Система

 Система


«Вам стоит посетить великую равнину хотя бы для того, чтобы посетить ёё» - такой плакат, банальный и грубый, как весь мир, я сам, Костя Бермудный и 44-ый президент США Стив Клинтон,– висел на въезде в деревню «Старый Храм», в которую влекла меня моя жалкая чахоточная Долориэн 23 сентября 2086 года.
 Я ехал к другу. Увы, вы никогда не видели моего уникального до скуки бой-френда. Его бы под этот плакат. Поясню – это тип из тех, кто, вооружившись белыми одеждами и иллюстрированными выпусками Библии, с шипом и воплями, а иногда с выжженным на лысине крестом, налетает на жертву из подворотни, насилует сознание агнца и добивает его одной - двумя фразами. Фразы эти однотипны, но действенны. Смысл их примитивен и перезрел. Тональность их зла и пугает. Но самое главное, кому-то из Бермуд покажется, что в этом трёпе - смысл жизни. Так ведь на то, наверное, и Бермуды, чтобы в пьянящих изумрудных лучах солнца, стоя посреди зелёных, привычных как настольная лампа и обязывающих, как боль в зубе лесах, орать во всю глотку о любви к ближнему. И жить счастливо.
 Но тем господам, что исповедуют Христа и его истины в низменно свободном и до холеры счастливом мире урбаноидов, хочу возразить, ибо нельзя поручить любовь свинье, желающей кушать навоз. Здесь не Бермуды – ничто не пьянит, так как опьянение есть гроб первого слоя сознания, причем с шаткой крышкой, ничто не обязывает, так как ближние не стоят отречения от холеры и за любовь приходится выбивать зубы собственной девушке.
 Мой друг идеально вписался бы в сферу воздействия плаката, - подумал я, но вряд ли расширил бы её хоть немного, ну, хоть до того болотца.
 И тут мне пришлось умереть, так как рядом с кромкой асфальта, отделявшей хлюпкую жидкость от дороги, стоял сам Бермудный Костя с тремя священниками.
 
 Я – странный человек с двумя голосами. Замер один – мир замер. Начинается такая белиберда – Бермуды её не извиняют.
 Голоса странны, как пьяный ветер. Вялы, как на том свете. Акации не расцветают в животном сердце. Бессмысленность этих видений, как скерцо, пронеслась в моём уныло деградирующем мозге, который отказался открыть глаза в болото.
 Если вам скажут, что смерть, это вторая жизнь – постарайтесь не верить. Мир способен на смысловые обманы и баюкает вас ими, - есть что-то от звукописи в этой фразе « смерть есть отрицание внешнего пребывания» Правда? Но если звукопись привлекает незрелые умы в литературные баталии, то она же ведет к смерти, которая и есть главный звукописец, так как more – это истязание воображения чувством. Оно не кончается с ощущением полноты жизни, только разум может победить фразу « Умри, ибо в мире моём ты просто слаб, обманут безветрием сна, а веришь – по вкусу со мной станет свершенье отца», но жизнь к ней приводит.
 Это была тёмная, суховато-серая комнатушка, которую даже появление гнусавого не могло спасти от траурности. Жизни здесь не пройти – увязнет. Дыхание отяжелело. Майский отдых не получился, это сто пудов, а грибы, захватившие плацдарм по правую руку гнусавого, пели о пустоцвете в пустоцветности.
 - Где я? – Фрейд не спросил бы лучше, увидев маленькую дырку в стене с надписью «Вложите его сюда»


Ничтошенька она и есть. Системность ничего не решает. В современном мире она почти отсутствует. Поэтому я хочу называть её ничтошенькой. Системность была хороша во времена Дон-Кихота, хотя мне больше нравится человек-ящик. Там всё было ясно: или ты со всеми против их воли, или сам по себе против своей. В такой ситуации можно дать ответ на любой вопрос, даже пошлый.
 Увы, но именно этот рудимент сознания пытался воспеть Джойс, когда пытался отречься от правил изложения мысли, но ничего у него не вышла – система осталась в его тёмно-багровых снах. Другая, правда. Система глупа, но вечна.
 И вот я здесь, где камни отлиты из странно металла, где воды не нужны, впервые столкнулся с актом добровольного нарушения некоторых тенденций ничтошеньки.
 И потом, попробуйте уловить что-нибудь в этом стандартном канцелярском разговоре.
 - Ну!
 - Я не говорю.
 - Я тоже.
 Молчание. Никогда не путайте великое молчание с подлым умалчиванием. В общем-то, я не знал, что ему сказать.
 - Но зачем вы меня перебили?
 - Но вы же молчите?
 - Но я сообщил вам, что молчу, значит  говорю.
 - Но только что вы позволили себе заметить, что не разговариваете.
 - А…
 - Значит, я, по-вашему – цыбанутый шибздик?
 - Но…
 - Я не знаю, что делать?!...
 - Но…
 - А, впрочем, вы правы.
 - Всю жизнь голосовал за левых.
 - Поэтому она и кончилась. ( В скобках отмечу – о самом важном в конце говорят либо учителя, либо боги)
 - Что значит – кончилась?
 - Увы, все мы более не жизнеспособны в аспекте смерти.
Хватит этих воплей! Первое правило системности – достижение чего-нибудь, а я к порту под названием «Утопия», кажется, уже прибыл. Чтож, пусть моросит дождик слез моих близких, пусть часть земли выйдет на поверхность, уступив мне место и пусть, раз уж я умер, изгадит воспоминания обо мне жена.
 Гнусавые не ждут. Мы переходим в другой ритм по воле хозяев. Вас интересует загробный мир? Поверьте, в нем нет ничего такого, за что стоило бы посетить ад, а в вашей жизни это есть, раз вы грешите. А в целом, здесь каждый получает то, во что не верит, как и на Земле. Наш мир этим и уникален – сразу и все. Рай для лентяев. Рай для ханжей. Наказание для трудоголиков. Аборты для многодетных. Асфальт для сплавщиков брёвен и всего вам хорошего.


Я думал альфа – это голая женщина, но ты думаешь иначе. Как непредсказуем спальный тюфяк, если его набить картошкой!
Страна умирала в своем дерьме. Никто не хочет стать суперменом – говорят, что порвется даже костюм Бэтмена, если нырять в фекалии и искать выход.
Экстаз – такое название дал Колумб тому, что открыл, но честолюбие испанского короля не дало сохраниться этой уникально бренчащей форме.
Действительно ли гнусавость может стать отправной точкой миросозерцания? Вряд ли, как и слепота.
Кто нибудь видел лошадь, на которой никто не скачет? Но никто ничего не видит в принципе. Тогда скажите мне, почему рубиновый цвет выступает монстром пороков? Вы не знаете и этого? Но зачем вы тогда вообще, неужели для воспроизводства Бэтменов?
Была такая богиня - Изида. Египтяне продали ее римлянам. Знаете зачем? Чтобы стать христианами.
Несколько мертвецов ещё ничего не значат. В принципе – это несколько неудовлетворенных. Интересно, хоть один из пациентов Фрейда выздоровел?
Нос дан тебе для чистого искусства. Спросите у Виноградова – зачем ему носология – вряд ли ответит Искорка не та.
Ольга Александровна! Выньте руки из сапог и вложите их в ножны – тогда только люди начнут вас избегать. Тогда одиночество, наконец-то, настигнет и вас.

Кто-нибудь в этом такси помнит про Гоголя? Мы все кончим как он, когда воскреснем.

Ад – я с тобой. Искренность и нежность – вот твои девизы. Ваше воспаленное сознание начисто перекрашено остаточным фосфорицированием анахоретов. Австралия тает в туманной мгле, на Земле пусто от сонетов. Трагизм же твой ад не в этой до чертей дошедшей кроваво-смрадной любви к тебе высших животных, а в том, что некто, сидячи в плазме своих абстракций, извратил сущность небесной темноты. Испоганил. Не понял, а непонятое всегда ярко, даже в тех редких случаях, когда не горит.
 Темнота. Неужели ты испугала талантливого парня – Стивена Дедала? Неужели ты, темень бескрайняя, так слаба, что плоть не выдерживает пытки собой, и прыгающие кресты божественных распятий истребляют сущность болезненного же раскаяния, позднего отчаяния. Оно ложь? Хорошо, что неверующих сюда не пускают. Во всяком случае, это и есть искренность.
 Ненависть – это один из видов таланта, он рождается при крайней ирреальности происходящего и падает дикой уткой на мякоть совести, сладостно теребя ее слабым клювом, насыщая запахом смерти усталые носы пришельцев в любовь, простых людей, чахнущих в нафталине Иисуса Христа, людей, испорченных Страдивари и Шопенгауэром.
 Талант этот более чем странен, он амбивалентен в химическом смысле, но любой состав препарата не может быть на глаз подвержен расчленению.
 Дукаты! Самый обычный золотой дукат Эквадора висел на его корабле и поссорил всех в капитано-ахавской братии, но, заметьте, самого мстителя не затронуло это нелепое течение морянистого слоя – у него не было истины, у него была ненависть.

Рай? Рая нет. Последние оперения балета разметаются в форме сломанных пуантов. Ощипанные опереточники превращаются в Баскова. Дворцы меркнут перед внутренностями Большого театра. Нигде нет тоски, есть только пение.
 Скучно – театр, музей, вино – их здесь нет, так как это просто грехи, а Рай не прощает грехов (недаром его доверили Петру, вот уж кто не знает жалости). Рай не прощает. Рай не винит. Он оценивает и достается. Достается по-разному и разным, каждому и не за что, слову и безъязычию, величию и старости, традициям и рэпу (то есть другим традициям) в общем, нечего о нем говорить.
 Но одно случилось. Выла злая змея фабрики по производству осенних листьев, и я был. Говорил с Гомером. И ничего не вышло из этого разговора. Ведь балет – грех, а значит литература – грех. Останься, Гомер, и жди своего Патрокла до самой зари. Автор и герой - в разных местах после смерти. В этом трагизм творчества. Что же за вечное счастье, если им нельзя ни перед кем похвалиться? Что за награда, если вся жизнь праведна, повторить ее в другой жизни? И гордиться нельзя. Для справки – не разрешают тут гордиться.
 

Все! Хватит недозрелости! Главное – уловить основной ход сюжета, проследить его линию (лучше – выследить) и отдать его на растерзание учителям русского языка и литературы. Сам-то я оттуда – хуже не придумаешь. Дам одной девчонке переписать это набело, интересно, не обидится ли она на меня?
В большинстве своем они не имеют понятия о предмете, но рьяно берутся переписывать конспекты уроков.
 Незрелость… Этим нельзя заниматься человеку с потока – только интеллект делает словесника. Почему в школе не изучают Джойса? Зря вы вините разум детей – посмотрите на разум взрослых.
 Если вспомнить ваши школьные годы, то на пыльных полках в шкафе вашей памяти, где хранятся видеокассеты с уроками литературы, где учителя говорят о Тане, русской до безобразия, о Базарове – в словах некоего Писарева он превратился в нечто, но ни разу не скажут они о том, что произведение может быть прекрасно и без смысла, само по себе, правда?
 Гнусавый попросил меня сказать пару слов.
 - Приятель, - начал я, - нет слов – здесь все хорошо, только не ясно, почему я – гой еси имярек, не определен ни в место скорби, ни в храм для нищих духом? И кстати, почему в вашей могиле нет надписи «Оставь надежду, водку приносящий»?
 - Друг, - прогнусавило это низменное создание, засыпая на ходу, - дело в том: Ом-Ом-Ом, что надпись ликвидирована Комиссией Всеобщей Амнистии, а тебя, милок, гой еси, имярек, - прогнусавил он уже старушечьим голосом, - судить будут.
 И здесь суд! Боже мой, неужели никак иначе нельзя? Насчет же проклятой амнистии у меня давно сложилось мнение. Нет прощения без вины. Поэтому пришлось прояснить этому гнусавому типу, точнее – до чертей противному архетипу, ему, на губах которого можно было выспаться десяти усатым легионерам, ему, который осмелился мне говорить про суд, ему, с голосом для распугивания людей от поездного туалета за деньги, ему, похожему на мистера Мимозу из детской страшилки, в общем, типу хуже некуда, что никакой суд после смерти не страшен, особенно ввиду пребывания в живых Кости Бермудного и моей жены иже Аминь.
 Но каждая, даже самая красивая речь заканчивается забытьем, ибо запоминаются только визги.
 Вошел суд.

Системность нарушилась сразу. Логика. Скрепленная тончайшими оттенками абсурда, всегда выглядит как пень на унитазе – так же беспомощно.
 Они гряли втроем – Яхве, Будда и Дед Мороз. Шли рука об руку, так как часто спотыкались. Судилище ещё не было закреплено, отрыв мироздания от харизмы героев был так велик, что над моим бренным телом по знаку гнусавого водрузилась суровая решетка, должно быть для того, чтобы бесплотный дух снова не улетел себе искать материала для аморалки.
 Яхве и Будда сели. Яхве был грозен, но постоянно оглядывался по сторонам, отыскивая гнусавого и жутко картавил. Пейсы красного цвета причудливо сочетались с крестом-самопалом (в протоколе он проходил как самострел), ноги в тапочках господь пытался спрятать под стул Будды, который сидел в Нирване. Последняя торчала у него изо рта в виде бутылки из-под Балтики. Получалось, что Яхве сидел по-буддийски, а у посланца Брахмы – волосатые ноги. Но этим заметкам не суждено стать идейным центром композиции, причем виноват в этом не я и даже не гнусавый, а Дед Мороз. Его ещё никто не помнит как отрицательного героя, однако тут он таковым явился, поэтому начну с сенсации.
 Я сижу дома. Великий праздник – все стали ещё на год глупей. Всё хорошо, как только может быть у дураков и профессоров. Идет по нервам поломанный магнитофон, не останавливаясь на ушах выпускников консерватории. Куда он идет? В общем – весело. И тут открывается дверь, и самый красный из всех носов Сибири возникает в пороге, так как «на» здесь неприменимо. Не настаивайте и на «вдоль» порога, так как в стойкости старичку не откажешь. Правда, некоторые предпочитают говорить «по-над порогом», но это уже живая эстетика, а мы…
 Порядочные дети всегда начинают прятаться при виде незнакомца, явно разящего перегаром и решившего испортить вам праздник. Но не тут-то было! Для достижения желанной свободы вы прячетесь в самый темный угол комнаты, но и тут двое придурков с улыбками находят агнца и ведут его на заклание общественным нормам…
 При этом принято фальшиво петь, плохо танцевать и давать развернутый отчет о поведении.
 И теперь он летит ко мне, как рыба-меч у Хемингуэя и орет, заслоняя от меня пространство
 - И ты стал рационализатором, мальчик мой!
 - Рационалистом, - подсказал Будда
 - Я лучше растаю, чем это видеть, - горестно взревел мороженый шут, театрально взмахнул рукой и начал расползаться в виде лужи. Я впервые ему обрадовался, но на Мороза прикрикнули, и он прекратил истерику.
 Начался процесс. Для начала они потеряли мои документы. Особенно Будду интересовал трактат «О карме в Даосе», которого я не писал, что и попытался объяснить.
 Но тут начались такие дела, что всем было уже не до меня.

 - Начинаем заседание! – председательствовал Яхве.
 - Да-а-а, - пропел Будда, не выходя из Нирваны.
 - Ты обвиняешься…
 - Я даю отвод Будде, - начал он круто, - а где Тор?
 - А почему Будде, - против многолетнего индуса я ничего не имел.
 Кролик первый раз заметил своего подзащитного и впал в: так назвал бы Джойс это состояние. На цыпочках он подошел ко мне и открыл рот в шепоте с аллитерацией на «эль».
 - Лишь бы любому плотест объявился, - невнятно пояснил он.
 - Тор не придет, у него расстройство желудка, - запоздало объявил гнусавый,- за него Дед Мороз.
 - С последующей диареей, - подсказал Будда.
 - Простите, божественные, - вяло попытался вмешаться я, - а нельзя ли включить прямую связь с туа…
 - С местом божественного отдохновения, - взвизгнул гнусавый.
 - Вы должны подписать бумагу, что вытерпите вонь, - терпеливо объяснил Будда.
 - Да я и сам вонять буду, лишь бы не этот ледышка! Давайте бумагу.
 - А нет у нас бумаги, - коварно усмехнулся Яхве, - а раз нет бумаги, то и подписать вы ее не можете.
 Тут все покатились со смеху. Злой кролик пояснил мне, что так здесь расставляют судебные ловушки. Я замолчал, взирая на лысину Будды. которая тряслась от напряжения.
 - Итак, - отдышался через час Яхве, - что мы делаем?
Его голос мне напомнил, как родители меня уверяли, что салутан вкусный.
 - Мы отводим кого-то, - припомнил кролик.
Ох, кролик! Сколько раз, бывало, едал я тебя с наслаждением и как сладко отпрукивалось тобой в местах, запретных для дам!
 И тут вошел граф.


 Дракула проиграл меня в карты. Аккуратно прищурившись, он старательно искал победителя, но кровь гнусавого свернулась до такой степени, что просто не лезла ему в глаза.
 Мне граф только сказал:
 - И вы тоже пусты? – и сел на свое место с видом общего превосходства. Достоинство сквозило во всех его движениях, продувая судей, - он сел передо мной – первый материалист в мире – мой брат. Вчера ещё он хотел меня защищать, но вшивый гнусавый задал ему такое желание – утопить ближнего своего.
 - Душа, душа, душа, - насвистывал гений зла мотив старой песенки.
 - Да, дышал, - не расслышал, но тут же откликнулся Будда, - а ваше дыхание, граф, смертельно.
 - Нет, - неважно, кто сказал, - не любое, а иже идеть от винища.
 - Спиртное есьм разрушитель сознания.
 - Сознание есьм предвосхититель винища.
 - Отцы не расплачиваются за винище.
 - Но дети не могут жить без сознания.
 - Цыц, - заорал я, - ведите следствие!
 - Нет, - Яхве хотел покоя.
 - Ночью при луне ты был покоен, - сказал Дракула. – когда я застукал тебя с Дедом Морозом.
 Порядок исчез. Мороз хотел таять, но Будда облил его нирваной.
И самое важное в этой главе Я ТАК И ДУМАЛ!!!

Отношение Дракулы к пению меня никогда не интересовало. Отзвуки металла явно не для него созданы. К сожалению, так как именно трубу вспоминал я в мрачной судебной оргии, когда говорил этот субъект действия, удостоивший вашего слугу вниманием.
 Играли философский этюд. Пожалуйста, ни слова о морали. Возможности Дракулы всегда были ограничены собственными убеждениями, топография смерти шла ему куда больше, чем судейский парик, хотя мой граф всерьёз гордился своим низким положением, выигранным им при проигрыше. Вот он – истинный материалистический оптимизм!
 Кролик во время чтения графом тирады явно скис и захотел морковки. Тайно же он был напряжен и отыскивал нелогичные увертюры в мистической и сверхлогичной одновременно опере графа.
 Дорогие филологи, особенно судебные эксперты! Неужели так трудно не рождаться на свет? Одно маленькое усилие, ну хотя бы на восьмом месяце, и вы в раю, ну как невинносамоубившийся новорожденный. Я встретил тут двоих, если не считать позорного внешнего вида, они счастливы как цуцики.
 Вы много мыслите. Слишком много. Некоторые из вас берут более простую цель, чем, скажем, свершения на поприще формального анализа, и они правы – так как никакой формы не существует, и речь графа тому пример. К ее концу у кролика случилось солнечное затмение, а Дед Мороз просто замучил всех инеем.
 - Господа! Перед вами человек, то есть душа, прежде им бывшая. То есть душа не была человеком, а оставалась собой. Но жила в его оболочке. В чьей оболочке? Человека! Хотя, по последним данным, это не совсем человек. Он всегда был душой.
 С этим старый хитрец почесал своей адмиралтейской иглой себе подмышки и продолжил говорить, но теперь говорил так тихо, чтобы мы слышали только первые слова в предложениях.
 - Презрел… Тупица… Он… Меня… Кровь…
Кролик подал протест на звукопись, но тут же у пустого тлена прорезались зубы на - ряду с голосом.
 - Я не голоден. Но даже если бы кролик пал добычей моих великолепных талантов, то, скорее всего, я бы его ел не тушеным… А если бы я съел Будду, то сразу бы понял, какой он невкусный…Не то?
Я пью кровь, господа. Но теперь, впервые за тысячи лет стоит передо мной образ его трупа, и этой иссохшей аорты я бы не кусал. Но я не кусал бы его и при жизни. Я не понимаю – зачем? И дело не в том, что нет в его крови калорий. Дело даже не в том, что я стар и придирчив – всё решет то, что у этого типа нет вкуса крови. Никто не верит в него, потому что он сам не верит во вкус собственной крови!
Однажды я кусал молодую и красивую самку, но до этого я соблазнил ее. Зачем? Она была так свежа!
 Дракула всплакнул.
 - Но не кусать ее было свыше моих сил. Запах изо рта красавицы заставил кусать язык.
 Деда Мороза била сонная истерика, он мечтал о сауне.
 - Но я знаю, почему я это делал! Она была так добра к людям, что это отразилось на вкусе ее крови. И теперь смотрите на этого типа, как он смутился, ибо я повторяю вам – он сам не верит во вкус собственной крови!
 Это была кульминация. Яхве проснулся и морщился. Будда краснел, словно тонул в борще. Дед Мороз решился. Наконец, растаять. Только я и гнусавый молча дослушали речь.
 - Кровь решает все. Это альфа и омега пространства. Кровь либо бурлит, болью утверждая сознание, либо тухнет, вместе с негой больного сознания. Эта жидкость имеет огромное значение для духовной жизни. Идеалисты вкусны, с ними лучше иметь дело, эти же – он указал на меня, - не так вкусны. Впрочем, с некоторыми из них, - он почему-то показал на гнусавого, - можно и нужно иметь дело.
 - А критерии? – спросил гнусавый, но было уже поздно. Последнюю фразу граф говорил уже после того, как укусил кролика и на лету:
 - Запомните, - страшно вещал он, словно готовясь озвучить Спилберга, - вампиры не кусают плохих людей. Мы – лучшие специалисты в вопросах крови.

Банальность Дракулы берет свои истоки в псевдопрозе Сервантеса. Не удивляйтесь – ахинея про кровь так же системна, как дон Кихот. Почему всем людям не взять и не отбросить свои языки ражи братства с футуризмом или просто ради потоков удовольствия Торквемады?

 - Одиннадцатая заповедь гласит – заработай. Когда Изя ее ввел, совет старейшин всунул ему мобилу – так это стильно. Заработай – это все, что нужно для общего счастья. Подумайте – в какое счастливое время хоть люди, хоть боги делали себе добро, не зарабатывая? Вы – клинья, и добро, по-вашему, это когда три куцых интеллигента вопят над недозрелым трупом страны, которая, в это время, кушать хочет!
 Этот тип презрел? Не дал? Но дача нищему взятки – это взятка своей совести. Давать вы запрещаете даже своим женам, забыв, что любовь – это физически выраженный доход и расход, а что вы хотите от него, - он высморкался и тыкнул в меня лапой, мой кролик, - Налоги! – неожиданно взревел он. Только они. Родные, нас всех спасут, и на них надо зарабатывать!..

 1.Весна на улице. Таким способом учителя привлекают внимание детей к природе. Жаль, что большинство из них использует этот способ зимой.
 2. Две яхты плывут по реке. Одну разломает крокодил, а другая утонет от страха. Так и ты не ищи друзей на море.
3. Аккорды Моцарта вредны здоровью тех, кому не по карману шляпа.
4. Андриано Челентано вышел из Заполярья. Если и не так – жизнь все равно непредсказуема.
5. Последним экспериментом каждого ученого должна стать Истина. Пусть он ее себе скажет и умирает.
6. Бить толстого человека скучно, тот, кто может прийти - не придет. А я смеюсь так, что лопаются ремни в карманах. Я – человек – метелка.
7. Уснула газета. Постарайтесь ее не будить, так как она натура нервическая. В воздух взлетают фиалки и пусть они не пахнут типографией.
8. Интересно, что цифры разных языков дублируют друг-друга, все вспоминают три (free), а я вспоминаю пять(five).
9. Счастье – это разлука с несчастьем – то есть духовная деградация.

Ожидание приговора в снеговом. Вечные признания в тоске по обвинению, скрытыми робкими отговорками о необходимости свободы. Разнонаправленность мысли достигается только здесь, и смерть не важна, так как важно дальнейшее существование. Вот вам и повод не боятся исчезновения.
 В мире черного коридора со странными стенами сверкают алмазы. Десять девушек в самом счастливом из возрастов перелистывают акации. Шестеро детей поливают из лейки кактус. Херувимы, пролетая над лысыми головами праведников, пудрят им мозги свечением. Картину дополнят двенадцать философствующих брюзг, толкующих о морали бритоголовым.
 Именно в этом полусонном кошмаре встретился мне мишка Гамми моего сына.
 Мишка Гамии моего сына. Пустая перина звала меня. Она, как кровь, бросалась в глаза темноте. Немытые куски туалетной посуды, разорванная бумага, которая могла бы стать деньгами, да не повезло… Акации с шипами. Розы без запаха. Травля никого. Из-под потолка крысиного рода лезли мучители хлебных крошек. Мы сидели с ногами на кровати, я взял мишку и выкинул, а глаза части меня самого продрали бы спокойствие луны.
 Старец Зосима… Зачем ты подмигиваешь мне хитрым глазом? Я не на Бермудах – пить не буду. А он просит, хочет, встает на задние лапки – оттягивае6тся\ за Достоевского. Только ему вера, только в него верую. Старый черт. На пожелавший благоухать. Уважаю. Но пить с тобой не буду, плохой ты алкаш и пьянка твоя тяжелая. Пока.

Нет, не дают мне покоя тени. Особенно эти, над бровями, потому что мой соперник их отбрасывает. Кто ты, девушка из мрака, вечная девушка – последний образец идеализма в моем мире. Страшно, если и ты – меркантил. Очень страшно. Но ещё хуже тебя обсуждать – хотелось бы загорать в кепке на Бермудах, шлепая черными ногами по прохладному полу в приемной президента.
 Видите, любовь снова осталась немного позади.
 Женщины! Мне бы вашу силу – сколько бы я сделал доброго! Сколько денег было бы заработано, сколько налогов уплачено. Вот ты – волшебно нетронутая, мягкая, как ветер приморского берега. Тёмная. Как дьяволица при искушении. Идёшь. И улицы мнутся под твоим взглядом. Нет, не поворачивайся спиной, не отводи хитрых глаз – в темноте они не видны и кажутся светлыми. Может, ты хочешь скрыть свои недостатки? Глупая, я ведь давно сделал это за тебя. А может, хочешь спрятать лицо? Зря, это последнее, что меркантил замечает в девушке.
 Не важно, что руки твои нежны и хочется узнать, где ты откопала такую косу, Что в волшебной лаборатории Тебя магические руки поют в унисон с чудесным миром счастья. Не важно, что твоя спина нашла способ обнажать груди, что глаза мужчины отныне способны их заметить со спины, важна музыка твоего тела и только она.
 Откуда льется эта музыка? Эти песни летят с высот японских гор, где гейши учат мальчиков любви. Эти песни фонтанируют в оазисах, где жизнь учит подростков себе самой. Эти песни звучат в темных переулках общежития, в которые избегает заходить начальство, везде, где есть ты, эти ноты, исходящие со всех сторон света, сливаются с великой гармонией любовных романов, которых никто не читает.
 Боже мой, я даже забыл, что взялся говорить о мужчинах. И вот ты идешь, я подхожу к твоему телу, я волную тебя? Нет. Нет. Нет. Нет. А затем мы занимаемся сексом, женимся, и ты становишься женой агнца (ох уж этот агнец!), и идут разводы, ссоры, дети – и, что хуже всего – совместное финансирование слабого пола. Я уже взрослый человек. Если вам кажется, что на спине у женщин растут груди – это показатель. Если вам привиделись песни на японских горах в исполнении гейш, то ваш брат – сын Фрейда. Скрестивший себя с Луи Армстронгом. В общежитии всегда грязно и погано, да и вы сами – личность не из лучших, а коменданты – очень хорошие и смелые люди, только сволочи. Что до великой гармонии – то книги хороши в топке, а я пишу так, от не фиг делать в вечности.

Друзей вижу геометрически. Это ромбы, впавшие в прострацию круга. Из его середины они тянутся к соседнему параллелепипеду, но встречают трудности с пересечением линии, потому обходят все возможные радиусы в поисках недостатка в чертеже. Тем временем параллелепипед пытается высветиться, блюет концентрическими конусами и даже манит возможностями ухода в абстракцию Лобачевского. Ромбы не сдаются, тем более, что на помощь к ним приходит игрек.
 Таким образом мы имеем усреднено-точную картину общения с друзьями.
 Итак: кто готов рисовать?

 Видите, как странна может быть геометрия? Зачем смотреть фильмы ужасов, если словом «игрек» для человека с воображение уже все сказано Игрек – это великая сила, ее не нам анализировать. Но потомки будут долго воевать с Эвклидом. Дело в том, что ваш покорный слуга не силен в чертежах – картина могла бы получиться лучше, займись ей Яхве. Некоторые пытаются ещё и оптимизировать реальность. Чтож, дерзайте, добавьте светлый до изнеможения икс, который придет к кругу на помощь, но подумайте, товарищи, разве есть в мире сила, способная помочь кругу? Круг – самодостаточная единица, и пусть мне не говорят, что возможно благотворительное (ворное) проникновение внутрь самодостаточности, следовательно, ромб надо заменить нулем. Итак, ромб приходит в движение, в нуль звука, нуль света, с нуль формы и содержания, деградирует и темнеет, растворяясь в потоке образов, сие есть тенденция, и она говорит, что круг должен выбивать ромб.
 И только икс смущает мое сознание. И не ищите легких аллегорий.
Союз двух – пикантность. Обрывок листа дает больше впечатлений о нем, чем тысячи слов. В реальности его не существует. Кто из вас кому принадлежит – ищите ответа в брачном контракте. Дорогая, может, лучше, умрем? Нет, дорогой, поживи ещё чуть - для меня. И выходят они в поле серое. Муж, маленький, в плуг запряженный; жена, талая, раком согнутая. И пашут они, голубки, яблоневый сал и смотрят друг на друга. Ромб пытается войти – да поздно, можно только параллелограмму (сколько грамм – параллельно). Таким образом, можно выблевать ромб.
 Союз двух есть намеренное сужение пределов жизни до размеров комариного крыла. Вокруг ходят девушки, они тебе нравятся, но что тебе мешает? В постели же лежит фурия, приевшаяся за годы, да шестеро сопливых или обосранных типов, которые с воплями носятся по твоему черепу.
 В дикой природе это есть у пингвинов, но они же глупы!

 

Любой приговор есть интеграция совести и хаоса. Однако каждый любит выносить вердикты. Почему? Никто не любит совести в чистом виде, постоянно хочется разлить ее по пакетикам, повесить бирки и продать. Кстати, любая профессия есть продажа лучшего, что есть у хозяина. Видели врачей? Они шли в училище с мечтой сделать мир лучше, а теперь мир их делает. Вот так. Я к тому, что надо бы придумать антипрофессии. Одна из них – человек, умирающий от голода. Он – то все будет приобретать знания, может, книгу напишет. И его мечты не рухнут. Кстати, вы знаете, что зэки тяготеют к интеллектуальному труду?
 Приобретаешь мир в его натуральном виде, так как в истинной природе человек голоден, ибо ни кустик, ни животное не позволяют себя кусать. Человек гармоничный – это волосатое существо, писающее и какающее где попало, метающее бананы в реку, чешущее задницу при всех и насилующее женщин (ура гармонии!) и живущее нектаром да бобылями. Красота, и никакого телевизора.

Приговор по моему делу был краток. Огласил его Яхве в присутствии и при присутствии Будды, Деда Мороза, гнусавого, Дракулы, Кролика, моей жены («на небо упала» - пояснил гнусавый), и меня. Причем последнего суд явно стеснялся, что выразилось в неприкрытом заигрывании.
« Поелику сяяи вышел сяяи, девальвация гипертрофировала и мы девольвируемся. За коннотациями – к епископу в дендрарий»
 Сказав это, они все ушли. Я заплакал.

Лечение и профилактика жизни – задача смерти. Выполним наше дело вместе!
Дом кухни един с домом моды в асфальтировании дорого. Оба они участвуют в этом дистантно и опосредованно – пошло в результате.
Только 70 рублей до смерти. Трамвай не пришел, придется хлюпнуться об асфальт.
Витаминный бар был закрыт на ночь, фразы проходили мимо Хэмингуэя, не затрагивая его. Весна всегда претит дурным мыслям и мешает питейным заведениям.
Седмица вторит термостату. Осколки пыли. Девятое число. Я умер на самом деле. Все, что до сих пор хранилось в грязных метафорах, вышло наружу. Но никто не виноват. Система разрушилась, когда оказалось, что мои друзья разыграли это шоу. Инфаркт стал следствием, а его следствием стало пребывание проповедника Бермудного где – то на севере. Меня же воскресили в образе Соловья-разбойника. Жалко, писателя не вышло – кишка не та.
 А впрочем, стоит попробовать – они самые большие материалисты в мире, так как из него берут только им нудное, и никакими картами их не сломишь, не то, что Дракулу.


 КОНЕЦ