Лунный маршрут

 1.
…Автобус двинулся в путь. Я сидел напротив средней двери у окошка, пытаясь укротить хотя бы одну мысль, и загореться от нее, вспыхнуть, как это всегда бывало. Но мыслей не было – одно спокойствие и умиротворение на душе. Не было ни безумной эйфории, ни азарта, ни эмоций радости на лице, без которых ранее невозможно было обойтись в подобных ситуациях. Фары встречных машин, свет которых проникал сквозь недавно оттаявшие от запотевания стекла автобуса, не ослепляли, а являлись успокоителем, тем самым еще больше усиливая действие.
За пару часов до этого слушали «Лунную сонату» Людвига Вана. Я рассматривал фотоальбом, внося свои незначительные предложения по корректировке, и рассказывая о только что пришедших в голову идеях, которых по обыкновению было неисчерпаемо много в мире моего индивидуального воображения. Предложения принимались. Было хорошо, светло, душевно, и в этом бесчувственном спокойствии было что-то благородное, и я сам был таким, как пространство вокруг, заряжаясь этой мирной энергией.
 Куда все делось? спокойно думал я. И что это за спокойствие такое? Где дурацкая улыбка на лице? Где привычные мне эйфория и азарт? Где прекрасные мысли о розовой мечте в белых тапочках? Не понимаю, это я повзрослел что ли, или просто на меня так действует общение с человеком, которого считаешь своим, потому что он сгенерирован таким же образом, как ты, и с которым ты всегда сможешь найти общий язык, и любой спор разрешить мирным путем? И какая к черту любовь? Без эйфории, без азарта, без горящих глаз, без страсти, без безумства, волшебного безумства, великого и беспощадного, единственного в своем роде. Нет, это нечто иное, непохожее ни на что из ранее ощущаемого…
Автобус незаметно подъезжал к городу. Люди от остановки к остановке выходили и входили, но и это не трогало моего мира – он был будто отключен от внешнего и от этого отключения веяло чем-то сладким и нежным, переполняя жизнь новыми впечатлениями. Розовые очки так и лезли на подзатуманенные пеленой спокойствия глаза. Не было смысла в грустных мыслях – я был на пути к счастью. Мой путь лежал мимо поста ГАИ, после которого открывался вид на залив в самом устье Невы; его холодные, еще бесснежные берега были вычерчены ленточкой электрического света, уходящей в даль юго-запада, на фоне темноты первой календарной зимней ночи.
На остановке у супер-сивы, которая, собственно, так и называется «супер-сива», в автобус забрел странный человек. Я его не видел, а только услышал удивленный вопль кондукторши:
 Так, это еще что?! А ну, вылезайте из автобуса. В таком состоянии Вы никуда не… А ну, встань с сидения.
Она попросила водителя никуда не ехать и открыть дверь. Кто-то, видимо, стал защищать человека, мол, пускай сидит.
 А кто за него отвечать будет? Вы, что ли? А если он тут все изгадит? Кто убирать будет? Пошел вон из вагона! Пошел во… да ты что дурак, что ли?
Наконец, водитель автобуса довольно-таки массивного вида человек с бритой головой, этакий вышибала (еще таких крепышей обычно называют амбалами или шкафами), не выдержав бабьей трескотни без смысла, открыв свою дверь и выйдя через нее, пришел разбираться и, внеся с собой долю спокойствия и уверенности, деликатно попросил:
 Так, пожалуйста, выйдете из салона.
Незадачливый правонарушитель просек, что с этим шутки плохи, и инцидент вскоре был исчерпан.
До конечной ехал без приключений. Это будничное происшествие меня никак не задело. Удивительно, но многие привыкли к этому. Это вошло в норму. Этим никого не удивишь. Это стало обычным, неинтересным. И для меня тоже.
 Конечная. раздалось где-то далеко снаружи, перервав лунную сонату.

 2.
Все просто: раз, два, три, четыре, пять – Бьерн Дален будет догонять.
Я выключил телевизор.
Еще несколько часов назад я сидел в автобусе, прокручивая в голове классическую мелодию. То ли я сам нарочно прокручивал, то ли она играла сама, отдельно от разума, где-то далеко за пределами сознанья, я не знал. Мне не хотелось отключать или я не мог этого сделать? – для меня это в сущности не было столь важным.
Теперь же я чистил зубы, готовясь ко сну. Мелодия не сдавала своих позиций.
В комнате стояла тишина. Только секундная стрелка тихими щелчками отмеряла по шесть градусов. Но сегодня я не слышал ее хода. Казалось, музыка шла откуда-то изнутри, с той стороны уха, из самой головы. Я лежал на кровати в темноте и наслаждался ее бескрайностью: если заканчивалась одна, обязательно начиналась вторая, как продолжение первой. А порой мелодия сливалась в один звук или убыстряла свой ход. Так же бесцеремонно эта мелодия накладывалась сама на себя многократно, превращаясь в скопище несвязанных звуков. Иногда продолжением ее я явственно слышал мелодию из кинофильма «Человек ниоткуда» несмотря на то, что они (хоть и не значительно, но все-таки) разнятся между собой. Но у меня одна легко переходила, переливалась в другую и обратно, да так, что уже невозможно было отделить одну от другой. Я уже хотел спать глазами. Надо было на что-то переключить свое внимание, чтоб заснуть наконец. Например, на стихи.
Я слышал всегда только стихи. Они приходили ко мне по ночам приблизительно так же, как лунная соната сегодня, только гораздо менее настойчивее. Вспомнилось одно стихотворение, написанное недавно. В голове играла музыка и читались строчки. Музыка – строчки, музыка – строчки. И (о чудо!) они совпали, слились воедино. Теперь в голове звучала и эта песня, не придуманная, а услышанная, аккумулированная мной изнутри. Теперь она задавала тон, пелась легко. Я пытался запомнить. Я бы мог записать, но я не знал ни нот, ни струн. Я бы и так мог наиграть то, что чувствовал, то, что выделялось из моего подсознания, билось наружу, но у меня не было ни инструмента, ни умения им пользоваться. А сон охватывал меня все сильнее и сильнее, но как я мог заснуть с музыкой в голове, с неспособностью ее записать? Поэтому я решил перейти обратно к лунной сонате. Это было не трудно: она сама так и просилась на ухо. Но и песня вовсе не желала сдавать свои позиции. Звуки перемешивались, совмещались, будто борясь друг с другом и одновременно поддерживая самих себя – в этой безумной какофонии я ощущал себя инструментом в чьих-то руках. Начинала болеть и будто стягиваться внутрь самой себя к вискам голова; я ворочался в постели столь интенсивно, что вся простынь скомкалась в кучку; одеяло и подушку я уже давно откинул в сторону, стараясь окончательно не вспотеть.
 Так люди с ума и сходят. подумалось мне уже по обыкновению внезапно, но справедливо в данном раскладе.
Надо было как-то бороться с этим. Я вдруг подумал, что звук можно разорвать только другим звуком – криком. Но за стенами жили люди, поэтому очень сильный крик мог потревожить их сон, а семейные ссоры не входили в мои первостепенные задачи, и потому я протянул свое «А-а-а!» громко только в пределах своей спальни. Это был слегка приглушенный вопль, издалека напоминающий вопль кончающей на тебе женщины, которая, не желая напугать тебя, приглушает свой истошный возглас. И воцарилась тишина. На секунды. А потом по нарастающей снова:
 Тататам, тататам, тататам, тататам. Тататам, тататам, тататам, тататам. Тататам, тататам. Тататам, тататам. Тататам, тататам, тадатам, тататам. Там-ататататататам. Там-тадам. Там-тадам. Там, там, там… и так далее. …Там. Там. Там. Татаратататам. Тараам-там, таратаа-там. Тарам, таратататаарам. и так далее.
А, совмещая конец и начало, и перебиваясь моей, смоделированной в собственном сознании мелодией – и это все жило во мне какой-то отдельной, неподвластной мне жизнью.
 Еще один крик, и за те секунды, на которые придется музыкальный тайм-аут, постараться забыться и заснуть-таки наконец!
Получилось – заснул ближе к половине седьмого…


 3.
Проснулся – снова первые воспоминания о вчерашнем дне оказались музыкальными.
…Так продолжалось еще с неделю. Я совсем потерял сон и теперь ходил на свой киноклуб сонный. Быть может, из-за этого, входя в вестибюль станции метро «Петроградская», моя рука, потеряв концентрацию внимания, получила чрезвычайно болезненное соприкосновение с каменным полом, обеспечив тем самым отвлекающий маневр от всякого рода мелодий и прочих проблем, взяв таким образом удар на себя. Но я отряхнулся и пошел дальше, в очередной раз переступая через боль, прорезая и прорывая насквозь ее девственные естества, будто тем самым проверяя себя. Важность значения для меня кино, показываемого киноклубом в тот вечер, была необходима этому прохождению и была сопоставима важности самого киноклуба, как неотъемлемой частью чего-то стоящего и перспективного. Пожертвовать им в тот вечер – означало пожертвовать вопросом «А смогу ли я?», так и не получив на него ответа. И я смог: уж чего-чего, а силы воли у меня всегда хватало с запасом, которым я и мог бы с кем-нибудь поделиться, да вот только никто со мною разделять прочие обязательства не хотел; а, впрочем, силы не было – была одна сплошная воля: одна, но зато сплошная.
В ту ночь я опять не мог уснуть, но уже причиной этого являлась вовсе не лунная соната…
А потом все встало на свои места.
Кто-то утвердительно настаивал, что у меня нет музыкального слуха? Что ж, пускай так, но зачем он мне, если я сам имею способность слышать то, чего нет, слышать то, что я сам себе представляю? Воспроизводится лишь мизерная часть того, что скрыто во мне. Остальное так и остается лежать на полке нетронутым. Поэтому то, что значил для меня тот автобус, представляется мне совершенно не поддающимся каким-либо объяснениям, и эта невозможность делает этот мир чуть светлее и краше, опуская все мелочи и идеалы.
…Бледная луна послушно катилась по мерзлой темноте ночи, сминая все темное в свою замкнутость, будто ее кто-то выгуливал на небе. В ее воздушном сиянии было что-то благородное и ненавязчивое, спокойное и невозмутимое, нежное, как руки любимой женщины, рисующие твой силуэт в бескрайнем море страстей и грез. Послышались чьи-то шаги, чьи-то исполненные счастья голоса, легкое шарканье колес по асфальту в сопровождении симфонии тормозов. Луна, побледнев еще больше, сошла с небес и скрылась за поворотом, что-то пробурча себе под нос. Двери со ржавым скрипом закрылись перед ее носом; приятная грусть охватила ее израненное астронавтами сердце. Но автобус двинулся в путь…



1-21 декабря 2005 г.