры, как вампирам чеснок. И это понятно: какого тинейджера заинтересуешь пьесой “Чайка”? Или, прости Антон Палыч, “Вишневым садом”?
- А мне нравилось в детстве в театр ходить, - Тома решает не согласиться с категоричными оценками театральных критиков.
- Мне тоже, - признается Стоун, - Но фильмы “Месть и закон” и “Танцор Диско” произвели на меня в детстве большее впечатление, чем пьеса “Горе от ума”. Хотя… я Булгакова люблю пьесы, жаль, его не ставят ни хрена… В оперетте только “Зойкину квартиру”… о, бля! – Стоун закрывает рот рукой и извиняется глазами перед официанткой, - Придумал! Идемте в оперетту!
- Придумал, - насмешливо говорит Соня, - Такое гонево.
- Соня, ты ни хрена не смыслишь в искусстве, - усмехается Стоун, - В оперетте есть буфет. Только не тот, который для зрителей, наверху, а другой – в подвале. Это бар для актеров, и о нем никто не знает. Знаешь, как прикольно бухать, когда вокруг тебя всякие артисты сидят в панталонах, в жабо разных смешных, или наблюдать, как тетка, которая только что на сцене пела, все как полагается – буфера, декольте, прическа такая смешная с буклями, сидит за стойкой и соточку накатывает. Реально смешной кабак, попустимся…Томка, а? – Стоун щелкает Тому по носу, - Проснись, красавица.
- Я бы напилась, - просыпается Тома, - В говно. Так, чтобы на работу завтра не встать.
- Браво, - коротко говорит Стоун.
- Тамара, - Шрек берет Томину руку в свою, - В нашем лице вы найдете тех, кто… всей своей жизнью… не посрамит… возложенную на нас миссию, поскольку имея честь… знать настолько прелестную и возвышенную особу, общество которой несравнимо ни с чем, ибо…ибо… - Шрек целует Томе руку.
- Сволочи, - подводит итог Соня, - А ночевать у кого будем?


XII – Золушка, Вангела

- Я лет до семи, наверное, не знал, куда люди ебутся, - говорит Вангела, - Разумеется, я видел девочек на пляже и в детском садике. Я точно не уверен, но мне почему-то кажется, что в детском садике у нас были общие туалеты. Это возможно? Давно ведь было, память подводит.
- Це можливо, - подтверждает Золушка, - Мені чомусь так само здається.
Они встретились, как обычно, возле метро “Крещатик”, но немедленно выпить и покурить Золушка отказалась под предлогом того, что ей нужно купить новый холст. Не найдя искомого холста в “Тканях” на Крещатике, они пешком отправились на площадь Победы. Всю дорогу Вангела развлекал Золушку рассказами о своем безоблачном детстве, а та, в свою очередь, все никак не могла припомнить, когда она в последний раз видела Вангелу одновременно трезвым и не обкуренным. Из-за этого Золушка неловко улыбалась, как будто шла не с Вангелой, которого знала, как облупленного, а с каким-то новым пареньком на улице познакомилась.
- То есть, я не осознавал, что вот эта выемочка у девочек спереди, из которой они писяют…
- Піпа, - уточняет Золушка.
- Да, - соглашается с термином Вангела, - Предназначена также и для совокупления. Поначалу я думал, что все люди ебутся в жопу.
- Непогана латентна передумова, - говорит Золушка, - Якби на твоєму життєвому шляху зустрівся гарний хлопчина... Наприклад, якби ти вступив до військового училища...
- Именно поэтому я и не поступил в военное училище, - улыбается Вангела, - И бросьте ваши шуточки, пани Золя. Не уподобляйтесь известному психоаналитику Софье, которая все сеансы сводит к тому, что ты – педераст.
- Або чмо... Соня, ница лісба, вміє опускати... І коли ж ти нарешті дізнався, куди люди потрошаться?
- Ага, - спохватывается Вангела, - Играли мы как-то с пацанами в футбол на спортплощадке… а там рядом с полем – турник. И я почему-то на нем повис, подтягивался что ли, не помню. Сделай вот так, - Вангела останавливается напротив Владимирского собора и поднимает руки вверх, показывая, как нужно сделать Золушке.
Золушка послушно поднимает вверх руки.
- Это ты, значит, на турнике висишь, - объясняет Вангела, - Представь, что ты - это я в семь лет. А дружбан мой, Леха… он был на год старше меня, то есть, подкованный уже чувак в сексуальном плане… он, значит, делает вот так, - Вангела изображает разбег, запрыгивает на воображаемый турник, прижимаясь животом к Золушке, и делает поступательные движения тазом, имитируя фрикции.
Проходящая по улице пожилая женщина останавливается перед ними, как вкопанная, а затем, сделав ловкий слаломный поворот, огибает парочку и, с выражением лица “ох и молодежь нынче пошла”, поспешает прочь…
В “Тканях” на площади Победы Золушка, наконец, покупает нужный холст, и они, взяв в киоске по паре пива, идут в ботанический сад возле метро “Университет”.
- Знаєш, - говорит Золушка после первого глотка, - Гринчук пропонує мені переїхати до нього.
- А ты? – участливо спрашивает Вангела.
- А я не знаю.
Золушка влезает на скамейку с ногами и прислоняется спиной к плечу Вангелы. Несколько минут они молча пьют пиво. Вангела Золушку не торопит, дает ей время подумать и высказаться по поводу предложения Гринчука.
- Я нібито згодна, але ж... – Золушка снова замолкает, задумываясь, - Є одне маленьке але..., - говорит она, наконец.
- Хрусталина? – предполагает Вангела.
- Хрусталіна, - кивает Золушка.
- А в чем дело? Она тебя не отпускает? Ревнует? – Вангела достает из кармана пачку сигарет и протягивает Золушке, - Желтые гильзы – табак, белые – трава, - предупреждает он.
- Не тільки це, - Золушка достает из пачки сигарету с желтым фильтром и закуривает, - Може це й тупо до піздєца, але Хрусталіна мені як чоловік...
Золушка снова замолкает, но на этот раз не по причине задумчивости: к лавочке, на которой сидит наша парочка, нетвердой походкой приближается грязноватого вида человек с холщовой сумкой, внутри которой позвякивают бутылки.
- Э-э-э, брат, - обращается человек к Вангеле, - Бутылочку оставишь? Не поверишь, как надо.
Вангела кивает, и охотник за бутылками, заняв позицию прямо перед лавочкой, пристально наблюдает за каждым их глотком.
- Я розумію, що це безглуздо, - Золушка говорит вполголоса, чтобы не слышал сборщик бутылок, - Це неприродно, коли дві тьолки живуть разом і все таке інше... Я теж хочу чоловіка, як і всі нормальні жінки, і Хрусталіна хоче того самого...бля! – неожиданно восклицает Золушка, - Ну що це за йобтвоюмать?
По аллее ботанического сада, не обращая внимания на поникшие магнолии и араукарии, к их скамейке резво приближается еще одна парочка: на этот раз патрульных милиционеров.
Золушка с Вангелой напрягаются. Милиционеры подходят поближе, и один из них… берет за шиворот собирателя бутылок.
- Слышь, мужик, - говорит милиционер, - Вали-ка отсюда. Это ботанический сад. И, вообще, как ты сюда пролез, собака? Опять проволоку в заборе погнули?
- Гонишь, начальник! – возмущается мужичок, но, тем не менее, семенит прочь, влекомый тяжелой рукой стража порядка, - Я билет купил! Имею право.
- Вали, вали, - второй милиционер подталкивает мужичка в спину, - Билет он купил… Отдыхайте, молодые люди! – он отдает честь Золушке с Вангелой.
- Буває ж таке, - говорит Золушка, когда вся компания исчезает за деревьями, - Міліція на варті молоді. Це руйнує всі мої стереотипи.
- Ебическая сила, - Вангела встает со скамейки и чуть не с головой залазит в стоящую рядом урну, - Где ж она, блин?
- Чого ти, киця? – удивленно спрашивает Золушка.
- Чого-чого, - Вангела достает из урны сигаретную пачку и снимает с нее налипшую обертку от мороженого, - Я траву скинул. У меня глаз, как у орла – я их еще на том конце аллеи заметил… сука, второй раз за неделю… пошли отсюда…
Они встают с лавочки и идут на станцию метро “Университет”…
- Встретились с Абвгдейкой на Горького в подворотне, - в вагоне метро Вангела обнимает Золушку за талию и говорит ей в ухо, - И, видать, какая-то свинья нас в окно запасла. Заходим мы в гендель, взяли по пиву, чтобы обмыть… и буквально, бля, через минуту влетают черти… все по полной программе: с автоматами, в бронежилетах и, бля, рожи такие у них целеустремленные, типа, наводку на банду шахидов получили… Оглядывают они, значит, весь кабак, и тут, бля, нам повезло несказанно… Выпасают они, короче, малолеток… два пацана и телка там сидели лет шестнадцати. Причем, на наше счастье, у малолеток этих три характерных таких зеленых рюкзака… В поход они ходили, что ли? Ну, менты, короче, не долго думая, хватают этих пацанчиков, мордами об стол, рюкзаки выворачивают, карманы… у нас все перед носом. А мы с Абвгдейкой сидим обосранные… у меня стакан травы во внутреннем кармане… выдерживаем паузу. А тут еще девка начала орать… “Не трогайте их!” – кричит, - “Что они вам сделали?!”, - и бьет их ручонками. Короче, молодец телка, вступилась за своих пацанов и ментов отвлекла. Они пока с девчонкой морочились, мы с Абвгдейкой слились…
Они выходят на станции “Арсенальной” и идут в сторону статуи Родины Матери. Пройдя мимо разрисованных танков у подножья статуи, спускаются по парковой лестнице. Посредине лестницы Вангела вдруг останавливается и присаживается на корточки.
- Садись, - приказывает он Золушке, и та с готовностью взбирается на него верхом.
Вангела встает, сходит с лестницы и, проваливаясь кроссовками в липкую грязь, везет на себе Золушку вниз по склону. Золушка, чтобы не упасть с коня Вангелы, цепляется руками за ветки деревьев. Наконец, они выходят на ровную открытую поляну посреди склона, и Вангела ссаживает Золушку на землю.
- А грузин ковырялся пальцами в грязи, - говорит он, снимая с кроссовка большой ком глины.
- Який ще грузин? – недоумевает Золушка.
- Это стишок такой детский, - поясняет Вангела, - Так что там у тебя с Гринчуком и Хрусталиной?
- Та я вже й забула, що хотіла сказати, - признается Золушка, - Натхнення зійшло нанівець.
- Ты говорила, что живешь с Хрусталиной, но хочешь мужика, - Вангела достает из кармана сигаретную пачку, выбирает в ней сигарету с белой гильзой и с наслаждением подкуривает, - Богоугодное здесь место, - говорит он, выдыхая остатки дыма, - Монахи знали толк в природоведении. Как ты думаешь, в летописях не упоминается о выращивании конопли на Днепровских кручах?
- Звісно згадувалось, - Золушка затягивается сигаретой, - Усі технології були записані, норми внесення добрив, зрошення... Була навіть така давньоруська церемонія куріння шмалі на зразок китайської чайної... Куріння коноплі – це суто слов’янська традиція, був навіть такий нарис невідомого лаврського монаха-дисидента: “Слов’янська народна сутність конопляних галюцинацій на відміну від варязько-космополітичних видінь, що їх викликає поїдання мухоморів так званою політичною елітою”. Але, на жаль, всі ці згадки були вилучені за часів руського царату, коли з’явилась горілчана монополія... А Гринчук мене любить? – вдруг спрашивает она.
- Очень, - отвечает Вангела, - Он очень тебя любит. Честно.
- Усі, - Золушка опять длинно затягивается и закашливается, - Усі, хто мене... ну хай не люблять, а просто непогано до мене ставляться... всі вони проходять через Хрусталіну... Ну, бля, таке вже в неї гарненьке єблішко... Я й сама від неї кінчаю, тому добре вас розумію... Ось ти, наприклад, Вангела. Пам’ятаєш, що ти казав, коли ми познайомились? Ти казав, що Крися смазлива, але ж я, бля, така гарна, що з мене треба картини писати... а потім їбав при мені Хрусталіну так, що аж гай шумів. І сосався з нею так, що я, бля, думала, ти їй язика вирвеш. З мене, значить, картини писати, а щоб Крисі палку не кинути, так ніхто втриматись не може. От скажи, я можу мати чоловіка, якого б водночас не займала Хрусталіна? Маю на це право?
- Маєш, - Вангела кивает и достает еще одну сигарету, - Маєш законне право. Але ж ти з нею живеш. Переедешь к Гринчуку, и все будет путем. Семейная жизнь. Я думаю, Хрусталина тебя отпустит. Она же тоже девочка, а не буч какой-нибудь. Тоже замуж хочет.
- Щось я сумніваюсь, - вздыхает Золушка, - Побачимо... А як без неї жити? А як Гринчук поставиться до того, що я буду його деколи найобувать з Хрусталіною? Як ти гадаєш? А сам він не буде до неї бігати? Або вона до нього, мені на зло? Мені ці шведські сім’ї на троїх не до вподоби. Я хочу мати свого чоловіка, а не так, щоб “парєнь Хрусталіни” мене деколи трахав.
- Какая сложная ситуация, - говорит Вангела задумчиво, - Как ты думаешь, это те же самые менты, или уже другие? – он смотрит вверх, в сторону статуи Родины.
На вершине холма, в сотне метров от поляны, где расположились на перекур Золушка с Вангелой, в предвечерней мгле проявляются двое милиционеров, издали в самом деле похожих на уже виденных в ботаническом саду, и наблюдают за парочкой курильщиков.
- Які прискіпливі ці падлюки, - говорит Золушка, - Мільйонне місто, а ні тобі посцять, ні покурити. Викупають нас не гірше, ніж птахи-поліцейські у Шеклі.
Один из милиционеров делает шаг вниз по склону, но, слегка проскользив по мокрому грунту, спешно взбирается назад.
- Скечерсы надо носить, - наставительно говорит Вангела милиционеру, будто тот его слышит.
Впрочем, милиционеры не успокаиваются: после минутных переговоров, первый снова начинает осторожно спускаться по склону, а второй берет его за руку, и они идут след в след, удерживая друг друга на скользкой горке.
- Если бы все у нас так относились к работе, мы бы давно догнали и перегнали Южную Корею, - Вангела передает Золушке сигарету, - Докури, киса, они еще долго будут ползти.
Но здесь Вангела ошибается. На середине горки милиционер-поводырь вдруг поскальзывается, падает в грязь и едет на спине к Золушке с Вангелой со скоростью саночника Хакля. Его ведомый напарник не оставляет товарища на произвол судьбы и повторяет в точности тот же трюк: выпад ногой в воздух, падение на пятую точку и гонки на невидимых санках.
Вангела, не дожидаясь результатов гонки, достает из кармана сигаретную пачку и выбрасывает ее в кусты.
Доехав до поляны, милиционеры вскакивают на ноги и безуспешно пытаются вычистить друг дружку от грязи. К парочке они не подходят и стараются даже не смотреть в сторону Вангелы с Золушкой. Лица милиционеров красны, то ли от напряженья гонки, то ли от стыда. Вангела с Золушкой наблюдают за ними молча и задумчиво.
- От бляха! – вдруг восклицает один из горе-саночников, хватаясь за кобуру, - Пистолет проебал! – и он с удивительной прыткостью лезет по склону вверх, пытаясь следовать траектории спуска, и хватает руками большие комья грязи, принимая их в сумерках за пистолет. Его напарник ругается себе под нос и, расставляя ноги елочкой, карабкается на горку вслед за товарищем.
- А грузин ковырялся пальцами в грязи, - говорит Золушка, - Скажи мені, Вангела, те, що ми щойно бачили, це смішно? А чому ми тоді не сміємось?
- Возможно ты не смеешься потому, что служила в армии, - отвечает Вангела, - А я не смеюсь потому, что мне теперь искать в кустах пакован с травой.


XIII – Трэши, Стоун

- Заебали, - Стоун переключает телевизор в режим видео и достает из тумбочки кассету, - Куда не переключишь, одни жиды и гомосеки. Скажи мне, Трэшка, как телезвезда, чтобы попасть в телек, обязательно нужно быть жидом или пидаром?
Трэши лежит в кровати, укрывшись одеялом. На журнальном столике перед кроватью стоят пустая бутылка мартини и пепельница, полная окурков, разбросаны очистки от яблок и апельсинов. На кресле вперемешку валяются предметы мужской и женской одежды. Стоун разгуливает по комнате голым с сигаретой в руке.
- Ти навмисно мене провокуєш, - Трэши крутится под одеялом, пытаясь поудобнее завернуться, - Ти ж усе про мене знаєш. Я жидівка і підараска, так? І на екран попала через ліжко. Тому я найкраща ціль для твоїх ксенофобських екзерсисів.
- Извини, - Стоун вставляет кассету в видеомагнитофон, - Давай лучше “Мумию” посмотрим.
- Ти, Олежка, користуєшся тим, що всі тебе люблять і не звертають уваги на те, що ти кажеш. І ти вже сам не помічаєш того, що можеш людину образити. Соню завжди ображаєш і мене. Якщо ти такий принциповий антисеміт, то чому ти пишеш у видання, де головні редактори євреї? Чому береш у них гроші?
- Есть у меня такой недостаток, - Стоун берет со стола пепельницу и залазит под одеяло к Трэши, - Со временем я его исправлю. Пока что я вынужден работать в тех изданиях, главные редакторы которых меня не совсем устраивают, по той простой причине, что других изданий у нас нет. Но я, как ты видишь, Трэшка, постоянно совершенствуюсь: изданий, которые хотят со мной работать, становится все меньше и меньше, и я думаю, что в ближайшем будущем мне придется куда-нибудь сваливать. Это когда я достигну совершенства в профессии журналиста. А совершенство для журналиста, Трэшка, чтоб ты знала, это когда тебя ни одна собака не хочет печатать.
- Я думала, що навпаки... коли всі тебе хотять...
- Коли тебе всі хотять, це проституція, - Стоун вдавливает сигарету в пепельницу, - Тебе нравится Пачука Веласкес?
- Хто це?
- Ануксунамун, - Стоун кивает головой на экран телевизора.
- Так, гарна… Смішне ім’я – Пачука. Сексапільне. Я б її трахнула залюбки.
- Да… В этом фильме есть только один недостаток – те, кто служил в армии, или когда-то занимался хоть каким-нибудь спортом, сходу поймут, что с таким задом, как у Брендана Фрейзера, с такой скоростью не бегают.
- Так, він не дуже апетитний, - Трэши смеется и прижимается к Стоуну, - Гарно з тобою, кицю... От така професійна дилема.
- Какая такая дилемма?
- А така..., - Трэши ложится так, чтобы Стоун не видел ее лица, - Така, що я вимушена спати не з тими, хто мені дійсно подобається. Скажи мені, Стоун, як професійний журналіст, чому ті, від кого залежить твоя кар’єра, ні*** не вміють у ліжку? Ну, бля, просто якийсь закон Мерфі: якщо він може тебе кудись просунути, то в нього обов’язково член - п’ять сантиметрів або перманентний вісяк, або він настільки тупий у цьому ділі, що блювати хочеться.
- Ты о ком конкретно говоришь?
- Не скажу. Ти, Стоун, хитра гавнючина, хочеш випитати, через яке ліжко я пролізла на телебачення, а потім, років так за п’ять, я прочитаю це в якійсь галімій “Інтересній газеті”... Ти його знаєш. Не скажу, хто він, але ти його знаєш...
- Мне же интересно знать, у кого из наших телебоссов пятисантиметровый член. Это существенно поднимет мою профессиональную самооценку.
- У нього, до речі, нормальний, не гірший за твій, - смеется Трэши, - Але ж, бля... він такий лошина... Напевно, думає, що він такий ніжний, що неїбаца. Щось таке завжди шепоче мені на вушко... бля, ну таку похабєнь... сука, який же він нудний... У нас ще випити є? – Трэши смотрит на пустую бутылку мартини.
- Есть водка и портвейн, - Стоун встает с кровати и идет на кухню, - Чего изволите? – он оборачивается в дверях.
- Спочатку водку, - говорит Трэши, - Тільки треба анальгін, два будильники і це, бля... Напиши мені твій телефон домашній на папірці, щоб я диктувала, коли таксі буду замовляти, а то ти, сука, того разу щось зп’яну белькотів таке незрозуміле, і мене всі служби таксі нахуй посилали.
- Возьми мой “Ниссан”, - Стоун ставит на стол бутылку водки, пакет апельсинового сока, и бросает ключи от машины, - Я еще недели две буду бухать, можешь кататься.
- Оце круто, - радостно говорит Трэши, - Дзенькує бардзо.
- Когда я учился в универе, - Стоун разливает в стаканы водку и смешивает ее с апельсиновым соком, - Был у меня один приятель по имени Иржик. Чех по национальности, - Стоун отдает один стакан Трэши, и ложится рядом с ней на кровать, - Офигительный парень… и журналист хороший, абсолютно аполитичный был человек, социализм, коммунизм в грошь не ставил, а потому выбрал себе тему – культура. Это, значит, чтобы не писать про двадцатый съезд КПСС, чехословацко-советскую дружбу и Леонида-свет Ильича. А тут, ему на руку, и даун Горби подоспел со своей перестройкой, и стало можно че-то писать прикольное… Написал, короче, наш Иржик дипломную работу про чешскую альтернативную музыку. Тогда у нас как раз всякие “Аквариумы” появились на людях, “ДДТ”, русский рок, короче, из подполья вылез. Ну и у них в Чехии тоже были какие-то группы. Иржик, типа, сравнивал веяния… Писал просто - пластинок у него чешских было дохуя, вот он и попереписывал аннотации с обложек… Великолепная получилась дипломная работа, прошла на ура… но самое рульное было в списке литературы, знаешь, сзади всегда должен быть список литературы… это, значит, откуда ты сведения берешь…ссылки на авторитеты…
- Я розумію, - обижается Трэши, - Ще не зовсім тупа.
- Да… Короче, у Иржика половина ссылок в дипломе было на культурологические статьи, якобы опубликованные в чешских журналах, и подписанные большим авторитетом в области чешской музыкальной альтернативы – пани Иоганкой Пичовой.
- Це те, що я думаю? – Трэши неуверенно улыбается, - Гарне ім’ячко. Чому ти мені раніше не розповідав цю байку? Я б узяла собі це ім’я. Іоганка Пічова, - проговаривает Трэши, - Таке сексуальне. По-нашому це буде щось на зразок – Іванка Пучкова. Бля, Стоун, із-за тебе я пробзділа таке гарне псевдо, - Трэши толкает Стоуна стаканом в плечо, - А Пачука Веласкес, бачиш, добре зорієнтувалась... до речі, кися, до чого ти це все розказав?
- А к тому, что Иржик уже не пишет, - Стоун выпрыгивает из-под одеяла и оставшуюся часть речи произносит, расхаживая по комнате со стаканом в руке, - Работает учителем английского языка в школе. Потому что Иржик достиг совершенства, как журналист. Потому что те, кто на Иржика стучал в органы, его русские и украинские коллеги, и чешские компатриоты, все эти бравые комсомольцы с горящими, как у Данко, сердцами, нынче все работают редакторами наших и чешских журналов и телеканалов, являются известными политологами и журналистами, пишущими о пользе евроинтеграции и, бля, расширения НАТО… А раньше эти ребята писали телеги в гэбэ о том, что Иржик **** буфетчицу Таню, а та ему за это кладет больше мяса в суп…
- Але ж треба про щось писати...
- Я понимаю, Трэшка, если цель журналиста состоит в том, чтобы попасть в телевизор и светить там своим ****ом до второго пришествия, то… это все оправданно… Постели там всякие, вранье, заученные текстовки… Просто надо себе честно сказать: “Я хочу, чтобы мое ебало ни при каких условиях не сходило с телеэкрана, и наплевать мне на то, что одному моему коллеге-журналисту отрезали голову, другого забили арматурами в подъезде, а третьего повесили в лесу”. Ну, не повезло ребятам, не сориентировались, всплакну, бля, на досуге и пойду лизать дежурную начальственную жопу. Ты русский телевизор смотришь? Жаль, ты не знаешь, какой телевизор был при Брежневе. А я помню с детства. Так вот, нынешний русский телевизор, русские новости – это второе пришествие Леонида Ильича. Я, когда они свое НТВ мочили, радовался как дурак. Думал, молодцы, задавили жидовскую гидру. А на деле… Ты Познера видела передачу про Украину? Снял, падла, такую заказуху проплаченную, что клейма негде ставить… Вот скажи мне, ему то какого *** надо? Старый ведь заслуженный перец… Извините, я, говорит, не знал, что это заказуха, я думал, что раз у меня в студии два человека с Украины, то они представляют два различных мнения… Такое позорище. За это не люблю старых людей… То, что молодому сделать стыдно, старому – мировоззрение и жизненный опыт. Мне кажется, если журналист доживает до старости и продолжает работать по профессии, то он – сволочь по определению…
- Сто-о-оун, - Трэши делает умоляющее лицо, - Олежко, милий, може, кіно подивимось, а? Лягай зі мною... Я розумію, зая, що я продажна ****ь, котра хоче щоб її їбальник з екрана не сходив, але ж... я не така вже й погана, а? Особисто я чим завинила? Я не пишу новини, я їх читаю... Тобі ж пропонували писати, а ти послав усіх нахуй... Тобі легко говорити: з телебачення вигнали, ти в газету, з газети виженуть – ти за кордон з’їбешся або підеш до Вангели тракторами торгувати... а мені що робити? Якщо мене виженуть, то, бля, вокзал – Полтава, і районне радіо “Добрий вечір”... Йди-но до мене, годі по хаті вештатись голяком, як Лєнін в Женеві...
Стоун послушно ложится в кровать рядом с Трэши.
- А-аннук-суна-му-у-н, - выдыхает он ей в ухо.
- Падло лисе, - ласково отвечает Трэши, обнимая Стоуна руками за шею.


XIV – Гринчук, Вангела, Золушка, Хрусталина

- Знаєш, зайко, - Хрусталина ежится от холода и прячет лицо в меховый воротничок, - Монголоїд хоче від мене піти... До Гринчука.
- Знаю, зайка, - Вангела снимает с себя шапку и напяливает ее на голову Хрусталине, - Скільки можна казати, що шапочку треба носити. Відморозиш собі маленькі красиві вушка... Ты ее отпускаешь?
- А куди я дінусь? – Хрусталина выглядит немного потешно в короткой белой шубке, белых же сапожках и поношенной, будто с бомжа снятой, синей шапке Вангелы, - Хіба ж я сука якась деспотична? Тим більше, у мене теж є свої плани... Я, Костику, дещо хотіла в тебе спитати...
Они стоят на перроне железнодорожного вокзала. Вышли из питейной кафешки на улицу покурить, а заодно посекретничать тайком от Золушки с Гринчуком.
- Что ты хотела спросить, милая? – Вангела осторожно приобнимает Хрусталину, так, чтобы ненароком не уронить пепел на белую шубку.
- Я хотіла спитати ось що... – Хрусталина будто не решается, - Як у тебе з Катькою... ну, тїєю рудою дівчинкою, серйозні стосунки? Ну... як ти до неї ставишся... як до дівчинки просто... чи дочки, чи може... як до дружини?
- Як до дружини, - отвечает Вангела.
Хрусталина вздыхает, впрочем, едва заметно.
- А... скажи мені ще..., - снова начинает Хрусталина, - Ось, наприклад, Стоун... він с Треші живе, так?
- Насколько я знаю, нифига подобного, - Вангела отрицательно качает головой.
- Але ж... вона їздить на його машині... і ключа від квартири має... приходить, коли схоче...
- Приходит, когда захочет, - Вангела пожимает плечами, - Это верно. А когда не хочет, не приходит. Стоуну просто по-барабану, отдал ей ключи и все. Стоун – редкой похуистичности человек.
- Так вони, можна сказати, не живуть разом? – как раньше едва видимый вздох, Вангела отмечает в Хрусталине едва заметную радость.
- Нет, - отвечает Вангела, - Они бухают вместе. Стоун – вообще зеленый алкаш, а Трэшка тоже славится тем, что может с любого бодуна в эфир выйти. Но у них принципиальное расхождение взглядов на профессию журналиста. Стоун считает Трэшку продажной приспособленкой, а Трэшка Стоуна – опустившимся отбросом. Общий взгляд у них только на стакан... они, по-моему, даже сексом не занимаются.
- Ага..., - резюмирует Хрусталина, - Ну, то може вже підемо погріємось?
- Выпытала все, что хотела? – усмехается Вангела, - Ну, идем, киса.
- Ага... все дізналась, - Хрусталина берет Вангелу под руку и они идут к кафешке, - Розумієш, на мене один мальчік наїхав... Гарний такий, одногрупник мій з універа, заміж кличе... ну, бля, я не можу... як уявлю собі, як з ним жити... розумієш, я йому все життя можу роги наставляти, а він і не здогадається, буде ходити, як песик... але ж, бля, коли ти розумієш, що можеш скільки завгодно наліво ходити, а твій чоловік навіть не помислить тебе зрадити, то це, бля... так якось огидно та... неприродно. А що, як він колись дізнається, що я не богиня? Піде, блять, і повіситься... І буде ходити до мене вночі примарою...
Вангела громко смеется, и Хрусталина слегка обижается. Впрочем, когда они, наконец, заходять в кафешку, то оба улыбаются.
- Ну що, потискались, курви? – приветливо встречает их Гринчук, - Сідайте вже, накатимо, - он торопливо разливает водку по стаканам.
- За победу! – Вангела берет стакан и произвносит тост, не садясь за столик.
- За нашу, блять, побєду! – поддерживает тост Гринчук, слегка переиначивая текстовку из советского боевика.

Все четверо выпивают до дна.
- Ви справді вірите, що від цього щось зміниться? – спрашивает Золушка, запивая водку пепси-колой.
- А хулі робити, коли вибору нема, - Гринчук запускает руку в пачку с чипсами и шуршит внутри, - І особисто мені Ющенко подобається, як людина. Тим більше, що ці підараси два роки колупалися, і не змогли пристойного єбала знайти для виборів. Бо там, бля, справжній паноптикум, жиди, бля, сутенери, вбивці... Розуміють, що за жидів та вбивць народ не проголосує, от і вибрали собі пижика, бля... ґвалтівника та шапкового злодія. Наче ґвалтівник кращий за вбивцю... У мене один єдиний критерій, бля..., - Гринчук хрустит чипсами, кривясь то ли от размышлений скорбных, то ли от невкусных чипсов, - У мене критерій – портрети, - он загадочно завершает тираду и тянется за бутылкой, чтобы разлить по новой.
Все смотрят на Гринчука, ожидая пояснений.
- Портрети, бля, - Гринчук снова разливает водку, - Як не зайдеш до кабінету більш-менш владного, то, бля, звідусіль на тебе дивиться це щуроподібне падло... По тєлєку, як дивишся інтерв’ю якогось кабана, що то на митниці, що в міліції, що, бля, в останній асоціації парашних прибиральників, то в нього, сука, на столі, замість дружини та дітей, стоїть портрет Кучми. І ще, бля, на камеру його поверне, сука, щоб усім було видно, який він гандон і жополиз. А в цих, бля, руських бойовиках, замість Кучми цей гоблін Путін щириться. Моя прє-є-єлєсть, - Гринчук говорит голосом Горлума, - Підараси йобані, сука, двадцять перше століття на дворі, а у нас, бля, й досі портрети імператора на стіні, щоб його мухи засрали...
- У меня есть один знакомый в Кабмине, - усмехается Вангела, - Такой себе начальник среднего звена. Так у него портрет Тимошенко висит за шкафом… То есть, портрет висит на стене, а к стене придвинут шкаф. А когда шкаф открываешь… водочка там, коньячок, рюмочки, то портрет виден, он заднюю фанерку специально отбил. Общается с Юлей, только когда похмелиться лезет, конспиратор…
- І коли час подрочити, - добавляет Гринчук, - Ось такий мій, бляха-муха, критерій... Якщо Ющенко прийде до влади, і я побачу, що ці підари почнуть всюди його портрети вішати, і він не буде давати за це піздюлєй, то я *** вже колись за нього проголосую... Оскільки це, бля, дуже просто – бачиш свого портрета, значить, перед тобою підар і жополиз, і значить, треба дати йому піздюлєй і вигнати в шию. А якщо тобі це подобається, значить, ти сам підар, і прешся від того, що тобі язика в жопу вставляють... От ти, Вангела, що б ти про мене подумав, якби я тримав на столі твій портрет?
- Не все так просто с портретами, - отвечает Вангела, - Вот, например, когда Шапиро снимал кино про наркоманов, ему нужна была натура, выбирал он, значит, такую типичную наркоманскую хазу, ну, бля, чтобы все было пучком – немытые тарелки, открытые консервные банки с заплесневевшей килькой, баяны с ядом на полу, кастрюли с марлей на кухе. Ну и, разумеется, лучше хазы, чем у Шрека ему было не найти. Снимал он, короче, у него на хате какие-то сцены. А Шрек же, бля, кроме того, что нарик, бухарь и отморозок, он же еще и неибаца какой талантливый переводчик-синхронист, музыкант и художник. Стены у него все разрисованы картинками из ада… Иероним фон Босх, бля… Ну и фотки развешаны: дружбанов его, нариков, бомжей и проституток с окружной. Характерные такие фотки, музей современного искусства отдыхает… А среди них, на видном месте, фотка нашего брата Стоуна… В самом нелицеприятном виде. То ли он после ширева, то ли колес обожрался, но, бля, рожа в конец безумная… И эта фотка попала в кадр! Смотришь ты, сука, художественный фильм, а там фотка Стоуна на стене! Это тебе не портреты Путина в сериале “Менты”…
- Я про Шрека промовчу, - говорит Гринчук, - Дивно, що він гівно на стіні не повісив...
Следующую дозу выпивают почему-то без тоста, видимо, каждый задумывается об электоральном критерии Гринчука, талантах фотохудожника Шрека и кинематографической карьере Стоуна. А вскорости звучит объявление об отправке львовского поезда. Гринчук с Вангелой провожают девочек к вагону, они выкуривают по прощальной сигарете, и Золушка с Хрусталиной залезают в вагон.
- Ідеальне подружжя, матка боска, - Хрусталина реагирует на затяжные прощальные поцелуи Золушки с Гринчуком, - Не встигли з’їхатись, а вже ці бридкі родинні поцьомки.
Гринчук целует и Хрусталину, чтобы та не слишком обижалась.
- Но пасаран, телки! – кричит им вслед Вангела, когда поезд трогается.
- Поцілуйте мене в сраку! – отвечает ему на прощанье Золушка.
Отправив девочек на Львов, Гринчук в Вангелой идут через Южный вокзал к остановке маршруток, отправляющихся на Ровно. Вангела провожает Гринчука.
- І що ти про все це думаєш? – спрашивает Гринчук на половине пути.
- Нихрена не выйдет, мое мнение, - отвечает Вангела, - Все равно подтасуют.
- А якщо підтасують, ти на Майдан вийдеш?
- Если будет много людей, выйду. Если будет смысл. Не хочу за других жопу рвать, как четыре года назад. Отдых в обезьяннике дороже, чем в Тайланде обходится. У меня не так много сбережений.
- Але ж я особисто тебе питаю. Особисто ти вийдеш, якщо я буду там?
- Выйду, - Вангела успокаивает Гринчука.
- А намет у тебе є? – не успокаивается Гринчук.
- У Стоуна есть, - отвечает Вангела, подумав.
- Стоун – донецький, - говорит Гринчук с сомненьем.
- Стоун – нормальный, - заверяет его Вангела, - Он подписался под письмом журналистов. И палатка у него есть, я с ним на рыбалку когда-то ездил. Даже обогреватель, по-моему, есть, дизельный. А если нету, то с трактора можно снять вместе с аккумулятором. У тебя есть бесхозные трактора?
- Можна, - соглашается Гринчук, - Ти диви, Стоун підписався... молодець. А Трешка підписалась?
- Она на ****ском канале работает, ей нельзя.
- Ну і курва...
- Ну, давай, братан, - Вангела обнимает Гринчука на прощанье, - В шесть часов вечера после войны.
- Не сси, братан, прорвемось, - Гринчук хлопает Вангелу по плечу и скрывается в автобусе.


XV – Тома, Соня, Трэши, Шрек, Стоун

- Боже, сколько народу, - Тома идет быстрее всех, оглядываясь по сторонам с удивленным восхищением, - Ну, идемте же скорее.
Они встретились на Прорезной, в Сонином офисе, выпили две бутылки вина с конфетами, и решили спуститься вниз, посмотреть, что творится на Крещатике.
- Дурочка малая, - говорит Соня вслед сестре, - Сегодня не собрали детскую группу, родители побоялись привозить детей в центр. Завтра, скорее всего, тоже придется все группы отменить. А я, черт побери, радовалась, что в прошлом месяце, наконец-то, в ноль вышли. Доходу получили по сто гривень на рыло. В этом, судя по всему, выйдем в ***… А еще за офис заплатить полторы штуки зелени, паблишерам торчим за материалы… Если эта бодяга еще пару дней продлится, то придется мне свою восьмерку загнать, чтоб долги отдавать… а эта дура радуется…
- Разгонят, - успокаивает Соню Шрек, - Водометы уже наготове. Неплохо было бы, чтоб и пулеметы. Давненько я не видел кровавого побоища…
- Типун тебе на язык, - Тома оборачивается, услышав замечание Шрека.
- А что? – подзуживает ее Шрек, - Эти “бархатные” революции уже в печенках сидят. Настоящая революция должна быть кровавой. Иначе, какая же это революция? Бескровная революция – это потеха, это значит, что с обеих сторон трусы... И наше болото малость бы растряслось. Хоть капли величия нам прибавилось бы, как китайцам после Тяньаньменя, а так, бля… нация певунов и плясунов в вышиванках, хуже, чем папуасы с бусами… И для культуры кровища полезна. Кем бы были все эти Норманы Мейлеры и Ирвины Шоу без войны? Писали бы исключительно про половые извращения. Я уже не говорю про Хемингуэя или там, Эриха Марию Ремарка. Им, вообще, война как мать родная. Без войн и революций наступает декаданс. Когда человек культуры долго не нюхает кровищи, он думает исключительно о ****е. Вон в России – одна несчастная Чечня в жопе занозой, а сколько книг написано и фильмов снято? А у наших писателей уже сто лет как закупорка мозга, потому что, блять, воспевать казачество вроде как уже неудобно, тяготы крепостничества тоже нихуя неактуальны в век космических технологий, а последнего пассионария, Шухевича, русские мочканули в пятидесятом году в лесу под Львовом... Даже о ****е толком написать не можем. Наших девок вся Европа ****, а мы все твердим о высокой моральности, присущей украинцам, а, тем временем, всякие, бля, Ирвины Уэлши и Паланики учат нас, как правильно ебаться в жопу…
- Наконец-то ты нащупал свою любимую тему, - говорит Соня.
- Я о культуре говорю, - не соглашается Шрек, - Поелику культура наша – говнище. Простолюдины сто с лишком лет хавают Шевченко, никак не накушаются, эстеты, бля, гордятся тем, что слабоумный закарпатский лемка Вархола съебался в Америку и поднялся на том, что бабка научила его в детстве яйца расписывать. А современное искусство у нас представлено пидаром, который переодевается в тетку, и щетинистой свиньей с гармошкой. Украинское, бля, элитарное искусство – гармошка, инкрустированная бриллиантами… Если бы Кучма, паче чаяния, отдал команду влупить по Майдану из танка, это такой толчок дало бы украинской культуре… на сто лет вперед. Одних поэм написали бы слезоточивых… библиотеки Вернадского не хватило бы все запаковать… А на бизнес свой плюнь, - Шрек приобнимает Соню за плечи, - Все равно, бизнес твой – говно и шарлатанство, между нами говоря.
- Сволочь ты, Шрек, - привычно реагирует на выпад Соня.
- Согласен, - так же привычно отвечает Шрек, - Но, по сути, твой, Сонечка, психоанализ – это та же бриллиантовая гармошка. Мертвая музыка для мертвых людей. Тебя саму-то не напрягает анализировать девочек с психозом из-за того, что папа выдает ей ежедневно на карман сто баксов, а подружке дают двести? Или лечить пидара-модельера, боящегося, что его штаны с лебяжьим пухом не произведут фурор на показе в Москве? Все эти домохозяйки с инсомнией от недоеба и хронического отвращения к мужу-банкиру… Ты, Сонечка, хоть раз была в дурдоме? – задает Шрек риторический вопрос, - А я был…
- Кто бы сомневался, - не упускает момент Соня.
- Как же ты можешь лечить людей? – Шрек пропускает колкость мимо ушей, - Если ты ни сном, ни духом о настоящих болезнях…народных… Когда я работал на заводе, - Шрек уходит в воспоминания, - Был у нас в бригаде такой мужичок – Михалыч. Пожилой чел, лет пятидесяти, сварщик. Несчастный такой, жена его бросила, дети не признавали, жил он в свой полтинник лет в рабочей общаге… Так вот, залез как-то Михалыч на мостовой кран… без страховки. Со страховкой считалось западлом лазить, не по понятиям… Сидит он, значит, посредине балки, варит… хороший был сварщик, реальный. И в этот самый момент у него из ширинки спецовки выпадает залупа… Не знаю уж, каким образом. Может, Михалыч был кришнаитом, и потому трусов не носил, или носил просторные семейки с рваной мотней… И, короче, искра от электрода…
- Бо-о-оря! – умоляет его Соня.
На углу Прорезной и Крещатика Тома замечает парня, раздающего всем желающим оранжевые ленточки. Она подбегает к нему, выхватывает несколько ленточек и возвращается, держа в руке букет с развевающимися на ветру желтыми хвостами.
Они повязывают ленточки на рукава.
- Теперь мы – мишень, - говорит Шрек довольно, - Теперь нас можно мочить. Трэшка, ты, кстати, подписалась под письмом против цензуры? - спрашивает он Трэши, повязывая ей ленточку, - Если не подписалась, то тебе ленточка не положена.
- Не підписувала я нічого, - отвечает Трэши недовольно, - Скільки вже можна мене цим подйобувать? Не можу я.
- А Стоун подписал, - Шрек, забыв о Соне, находит новую цель для издевательств, - Как тебе не стыдно, Трэши? Твой парень подписал, а ты не присоединяешься? Не по-людски как-то.
- Заїбали ви мене, - нервничает Трэши, - А коли Стоун на винті сидів, я теж мусила приєднатись? Парєнь, бля. Коли він буде мені квартиру оплачувати і шмотки, тоді буде парєнь, а так, вибачайте, панове. Мені на ринок безробітних не дуже хочеться. Стоун підписавася, бля... Дуже героїчний вчинок. Звичайно підписався, бо що йому та цензура, коли його все одно виганяли за бухло та прогули? Коли його на конференцію по СОТ послали, а він нажерся, як чіп... Цензура, блять...
- А на “плюсах” Мазур с Добровольской, говорят, тоже забастовали, - Тома льет воду на мельницу Шреку, - Я сегодня слышала. Там, говорят, одна эта дергалка осталась от кучминского унитаза, Пиховшек… Все остальные бастуют.
- Добровольской можно бастовать, - мечтательно говорит Шрек, - С такими-то буферами…
Выйдя на Крещатик, они тут же наталкиваются на палаточный городок. А у крайней палатки, прямо на выходе с Прорезной, опершись на сбитый на скорую руку деревянный заборчик, стоит Стоун, одетый будто на зимнюю рыбалку: в телогрейку, пятнистые зеленые штаны, кроличью шапку с опущенными ушами и высокие армейские ботинки неизвестного иностранного происхождения. Поверх телогрейки на Стоуне надета клеенчатая накидка оранжевого цвета, а на кроличьей шапке пристегнут оранжевый значок “Так!” Лицо его выражает радостную эйфорию, как у персонажа с обложки журнала свидетелей Иеговы. Стоун излучает еще большую радость, когда замечает Шрека с девочками. Он подолгу обнимает и расцеловывает каждую из них, между поцелуями пританцовывая на месте, как будто ему не терпится сообщить какую-то приятнейшую новость, например, о том, что он поймал тридцатикилограммового сома…
- Здорова, брат, - приветствует его Шрек, - Ты никак кислоты покушал? – намекает он на приподнятое настроение Стоуна.
- Солнце, - Стоун, щурясь, смотрит на небо, - Подождете чуток? Сейчас Гринчук с Вангелой придут. Они в офис пошли за пенопластом…


XVI – Стоун, Вангела, Хрусталина

- Пошел вчера на футбол нарочно, - усмехается Стоун, - Первый раз с тех пор, как Лобан умер. Я, вообще, это нынешнее жидомасонское “Динамо” не перевариваю… Хотел флаг пронести и помахать немножко, так сказать, провести диверсию. Футбол-то везде показывают: если бы все сидели с оранжевыми флагами, то во всем мире тут же узнали бы… а так скажут потом, что в Киеве уничтожена группа экстремистов, а мирные жители не пострадали… Но *** там… Обшмонали и не пустили. Правда, вернули и флаг, и флягу… Пришлось на улице выпить.
- А кажуть, що у наметовому містечку ніхто не п’є, - говорит Хрусталина.
- Двести грамм, тетенька, это не доза, - отвечает ей Стоун, - Кстати, судья – наш человек. Видит, что такое гонево творится, взял во втором тайме мяч поменял на оранжевый, и наши сразу две банки забили…
Они стоят на втором этаже вокзала и пьют кофе из бумажных стаканчиков. На вокзал Хрусталину с Вангелой притащил Стоун, заявив, что ему нужно встретить отчима с братом, а одному ждать скучно. Хрусталина опять щеголяет в старой шапке Вангелы под белую шубку и сапожки, а на самом Вангеле уже красуется такая же кроличья шапка с оранжевой кокардой, как и на Стоуне.
- Они сюда не приедут, - говорит Вангела, - Вспомни, как на футбол донецких привозят – выгружают где-то за городом, а потом везут к стадиону на автобусах. А здесь покруче футбола может выйти… Верняк, где-нибудь в Броварах высадят…
- Поезда стоят в Ирпене и Борисполе, - из стоящей неподалеку группы молодых парней с оранжевыми повязками на рукавах, оборачивается один, - Вам донецкие нужны, что ли? – спрашивает он подозрительно.
- Донецкие, мариупольские, любые, - говорит Стоун парню, - Брательник должен приехать, я не знаю, на каком поезде.
- В Борисполе стоят горловский и лисичанский, - парень успокаивается, заметив оранжевую повязку на рукаве Стоуна, - Пока на Киев не едут. В Ирпене наши десять автобусов задержали с янучарами. Думаю, ненадолго. Завтра все в Киев завалят, жарко будет. Львовян уже двадцать тысяч в городе… А чо там брат твой говорит, нормальная сила едет?
- Нихрена он не говорит, - говорит Стоун, - Вчера звонил из Донецка. Говорит, собрали всех к отправке, шахтеры и с заводов мужики, никто ни хрена не знает, куда едут и зачем… Спрашивал, что тут в Киеве…
- Они не знают, что у нас, мы не знаем, что у них, - парень кашляет в кулак, - Все равно им залупа выйдет. Не хватит у Ахметова бабла столько народу прислать, сколько тут наших…
Они выходят из здания вокзала и идут к метро, Стоун поминутно набирает номер на мобильнике.
- Вот баран малолетний, вечно у него с мобилой засады, - ругает он брата, - Зайдем в Макдональдс, посидим? Может, он раздуплится с мобилой?
- Прав тот пацан, - говорит Вангела, когда они сидят за столиком в Макдональдсе, - Ни хрена у них не выйдет, сколько люмпенов не посылай. Не знают, зачем едут… Зато здесь все знают, зачем стоят. Идея - сильная штука. Вот в чем сила, брат… в идее. Здесь за Украину стоят, за будущее… А какая у них идея, у тех, что едут? Не выбрали пацана с нашего двора президентом? В натуре, засада обидная. Хоть нас и за быдло держат, а мы за своего пацана постоим, не дадим бандеровцам нашего опустить, он хоть и баклан тупоголовый, а свой… Шапки у наших мамок снимал в свое время, теток наших насиловал…по всем приметам свой…
- Це якщо люмпенів пришлють, - говорит Хрусталина, - А якщо бандитів? Люмпени, звичайно, приїдуть, потусують і тихо свалять, побачивши, чим тут народ дихає... А у бандитів, на відміну від люмпенів, ідея є і дуже проста: вбивати и грабувати. Таких кинь з півсотні у натовп, і кров поллється.
- Нет у бандитов идеи, - горячится Вангела, - Убивать и грабить – это не идея. Полсотни бандитов, говоришь? На полмиллиона народу? И что они сделают? В подворотнях караулить будут? Их же в полдня всех вычистят, как только слушок пройдет.
- Не хочу тебя огорчать, Костик, но Крыся права, - Стоун поддерживает Хрусталину, - Если пришлют бандитов, будет худо... Я, как донецкий, хочу тебя слегка просветить, поскольку ты находишься в плену иллюзий: донецкие бандиты и, например, львовские, это две большие разницы. Во Львове, я тебе скажу, и бандитов таких нет со времен приснопамятных польских воров. А в Донецке – это бакланье в третьем поколении, наглое и беспредельное, те понятия , про которые тебе в русском кино говорят, там даже не ночевали, у бакланов одно понятие – жрать, срать, ****ь и глотки рвать... Так, что я, на твоем месте, не расслаблялся бы.
- Я и не расслабляюсь, - спокойно говорит Вангела, - Я готов... И все-таки я не верю, что бандиты – это сила. Знаете, как в гражданскую пацанов Мишки Япончика на фронт посылали? Вот оно тем же и закончилось – потусовались в вагонах, побухали, а как только с регулярными войсками встретились, так сразу разбежались.
- С регулярными войсками, - смеется Стоун, - Ты, Костик, много читаешь... беллетристики. Люмпены, бандиты, есть идея, нет идеи... Не иди на поводу у дешевых философов... Я когда-то в детстве тоже читал книжку Джека Лондона, не помню, как называется... про то, как туземцы атаковали английский корабль и всех там перебили, а один крендель из англичан залез на мачту и начал оттуда из винчестера ***рить... Перебил, короче, тучу туземцев, пока те не свалили на берег на своих лодках. Тут тоже идея заложена неслабая: о том, что белый человек всегда круче черного человека... особенно, когда у белого человека в руках винчестер... Бремя белого человека... А русские сунулись было с этим бременем белого человека в Чечню и получили по мозгам... а америкосы в свое время во Вьетнаме... потому как у черного человека тоже оказались винчестеры, как довод правоты... Так же и с твоими люмпенами и бандитами. Наш с тобой винчестер – это армия и, как это ни противно осознавать, менты. А что такое армия и менты, мы с тобой знаем. Армия – сборище голодных и плохо одетых малолеток, которых только от мамки оторвали, и офицеров, думающих, в основном, о том, где бы чего забухать и притырить. О ментах я и не говорю. Их от бандитов только по форме можно отличить. Тебя когда в последний раз мент защищал, не припомнишь?
Вангела хмыкает, припоминая поход с Золушкой в ботанический сад и потешный спуск милиционеров с горки на невидимых санках.
- Вот и я о том, - Стоун понимает смешок Вангелы, как подтверждение собственных мыслей, - С одной стороны, армия и менты – это, конечно, винчестер, а с другой стороны, еще непонятно, в чьих руках этот винчестер... И сколько ты не ори: “Милиция с народом” и гвоздики в щиты не тыкай, это не поможет… У них в мозгу должно все перевернуться, они сами должны понять, с кем они…
- Так може це й допоможе..., - говорит Хрусталина, - Якщо гвоздички тикати... може, від цього в них щось і перевернеться. Напевно, їм дівчат з квітами приємніше бачити, ніж, приміром, вислухати те, що ти зараз казав... які вони козли.
Стоун с Вангелой смотрят на Хрусталину с удивлением, как будто она только что в два счета решила сложную задачу из высшей математики.
- Пожалуй, - соглашается Стоун, - Женское чутье действенней мужской логики. Потому как женское чутье подсказывает одно единственное правильное решение, а следуя мужской логике, можно прийти к бесчисленному множеству единственно правильных решений…
В этот момент у Стоуна звонит мобильный телефон.
- Наконец-то, - говорит Стоун в трубку, - И где вы?… Ясно… Да, плюнь… бери тачку и едь в город…не, не в центр, давай, знаешь, где… возле оперетты… помнишь, где мы перед футболом встречались? Метро “Республиканский стадион”… Больше ста гривен таксеру не давай… отдам я тебе бабло, не писяй… Да, нахуй этот цирк… через час... Хорошо, давай, до встречи…, - Стоун прячет телефон в карман, - В натуре, их в Борисполе выгрузили. Говорит, завтра повезут в автобусах на Киев … короче, брательник сказал, что оставит батю на базе, а сам приедет… я забился через час возле оперетты… Поехали со мной, а? – он просительно смотрит на Вангелу с Хрусталиной, - Можем в Троицких банях посидеть, кофейку выпить…
- Кицю, - Хрусталина обнимает руку Стоуна, - Звичайно, ми поїдемо. Куди ж нам ще подітись? У мене вдома циганський табір, у наметі Гринчук засів з монгольською панянкою... будемо тусовати, доки не впадемо...
На сей раз они едут к станции метро “Республиканский стадион” и заседают на час в кафе Троицких бань, полном таких же, как и они, отдыхающих от бесконечных перемещений по городу, оранжевоповязочников. Только за одним столиком расположились две “банные” девочки с молодым парнем-сутенером, одетым, явно желая походить на своих афроамериканских коллег, в длинную шубу, сшитую почему-то из серого плюша. “Оранжевые” в баню не идут и девочек на заказывают, а потому те скучают с “плюшевым” парнем, попивая мартини. А “оранжевые”, будто по негласному уговору, спиртное не пьют, и потому даже Стоуну не приходит в голову заказать традиционную соточку. Чай-кофе, кофе-чай, кофе с молоком, чай черный, чай зеленый, так и час проходит…
- Когда мы в последний раз курили? – Вангела первым отмечает некоторую странность их рациона в последние дни.
- Сегодня ночью покурим, - Стоун понимает его с полуслова, - Я как-то забегался совсем. Сегодня мое дежурство… ты со мной остаешься или дома спишь? Оставайся, я бы брата поводил по ночному Майдану, а ты покараулишь пока на периметре, потом сменимся…
- Ноу проблем, - говорит Вангела, - А ты, Крыся, с нами сегодня? – обращается он к Хрусталине.
- Якщо не проженете, - деликатничает Хрусталина, - Мені з вами краще. У мене вдома на разі шість чоловік живе львівських...
Спустя час они выходят к театру оперетты встречать младшего брата Стоуна. Тот появляется со стороны метро: худой коротко стриженый парень, на две головы выше Стоуна, но с удивительно детским лицом.
- Динамо-параша, победа будет наша! – на подходе парень выдает речевку, которая, судя по всему, является их со Стоуном паролем.
- Шахтер-чемпион! – отзывается Стоун и обнимает брата, - Еще один пижон, бля, - Стоун снимает свою шапку и надевает на стриженую голову брата, - Какого лысого без шапки? Ты на революцию приехал или на ****ки?
- Александр, - представляется парень, протягивая руку Вангеле.
- Александр, - он протягивает руку Хрусталине.
- Хрусталіна, - отвечает та на рукопожатие, - Який симпотний у тебе братик, Стоуне, на Джастіна Тімберлейка схожий...
- О, - восклицает Александр, - Девочка говорит по-украински, и имя чудное. Вы из какой сказки народов мира? – по лицу его видно, что он уже оценил внешние данные Хрусталины, несмотря на уродскую шапку Вангелы.
- О, - кривляет его Хрусталина, - Мальчік з нацменшини... Як поживають зомбі у заповіднику? – она берет парня под руку и задает направление прогулки для всей компании, - Ви не проти, якщо я вас буду називати Джей-Ті?
Они прогуливаются в сторону Крещатика: впереди Хрусталина ведет брата Стоуна, держа его под руку, а за ними, посмеиваясь, идут Стоун с Вангелой.
- Называйте, как хотите, только не бейте, - покоряется парень, - А вас, правда, зовут Хрусталина, или это все порожняк?
- Донбас порожняк нє гоніт, - отвечает Хрусталина, - А у вас є дівчина, Джей-Ті?
- Крыся, парню семнадцать лет, - предупреждает ее Стоун.
- Братан, - Джей-Ти оборачивается к Стоуну и смотрит на него умоляюще, - Дай хоть пройтись. Когда мне еще встретится девушка с таким именем?
- Не звертайте уваги, Джей-Ті, - Хрусталина не дает ему отвлечься, - Це все ниці чоловічі ревнощі. А скажіть, Джей-Ті, ви вже маєте досвід статевих стосунків чи ви ще не займаний?
Джей-Ти снова оборачивается к брату, но на этот раз смотрит с недоумением.
- Шо она говорит? – спрашивает он, - Шо такое “нэзайманый”?


XVII – Вангела, Рыжая Катя

На этот раз Вангела на вокзале один, стоит на перроне, ждет севастопольский поезд, согреваясь чаем и сигаретой. Из кармана куртки у него торчит тряпичная оранжевая шапочка, приготовленная для Рыжей.
К вагону он запаздывает, а потому замечает Рыжую, когда та уже идет по перрону. Как ни странно, шапочка на ней уже есть, правда, белая, а на плече маленькая холщовая сумочка. Обнимаются они молча и долго, потом произносят что-то невразумительное, вроде: “Зайка-заечка, маленький-маленькая, котеночек-мышанечка, костичек-рыженькая”, берутся за руки и идут через подземный переход к Южному вокзалу, на улицу Урицкого, где живет Вангела.
- А я универ под шумок закосила, - хвастается Рыжая, - Сказала маме, что нас принудительно посылают в Киев в поддержку законного президента. Мама не поверила, конечно - она давно подозревает, что у меня в Киеве бубновый интерес, но отпустила…
- И цвет волос у тебя подходящий, - Вангела целует ее на ходу в висок, - Для поддержки законного президента.
- Ну, конечно, - смеется Рыжая, - Если бы я призналась маме, что тот красавчик, которого она два года наблюдает на моем десктопе, вовсе не русский актер, как она думает, а негодяй, лишивший ее дочку невинности в шестнадцать лет, то это она еще пережила бы, а вот за то, что я еду к “оранжевому”, меня бы наручниками к батарее пристегнули… Так что я, Костичек, приехала агитировать за бело-голубых…
- За голубых, - поправляет ее Вангела, - Ничего, зайка, будем считать это нашей первой семейной неурядицей. Кстати, ты в курсе, что жить тебе практически негде? У всех наших на квартирах лежбища, я в палатке сплю…
- Я же с тобой, - говорит Рыжая, - Я буду там, где и ты. Только я вещей мало взяла, - она машет в воздухе сумочкой, - Только трусики и носки на неделю, и стакан травы.
- Ти своє діло добре знаєш, - хвалит ее Вангела.
Про лежбища он не соврал, когда Вангела с Рыжей заходят в квартиру, они застают следующую картину: на кровати Вангелы, укрывшись одеялом, лежат двое: красивая светловолосая девушка с парнем, стриженым под ежик, а на полу, на матрасах – еще одна парочка: на этот раз черноволосая девушка с блондинистым парнем. В комнате стоит запах марихуаны вперемешку с табачным. Все присутствующие заспаны, едва одеты и очень внимательно смотрят по телевизору клип группы “Виагра”. Впрочем, присутствующие наяву блондинка с брюнеткой формами ничуть не уступают поп-дивам из телевизора.
Завидев Вангелу с Рыжей, блондинка со стриженым молча вылезают из-под одеяла и перебираются на пол, на матрасы, к другой парочке.
- Аня, - Вангела представляет Рыжей блондинку, между делом наклоняясь и целуя ту в щеку, - Таня, - он повторяет то же самое с брюнеткой, - А это – Мэл, - он указывает на стриженого, - И… Танька, как второго зовут?
- Брайан, - Танька указывает на блондина.
- Катя, - Рыжая приседает в комичном книксене.
Стриженый с блондином глупо улыбаются.
- Група “Віагра” купила для учасників спротиву на Майдані тисячу валянків, - вдруг говорит белобрысая секс-бомба Аня, - These girls bought one thousand… - говорит она стриженому Мэлу, - Вангела, як буде англійською “валянки”? – спрашивает она у Кости.
- I know what is valenki, - говорит стриженый, - They’d better buy one thousand condoms…
Вангела раздевается до трусов и ложится в кровать, нагретую блондинкой со стриженым.
- Влезай, зайка, - зовет он Рыжую, - Поспим, чуток, а? Я целую ночь в оцеплении стоял, ты тоже с поезда, устала, наверное?
Катя стоит в нерешительности, стесняясь раздеваться при посторонних.
- Не стесняйся, - замечает ее неловкость Вангела, - Они шведы…
Такой довод, как ни странно, легко убеждает Рыжую: она тут же раздевается и прыгает под одеяло к Вангеле.
- Кстати, - Вангела поднимает с пола Катину сумочку и начинает в ней рыться, - Угостимся нашей, крымской, - он находит в куче женских трусов и носков целлофановый пакет с травой и бросает его Таньке. Забейте, не в падлу.
Блондин Брайан с готовностью хватает пакет, у него в руках тут же откуда-то появляется обрывок газеты и сигарета. Он раскладывает газету на голом животе черненькой секс-бомбы Тани, высыпает на нее табак из сигареты и принимается ловко набивать косяк травой.
- Зараз покуримо і підемо вже в місто, - говорит блондинка Аня, - А ви спіть собі... Увечері Тимошенко виступає, хочу послухати... Are you ready to go around? – обращается она к шведам.
- Yes, we are ready, - отвечает за двоих блондин Брайан, - We are ready for a good time…
- But, no drinking today! Do you understand? – Аня строго смотрит на блондина.
- Yes, I understand, - послушно говорит Брайан, - No drinking. Only smoking.
- Учора нажерлися, як свині, - сообщает брюнетка Таня, - Їм жеж, мавпочкам, незвично, що горілка коштує два бакси. Ледве ****и не отримали..., - она ласково гладит по голове блондина Брайана, - Залізли ми на горку біля Жовтневого палацу, щоб краще видно було..., а там, прямо у натовпі, поляки з “Польсату” камеру встановлювали на тринозі, теж, значить, щоб картинка гарна була... так цей дурачок п’яний, - она снова улыбается Брайану, - Поліз їм допомагати... Хватає за цю триногу, за шнури, так що поляки вже самі не раді такому помічникові засратому, а потім, бля, як перечепиться через шнур, і ця тринога з камерою на землю як, бля, вхуячиться... Поляки нас своїми “курвами” обклали по самі вуха і хотіли піздюлєй навішати. Вони ж бачуть, що не українці... українців не можна чіпати, у них революція, а тут ці два лоха шведських на очі трапились, сам бог велів їм репу натовкти...
Вангела с Рыжей обнялись и спят, так и не дослушав Таниного рассказа, и не дождавшись, пока Брайан закончит забивать косяк.


XVIII – Тома, Соня, Шрек, Золушка, Гринчук

- Відділяються вони, собаки, - говорит худой краснощекий мужичок с усами, - Ну й хай собі відділяються. Ми теж відділимось. Хоч комуняк поменшає на квадратний метр, а то цей Симоненко, гундос губатий, вже дістав, і носить земля такий непотріб...
- Скажеш таке, - его такой же краснощекий и усатый, но толстый товарищ смачно хрумает огурцом, - Чого це ми маємо відділятись? Ми – Україна...
Мужички расположились в переулке прямо на капоте старенького, обвешанного оранжевыми ленточками, жигуленка. Тут же снуют их жены, перетаскивая из багажника к месту застолья всякую снедь. На капоте уже стоит кастрюля с борщом, глиняный горшок с варениками, банка соленых огурцов, на мятой фольге лежит немаленький шмат сала.
- Слава Україні! – приветствует участников пикника Гринчук, - Венсеремос! – он поднимает вверх кулак.
- Не сси, хлопче, - отвечает ему толстый-краснощекий, - Не всеремось.
Ниже по Михайловской они натыкаются на группу русского телевидения РТР. Оператор прицеливается в камеру, а репортер лавирует по улице так, чтобы камера захватила как можно меньший кусочек Майдана. Наконец, они находят нужный ракурс, и репортер начинает говорить.
- Ти б ще у підвал сховався, москаль, - кричит ему Гринчук.
Это, впрочем, не производит никакого впечатления на профессионального репортера.
- Сегодня “оранжевый” майдан немноголюден, - говорит он в микрофон, - Люди потихоньку возвращаются к своим домашним делам. В то же время, в Киев съезжаются многочисленные сторонники Януковича, которых в настоящее время уже насчитывается более десяти тысяч. На сегодняшний вечер запланирован митинг в поддержку легитимно избранного президента на Привокзальной площади. Поддержать его приезжают шахтеры, металлурги, аграрии, студенты из всех регионов Украины…
- Чечня! – снова кричит репортеру Гринчук.
Они спускаются перекусить в “Глобус”. Подземный центр полон народу, особенно, первый этаж, где находятся многочисленные фаст-фуды, “домашние кухни” и закусочные. Люди греются, перекусывают и возвращаются на площадь, после чего их сменяют другие. На втором этаже, в зале дорогих магазинов, народу поменьше, там, в основном, прогуливаются приезжие, рассматривая светящиеся витрины и девочек-продавщиц.
На кольце закусочных пустует только место у “Баскин Робинса”. Новые группки людей подбегают, завидев издалека стойку без очереди, но тут же отходят.
- А вы чего, за Януковича? – спрашивает едва ли не каждый второй.
- Вы меня уже достали! – девушка за стойкой чуть не плачет, - Целый день! Целый день одно и то же! – она отбегает вглубь кафе и даже не подходит к стойке, к новым любопытствующим.
- Ці менеджери Баскін Робінса – натуральні єбанати, - жалеет девушку Гринчук, - Мало того, що морозиво взимку продають по двадцять баксів, так ще й дівку в руський прапор вдягли.
Перекусив, они идут к Мариинскому дворцу, в котором как раз проходят переговоры между конкурирующими президентами. Вместо того, чтобы присоединиться к толпе перед дворцом, скандирующей “Ющенко! Ющенко!”, они заходят с тыльной стороны, где пейзаж напоминает скорее рождественскую открытку, чем революционный митинг. Здесь стоит всего-то человек сто, причем настроены все донельзя благодушно, даже песни и речевки звучат, как колядки. Рождественскую картинку дополняют трое подростков, с невиданным энтузиазмом скатывающих снежные шары. Вот один лепит маленький снежок, кладет его на землю, катит туда-сюда по парку, и через несколько минут снежок превращается в огромный снежный ком. Подростки тут же его обступают и довершают дело руками: круглый ком становится удивительно похожим на яйцо. Поднапрягшись, парни поднимают снежное яйцо и устанавливают его на ограду Мариинского дворца. Таким образом, на ограде уже стоит парочка больших яиц и с десяток миниатюрных яиц-снежков. Немногочисленная милицейская охрана по периметру дворца яичной архитектуре не препятствует. В охране заднего двора стоят не грозные черные бойцы в шлемах, как на других государственных объектах, а обычные милиционеры, одетые по уличной форме, а потому стражи порядка лишь усмехаются проделкам малолеток. Тут же невдалеке стоят две снежные бабы, сооруженные юными архитекторами: одна, судя по голове в форме яйца, изображает кандидата Януковича, а вторая имеет голову нормальной круглой формы, но… в нижнюю часть ее воткнута большого диаметра и длины труба, обложенная снизу кирпичами. На животе снеговика углем выписано: “КуЧмо”.
Понаблюдав с полчасика за резвящимися подростками и позаглядывав в светящиеся окна Мариинского дворца, за одним из которых европейские миротворцы Солана и Квасневский пытаются договориться с украинскими президентами, они идут в одну из парковых аллей, чтобы спокойно покурить.
Но не тут то было: едва Шрек забивает папиросу, как вдалеке слышатся какие-то призывы из громкоговорителя, а еще спустя минуту на дорожке аллеи показывается колонна людей. Колонна стремительно приближается, во главе ее “полевой командир” Луценко с рупором.
- З дороги! – кричит Луценко в рупор, - В колонні сорок тисяч людей! З дороги! – он хрипло гаркает прямо в ухо Шреку так, что тот начинает с перепугу метаться и запрыгивает на стоящую у дорожки лавочку.
Остальные присоединяются к Шреку и усаживаются в ряд на спинку лавочки, поставив ноги на сиденье.
- Брехун, - мстительно говорит Шрек, - Сорок тысяч, по пять человек в ряду, это должно быть восемь тысяч рядов, ща посчитаем.
Сбивается он ряду на двадцатом, тем более, что папироса уже заканчивает третий круг.
- Поляки – молодцы, - Тома говорит не в тему, и ее, по всему, не занимают подсчеты Шрека. Она смотрит в другую сторону, где в глубине парка стоят два микроавтобуса. На одном написано: “Polsat”, другой, судя по надписям, принадлежит русскому Ren-TV, - Поддерживают нас. Я даже не ожидала… От русских, кстати, тоже такого не ожидала. Такой позор, столько лет вместе прожили… странные причуды комплиментарности наций.
- Яка, до біса, компліментарність? – говорит Гринчук, - Компліментарність комуністичних зомбі? Львів з Росією прожив менше, ніж грузини, а якщо всі трупи перерахувати, які нам у спадщину лишили...
- Как ни странно, здесь я с тобой, бандеровцем, согласен, - Шрек отвлекается от подсчета людей в колонне, - Украина для России – это Хрущев, танцующий гопак, вечера на хуторе близ Диканьки и страшные жупелы, вроде Махно, Петлюры и Бандеры. Вечная провинция… Без взаимных войн не бывает уважения. А с поляками… резали друг друга, резали… в Хмельнитчину, а сейчас любо-дорого вспомнить… Кино вон сняли охуительное “Огнем и мечом”… Жаль только, что телка предпочла Домогарову поляка… это, конечно, шовинизм со стороны Сенкевича. Поляк там явно не канает по ходу дела… Похож, бля, на какого-то физкультурника с советского плаката.
- Та чого це? – не соглашается Золушка, - Дуже гарний поляк. А Домогаров там якийсь трошки при****ений. Схожий на одного хлопа, що мене в бурсі у Львові переслідував: “Я тебе люблю, Настю, що аж не можу, а сам нап’ється і сситься у ліжку”. Хоча, бля... – Золушка задумывается, - Бляха-муха, Домогаров ще на Вангелу схожий! Як я раніше не помічала?
- Ха! – восклицает Соня, - Золечка проснулась, детка. По-моему, все киевские телки, обсуждая Вангелу, первым делом говорят: “Бля, какой красавчик! На Домогарова похож”.
- Невже? – удивляется Золушка, - Я й не знала... Чорт...
- А мені кіно подобається, - по лицу Гринчука видно, что он слегка ревнует Золушку к воспоминаниям о Вангеле, - Пам’ятаєш, як ця панночка, Ізабелла Скорупко, на Богуна дивилась в кінці? Нібито вона жалкує, що проміняла його на того поляка.. Такі дрібниці режисерські всю картину роблять. Насправді, той Богун може й був неприємним типом з брудною залупою, але ж Гофман показує його таким собі мачо, що панянку реально сумнів пройняв. З цього її погляду відразу зрозуміло, що вона решту життя буде з цим поляком кантуватись, а на Богуна таємно мастурбувати. Отак, бля, один погляд... – Гринчук смотрит на Золушку, видимо, пытаясь изобразить польскую актрису Изабеллу Скорупко, тоскующую по украинскому мачо Богуну. Золушка прыскает от смеха.
Уже виден хвост проходящей мимо них колонны, а в хвосте, как всегда, плетутся самые ленивые бойцы. Один из таких горе-революционеров, худющий подросток в обвисшей курточке до пят и старомодной шапке-петухе, вдруг отделяется от колонны и подходит к их лавочке…
- Тамара, - парень почему-то обращается только к Томе, будто других и не замечает.
Тома краснеет, неловко оглядывается на присутствующих, но, тем не менее, спрыгивает с лавочки, обнимает паренька и целует его в губы. Парень, кажется, и не ожидал такого счастья, а потому расплывается в улыбке, как шизофреник в состоянии эйфории.
- Итить твою мать! – приветствует парня Шрек, - Каннабинол!
- Вангела – не Домогаров, - говорит Гринчук Золушке вполголоса, - Вангела – тупий узбєк. Бач, ще одну класну тьолку проїбав.


XIX – Стоун, Хрусталина, Джей-Ти

- Я бы уехал куда-то после всего, - говорит Стоун, - В Африку что ли завербоваться или в Ирак какой-нибудь? С другой стороны, интересно посмотреть, как Юлька будет рулить. Мне это и как мужской особи любопытно, не только как журналисту. В кои-то веки у нас молодая красивая тетка при власти будет. Пожалуй, что и впервые… если, конечно, не считать всяких кротких Елисавет…
Горячий воздух из трубки обогревателя дует прямо на них, но Стоун с Хрусталиной все равно лежат на матрасах одетыми и даже в шапках, еще и одеялами прикрылись.
- Конечно, если янучары придут к власти, то и вопроса нет: чемодан-вокзал – Зимбабве. Или к жене бывшей поехать? Она в Сиэттле подержанными кадиллаками торгует… приглашала.
- Це так незвично, - говорит Хрусталина, - Я знала, що в тебе десь є дружина, але ніколи не уявляла. У Шрека теж десь є, здається, в Німеччині, і син також... Я завжди забуваю, що ви старші, так відчуваю, нібито однолітки... а ви вже й пожити встигли, сімейні стосунки, так це все дивно... А правда, що Шрек у тюрмі сидів чи в Чечні воював? Щось я таке чула про його темне минуле...
- Нифига, - Стоун вставляет в рот сигарету и подкуривает, размашисто чиркнув спичкой о коробок, - Шрек просто бродяга, много тусовался в девяностые по молодости. В России, за границей… Так и жену с сыном заимел, бог весть где, в дыре какой-то, в Приднестровье, что ли? Были у него каналы какие-то темные, ну и… убеждения. И по этим убеждениям он помогал беглым чеченам за границу сваливать. Через Украину на Польшу, ну и там дальше, куда повезет… А потом Шрек решил покончить с альтруизмом и воспользоваться своим же каналом: поехал в Тирасполь, забрал жену с сыном и попер с ними через границу. Вернее, он в одной группе шел, а жена с сыном в другой. И так получилось, что жена с сыном прошли благополучно две границы, а в Германии спокойно сдались… жена у него будто бы черненькая, молдаванка, прокатила под чеченку-беженку… Ну а Шрека взяли на польской границе. Злые языки говорят, что как бы он не зацепил своим толстым задом за проволоку под сигнализацией… И сидел он в каком-то лагере для перемещенных лиц. Вован ему деньгами помогал, посылал по Вестерн Юниону. Так что, Борина жена нынче немка чеченского происхождения родом из Тирасполя, а Шрек, видишь, вернулся и счастлив, что семью пристроил сыто и подальше… А, вообще-то, я хотел бы куда-нибудь в тихую точку уехать, ну их те горячие… В какую-нибудь Австрию или Швейцарию. Отель, бля, у погибшего альпиниста. Сидишь себе в деревянном домике, пишешь стихи и поэмы, пьешь чай с бубликами… или в Умань, снять квартирку месяца на три и гуляй по Софиевскому парку каждый день, а еще лучше куда-нибудь под Архангельск… в леса… купить избушку на курьих ножках возле озера, на лодочке плавать… И девочка-красавица под боком… Поедешь со мной? – Стоун вдруг ставит вопрос ребром.
- Хай бог милує, - картинно крестится Хрусталина, - В Архангельськ. Ще, може, на Соловки поїдемо? Краще вже до того... загиблого альпініста, - Хрусталина смеется и прижимается к Стоуну.
Стоун целует Хрусталину в щеку, потом вдруг отстраняется, смотрит на нее пристально и прикладывает палец к ее губам, гладит легонько, будто хочет что-то стереть.
Какая ты… - говорит он, - Что за губы у тебя? Ты же их не красила…
Это замечание Стоуна снова веселит Хрусталину.
- Хочеш відкрию тобі страшну таємницю? – говорит она, - Хоч це мені й вкрай невигідно. Ти знаєш таке слово “татуаж”? Губи стають такі рівненькі і наче завжди трохи підфарбовані.
- А-а-а, - тянет Стоун, - Ну все равно, какое оно все ровненькое и красивое, - он проводит пальцем по губам Хрусталины, - Ну и как все это можно вынести, скажи мне? Хрусталина, ты понимаешь, что у тебя, по определению, не может быть не рогатого мужа? Кто мимо тебя может пройти без попытки сексуальных домогательств?
- Ти вже як Вангела, - Хрусталина берет Стоуна за руку и целует его в ладошку, - Він теж усю тебе обдивиться від нігтів до вух, кожну волосину на ****і похвалить.
- Ну вот, - обижается Стоун, - И я о том же. Я ей одно, а она мне – Вангела. Поедешь со мной, спрашиваю? – прикрикивает он.
- Поїду, - Хрусталина говорит с насмешливой готовностью, - Ти не ображайся, Олежику, така вже я вередлива пані... Це в мене від меншовартості, розумієш? – Хрусталина натягивает одеяло на нос, - Це гра в мене така хитра... Ти подивись на наших з тобою дівчат коханих: Тома з Сонею, хоч і тусують по клубах зі Шреком, кислоту жеруть, але ж такий собі бізнес мають, і тримають вони його міцно, як справжні жидівки... Трешка – підлота ница, а тим не менше, телезірка, і теж має такий в собі стрижень нахабний, завжди свого доб’ється... навіть Золя, начебто дитинча мале, а ти картини її бачив? Золі як дати поштовх, вона ще й Україну прославить, таке малює... А я що? Студентка універа для ****єй, жодного талану, самі вади, але ж... чоловіки чомусь мене вибирають, а мене й тішить. Тішить, коли Томочка біситься, або Треші. Вони, бач, такі першокласні зірки, а пацани від Хрусталіни кінчають... Ну як мені не погратися, коли пощастило привабливу мармизу мати? Але ж... мені двадцять два роки... Я можу бути дружиною, Олежко, можу, тільки... дай мені два роки... тільки два рочки. Я нагуляюся, обіцяю тобі, тільки давай два роки поживемо, як зараз. Поїдемо, куди ти скажеш, хоч і до Архангельська цього, але... як товариші по ліжку. А за два роки я універ закінчу, і народжу тобі дитинку, хочеш? Гарного такого Стоунчика, хочеш?
- Хрусталинку хочу, - капризничает Стоун, - Кстати, если уехать в Сиэттл, то вполне прокатит, будет Кристал. Хорошее американское имя, кондовое, это здесь все на тебя смотрят, как на елочную игрушку.
- Це частина іміджу, - говорит Хрусталина, - На додачу до вроди, ялинкова іграшка мусить мати відповідне ім’я. Таке воно крихке та блискуче, додає мені сексапілу, дякуючи батькам... А можемо поїхати жити не до альпіністів, а, приміром, до Польщі, у Краків або в Закопане...
Стоун не успевает ответить на предложение Хрусталины. Чья-то рука пролазит в щель на входе в палатку, дергает за холстину и отрывает наклеенный для защиты от сквозняка скотч.
- Стоять-бояться! – в щели появляется детское веснушчатое лицо Джей-Ти, - Отдел по борьбе с наркотиками! Предъявите наколотые апельсины! – Джей-Ти пролазит в палатку целиком и усаживается на матрас к Стоуну.
За ним в палатку забирается какая-то девчушка в шубе из крашеного голубого меха и вязаной шапочке с кисточками. Шуба большая, а потому девочка напоминает голубой меховый шарик.
- Здравствуйте, - говорит девочка-шарик слегка застенчиво, но, тем не менее, тут же садится рядом с Джей-Ти на матрас так, что Стоуну приходится поджать ноги.
- А шмалью воняет, - Джей-Ти нюхает воздух, - Как не стыдно? А вдруг заглянет Хавьер Соланыч с проверкой? А тут коноплей штырит и бензином, - Джей-Ти наклоняется к обогревателю и нюхает трубу – Солярой, - поправляется он, - Токсикоманы...
- Ты как сюда пролез? – удивленно спрашивает Стоун, - Там же охрана.
Джей-Ти разводит руками и широко улыбается, будто говоря: “А куда это я не пролезу, извините?”
- Я им сказал, что я шестой сын Ющенко, - говорит он, - Незаконнорожденный. А это Люська, кстати, - он представляет девочку, - Она хорошая. Мы будем с ней жить.
- Идиот, - комментирует новость Стоун, - И где вы собираетесь с ней жить?
- Пока здесь, в палатке, - невозмутимо говорит Джей-Ти, - А потом мы переедем в твою квартиру. Люська в твоем доме живет, на первом этаже, ты в курсе? С родителями, правда, но ничего: когда наши придут к власти, парни из Донецка будут на вес золота, за нас любая выйдет... Кстати, о твоей квартире... Пришли вчера с батей с митинга, и решили видик посмотреть вечерком. Залезает, значит, батя к тебе в тумбочку, а там, значит, сто п’ятдесят кассет с порнографией... шведские школьницы там, анальные страсти всякие и одна единственная нормальная кассета – “Мумия”. Батя, конечно, виду не подал… порылся, нашел еще одну кассету, без наклейки. Простая такая кассета, с виду ничего особенного. Ну, значит, поставил ее батя, включает, смотрит, а там… а там тако-о-ое, тако-о-ое! – Джей-Ти закатывает глаза и при этом смотрит на Хрусталину со странным насмешливым восхищением, - Здравствуйте, кстати, - он картинно кланяется Хрусталине, - Одним словом, если вы решите попросить у бати благословения, то не волнуйтесь… за ним дело не станет, батя невестку уже заценил…
- Ты при девчонке хоть бы помолчал, - Стоун совестит брата.
- Ей уже пятнадцать лет! – возмущается Джей-Ти, - Через год ей уже можно будет кассету вашу посмотреть... Люська, познакомься, - он оборачивается к девочке-шарику, - Это мой больной брат Олег, а это его девушка с каким-то марсианским именем... Это, братан, - Джей-Ти вдруг резко меняет тон с нагловатого на заискивающий, - Не будеш ли ты так любезен отгрузить мне чуток бабла? Мы бы в кино с Люсечкой сходили, пока то да се…


XX – Тома, Соня, Шрек, Золушка, Гринчук

- Слыхали, на УТ-1 сурдопереводчица, Дмитрук ее фамилия, устроила диверсию? - говорит Шрек, - В эфире, значит, сообщают о результатах выборов, о том, что победил наш дорогой Янучара, все путем, типа, а тетка эта переводит глухим, что, мол, все это гонево и не ведитесь, выборы сфальсифицированы, а в Киеве восстание. Эта, я вам скажу, похлеще письма журналистов будет. Я вам как переводчик говорю, представьте, сидите вы в ООН, на заседании, выступает там какой-нибудь поц американский, а синхронист в наушники говорит что-то вроде: “Путин-гандон” или “Бей жидов”. Игра стоит свеч.
- Ты, наверное, для этого и подался в переводчики, Боря? – не забывает снасмешничать Соня.
Шрек несет два тяжелых пакета с лейбами супермаркета, у Томы и Сони тоже в руках по пакету. Они подходят к палаточному городку и пробираются к приемному пункту, к которому стоит небольшая очередь. Продукты складывают на деревянные столы, и две полненькие девушки ловко их сортируют, теплую же одежду сваливают прямо на землю в кучу.
- Что у вас? – спрашивает девушка-приемщица, когда подходит очередь.
- Бутерброды, - Тома достает из пакета пластмассовые судки, - Сигареты, - за бутербродами следуют два блока “LM”, - Сало, колбаса, хлеб, чай, кофе, сахар, помидоры...
- Спасибо... спасибо... спасибо.., - дежурным голосом говорит девушка, принимая каждый сверток. Она раскладывает продукты на столе, а подбегающие помощники уносят их в склад-палатку, - Медикаменты, пожалуйста, в Украинский Дом, - говорит она, заглянув в последний пакет, - Там принимают в медпункт.
Следуя указанию девушки, они направляются к Украинскому Дому. Дом охраняется по периметру редкой цепью парней в оранжевых повязках, людей пропускают только через проход в центре, куда и стоит длинная очередь желающих попасть внутрь.
- Нам медикаменты отдать, - говорит Тома одному из охранников на периметре, небритому живчику с хитрым лицом и желтой повязкой “Пора” на рукаве.
- А чо там? – охранник заглядывает в пакет, запускает туда руку и достает пачку “фервекса”, зубную щетку и пасту, - Да вроде не надо уже, вроде все есть.
В этот момент из очереди выскакивает молодой паренек в натянутой на уши вязаной шапочке, и подбегает к ним.
- Можно? – спрашивает он, заглядывая в пакет, и не дожидаясь разрешения, выхватывает из руки охранника зубную щетку и пасту, - Спасибо, - поспешно говорит он и убегает.
- Вот урюк, - характеризует парня опешивший охранник.
- Да ладно, - говорит Тома, - Может, ему зубы почистить нечем? Видите, а вы говорите, не надо. В интернете целый список висит, чего надо… даже станки для бритья, - Она передает пакет охраннику через оградительную ленточку, - Вы, это, пакет передайте, куда надо.
- Ага, - охранник принимает пакет, весело пританцовывая на месте, как будто не от холода, а от нетерпения сообщить какую-то новость, - У меня нет интернета, я на улице все время... Сегодня ездили в Конча-Заспу, Кучму обложили, - не удерживается он, - Чтоб не удрал, собака…
Отдав продукты и медикаменты, они возвращаются на Майдан, с трудом пробираются сквозь толпу и идут туда, где народу поменьше – на Банковую. Шрек по пути приобретает в торговой палатке три бутылки “шейка” и пачку орешков.
На Банковой, перед администрацией президента, немноголюдно: стоят дежурные активисты с повязками “Поры”, несколько подростков влезли на стоящий тут же грузовик и выкрикивают революционные речевки, парочка таких же малолетних революционеров сидят верхом на бочке полевой кухни. На кухонном столе всем желающим разливают кофе и чай в пластиковые стаканчики.
А на заборе, обнявшись, сидят Золушка с Гринчуком. Шрека с сестрами они даже не замечают: слишком увлечены друг другом и сигаретой с характерным сладковатым запахом.
- Яд для бандеровца, - Шрек останавливается перед Гринчуком и протягивает ему бутылку зеленого “шейка”, - Тшы ожешкы для Попэлкы, - он отдает Золушке пачку орешков, - Вам, я вижу, вообще негде уединиться, братья мои?
- Правду кажете, панотче, - Золушка угощается орешками, - Ходимо вже ходимо, а поїбатись нема де, прости, господи. У наметі нечестиві грішники бавляться, а ми, сірі й убогі, по світу мандруємо, живемо милостинею.
- Щойно біля Кабміну були, - говорит Гринчук, - У парку, де раніше янучари жили в наметах. Зараз там наші живуть, костри палять і палками по бочках луплять, щоб тим щурам у Кабміні веселіше працювалось, - Гринчук довольно улыбается и снимает пробку с бутылки “шейка” - І бачимо ми, значить, картину: сидить хлопчина такий, вкрай зайобаний, морда неголена, очі червоні від холоду, в тілогрійці, наче мишами погризеній, корочє, такий собі на вигляд зек-утікач. Сидить він, значить, і онучі розмотує - це щоб ноги біля вогнища погріти та мокрі онучі висушити. А біля нього стоїть така собі лялька, як з обкладинки “Космо”, у норковій шубці така, центрова красава, на мільйон баксів тьолка, корочє, і тримає вона, значить, у руцях своїх тендітних з манікюрами брудні чоботи цього хлопа, і дивиться на нього такими очима закоханими... наче він не смердючі шкари їй дає, а обручку з діамантами.
- Какое удивительное единение всех классов и сословий, - говорит Шрек, - Прямо тема для поэмы… или для рекламы “Лексуса”: “Чем греться у костра и нюхать грязные портянки вашего избранника, выберите джип “Лексус” с кондиционером!”
- И все революционеры будут вашими, - добавляет Соня.
Со стороны улицы Шелковичной на Банковой появляется автобус, и остановливается наверху улицы, из автобуса выгружаются бойцы “Беркута” в черной форме, с пластиковыми щитами и резиновыми дубинками, бойцы быстро строятся в шеренги, а затем, по команде, полубегом направляются вниз по Банковой. Немногочисленные революционеры на посту возле президентской администрации напрягаются и тревожно ожидают подхода отряда, но милиционеры пробегают мимо, не останавливаясь, и даже не оборачиваясь в их сторону.
- Дивне відчуття, - Гринчук наблюдает за пробегающими милиционерами, даже не выбрасывая сигарету, - Стою обкурений серед натовпу ментів і не відчуваю жодного стрьому. Унікальне враження, треба запам’ятати.
- У меня такое было, когда мы со Спартаком играли, - говорит Шрек, - Помнишь, при Лобане, когда еще старое Динамо было, без иностранцев? 3:2 мы их сделали.
- Авжеж, пам’ятаю, Ребров забив банку на останніх хвилинах. Я після цього тиждень говорити не міг.
- Мы тогда со Стоуном купили билеты на улице у какого-то жулика, а на стадион приходим – бляха-муха! Билеты, оказывается, в русский сектор. Думали, ****ец нам. А вышло наоборот – прикольно. Нас менты кольцом окружили, тоже, бля, в шлемах, со щитами, с дубьем, все как полагается. Русские зубами скрипят за спиной, вякают что-то, а тронуть боятся – уж очень злобно менты их пасли. Вот тогда милиция в натуре была с народом. Для полного душевного комфорта всегда нужен внешний враг. Мы их потом на хуторе Михайловском встретили, когда они на Москву возвращались…
- Зараз також є зовнішній ворог. Ментів, гадаєш, не заєбло в такій сраній країні жити, на банду вбивць та сутенерів працювати?
- Это ты сам у них спросишь, когда тебя в следующий раз с травой возьмут, - говорит Шрек, - Ма-а-альчики! – кричит он милиционерам, имитируя носовой прононс секс-меньшинств.
Как ни странно, призыв не остается незамеченным: один боец на ходу выходит из строя и подбегает к Шреку.
- Хорошо подумал? – он почти касается головы Шрека козырьком шлема.
- Міліція з народом! – за Шрека отвечает Гринчук, поднимая руку и показывая пальцами козу.
- Смотри у меня, - черный боец грозит то ли Шреку, то ли Гринчуку и бежит дальше, сливаясь с остальными омоновцами.
- Крымские, - Шрек смотрит вслед бойцу, - По-русски говорят.


XXI – Рыжая, Вангела, Стоун, Гринчук

- Ты вытеснила все мои сексуальные стереотипы, - говорит Вангела, - Раньше, когда я был маленький, мне нравились исключительно блондинки. Знаешь, худенькие такие, с прической каре, тонкогубые и тонконосые, вот, к примеру, как Мадонна, Гвен Стефани или Агилера.
- Агилера – буратина, - категорично говорит Катя.
- Ну да, - соглашается Вангела, - Буратины мне нравились. Блондинки в черном.
Воздух в палатке уже нагрелся, и Вангела с Рыжей уже не мучаются в верхней одежде и шапках, как раньше Стоун с Хрусталиной, а лежат в свитерах, Вангела даже носки снял и держит ноги возле обогревателя.
- У тебя девочка была – худенькая блондинка, которая ходила в кожаной куртке, да? – догадывается Катя.
- Да, - подтверждает Вангела, - Была. Мы дружили в школе. На мотоцикле ездили. Смотрела клип Робби Уильямса “Survive”? Там, где он изображает автогонщика, которого закрыли в вагончике, в сортире?
- Конечно.
- У меня совсем другая задумка насчет этого клипа. Ты такую группу “Депеш мод”, наверное, не помнишь? Намбаван попса такая восьмидесятых годов. Была у них песня “Little Fifteen” и клип на нее, там чувак с девочкой ездит на мотоцикле, хайвеи там, время ночное, и девочка в косынке, секси такой клип… And you can drive, you can drive far away, to a happier place, to a happier day…
- Я знаю “Депеш мод”, - говорит Катя, - She wants to smile if you smile. Только клип про девочку в косынке и мотоцикл – это “Behind the wheel”. My little girl, drive anywhere, do what you want, I don’t care tonight. Эти “Депеши” твои, вообще, одно и то же поют все время. У них все про мотоциклы.
- Да? – Вангела удивляется, как ребенок, будто это не он хотел просветить Катю насчет музыки техно восьмидесятых, - Ну да, наверное. В общем, если взять клип Робби Уильямса и эту парочку на мотоцикле из клипа “Депешей”… Представь, к примеру, что они едут в сезон на юг собирать траву… на своем мотоцикле. Помнишь, там в середине песни выкрики такие несуразные, весь ритм ломают… сильно на милицейскую облаву похоже…
- Ты ездил со своей блондинкой в кожаной куртке на мотоцикле в Крым за травой? – снова догадывается Катя.
- Ага, - улыбается Вангела, - Ну, не в Крым. В Крым мы не доехали, в Херсон там... Какая ты догада. Психоаналитик похлеще Сони.
- За дуру меня держишь? – корчит рожу Катя, - Что ж тут догадываться, когда ты сам все рассказываешь? И что дальше у тебя с ней было? Ага-а-а, - вдруг восклицает Рыжая, - Она тебя бросила! – она перекатывается по матрасу и запрыгивает верхом на Вангелу, - Признавайся! Блондинка тебя бросила?! – Катя хватает Костю за щеки, - Pleasure, little treasure! – она поднимает руки вверх и, выгибаясь телом, танцует, сидя на животе у Вангелы, - Блондинка бросила Вангелу! Какая крутая телка. Костик, признайся, это была первая и последняя телка, которая тебя бросила? – Рыжая наклоняется и дышит прямо в лицо Вангелы, - Я просто не представляю, какая дура сейчас бы на это решилась.
- Ну, мне тоже шестнадцать лет было, - говорит Вангела, засмущавшись, - Не было у меня тогда таких уловок хитрых, чтобы девочек лапошить.
- Ага! – снова ловит его Рыжая, - Значит, сейчас есть уловки. Значит, меня ты облапошил!
- Скажешь тоже, - обижается Костя.
- Ну, ну, - Катя снова хлопает его по щекам, - Так что там насчет сексуальних стереотипов?
- Потом мне наоборот нравились брюнетки, - Вангела возвращается к истории эволюции своих взглядов на женщин, - Глазастые такие, знаешь, такие в Карпатах водяться, и львовские еще. Щечки, носик пупочкой, пухленькие такие... украинки такие типичные с прожидью или мадьярки...
- Эту я знаю, - перебивает его Рыжая, - Можешь не напрягаться. Пани Хрусталина. Это я тебя понимаю, они с Золушкой базарят так… секси. Проше, пані, до пердоленья...
- А потом появилась ты и… все.
- Теперь, значит, тебя только рыжие волнуют? Крашеные?
- Рыженькие.
- Крючконосые?
- И носик красивый.
- С большой башкой?
- Умненькие.
- С кривыми ногами?
- Ровненькими.
- Кривыми зубами?
- Зубками.
- Ага, так все-таки кривыми? – Катя кусает Вангелу за шею, - Толстожопые целки?
- Целочки... с круглой попой....
- И много их у тебя?
- Одна, - печально говорит Вангела.
- Р-р-р, - Катя ложится сверху на Костю и укрывает их обоих с головой одеялом, - Стоун с Тарасом не зайдут? – спрашивает она, стягивая свитер.
- Пес с ними, - отвечает Вангела, - Надень шапку-невидимку...
А Стоун с Гринчуком стоят на охране периметра лагеря, неподалеку от палатки, и заходить не собираются, понимая, что могут сильно помешать. Гринчук жует бутерброд с салом, а Стоун пьет чай с сигаретой.
- Ти з Хрусталіною.., - Гринчук вдруг выдает риторический полувопрос-полуутверждение.
- Ну? - Стоун отвечает ему в унисон полувопросом-полуответом.
- А я з Настею, - сообщает всем известный факт Гринчук.
- Ага, - точно так же не торопит события Стоун.
- Бля, - заходит в тупик Гринчук.
- Согласен, - на этот раз Стоун, кажется, насмехается.
Во время паузы Гринчук засовывает в рот последний кусок бутерброда, а Стоун достает из стаканчика мешочек с чаем и прицельно бросает его в урну.
- Вони будуть бігати одна до одної, - Гринчук, наконец, сообщает о предмете своего беспокойства.
- Будут, - не отрицает Стоун.
- Я не люблю груповуху, - признается Гринчук.
- Врешь, - не верит ему Стоун.
- Ну, ти знаєш, що я мав на увазі, - пытается объяснить Гринчук, - Вони не будуть бігати до Вангели, у нього з цією рижою надового... тим більше, до Шрека... А одна до одної будуть...
- Я не буду трогать Золушку, - успокаивает его Стоун.
- Добре, - ответ, кажется, полностью удовлетворяет Гринчука.
- А друг к дружке они со временем набегаются, - заверяет его Стоун, - Дадим им время... годика два.
- Добре, - снова соглашается Гринчук.
- Тарасик, не впадлу, - из палатки появляется голова Вангелы, - Принеси нам пару бутербродов и чайку.
- Знайшов офіціянта, - бормочет себе под нос Гринчук, но, тем не менее, идет выполнять заказ.


XXII – Вроде бы, все

- Відкривай шампанське, - командует Трэши Вангеле, - Бажано Шрекові в лобєшнік.
Костя достает из пакета бутылку шампанского и принимается откручивать пробку. Шрек ему помогает и открывает вторую бутылку, но в стаканчики шампанское не разливает, вместо этого достает из другого пакета апельсин, а из кармана - немалого размера медицинский шприц.
- Знатный баян, - показывает он шприц Вангеле, - Из старых запасов.
- Навіть не думай, - Трэши тоже замечает шприц, - Я не буду це пити, і їсти не буду. Скільки ****ей цією гидотою ширялися?
Не обращая внимания на ее возмущение, Шрек принимается за работу: он достает по одному апельсину из пакета и накачивает их с помощью шприца шампанским.
Они расположились возле здания консерватории, на ступеньках. Невдалеке от них выступает группа музыкантов: пожилые мужички с духовыми инструментами играют украинские песни, а собравшаяся вокруг толпа подпевает. Мужички играют хорошо, и народ песен тоже не портит. Лица музыкантов счастливы: в кои-то веки такую толпу собрали.
Вангела вдруг оставляет Шрека наедине с апельсинами и идет куда-то к дальнему углу консерватории.
Там, прячась за колонной, стоит внушительного вида человек в драповом пальто и пыжиковой шапке. Человек стоит прямо, руки держит в карманах и взгляд имеет строгий: из-за густых черных бровей он кажется удивительно похожим на генсека Брежнева в молодые годы. К нему-то вразвалочку и подходит Вангела.
- Чего прячешься, Вован? – обращается к нему Костя, - Стоишь, как не родной.
- Есть там кое-кто, кто может быть мне не рад, - загадочно выражается Вован, здороваясь за руку с Вангелой, - Я постою пока.
Костя пожимает плечами и возвращается к остальным.
- Вован стоит за колонной, - сообщает он Шреку вполголоса, помогая накачивать очередной апельсин, - Прячется. Обкурился, наверное. Уж очень рожа тупая.
На Шрека известие производит странное впечатление. Он тут же передает апельсин и шприц Вангеле.
- Накачивай пока, - говорит он и, пользуясь тем, что все смотрят на народных музыкантов, незаметно скрывается в том же направлении, откуда только что появился Вангела.
На сей раз к Вовану подходит Шрек. Становится напротив и смотрит в упор. Вован глаз не отводит, но все-таки немного смущается от испепеляющего взгляда Шрека.
- Пойдем, поговорим, - говорит Шрек.
- Идем, - отвечает Вован, и они скрываются за углом.
Пройдя немного по улице Городецкого, они снова останавливаются.
- Ты кинул Соньке на счет пять штук, - заявляет Шрек, снова сжигая Вована взглядом.
- Ну и что? – Вован вступает в перепалку.
- За что? – Шрек берет Вована за воротник пальто, - За какие такие услуги?
- Не твое дело, - Вован отводит руку Шрека, - За маркетинговые.
- За маркетинговые? – Шрек дергает Вована за воротник и пытается поставить ему подножку.
- За маркетинговые, - Вован сопротивляется, но, не удержавшись на скользком снегу, падает, притягивая за собой Шрека.
Они валятся в сугроб на обочине дороги и начинают кататься по снегу.
Люди, стоящие на улице Городецкого за горячей кашей и жареной курятиной из полевой кухни, посмеиваясь, наблюдают за катающимися по снегу тяжеловесами, радуясь возможности скоротать время в длинной очереди...
- А где Шрек? - Соня, наконец, отвлекается от музыкантов и подходит к Вангеле.
- Там, - Вангела машет рукой в сторону полевой кухни, - С Вованом пошел поздороваться.
- Ай! – вскрикивает Соня и со всех ног бежит в указанном Костей направлении.
Вангела провожает ее удивленным взглядом, но тут же забывает обо всех странностях поведения Вована, Шрека и Сони, так как к нему подходит Рыжая.
- Помогу тебе, зайка, - Катя присаживается на корточки рядом с Вангелой и помогает ему колоть апельсины, - Ты держи бутылку так, наискосок, а я буду набирать.
Соня подбегает к полевой кухне, оглядывается по сторонам и замечает стоящий у обочины джип “Паджеро”. Из обеих дверей джипа торчат массивные зады Шрека и Вована. Они, засунув головы в двери, что-то ищут в машине. Соня улыбается и подходит к джипу. Вован и Шрек, заслышав ее шаги, оборачиваются. Они с ног до головы вываляны в снегу, лица их красны и мокры от снега и пота. А все заднее сиденье машины завалено красными розами…
- Это тебе, - Шрек, не глядя, берет с сиденья охапку цветов и, не обращая внимания на четность их числа, отдает Соне, - За маркетинговые услуги.
- Помоги мне их в руки сложить, - просит Вован.
Он широко расставляет руки, как будто хочет объять необъятное, а Шрек принимается перегружать цветы с заднего сиденья в руки Вована.
Загрузившись, они идут к площадке перед консерваторией, где собралась вся компания. По прибытии на место, Шрек начинает вынимать из охапки, едва удерживаемой Вованом, розочки и раздавать их девочкам. Когда все получают по букету, в руках Вована все еще остается не менее сотни цветов. Вован, почти ничего не видя за кучей роз, подходит к Трэши и бросает всю кучу ей под ноги.
- Вот, - говорит он, - Это тебе.
- Ой, - Трэши даже приседает от неожиданности, - А що таке? Я згодна.
- Да... выходи за меня замуж, - говорит Вован.
Шрек раздает всем апельсины, а Вангела спускается с лестницы и прицеливается фотоаппаратом.
- Так, Каннабинол… Жека, за Томой стань, - командует Костя, размахивая руками, - Шрек, Вован, морды попроще… Вован, шапку сними, Соня, киса, улыбайся, так… Хрусталина, девочка моя, улыбнись и возьми апельсинку красиво… помнишь, как Гвен Стефани в клипе держала яблочко?…
- Я те дам Гвен Стефани, - Катя бросает своим апельсином в Вангелу.
Вангела уворачивается от оранжевого снаряда, строй фотографирующихся рассыпается, и Косте приходится все начинать сызнова.
- Так, Золя, сними тоже шапочку, и ты, рыжик, тоже… Хрусталина, прекрати жрать апельсин!
- Фу, яка гидота гірка, - Хрусталина плюется апельсиновой мякотью и в этот момент Вангела нажимает на спуск фотоаппарата.
На фото Хрусталина кривится так, что Стоун всегда говорит, смотря на карточку: “Когда наша девочка увидит эту фотку, она никогда не поверит, что ее мама считалась самой красивой девушкой в Киеве”.