Память об отце

Писатель Юрий Поляков считает, что любовь состоит из жизненно важных мелочей. И, когда жизненно важные мелочи становятся обычными мелочами, любовь заканчивается.

Наверно, и память о человеке тоже состоит из жизненно важных мелочей. Правда, слово – мелочей, мне здесь не нравится. Лучше бы было подобрать более веское слово. Хотя в жизни случается не так уж много каких-то судьбоносных событий. Пусть остаются эти слова – жизненно важные мелочи. И еще, для памяти о родных людях – эти жизненно важные мелочи, я думаю, никогда не могут стать обычными мелочами.

Раньше в деревенской избе, на видном месте, на стенке висела обычно большая застекленная рамка. С семейными фотографиями. Помню, когда гости и хозяева не очень знакомы, и трудно сначала вести общий разговор, можно подойти к этой рамке. И расспрашивать о членах семьи. «А это Петя, он сейчас в армии служит. Недавно письмо получили. А это наша бабушка, с дедушкой. Их уже давно нет, похоронены на Великорецком кладбище…». Так вот и налаживался доброжелательный общий разговор.

Вот и я, в своей городской квартире, в своей комнате закрепил на стенке любимые фотографии. Супруга моя вначале ворчала. Но когда старшая дочка однажды заявила: «А почему это моих фотографий здесь меньше, чем Юлиных!», - жена перестала ворчать. Да и ей понравилось, когда я дополнительно закрепил несколько ее фотографий.

В центре фотографий на стенке – моя детская семья. Родители – внизу, мы, их дети, в верхнем ряду. Случилось однажды, отпуска наши совпали, и мы все одновременно приехали в гости к родителям. И мама организовала нас пойти в поселковую фотографию.

Печально только, что наших родителей давно уже нет с нами. И еще печальнее, что я уже, наверно, и не смогу съездить на их могилки. Вот и остается только смотреть на фотографии. И вспоминать. А когда еще и пишешь, вот так, то как будто с ними говоришь. Вспоминаются – действительно житейские мелочи. Просто их много. Сегодня – это вспомнишь, следующий раз – другое. Вот, например, об отце.

***

Дрались мужики. Страшно дрались. Пьяная драка. Но честная, без ножей, без железок, и без другого, что сейчас часто используется. И по правилу – «лежачего не бьют». В этом я уверен. Потому что у нас, мальчишек, это правило действовало. А мы его, конечно, взяли от взрослых. Ту драку я запомнил. Потому что испугался за отца.

Жили мы на улице Складской. Где располагались склады Райпотребсоюза. Вот возле этих складов и дрались мужики. Сейчас мне кажется смешным, что мужики стали отламывать и использовать в драке штакетник. Дрались бы кулаками. Но им захотелось ломать забор. В конце Складской улицы. При этом, наверно, они рычали от возбуждения и злости. А забор там был - государственной артели, в которой работал мой отец.

Отцу, наверно, стало жалко забора. И он пошел разнимать мужиков.

Вот тогда со мной и случился шок. Вдруг что-то случилось с моим слухом. Я слышал звуки на железнодорожной станции, которая располагалась рядом, за складами, - шипение пара и гудки паровозов. Слышал другое вокруг, что не относилось к драке. Но, почему-то, я не слышал криков дерущихся. И треска ломаемого забора. Я видел только, как мужики в крике широко открывали рты. Думаю, они матерились. Я смертельно испугался за своего отца. Потому что он бросился в самую гущу дерущихся людей.

Нет, я не уродился в своего отца. Сколько раз в жизни я мог бы … проявить смелость. Но не проявил. А у отца моего это было как бы между делом.

Помню, как-то мы ехали, везли на санях сено на нашей школьной лошадке. Мама у меня была учительница, вот и давали лошадку. Был солнечный зимний день. И глубокий снег вдоль дороги. Ехали в гору, лошадка еле – еле тащила воз. Кормили ее плохо, в школах всегда не хватало денег.

И вдруг навстречу нам конь, жеребец, запряженный в роскошные сани. И с пьяным, как потом выяснилось, председателем соседнего колхоза. В теплом тулупе. Жеребец не успел затормозить под горку. И врезался в нашу повозку. Сбруи лошадок переплелись. Наша лошадка упала на колени, не морально, физически. Отец, с побелевшим от случившейся неприятности лицом, подошел к роскошным саням. И взял за «грудки» седока. Все это было еще в сталинское время.
-Ты кого! Ты меня! А ты не боишься! – услышал я.

Я тогда ничего еще не понимал о нашей политической жизни. Но я видел – отец все сильнее и сильнее прижимал за грудки нарушителя дорожного движения.
-Да ладно, ладно…! - услышал я, наконец.

Отец отпустил струсившего седока. А потом «развел коней», перезапряг и обвел жеребца по сугробу, поддал ему бичом по крупу. Тот понесся в галоп под горку.
-Папа, человек же замерзнет! - захныкал я.
-Не замерзнет, шуба у него толстая. Да и конь всегда найдет дорогу. Если его не принуждать, дать свободу, - успокоил меня отец.

В молодости отец был «первый парень на деревне». Может быть, я напрасно поставил здесь кавычки. Они умаляют это достоинство - его смелость. Первый на деревне еще и потому, что был он хороший гармонист. Что в деревне очень ценилось. А за ершистый и, может быть, чуть хулиганистый характер, прозвище у отца было – «Шмель».

По этой причине, я думаю, отец попал при призыве в армию служить в подводный флот, на Балтику. Хотя потом воевал на фронте в сухопутных войсках. К войне возраст его был уже не моряцкий.

Смелый человек – не смелый? По образу жизни в поселке трудно было об этом объективно судить. Не было у нас особого хулиганства, воровства. Все друг друга, в основном, знали. Незнакомые люди сразу были заметны.

Правда, в войну, и какое-то время после, все боялись жуликов из банды «черная кошка». Говорили, воры обмазывали оконное стекло медом, потом прилепляли бумагу, и алмазным резаком вырезали стекло. Мед и бумага делали эту операцию бесшумной. Потом зажигали сигаретку со снотворным веществом и просовывали ее сквозь окно. И после залезали сами и грабили квартиру.

Помню, если ночью я вдруг просыпался, я цепенел от страха. Мне казалось, я слышу движение, шорох алмаза по стеклу. И хотелось побежать к родительской кровати и разбудить.
Но все это было только - слухи. Никакая «черная кошка» в поселке не появлялась. А если и появлялась, то только в воображении детей. Так что в борьбе с «черной кошкой» отец свою смелость не мог проявить. И еще где-то, чтобы защитить слабых.


И все-таки я утверждаю, что мой отец был смелый. Трудно сейчас, кроме той драки, привести еще какие-то примеры его смелости. Наверно, суждение о ком-то часто складывается просто из множества маленьких фактов, поступков всей жизни человека.

Отец давно уже остался для меня живой - только в моей памяти. И в душе моей никак не исчезнет чувство какой-то вины перед ним, перед родителями. Как это почти всегда бывает, когда родителей – не стало. А разговор про смелость отца – это только маленькая закваска, чтобы вспомнить. И в чем-то покаяться.

Помню, как отец вернулся с войны. Наверно, мама ждала его всех сильнее. Она первая и увидела его. Он подходил по нашей поселковой улице к дому. В руках у него был большой, большой фанерный чемодан. Не знаю, где он такой чемодан приобрел.
-Смотрите, смотрите, это же отец наш идет! – вдруг взволнованно сказала мама нам. И бросилась к двери, и на улицу, встречать. Мы, дети, посмотрели в окно, увидели какого-то дядю с чемоданом. И потом побежали вслед маме. Когда отец уезжал на войну, мы с сестрой были еще малы. А брат родился уже без отца, в октябре сорок первого года. И отца никогда еще не видел.

Почему-то больше я ничего о той встрече не помню. А ведь мне было в то время уже лет шесть. Иной раз, грешен, думаю: «Наверно, в чемодане не было никаких подарков. Поэтому и не запомнил более подробно я ту встречу». Да и конечно, откуда у старшины (такое военное звание имел отец), да еще с войны, какие у него могут быть подарки. Живым вернулся, вот главный подарок!

В какой-то год в местности, где я жил, уже взрослым, случился картофельный неурожай. Тогда родители решили помочь моей семье, упаковали картошку в тот чемодан и багажной посылкой выручили нас.

Вот еще картинка, связанная с отцом. Которая тоже хранится на полочках моей памяти.

По каким-то делам отцу понадобилась съездить в областной центр. И я упросил его взять и меня. Пассажирских вагонов тогда не хватало. Может быть, их было всего несколько на пассажирский состав, я не помню. Мы ехали в товарном вагоне, в теплушке. Но окна в вагоне были (или дверь была открыта). Время летнее, взрослые уступили мне место у окна. Мне все казалось, что возле железной дороги дремучие леса, и я обязательно увижу медведя или волка.

Еще я все надоедал отцу, восхищаясь, какие тонкие и длинные попадались моему взгляду молодые березки за окном. Такие березки мы, ребятня, использовали удилищами для рыбалки. Крючки рыболовные мы выменивали на макулатуру во вторсырье, лески плели из волоса конского хвоста, поплавки – из сосновой коры, а грузила выискивали на стрельбище.

Эта была моя первая поездка по железной дороге. Наверно, был я еще дошкольником. Или в первых классах. Помню, отец все дремал сидя, качая головой. А мне было все интересно, и я думал: чего это он все спит, ведь проспит все.

Я давно уже городской житель. И, может быть, то, что сейчас мне кажется опасным, тогда, в моем детстве, и не было таким. Но вот послушайте.

Мои родители как-то по-разному относились к хозяйственным семейным заботам. Маме в заботах о семье все нужно было предусмотреть, заранее обдумать и сделать. Отец был спокойнее, часто не торопился с делами. Помню частые мамины ссоры с отцом, что пора ехать за сеном (или за дровами, или еще какая-нибудь необходимость), а отец вроде не спешил, может, с транспортом были трудности, может, дорога еще плохая. Но душа мамина не успокаивалась, если дело не было сделано. Уж не знаю, кто из них был прав. Но почему-то мы, дети, всегда были на маминой стороне.

За сеном обычно ездили поздней осенью, когда уже замерзнут дороги. Помню одну такую поездку, на двух санных конных повозках. От дороги, которая была, но по которой ездили очень редко (окрестные деревни были покинуты жителями), к нашему лесному покосу, где стоял стог, нужно было добираться по бездорожью и по склону крутой горы. Выпал уже снег, которого было немного. Но на склоне горы ветром намело большой сугроб. Лошади увязли по брюхо, и «в лоб» въехать на гору не могли. Нам пришлось с отцом утаптывать дорогу зигзагами по горе, и вытаскивать возы вместе с лошадьми.

Было уже по-зимнему холодно, градусов под двадцать в минус, кругом безлюдье, до ближайшего жилья – километров пятнадцать. Случись что, с лошадьми ли, со мной ли, мальчишкой, десять-двенадцать лет, или еще какое несчастье. И помочь некому. И вот не боялся отец. Да не только он, у многих сельских жителей были подобные проблемы.

Путь при поездках за сеном проходил обычно через деревню Шура. Это была последняя деревня перед домом. Да, пожалуй, и единственная в ту поездку. Наверное, у отца на душе становилось легче, основная часть трудной работы и пути уже сделаны, можно расслабиться. И он останавливал лошадей возле дома сельского продавца. И покупал себе бутылку водки, а мне – пряников. Обратный путь был обычно уже ночью, за день мы не успевали, и продавец часто уже спал. Но не помню, чтобы был отказ в покупке.

Бутылка распечатывалась и выпивалась отцом еще в избе, может быть, вместе с продавцом. Хотя я водки в своей жизни еще не пробовал, но хотелось выпить и мне. Потому что промерз, сидя на возу. И знал, что отцу после выпитого всегда становилось веселее. И мне этого хотелось тоже. Может быть, немножко наливали и мне, но точно этого - я не помню. Пряники с отцом жуем уже в дороге, он тоже вместе со мной залезал на воз. Дорога была уже наезженная, и задняя лошадка шла за передней повозкой без ямщика.

***

Не знаю, есть ли какая вина моя перед отцом. Или она уж не очень большая. Но сидит в моем сердце какой-то червячок и сосет. И не дает покоя, когда вспоминаю об отце.

Возле калитки нашего дома росли березка и черемуха, и под ними отец сделал скамеечку. И часто сидел на ней, уже в старости. Дом мы построили сами. Но главная тяжесть в строительстве выпала, конечно, на отца. Хотя, какая тяжесть, строили с удовольствием, получая радость. Дом получился на славу. Часто можно было видеть остановившихся прохожих. Которые любовались домом. Изюминка в нем была – маленький балкончик на фронтоне. Попасть на балкончик можно было через чердак. Поэтому не часто мы на него и лазили. Но дело здесь было не в удобстве, а в красоте. Декоративный балкончик!

Сидя на скамеечке, отец очень часто первым меня усматривал на горке и встречал, когда я приезжал в родной дом. Телеграммы я обычно не давал, пересадка в областном центре, и телеграмма не успевала. Подходя к дому, я тоже издалека всматривался, не сидит ли отец на скамеечке. И не ждет ли меня. И очень был рад его видеть. Мы с ним здоровались за руку, я его обнимал, обменивались какими-то словами. Но мне хотелось скорей и скорей к маме.

Почему никогда не задерживался я подольше возле отца! Конечно, со своей скамеечки под черемухой отец приходил домой, следом за мной. И дальше все было нормально, он садился на порог, он любил здесь сидеть, закуривал, открывал до щелки дверь, чтобы вытягивало дым, и слушал о моей жизни. Но ведь отец меня первый встретил, и надо бы было мне посидеть с ним.


И когда отца не стало, чувство вины за такую вот невнимательность не дает мне покоя. Но уже вспять подобное, чтобы исправить, не вернешь, уже поздно.

Был еще один семейный случай, одна ситуация, когда я должен был обнять отца, успокоить его, сказать, что я его люблю. Но я не сделал этого, потому что…да не знаю, почему! Прости меня, отец! Часто я был силен, как говорят, задним умом, когда уже – поздно.

И еще очень щемит сердце, когда вспоминается рассказ мамы о последнем времени жизни отца. Он уже отлежал несколько раз в больнице. Мама в то время еще держала козу и днем пасла ее недалеко от дома. Отцу, наверное, было тоскливо одному дома. И он тихонечко приходил к маме на пастбище. Здоровым отец никогда так не делал, не приняты, к сожалению, были в нашей семье такие нежности. Я, правда, всегда любил ходить к маме на пастбище. Она пасла только свою козу или нескольких, когда коза у мамы была не одна. Мама была рада, когда я приходил. Мы садились на пригорочек, и говорили о жизни. Вот и отец тоже приходил к маме и садился рядом. Только сидел обычно молча. Да не знаю, может, и не молча. О чем-то говорили. Все-таки прожили вместе больше полвека.

***

Так вот и отлетал Шмель. И отыграл на своей гармошке. А нас, детей, не было рядом. Тогда - опять собрались мы все вместе. Чтобы навсегда проводить отца.
 


Рецензии
Да, это - отец. Думаю, Вы счастливый человек. Слог у Вас хороший. С Новым годом!

Алексей Чурбанов   28.12.2010 20:57     Заявить о нарушении
Спасибо, Алексей! И Вас с наступающим Новым Годом! Здоровья и Счастья!

Феликс Россохин   29.12.2010 10:32   Заявить о нарушении
На это произведение написано 11 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.