Записки Стрингера. Комиссары, Волки и шакалы

(Стрингер - дословно: странник, струна, а на профессиональном слэнге - "вольные стрелки", снимающие репортеры работающие в одиночку в горячих точках. Появились в Союзе в период перестройки. Работали на западные СМИ. Сперва нелегально, в дальнейшем просто как внештатники или вольные наемники)

Комиссары - так мы называли обычно тех, кто работал на энтузиазме, боролся за правду,
за независимость или демократию. Тех кто не мог соблюдать нейтралитет и фиксировать происходящее без эмоций, и не вмешиваясь в ход событий. В нашем деле нельзя увлекаться, терять голову – журналистам вообще, а стрингерам конкретно. Были и просто азартные
(по молодости), которые в погоне за кадрами, сенсацией забывали контролировать ситуацию. Наконец некоторые ради гонораров лезли в пекло сломя голову. Все эти ребята были как правило первыми кандидатами на тот свет. Из наших ребят, ни один стрингер первой волны не был убит. То ли мы успели набраться опыта пока шла митинговая пора, то ли интуиция лучше работала… А вот ребята из второй и последующих волн попадали в переделки,
а то и на тот свет.

Одним из первых погибших был Чингиз Мустафаев. Правда, его стрингером можно было назвать условно. Скорее штатный журналист - фронтовой репортер. Но по любому он относился к тем, с кем мы часто пересекались в горячих точках. К тому же работал на АзТВ и там вел свою новостную программу – аналог останкинского ТСН. А параллельно сотрудничал с АВС. Это не было в правилах классических стрингеров. В крайнем случае, некоторые для прикрытия имели какие-нибудь корочки от газет или еще чего. Чингиз был моложе многих из нас и что называется комиссаром. Азартный был и эмоциональный. Наше знакомство произошло в мае.

Я как раз приезжал в Баку и мой напарник по CNN – Вадим Аллахвердов повез меня к Чингизу. Дело было вечером, Чина встретил нас радушно. Пили чай, обсуждали последние новости. Передавали приветы. Чингиз был хорошо знаком с моим братом. Эдик и помог ему подключиться к западникам. Раньше помню, на АВС работал Назим, но потом то ли ушел, то ли работал, но уже не так активно. Американцам нужен был активный парень с камерой, на региональном уровне, а Чина сидел на АзТВ. Как локальному камермену – ему не было цены. Вот АВС и держалось за него. Именно Чингиз давал самые горячие съемки из Азербайджана. В целом, брат и Чингиз были самые настоящие сорви – головы. Все прочие репортеры и операторы в Азербайджане на рожон лезть боялись, снимали больше с безопасных мест.
Чаще просто картинки с подступов к передовой. Конечно, будучи локальным репортером,
Чина всюду поспевал первым или заранее, к началу событий.

Мы сидели и смотрели его съемки в Ходжалы. Некоторые кадры были жутковатые.
Трупы раскиданы повсюду на траве… Много трупов… Изуродованные, некоторые обезглавленные.Автоматически отмечаю, что Чингиз слишком детально снимает убитых…
У нас это называется смаковать подробности и абсолютно не приветствуется.
Совковая школа сказывается у парня. Камера движется, снимая их, фиксируя как переносят детские тела в вертолет. С плеча снимает, на ходу. Есть немного нежелательное движение камеры, кадр не идеально устойчив (главное требование западной школы съемки не соблюдено), но в таких условиях это допускается. И тут - слышу из динамика всхлипывание оператора…! Чингиз плакал!!! Он снимал и не мог сдержать слез… Вот это уже было непрофессионально. Комиссар. Он не стервятник, не волк – и не мог им быть. Ему нечего делать у нас! Медик по образованию, он учился спасать людей, а здесь…. Я смотрел на него, слушал и не мог отделаться от странного впечатления, точнее какой то неприятной мысли – парень не охотник, он жертва. Потенциальная жертва.

Мы еще посидели, выпили чай, но я уже поддерживал беседу автоматически, ожидая когда закончим и уйдем. В кроватке спал младенец. Я смотрел и чувствовал потребность выйти на улицу. Кажется Аллахвердов что то почуял и свернул свой фонтан красноречия.
Мы попрощались и вышли на улицу. – Ну как? Как тебе Чина – спросил Вадим.
Лучше б не спрашивал. – Хороший парень. Искренний, талантливый... Ну зачем он полез
в наше дело? Вадим, он ведь жертва, он не волк, не стервятник... Ты заметил, что Чина плакал, во время этой съемки? А на других кадрах? Он же повсюду не просто журналист,
а участник событий. Вадим – такие долго не живут. Его убьют и убьют возможно скоро.
Он мишень, жертва, комиссар наконец. Но не стрингер, не волк одиночка с камерой, который и не может жить без этой игры в прятки со смертью, без этой охоты и гонки на первенство – и одновременно когда начинается работа – отбрасывает в сторону все эмоции и чувства. Работают только мозг и интуиция волка.

Ты видишь мир через видоискатель камеры и оцениваешь все вокруг в кадрах и точках съемок. Ты сливаешься с камерой в единое целое и только там в мозжечке, подсознание в это же время вычисляет как и куда ты будешь уходить с отснятым материалом, чтобы вынести его и доставить в бюро. Грош тебе цена – если твоя съемка просто пропадет или ее отнимут у тебя. Если твою камеру разобьют, лишив тебя не только возможности продолжать съемку, но и уже отснятого материала. – Вадим, мне жаль его, но лучше б он не лез в это дело. Его убьют. Возможно, не стоило этого говорить… Вадим кстати, сам был азартным,
но стрингером он был – как бы это сказать… Средним. Чутье имел тоже среднее. Очень уж деньги любил и показушничать. Это его и подвело потом. Нет, не убили. Просто уволили. Сам себя подставил.

Я уехал из Баку. С Чингизом до отъезда еще встретились пару раз. Заходил на ТВ к нему.
Ярко светило весеннее солнце…. В Москве меня уже ждала очередная поездка в Цхинвали.
А потом был июнь. Я проснулся от телефонного звонка. В трубке услышал плачущий голос Вадима – Таги его убили! Они убили его… Кого? Чину, Чингиза Мустафаева – помнишь, мы были у него? Что-то нехорошее, холодное словно коснулось меня – Конечно помню.

…Мы сидим и пьем чай, Чина показывает нам свои съемки, его всхлипывания в динамике…
И младенец сладко спит в кроватке…. И уже нехорошим голосом, каким-то чужим – Вадим,
я же предупреждал. Говорил – ему нельзя работать в нашей сфере. А впрочем,
что теперь говорить… Итак, Чина стал первым из нас. Первым кого настигла коса Смерти. Это не значит, что до него не гибли журналисты. Единичные случаи были, но не в наших рядах. Нет, я не полетел тут же в Баку. Я как обычно находился в режиме стэндбай –
то есть в дежурном состоянии. CNN требовало, чтобы я все время находился в режиме готовности вылететь в заданную точку в любое время дня и ночи, и потому даже порой находясь где то вне дома, должен был оставлять контактный номер телефона или куда за мной можно прислать машину. Я полетел в Баку немного позже.

В московском бюро АВС меня ждал Стив Копмэн – шеф бюро. Он дал мне конверт с деньгами. Это были деньги, которые собрали сотрудники лондонского и московского бюро компании. Руководство АВС отказалось выплачивать семье Чингиза материальное возмещение. Чингиз не являлся штатным сотрудником АВС и в момент гибели не находился в поездке по их заказу. То есть на него не распространялось положение о страховке. Хотя, он ведь всегда передавал им все интересные съемки, которые делал во время своих поездок в Карабах
и вообще – все, что было востребовано компанией. Ему практически не надо было давать задания. Он ведь был национальным репортером. Бюро оставалось только выбирать из предложенного – что нужно. Запад одним словом. Стив был удручен, ему было стыдно за свое руководство, но он ничего не мог поделать. Этот конверт я и взял с собой, чтобы передать семье.

В доме матери Чингиза мы сидели с Вахидом и Сейфуллой. Сеня тихим голосом рассказывал как погиб Чина. Он был опять на передовой. Утверждали, что осколок мины попал в низ живота. Почти в пах или бедро – не помню. Но на нем был бронежилет. Якобы ранило прямо под край бронежилета. Он умер от кровотечения пока несли к БТРу. Так во всяком случае описывали те кто был там. Но остался неприятный осадок. Многие были уверены, что дело нечисто. Его убрали. С приходом к власти Народного фронта, Чингиза и его программу стали притеснять, пытались лишить эфирного времени… Лейла Юнус возглавила службу общественных связей Минобороны и чинила журналистам всяческие препятствия в доступе к информации и поездках на передовую. Чингиз был окончательно обречен. Но вслух это никто не смел сказать – боялись. В Баку наступил беспредел. Законы не работали.

Деньги попросил отдать жене Чины. Вахид возмутился – нам не нужны их подачки…
Они отказались выплатить возмещение, хотя он работал на них… Я сказал – Вахид, это собрали коллеги, товарищи по работе. Это не от компании, от ребят. И потом – у Чингиза остались жена и ребенок. Просто передай им и скажи, что это от ребят…. Я стоял перед могилой Чингиза. Солнце палило и цветы неестественно ярко смотрелись на ней. Все.
Вот и нет парня. Слез не было. Волки не плачут. А может мы бесчувственные… не знаю..

Позже в Абхазии убьют еще одного парня – грузина. Он работал на WTN. Цинично и просто. Отведут в кусты и расстреляют. Зачем? Видимо хотели избавиться от свидетеля своих бесчинств, а может свели счеты как с журналистом. К тому времени общество уже начало звереть. Журналисты из неприкасаемых стали мишенью. Это когда кому-то плохо, когда они становятся жертвами притеснений, агрессии, тогда журналиста встречают как спасителя, защитника. Вот сейчас он всему миру покажет это и мир поймет как несправедливо с ними обходятся.

Мир. Да на…ть миру на вас. Мир свои дела волнуют. Если будет выгодно, тогда обратят внимание, осудят, возмутятся... Меня как то взбесил один молдаван. Он преследовал меня по всей площади в Кишиневе пытаясь выяснить – какую страну я представляю. Ну CNN… -
А это чье? США? А французы здесь есть? – Ну зачем тебе французы? Да вот хотел узнать – как они относятся к тому, что у нас происходит…(?!). Ну да, молдаване гордятся тем,
что относятся к Романской языковой группе и потому числят себя родичами с французами, итальянцами и испанцами. Судя по всему, этот наивный ожидает, что вся Франция рыдает
от сочувствия, когда показывают репортажи из Молдавии. Ну милый, сейчас я тебе популярно разъясню…

Вкрадчиво, елейным голосом интересуюсь – скажи родной, когда тебе показывали репортажи как в ЮАР негров метелят, ты что чувствовал? – Ответ искателя правды и международного сочувствия был потрясающий… - Как?! - (глаза на лоб) им что – до .....?!!! – Ну дорогой, ты сам сказал. И так бывало не раз. Почему то в Молдове, Грузии и Прибалтике, все считали, что Запад только и занят одной проблемой – как их избавить от ига СССР и заключить в братские объятья. Сделать всех богатыми, процветающими и непременно братьями – партнерами. Они себя всегда считали ближе к Европе, чем остальные республики.

Наши тоже все считали, что турки ждут не дождутся нашей независимости, чтобы броситься
к нам на выручку. И с Ираном все рвались брататься…. Дождались…. Эх Чина – за что ты погиб? Какая сволочь «помогла» тебе? Они сдали и продали всё, ради своих дешевых, шакальих целей. Положили тысячи ребят, вообразив себя наполеонами и затеяв крысиную грызню между собой, когда шла война. А теперь все эти ребята и ты тоже лежите в могилах на аллее шахидов, а эти приходят возлагать цветы и произносить речи.

Я не комиссар. И не журналист в распространенном понимании этого слова. Я – Стрингер. Волк одиночка. Тот – что охотится с камерой в руках. Я бесстрастен в работе и моя камера беспощадно снимает все. Я вижу мир через видоискатель моей камеры. Мы с ней одно целое. И не расстаюсь с ней нигде. Даже когда сплю, она находится в изголовье. При первом звуке выстрела или лязга гусениц, моя рука хватает ее раньше, чем успеваю вскочить на ноги. Окна гостиниц, где останавливаюсь, как правило, смотрят всегда в сторону места событий. Каждый человек, с которым я общаюсь – источник информации или орудие содействия.

Идя по любому городу, всегда оцениваю, где могут возникать конфликтные моменты и какие точки съемок можно найти вокруг. Видя здания правительств, парламентов или резиденции глав государств, прикидываю их обороноспособность и возможности штурма. И тут же ищу скрытные и выигрышные места съемок. Я всегда готов к путчам, революциям, разгонам и расстрелам митингов, к демонстрациям, погромам и мятежам. Я их чувствую заранее, едва они начинают назревать, а порой даже тогда когда еще ими даже не пахнет. Мой круг знакомых и друзей – силовики, пресс-секретари президентов, министров, лидеры оппозиции
и вожаки мятежников, девочки из пресс-центров и секретарши политиков. Дежурные начальники смен аэропортов и кассирши авиакасс. Местные эксперты и политологи…
Все – кто способен обеспечить мне информацию и доступ к самым горячим съемкам.

Меня можно грохнуть, убрать, случайная пуля может найти меня, но я не легкая мишень.
Я как волк, чую начало заварухи заранее и всегда готов к ней.
Меня любят и не любят во всех горячих точках. Точнее – мне доверяют. А в любви и всенародной славе не нуждаюсь. Мне это по барабану. Меня не увидеть на экранах ТВ и на страницах газет. Я заеду штативом в объектив коллеге или любому мудаку с камерой, если он нарушит наше неписаное правило – быть вне кадра. Я работаю по обе стороны конфликта
и не скрываю, что по обе стороны у меня есть друзья. Мой карман всегда полон пропусков
и аккредитаций и при подъезде к каждому блок-посту или баррикаде тасую их как колоду карт.

Я разведчик и дипломат, репортер и камермен, одновременно. Я был одинаково вхож в кабинеты Гамсахурдии и Китовани, Ландсбергиса и Буракявичюса, руководства Молдовы и Приднестровья… Для меня открыты двери в Рижскую тюрьму и базу Рижского ОМОНа, в бункер Дудаева и штаб главкома Сухопутных войск РФ, на Лубянку и в штаб войск ООН. Это моя работа и я всеми правдами и неправдами обеспечиваю себе доступ повсюду.

Сегодня трясусь на броне БТРа и ем в армейской столовке, а завтра живу в люксе четырех – пятизвездочного отеля. Сегодня в бушлате и дерьмодавах иду мимо трупов и горящих домов, завтра подъеду на лимузине к баррикаде в костюме, белом плаще, сделаю съемку и поеду на прием к Гамсахурдия. В Тбилиси меня называют ласточкой путчей, в Прибалтике портье гостиниц, вздрагивают при моем появлении и спрашивают – что опять ожидается.
В парламентах мятежных республик мне рады, но всегда напрягаются –Стрингер к добру
не приедет.

Какая-то женщина в Кишиневе крикнет вслед – вы стервятники, слетаетесь сюда на запах крови и делаете на нас деньги!!! Я отвечу – не проливайте ее и не прилечу. Я никому не желаю войны, но если где-то назревает мясорубка – должен быть там первым. Чувствую ее спинным мозгом. Я не хочу ничьей смерти, но они убивают друг друга и мне остается только снимать это. Мы не комиссары – мы волки. Волки одиночки. Мы вскидываем камеры, даже если кто-то из своих перебегает зону обстрела, чтобы успеть снять, когда его подстрелят.

Я снимал с полусотни метров как рижские омоновцы во время нападения на здание МВД, били финского журналиста. Это потом ребята из его группы рассказали – кого я снял. Мало ли кто мог ночью в этой суматохе попасть под ботинки омоновцев. А финны из его группы радостно подпрыгивали в баре, когда узрели эту съемку и притащили его из номера – знакомить. У него была сломана пара ребер кажется. Или рука – неважно. Главное жив –
не убили. Как они веселились. Наши люди.

А Звагзниса в ту ночь пристрелили. До сих пор непонятно мне, как они оказались к ночи
у парка, с камерой – Подниекс и Звагзнис. Чуяли что ли или знали, что будет горячая ночка. Подниекс тоже был как Чина – комиссар. Он тоже не был стрингером. Он боролся. Неудобный был журналист. Любил горячие темы. А может темы сами находили его. Он также был обречен – изначально. И многим мешал. Причем как мне кажется и самим националам
и коммунистам. «Ангел» смерти поджидал их в домике лебедей у пруда. Очень удобное место.
И уложил сразу Звагзниса - оператора. Не потому, что снимали штурм МВД. Просто они оказались у той точки – где никто не должен был быть. Но об этом в Рижской главе.
А мы с братом позже обследовали это место, отметили точки съемок Подниекса и Звагзниса, где его и грохнули, а заодно еще пару или трех случайных свидетелей, прикинули расстояние до здания МВД через парк…. Соединили точки, где были убиты все четверо, линией – получился полукруг. Потом лучи от всех точек сошлись на домике лебедей, что стоял внизу у пруда…. А выше этого полукруга – за деревьями были те – кого и чью работу не должны были видеть посторонние…. Как же ты – Подниекс, так мог сработать. Сам он через год утонул при очень странных обстоятельствах. Жаль – хороший журналист был. Комиссар…. И камермен его был не из последних.

Они уходят… Уходят один за другим. Их имена красуются на мемориальных досках, табличках с названиями улиц. Их фото красуются в редакциях в траурной каемочке. Их поминают
к месту и не к месту на митингах… Их убийцы, как правило, не находятся, а если преступление и раскрывается, то только для сведения политических счетов. А мы как разведчики – мы неизвестны, нас не видно на экранах и фото, мы стараемся уйти в тень. Нас знает узкий круг своих. И на каждого лежит досье на Лубянке. А то и в ГБ республик. На меня точно лежат как минимум два досье. В Москве и Баку. Они обо мне и теперь не забывают... Мало ли чего можно ожидать от стрингера. Слишком много чего мы знаем.
Мягкий блок - лучшее средство против нас. Без шума и пыли. Главное, чтобы не имел выхода на экран.

Гибель стрингера как правило случайна и обходится без митингов. Волкам не воздают почестей. Лучшие поминки для стрингера, когда в очередной горячей точке, ребята отложат камеры и выпьют за помин твоей души. Лучшая эпитафия – классно работал. Пока мы работали, другие делали карьеры на ТВ. Когда мясорубки закончились – мы остались
не у дел. ТВ мы не нужны. Слишком вольные, слишком опытные и знаем себе цену.
А еще слишком знаем. Слишком много неприятного материала в наших архивах.
Одни уехали, другие переквалифицировались, третьи спились – как Роман.
Он был из первой волны нашей гвардии. После одной из пьянок – захлебнулся своей блевотой. Так мне сказали. А в этом году умер Эдик... Брат и коллега. Сгорел.
Сердце не выдержало. Его тоже блокировали, мягко. Еще раньше ушел из жизни и Вадим Аллахвердов. Глупо, нелепо. Разбился в своей машине, вдребезги.

Для нас нет уже мест. Иностранцы теперь всюду ездят сами. Редко прибегают к услугам наших. А все ниши заняты. Заняты любителями красоваться в кадрах, делать стэндапы, и каждый паршивый кадр и репортаж обзывать эксклюзивом. Они делают себе имя, рекламу всеми способами и становятся «звездами». Когда уходят с программы – их подбирают другие программы. Политики покупают их, чтобы использовать как свой рупор. Они как собачки –
их можно прикормить. Волка прикормить трудно. Держать на поводке – тоже. И опасно.
Мы непредсказуемые. Мы золотая гвардия времен перестройки и ее последствий. Нас больше нет, мы ушли в прошлое. Вымерли. Как динозавры. Остались перевертыши. Шакалы.
Время Волков вышло.
Стрингер.




(Добавить комментарий)