Попужай!

Сельский участковый инспектор младший лейтенант милиции Доброхотов ведет прием граждан. Кабинет у него небольшой, можно сказать даже маленький, но все же отдельный, выходящий своим единственным окном на пруд, что расположен посредине села. Через это окно Доброхотов наблюдает за тем, как мальчишки что-то пытаются поймать в пруду, но наблюдает он за этим только краешком глаза, потому что прямо перед ним сидит очередной посетитель, вернее, посетительница. На вид ей лет сорок, может быть чуть больше. Лицо у нее некрасивое и какое-то неестественно желтое, глаза блекло-зеленые, и смотрит она на Доброхотова этими своими глазами так, словно хочет заглянуть ему прямо в душу. Доброхотов не любит когда посетители так смотрят, так как он «при исполнении» и вообще...
Нет, он не бюрократ там какой-нибудь, просто милицейские погоны он надел совсем недавно и поэтому всякий раз, когда на него смотрят так, ему кажется, что смотрящий сомневается в том, что Доброхотов настоящий милиционер, а не понарошку.
– Слушаю вас, – говорит он женщине торжественным тоном, пытаясь придать своему лицу как можно более официальное выражение, но женщина, тем не менее, обращается к нему запросто, по-свойски:
– Сынок, милый, попужай моего мужика, пожалуйста, очень тебя прошу, попужай. Он у меня так-то смирный, а тут вот чего-то разошелся, ну прямо сладу никакого с ним нету, вторую неделю пьет, окаянный, и все драться норовит...
За свою недолгую службу Доброхотов уже успел выслушать не один деся¬ток таких историй, и, хотя женщина приготовилась высказать свое горе до конца, он деликатно, но настойчиво говорит:
– Все понятно. Пишите заявление, примем меры.
Женщина некоторое время внимательно разглядывает Доброхотова, словно пытаясь понять шутит он или говорит всерьез, затем тихо спрашивает:
– Зачем заявление, сынок? Ты только попужай его маленько... А заявления не надо...
– Как это – попужай? - спрашивает в свою очередь Доброхотов.
– Ну, приструни его, устрожи...
– Вы, давайте, пишите заявление, а уж я буду тогда разбираться по существу, примем соответствующие меры... А то – попужай!.. Я что, пугало, что ли?.. Попужай!...
Женщина с сомнением смотрит на Доброхотова:
– А какие меры, сынок?
Усилием воли Доброхотов подавляет поднимающиеся в нем нетер¬пение и не совсем уверенно произносит:
– Ну, какие меры... Ну, скажем, оштрафуем его рублей на три¬дцать или пятьдесят...
– Ой, сынок, да ты что? – женщина испуганно машет руками, словно хочет отмахнуться от предложения Доброхотова.
– Ты что, сынок, да разве ты его оштрафуешь? Какие же у него деньги, коли он их пропил? Это ведь ты меня, да детушков тогда оштрафуешь, двое ведь их у нас, они ведь есть хотят... Нет, ты лучше просто попужай его...
– Ну, тогда посадим его на пятнадцать суток, посидит, подумает, может, поумнеет, – еще менее уверенно говорит Доброхотов, вновь одним глазом поглядывая на пруд. У мальчишек еще не клюет.
– Да что ты, сынок, – не соглашается женщина, – чего он там подумает, озлится только он там и больше ничего. Соседка у меня своего вон сколько раз сажала, а он все одно так же куражится, если не больше. А потом он там просидит полмесяца-то, а чего он там заработает-то? Это опять, значит, нас с детушками накажут. А ты его попужай, он мужик-то боязливый, его главное злить не надо...
Доброхотов тяжело вздыхает и задумчиво разглядывает посетительницу, и тут ему приходит в голову, что странная желтизна на ее лице – следы побоев.
– Бил? – коротко спрашивает он.
Женщина опускает глаза.
– Та-ак, – произносит он это удивительно емкое и многозначительное слово, всегда приходящее на ум когда что-то нужно, но еще нечего сказать. – Так, так, так, – повторяет он его, собираясь с мыслями.
– Значит, так, бил, хулиганил, вот мы его и привлечем за хулиганство.
Женщина вновь испуганно машет руками:
– Не надо этого, это ж его в тюрьму посадют, а мы как же без его-то?
Доброхотов чувствует, что терпение его вот-вот лопнет:
– Ну вот и пойми вас, чего вам нужно: и так не эдак и эдак не так, чего же вы в конце концов от меня тогда хотите?
Женщина радостно улыбается:
– А ты, сынок, попужай, попужай его, я верно говорю, он тогда больше не посмеет, он у меня ведь смирный...
– Послушайте, да на что он тогда вообще вам нужен? Развелись бы, да жили спокойно себе и пугать никого не надо было бы, а то теперь вот участковый должен быть вроде пугала, ходить да пугать.
Доброхотов договаривает до конца и вновь косится на пруд: там без изменений. Женщина тем временем тяжело и задумчиво вздыхает и говорит как будто сама себе:
– Легко сказать – разведись, а как жить-то? Это ведь в городе бабе одной можно прожить, чуть что – раз и ушла. А в деревне – как без мужика? Он вот ведь хоть и лядащий, а все мужичонка, где что, глядишь, прибьет, где и сопрет. Нет, без мужика никак нельзя. Так что, ты, сынок, попужай, попужай его маненько, хороший он у меня.
Доброхотов задумывается. Нигде в инструкциях не предусмотрено такой меры воздействия на правонарушителей. Он вновь глядит на пруд – мальчишки поймали какую-то маленькую рыбешку и в их глазах она стоит, пожалуй, целого кита. Доброхотов встает из-за стола, надевает фуражку и выходит вслед за посетительницей – попужатъ.