Излучатель

-«Когда б вы знали, из какого сора растут…»
-…чего только не растет…
-Не перебивай, я в патетике: это классика.
-Ну, ты не первая в этой патетике, и к тому же не первый раз. Для пущей оригинальности хватило бы и трех слов из этой классики.
-Каких?
-«Из какого сора». Просто оправдание какое-то для всех! Типа «сори», не знал, что из меня полезет…
-Сейчас узнаешь.
-Все, все, все. Молчу. Как там, в рекламе… твой выбор, твои правила.
-Ну, ладно. Мир. Давай лучше так: твой выбор, мои правила. Типа, когда полезет, ты помни, всегда можно бросить и не читать - твой выбор. А уж если не можешь бросить, то «сори» - мои правила. Согласен?
- А то.



«…Сегодня его дежурство: новогодняя ночь. Он включил чайник, достал кофе из навесного шкафа, насыпал в чашку, развел кипятком и сел с этой чашкой перед экраном. В общем-то, и наблюдать было необязательно: она неподвижно сидела на кухне перед телевизором одна. Можно было почитать, но не хотелось. Все еще мог потребоваться «излучатель». Впрочем, он был нужен только до тех пор, пока «подопытный кролик» окончательно не уверует, что надежно увяз в системе. В системе негласного наблюдения, в которой невозможно никого обвинить. Дальше следовало только сохранять ситуацию неизменной, если «кролик» начнет трепыхаться.

Все они трепыхались. Хотели ускользнуть. А потом смирялись. Природа человека: ко всему привыкает. И опять трепыхались. И опять смирялись. Но вынуждены были, как та лягушка, сбивать лапками молоко в масло. Когда кто-то хочет вылезти из банки – он начинает работать не только лапками. Головой. Начинает, наконец, соображать понемногу.

Главным было затолкать «кролика» в эту банку, внушить веру, что он увяз. Жестокий, конечно, способ, но жизнь - серьезная штука, а некоторым это приходится объяснять. Для их же блага. Ну, и, конечно, для блага всего человечества. Неважно, что одно часто противоречит другому.

Сколько их прошло через его руки, точнее, через его взгляд. Под этим пристальным взглядом они взрослели, менялись, совершенствовались. Избранные им в ученики. Становились известными и знаменитыми. Как он. Если не сходили с ума. Поначалу бывало и такое. Побочный эффект, ничего не поделаешь. Как в каждом новом деле. Как и вера в бога, к которой приходил кое-кто из них, не понимая причин, целей и механизмов происходящего, приходил вопреки его желанию, желанию активного, если не сказать воинствующего, во всяком случае, сознательного атеиста. Но это было неважно. Главным был конечный результат.

Трудно было заподозрить его в меркантильных целях, в том, что он делает это не для их же блага, а для чего-то другого. Такова была сила его репутации. Его имидж. Модное сейчас словечко. «Посвященные». Потом они были благодарны. Нет, не прямо, конечно, нет. Во всяком случае, возвращаться к прежней жизни никто из них не собирался.

Попутно он мог решать и другие проблемы. Точнее, решали они. А ему оставалась только наблюдать, как думает, как справляется со сложными задачами способный человек. Изучать его творчество, интуицию, которая в критических ситуациях делает мощный скачок в своем развитии, активизируя новые способы восприятия действительности, иные возможности человека. Исследовать интуитивное восприятие как способ осознания себя, как достаточное основание объяснения мира, его причинности, поскольку статистика – практически единственный реальный способ познания действительности, а все остальное в этом познании – интуиция.

И, конечно, демонстративно использовать, чтоб поддерживать их, его учеников, в рабочем состоянии. Постоянно показывать им , что они под наблюдением, демонстрировать, как можно использовать их идеи раньше, чем они смогут что-то сделать сами, что-то предпринять. Непрерывно напоминать им рекламой: «Определенно, скорость дает преимущество».

Чтобы они прикладывали все свои силы. Чтобы им постоянно хотелось вылезти из банки. Неважно, удавалось им это в конце концов или нет. Прекрасно, если получалось, но и в противном случае он не оставался в накладе. Возможность использовать их и наблюдать не только стала выгодна, но и начала доставлять удовольствие.

Он с грустью подумал, что завтра нужно уезжать к своим, к домашним, и для этого ее придется оставить на других, а он к ней уже привязался. Своим близким он не мог позволить жить в стране, которая все еще оставалась непредсказуемой. «Она должна быть сегодня в хорошем настроении, чувствовать себя красавицей: все-таки праздник, а не первый день эксперимента», - промелькнуло вдруг у него в голове, когда он посмотрел на нее. Ему было интересно за ней наблюдать. То, что он с ней сейчас, в новогоднюю ночь, было неожиданным подарком судьбы. «Судьба – это характер»,- тут же улыбнулся он, глядя на экран. Она внимательно изучала телерекламу, словно искала тайные знаки, предназначенные ей. «Да, кролик попался, теперь можно им управлять»,- тепло улыбнулся он, изучая ее лицо.

Когда он начинал, информации о работе мозга почти не было. И особенно о работе подсознания, о разнообразии эмоциональных реакций и возможности ими управлять. А, значит, управлять человеком. Управлять можно было даже только с помощью демонстративного наблюдения. Постоянного наблюдения, от которого нельзя избавиться. Даже не наблюдения, а убежденности человека в том, что оно есть. Своеобразная замена присутствия бога, но исключающая всякие сомнения. Так можно было воспитывать ученика, совершенствовать, даже вопреки его желанию. До сих пор эта область оставалась не освоенной до конца. Область, гораздо более важная и перспективная, чем даже создание атомной бомбы. Методика, наделяющая абсолютной властью. Во всяком случае, этой властью наделяло ее практическое применение. И его программа до сих пор не давала сбоя и четко работала.

Прямой связи между ним и ею, его нынешним «кроликом», естественно, не было, как не было прямой договоренности об эксперименте, но она знала, что является его объектом. Об этом говорили ее поступки. Знала, что эксперимент негласный. Знала, что сделать ничего не может. Просто однажды поняла, что за ней наблюдают. Выводы сами складывались из мелких признаков. И о том, что она пришла к очередному, говорило ее поведение. Для наблюдателя было важно только одно – внимательно отслеживать, как она приходит к ним, к этим выводам. В этом и заключалась работа.

Правда, ее выводы не отличались от ярких признаков паранойи. Но на этой безвыходности ситуации и строился эксперимент: «кролик» должен был найти выход из лабиринта сам. Попутно он, решая свои проблемы, выполнял и другие задачи заказчиков: эксперимент довольно быстро стал полностью окупаем. В стремлении к выживанию, «кролик» фонтанировал идеями и находками, которые можно было выгодно реализовать. Демонстративное использование их на глазах у "кролика" было тоже способом воздействия на него.

Первый вывод, к которому следовало подтолкнуть объект, в котором необходимо было убедить пациента, что его мир прозрачен для любого, у кого есть средства и возможности, для любого, кто желает использовать его в личных целях и имеет доступ к этим средствам.
Второй вывод – что она стала объектом для использования в личных или корыстных целях, и ее мир теперь прозрачен для достижения этих целей. Дальше все зависело от ее действий. «Излучатель» рассчитывал программу, в том числе исходя из ее решений.


Для успеха эксперимента один человек из «посвященных» должен был стать для «объекта» постоянным свидетельством наблюдения. Кандидатура подбиралась тщательно и скрупулезно из публичных людей, что часто появляются на экране телевизора. Выбор должен был примирить пациента с экспериментом. Анализировались вкусы, симпатии и пристрастия «кролика»: прямо спросить его никто не мог. Кандидатом становился только самый авторитетный для него человек, насколько возможно. Выбор был приманкой, способной повести за собой. Тем позитивом, который противопоставлялся безнравственности эксперимента в традиционном освещении ситуации, продиктованном моралью, восптианной культурой и социумом. Это нужно было для того, чтобы у «кролика» появилась надежда.

Для этой женщины выбран был именно он. В этот раз при анализе исходных данных других претендентов не оказалось. Наблюдения должны были привести ее к выводу, что он над ней проводит эксперимент. Внимание публичного человека к никому не известной особе должно было стать стимулом добиваться поставленной перед ней задачи, а его имидж – убедить, что ей желают добра. Доверие и надежда – две лучших наживки в истории человечества. В экстремальных условиях они выдают более качественную продукцию.

Успех этого этапа зависел от его профессионализма и на этот раз потребовал от него большего времени, чем он рассчитывал. Она никак не хотела поверить в то, что происходит. Как правило, это зависело от условий, в которых рос и воспитывался пациент. Ее ситуация была не совсем стандартной. Обычно требовалось повторить пару фраз пациентки в контексте передачи ее наставника, продемонстрировать пару характерных для нее жестов, но так, чтобы она узнала в них именно свои фразы, свои жесты. Сделать это нужно было настолько непринужденно, чтобы со стороны ни к чему нельзя было придраться, чтобы невозможно было ничего доказать: видеть наблюдателя и убеждаться снова и снова, что он наблюдает, должна была только она одна. Впрочем, это как раз было несложно сделать. Труднее было заставить поверить «кролика» в то, что он видит.

Он вспомнил, как она, словно муха, попавшая в паутину, то пыталась вырваться из силков, когда поняла, наконец, что происходит, то затихала, надеясь приспособиться. То злилась, что не может вырваться, то смирялась, бросаясь из крайности в крайность. Ему редко попадались ученики, способные ради свободы бросить все и все поменять: город, образ жизни, страну, семью и привычки. Она не смогла.

Год ушел на то, чтобы психологические изменения, которые в ней происходили, не оказались необратимыми. Впрочем, и об этом выводы было делать рано: нельзя было сказать, что этот период закончился для нее без потерь, не сопровождаясь соматическими изменениями в организме. Но, конечно, это был не повод, чтобы освободить ее от эксперимента, который тоже был своеобразным лечением. А рассчитывать, превысил ли причиненный ей ущерб принесенную не только ей пользу, кто этим будет заниматься? И она даже в этот период оказалась полезной. В конце концов, она справилась с поставленной задачей: постепенно фактором, стабилизирующим ее психику, стали тексты, которые она набирала на мониторе. Выход, к которому приходили многие его пациенты. Именно это от нее и требовалось.

Эти тексты он хранил отдельно как материал для исследования ее характера, как основу для психологического портрета, как сырье для дальнейшей программы «излучателя». Но порой ее тексты оказывались настолько неожиданными, что даже он, привычный ко многому, удивлялся. И возвращался к ним не только для дела. Странным качеством обладали некоторые из них и странным образом действовали на него: они согревали ему душу.

Собственно сейчас он был свободен и мог позволить себе взглянуть на них еще раз.
Двигая курсором и быстро просматривая файлы, он в очередной раз поразился, как гибка и изменчива человеческая психика, как легко приспосабливается к обстоятельствам, когда это нужно, чтобы выжить.
Начинала она с отдельных реплик:

«…Ситуация как в анекдоте: «Даже если ты болен паранойей, это не значит, что за тобой не следят.
………………………
Можно ли защитить частное пространство от посягательств в реальной жизни?
……………………...
 В сущности, какими бы ни были цели, вторжение в частную жизнь – это подлость. А уж использование этой жизни в корыстных целях – и вовсе.
………………………

Совпадают ли фразы и жесты? Слишком много необъяснимых совпадений не выдержит и более крепкая психика. В состоянии стресса – тем более. А понимание того, что наблюдателя остановить невозможно, создает тот фон, который только способствует развитию болезни…».

Он улыбнулся, продолжая просматривать тексты: да, это первая стадия - стадия возмущения и злости. Неожиданно взгляд задержался на следующем тексте:


«…Последний зритель, который дозвонился, буквально выбил его из колеи. Не любит бесцеремонных. Начал сердиться, а потом обиделся. Ужасно мило обижается. Очень обаятельный, но слишком горячий. Терпения не хватает. Из-за одного недовольного зрителя обиделся на всех. Прям как ребенок, немного капризный, ждет внимания, не готов к нелюбви. Даже показалось, что обиделся нарочно. Как ребенок. Чтоб приласкали, проявили симпатию...».

Так она отзывалась о нем. Тепло и любовно. Да, пожалуй, отсюда все и пошло. Казалось бы, просто началась следующая стадия. Как при захвате заложников: сначала возмущение, потом попытка примириться, желание понять насильника и даже появление симпатии к тому, от кого зависишь, несмотря на то, что он насильник. Но в этот раз он оказался не готов к поведению «кролика».

Он был известный человек с безупречной репутацией. И она довольно быстро из насильника превратила его в своего кумира и горячо проявляла свои чувства, хотя и понимала, что они очень своеобразны, что эти чувства не имеют отношения к реальности, что в лучшем случае это фантазии, в худшем – претензии фанатички. Но складывалось впечатление, что они ей нравятся, эти чувства, она не желает с ними расставаться, и ей самой любопытно их исследовать. А записи позволяли ей это делать. Как и исследовать того, кто за ней наблюдает.

Творчество, именно творчество становилось решением всех их проблем, проблем этих необычных пациентов. А ему был важен результат, важно, чтоб она писала постоянно, даже если только о нем, чтобы думала, а не пребывала в спячке, чтобы постоянно работала, совершенствуя свой язык и стиль. И стиль, действительно понемногу менялся:

 «…Любопытно, насколько осознанны, срежиссированны все эти жесты у публичного профессионала? Может, это имидж? Тогда интересна скорость принятия решений. Р-р-а-з – не мешает имиджу - и позволил себе обидеться. Понятно, что он контролирует себя все время, видит со стороны. Хотя иногда кажется, что любви от зрителей, восхищения хочет больше, чем понимания проблемы. И временами его заносит. Кажется опять, как полгода назад, в его словах усилилась категоричность: видимо, устал.

 То же шоу, конечно. Ведь очевидно, что он не ищет у дозвонившихся зрителей глубин понимания темы, а меряет глубину симпатии. Значит, это все-таки желание заразить своими взглядами, а не убедить. Ну, и поиски любви и признания, конечно.
 Нет, они, конечно, достойны восхищения, его взгляды. Однако главная задача - заразить, а, значит, навязать, а не доказать их преимущества. С помощью авторитета, обаяния.

 Все же черный пиджак - самый элегантный. Интересно, с чем это связано: покроем, материалом? Галстук вернулся. К концу передачи совсем раскрепостился и развеселился. Любимая тема? Гость замечательный? Перспектива отдыха? Наверно. Даже начал дразнить зрителя, уверенный в себе, своем обаянии. Уходил на рекламу: «А вы ждите!»… Нахал!..».

Он читал и смеялся. «Своей ослепительной улыбкой»,- добавил про себя ее словами. Привычка наблюдать за собой постоянно, видеть себя чужими глазами, со стороны – необходимое условие его профессии, свойство любого публичного человека. Он поймал себя на том, что после ее слов о его улыбке больше не может естественно смеяться, если допускает, что она в этот момент его видит. Но все-таки это было скорее издержкой профессии, чем ее влиянием, хотя и совсем забыть о ее реакции он не мог.

Чем-то она его всегда развлекала. Особенно таким своеобразно-женским восприятием его передачи на совсем не женские темы. Заключительная фраза опять заставила его улыбнуться:

«….Будешь так обижаться, начну на весь эфир называть тебя лапой, масей, солнышком и сладким. Хочешь?»

Да, именно так она постепенно превращала весь эксперимент в прямое общение с ней, навязывая ему свое желание говорить только с ним, хотя не могла не заметить, что он не единственный участник… Он задумчиво щелкал курсором. А, вот оно, то, что когда-то его поразило. И привычно сладко сжалось сердце при взгляде, брошенном на ее слова:

«Это будет ода, посвященная тебе. Не возражаешь?
Я тебя очень люблю. Твои губы, твои глаза. Взгляд. Что-то есть там в прорисовке губ. Какой-то шарм. Нет, нос не вызывает во мне тех же эмоций. Хотя на снимке из Интернета… Роскошный снимок. Красивое лицо. Породистое. Просто киногерой. Но улыбка, не на снимке, просто твоя улыбка – это что-то особенное. Как внезапное солнышко. Не могу не повторяться. И это похоже на заклинание. Стоит начать произносить, перед глазами возникает твой образ. И ты улыбаешься.

Люблю, когда ты смеешься. Совсем как мальчишка. Твоя улыбка неотразима. Заразительна. Сразу отвечаешь ей улыбкой. Иллюзия контакта. И мне не хочется с тобой говорить, а хочется тебя касаться. Еле-еле. Очень нежно, кончиками пальцев дотронуться до губ, провести по ним, как это делаешь ты, вперед - назад, осторожно. Ужасно соскучилась. Только чтоб почувствовать их мягкое тепло. Люблю. Провести по щеке фалангами пальцев согнутой кисти. Или бугорком ладошки. Бережно. Только чтоб ощутить поверхность кожи. Дотронуться до лба. Разгладить морщинки. Люблю. По щеке, лаская ее подушечками пальцев, вернуться к губам. Большим пальцем нежно погладить их поверхность. Просто кружится голова. Люблю. Затем, обхватив твою голову руками, приблизиться и прикоснуться к твоим губам своими, почувствовать их сухое тепло, потом влажный вкус и утонуть, пропасть навсегда в головокружительной воронке засасывающего языка.

А потом губами касаться подбородка, губ, носа, щек, глаз, лба, и опять глаз, щек, возвращаясь к губам. Все время к губам. Люблю. Не хочу говорить. Хочу целовать. И шею, грудь, руки. Гладить и целовать. Кисти, пальцы, ладони. Гладить и целовать. Потом опять губы. Губы все время. Люблю. Ничего не хочу и не буду сегодня другого писать. Береги себя. Спи. До свиданья. Люблю…».

Он, как зачарованный, смотрел на монитор. Сколько ни читал, не мог оторваться. Понимал, что верить в это нельзя, что это не ему, а тому, кого она создала в своей голове, и что она сама это понимает, если говорит о себе:
«Пишет явно больная женщина, фанатичка в лучшем случае, скорее шизофреничка, и пишет тому, кто довел ее до этого, что само по себе возмутительно».

Но не мог оторваться от экрана:

«…Так, что еще я не описала? …? Не годится, потому что почему-то отвлекает от тебя, разрушает чары. В общем, я ничего против него не имею. В смысле против носа. Впрочем, и против киногероя тоже. Поэтому отдельно.

Виски. Конечно. Их ведь тоже хочется целовать. Рядом с глазами, А потом глаза. Заглянуть и утонуть. Вынырнуть и поглядеть, как смеются. Они ведь засмеются? Голубые, прозрачные. Нет, сначала целовать. А потом глядеть, как смеются. Заглядывать и тонуть. Смотреть, как исчезают морщинки, как взгляд становится серьезным, глубоким, страстным, гладить виски и растворяться в глазах, исчезать. А потом целовать глаза…почему-то губы…нос глаза щеки виски лоб… держа голову обеими ладонями… Не отпускать…

А потом морщинки возле смеющихся глаз. Ты ведь засмеялся? Правильно. Не прекращай. И еще потрогать их руками. Кончиками пальцев. Еле касаясь. Лучики смеющегося солнца. И целовать. Чтобы ты не прекращал смеяться. Слышишь? Не прекращай!

Ну, ладно, пусть будут здесь. Отдельно. Виски и руки. Твои ухоженные руки с аккуратными ногтями. Нет, руки - это отдельная песня. Но с ней, с этой песней, боюсь, мы слишком далеко зайдем. Потому что мне хочется целовать не только кисти, пальцы, ладони, их впадинки и бугорки. Хочется гладить плечи, грудь и шею, ласкать и целовать их впадинки и бугорки. Люблю тебя очень. Люблю. Не отпущу…».

Да, он знал, что послание предназначено не совсем ему, но, как ни странно, от того, что это происходило с ней в том числе из-за него, ее слова на самом деле его ласкали:

«…Здорово! Правда? Пока.
Хоть помечтать.
Больная, конечно, ничего не попишешь».
 
Он захохотал, как всегда на этом месте: больная, конечно, но от текста не оторваться. Отсмеявшись, он нажал на мышку и вывел на экран последние фразы этого файла:

«Если ты видишь, может, у тебя хватит чувства юмора просто повеселиться на этот счет и не сердиться?..
Я и так знаю, что хватит. Ты ведь все понимаешь.
Уже ночь. Интересно, ты спишь? Не хочется расставаться. Кажется, что сейчас я с тобой, ты – по ту сторону экрана. Люблю. Пока. Береги себя.
… Цирк. Хотела курсором муху с экрана прогнать. Не получилось. Так и сидит».

Он усмехнулся, понимая, что и эту мелочь она приписала для него, чтобы рассмешить, вызвать у него улыбку. Он, конечно, знал, что с помощью текстов она пыталась примириться с ситуацией, и, пользуясь этим, хотел заставить ее работать на полную мощность, использовать свои способности в полную силу. И, узнав ее лучше, он теперь старался проводить наблюдения сам, не доверяя их никому другому.

В эту новогоднюю ночь забот было немного. Пару раз дать ей понять, что он здесь, что ее видят, и можно уходить. Только уходить не хотелось, и он продолжал наблюдать. Маленькая комнатка была заполнена техникой от пола до потолка. На стене перед ним светились включенные экраны, под ними - система управления. Иллюзии создавались с помощью методики «излучателя»: в основном, подбором соответствующих стереотипов, способных на серьезное воздействие на конкретную личность, слоганов рекламы, формирующих в ней определенное эмоциональное состояние, созданием в пространстве, ее окружающем, образов, напоминающих о постоянном наблюдении за ней. Креатив, как сейчас принято говорить. Использование СМИ, куда же без них. Правда, не все СМИ и не всегда про это знали.

По большому счету, это даже не требовало особых расходов. Для профессионала, конечно. Придать стилистику конкретного человека текстам и образам, которыми и так занимаешься, не проблема. И они, особенно через рекламу, окружат его со всех сторон, заключая в кольцо, как в осажденную крепость. Если человек яркий, то его стилистика только улучшит продукцию. Если нет, то ее использование позволит сделать нужные выводы, заставит перестать с ним возиться. Бизнес есть бизнес. Особенно в современном мире.

Эта страна, которой он столько отдал, всегда его удивляла. Чаще возмущала, чем восхищала, но бывало и наоборот. В основном, из-за них, таких, как она. Его учеников. Он славился тем, что умел находить их в самых неожиданных местах. Это тебе не «Алло, мы ищем таланты» и не «Фабрика звезд», где способные сами выстраиваются в ряд, сами себя предлагают. Попробуй найти и вытащить тех, кто скрывается, прячется. Попробуй-ка в них разобраться с первого взгляда. А потом сделай, создай, слепи. Выведи в люди. Как Пигмалион. Причем, выведи в люди абсолютно неизвестных.

Эта женщина была не первый его объект: до нее были и другие, моложе. Сколько их прошло перед ним, этих невольных учеников, из которых еще можно было что-то сделать. Если немножко помочь, подтолкнуть. Тех, кому некому помочь, но способных. Со временем это стало для него почти РУТИНОЙ. И они не всегда были благодарны. Но, по крайней мере, рано или поздно давали результат, начиная, наконец, практически использовать саму ситуацию в личных целях. И никто из них не жаловался потом на свою изменившуюся судьбу. Те из них, кто становился писателем, использовали ситуацию как стартовые сюжеты. Он надеялся, что она пойдет тем же путем.

Говорить, что хорошо, что плохо, убеждать в очевидных истинах людей, которых долго приучали к тому, что черное – это белое, – неблагодарная задача. Когда она сможет дать результаты – неизвестно. Впрочем, он занимался и этой работой. Но беда была в том, что наблюдая их, этих людей, он от них заражался сам, забывая, что можно делать с человеком, а что нельзя, переставая понимать, что есть что, что фальшивое, а что настоящее.

Как слова, которые обезличиваются от беспрестанного повторения, так и истины, которые он провозглашал публично, постепенно утрачивали свою непогрешимость, свою свежесть, обессмысливались и переставали быть убедительными. И нужно было находить новые слова, новые веские аргументы. Но для этого важна была собственная вера в то, что это, действительно, аргументы. И тогда помогали такие, как она. Свежие силы. Если их довести до ума, конечно.

Когда-то, когда он еще верил, что многое можно изменить в судьбе человечества, если захотеть, он придумал эту систему, назвав «излучатель». Название он дал в память о той мысли, с которой начинал, думая создать прибор, способный имитировать излучение эмоций. Решение проблемы оказалось значительно проще и совсем рядом. Он понял это, проработав несколько лет журналистом…».

ИНТЕРЕСНО,КОГДА ОНА ЭТО ПИСАЛА, ГОД НАЗАД, ДВА?
Катя уже не читала, а задумчиво смотрела на мужчину на экране: не слушать такого невозможно, и невозможно не опереться. Но книга для человека, при всей зыбкости информации, которая в ней содержится, по-прежнему остается более надежной опорой, и, возможно, самой надежной. А, может, просто единственной в своем роде? Такой же, как надежный человек? Да. Как настоящий друг. Как этот мужчина. Ее кумир, ее идеал.
На коленях лежала тетрадь с записями про него, которые она вела на протяжении трех лет. Из них она пыталась сделать такую книгу.


Прототип, который ей так интересен. Катя внимательно его рассматривала. Кстати, интересен он, а не его программа. Она глядела, а он что-то говорил, смеялся, умолкал, потом опять обращался к своим собеседникам. Но из того, что он говорил, для нее представляло интерес только то, что имело отношение к его собственной жизни, к его воззрениям, только то, что говорило о его характере и темпераменте. Катя бросила взгляд на записки. Да, конечно, все это было слишком прямолинейно, местами довольно грубо и не отвечало тому, что она видела перед собой. Ненависть и любовь. Несомненно, в текст вплетались собственные амбиции и обиды. Но так трудно было сразу их различить, чтобы исключить. И пока ничего не напишешь, уловить их вообще невозможно. И, конечно, именно это делает текст таким противоречивым.

Катя смотрела на экран. Он опять смеялся, и она улыбнулась тоже: не могла удержаться, когда видела его смех. Катя обожала его чудесную, открытую улыбку, которая, словно солнышко, внезапно озаряла лицо, превращая из строгого неприступного мужчины в мальчишку. И за эти годы она так к ней привыкла, что могла представить себе даже тогда, когда долго его не видела. Она обожала ее не меньше, чем заглядывать в его прозрачные голубые глаза, словно внимательно и с сочувствием смотрящие только на нее с экрана, когда они крупным планом наезжали на зрителя.

Эта игра ее захватила, увлекла, заставила фантазировать и сочинять. Хотя до сих пор ей было страшно вспоминать, с чего она начиналась. Оказалось, ужасно любопытно собирать этот образ по кусочкам, буквально, как мозаику, постоянно дополнять, пытаясь все глубже понять, от недели к неделе, от месяца к месяцу, от года к году. Наблюдать и слушать, и любить, и только так собирать информацию. И по-прежнему ей, как три года назад, казалось, что он тоже за ней наблюдает, повторяя на экране ее жесты, ее слова только для нее. Хотя трудно уже было не перепутать, кто из них и что друг за другом повторяет, настолько для нее самой, для ее поведения стали привычными и типичными его любимые жесты и фразы.

Началась реклама, и она опять уткнулась в свои записки:

«…Это было тогда, когда он разочаровался в словах. Он придумал систему не на заказ, не для кого-то, а для себя, но не для личных целей. Во многом она даже противоречила его жизненным принципам. Он был уверен, что бесплатное добро развращает. Но он был кровно связан с этой страной и хотел найти способ реально изменить, улучшить жизнь хотя бы немногих конкретных людей, которые заслуживают внимания, пристального интереса и его помощи. Тех, кого он посчитал достойными этой помощи. Он не сомневался, что это возможно, если владеешь самыми передовыми технологиями, методиками, самыми совершенными средствами. Если иметь к ним доступ. Смерть матери в этой стране объяснила ему, как это важно. И за годы прошедшей жизни он сделал все, чтобы иметь этот доступ, эти средства, эти возможности, чтобы помогать.

Он долго искал способ, способный заменить способ убеждения. Как бывший биолог, он понимал: главное создать условия, при которых процесс будет протекать естественно, закономерно. А что может быть для человека естественнее желания выжить. И не только дл человека, конечно. Тем более что и сам он через это прошел. Лечение страхом. Почему не попробовать сделать страх, сделать шок лекарством?

Она сидела перед экраном, а он внимательно смотрел на нее и размышлял. Ему казалось, что в ней он нашел способную ученицу. Ее реакции на то, что она видит, на фильмы, на книги, на людей поначалу сильно удивляли: слишком повторяли, слишком напоминали его самого когда-то, в ранней юности, когда он еще во что-то верил, пока не попрощался окончательно со всеми своими иллюзиями. Но это было только начало сюрпризов, которые принесло такое своеобразное общение с ней.
 
Она легко находила слова. И они были свежи и эмоциональны. Именно это представляло интерес для него, как профессионала, производящего продукцию из слов. И те слова, которые он сам так мучительно искал. И другие, которые отвергали его систему. Подвергали сомнению эффективность ее воздействия. Ее оправданность. Опровергали саму ее суть, заставляя сомневаться в том, чему он посвятил жизнь. Выявляли ее бесчеловечность. И она беспрестанно настаивала на этом. Ее не удавалось переубедить. Она словно ускользала из-под его контроля, с каждым разом отзываясь о его способе все жестче и резче…».

Передача кончилась, но сразу за ней начался фильм. Катя решила посмотреть и этот триллер про маньяка. Она привычно улавливала в репликах героев и в текстах рекламы, которая прерывала фильм, свои любимые словечки, свои фразы и улыбалась, узнавая в них присутствие своего кумира. Она объясняла их его желанием быть рядом, считая, что он каким-то образом вставляет их в телевизионные тексты ради нее. Улыбалась, пока не услышала с экрана: «Рутина». Так маньяк обратился к следователю в личной встрече, словно это слово было его именем. Слово словно хлестнуло. Слишком было знакомо. Катя быстро уткнулась в записки, которые только что прочитала. Да. Это здесь. Словно он, ее кумир, разозлясь на то, что она называет его миссию, а, значит, и себя, «рутиной», моментально использовал слово, наградив им, как именем, следователя из фильма, защищающего людей от такого же маньяка. Такого же маньяка, как он, ее кумир. Она бросилась в комнату, где стоял компьютер, села и застрочила:

-Привет. Хотя вроде сегодня ты уже высказался. Значит, так. Из тебя лепят художественный образ. Не все же тебе из меня лепить то одно, то другое, Пигмалион. Так что отвянь и проникнись, элемент художественного замысла. И не упрекай меня в грубости потом. Твои критические замечания в расчет не принимаются: ты прототип, а, значит, лицо заинтересованное. «Рутина» ему не понравилась. Подумать только! Действительно, где уж тут «рутина», когда сплошное веселье? Просто обхихикалась вся! Буквально до слез. Я уж не говорю о том, что воспитанный человек сначала выслушает до конца или дочитает текст, и только потом начинает цепляться...

«…Значит, задело, - засмеялся он и стал за ней наблюдать. Вечер обещал стать интересным, не зря он остался. Он опять перевел глаза на ее монитор, перед которым она сидела и строчила. Минуту назад она встала и отправилась сюда, в спальню. Что-то было не так. Задумавшись, он не сразу уловил перемену. Что-то ее расстроило. Но что? Он взялся за пульт. Так. Вот реклама. Здесь все в порядке. Вот она смотрит фильм. Тоже вроде спокойно. Откручивая запись назад, он внимательно изучал ее лицо, сверяя реакции с показателями приборов. Стоп. Неожиданный всплеск. Что это? Оторопь, страх, злость, возмущение. Надо вернуться, найти, что явилось причиной. Слово, одно только слово, произнесенное маньяком, когда она смотрела триллер про следователя и убийцу. Рутина. Так обратился к следователю убийца, словно это слово было его именем. Ее слово, оставленное в записках. Услышав, она бросилась в комнату, где компьютер, села и застрочила.

Ее курсор неожиданно вильнул наверх и остановился на фразе:
- «Я еще не переступаю границу? Ты если что – ну, хоть свистни. А то я увлекусь и не замечу».
Она внимательно прочитала и быстро защелкала клавишами в ответ:
-Вот. Считай, что свистнула. Поцелуев не будет!»
И подумав, добавила:
«Перерыв, понял? Объясняю для бестолковых», - типа вот что РУТИНА написала своему маньяку. Будешь обзываться, типа по шее дам и не только РУТИНОЙ».

Потом устремилась обратно и плюхнулась в кресло перед телевизором. А он наблюдал и веселился. То, как лихо и уверенно она использует случайные попадания курсора на фразы ее же текстов в качестве его ответов, одновременно восхищало и смешило. Немного успокоившись, она смотрела на экран. Оттуда прозвучала фраза:
«Когда врач видит больного, он не видит добра и зла, он видит только болезнь и здоровье».

Он взглянул на часы. Все правильно: «излучатель» выполнял намеченную программу. Последовала рассчитанная реакция: она снова подскочила и помчалась к монитору. Управлять ею временами было очень легко. Он даже не взглянул на соседний экран. Было очевидно, что она помчалась для того, чтоб записать услышанную фразу, конечно же, не случайную: слишком идеально она вписывалась в ее ситуацию.

Он опять засмеялся: все-таки выбор его был как всегда идеален. Есть чем гордиться: она оказалась достаточно своенравной, чтоб быть способной на неожиданные поступки. Достаточно дерзкой, чтоб его развлекать. Достаточно сумасшедшей, чтоб поверить в то, что происходит, хотя это и должно было казаться ей невозможным. Достаточно независимой, чтоб отвечать ему со своего монитора, не заботясь о том, как он это все прочитает. И всего за два года».

Катя еще раз проверила записки. Вернулась в кресло. Исправила «два» на «три». Фильм продолжался. Конечно, идея использовать в качестве героев текстов известных телеведущих, наверно, не новая, но ей это было неважно. Сама она придумала ее не сразу и только тогда, когда вдруг от сочинительства и от публичного выступления на одном из телевизионных сайтов у нее поехала крыша: ей стало казаться, что за нею наблюдают. А потом она решила это использовать: по крайней мере, она тоже может наблюдать, наполняя художественные схемы жизнью. Значит, все-таки она написала это год назад. Но память всколыхнулась не на год, а на три, возвращаясь к началу.


«Когда врач видит больного, он не видит добра и зла, он видит только болезнь и здоровье», - раздалось с экрана.

Возмущенная Катя моментально уставилась в телевизор. Мысли покатились одна за другой. И на здоровье, когда врач это видит, а не когда берется лечить. Особенно когда речь идет не о добровольном, а о принудительном лечении. И не просто принудительном, а негласном. Когда первый шаг к этому лечению – уничтожение всех представлений пациента о собственной уникальности, о праве, воспитанном в нем годами, на частное пространстве, на собственный выбор, на свободу воли. Когда первый шаг к лечению – уничтожение в нем личности, уничтожение всех внутренних морально-нравственных опор, полного представления об окружающем мире. И при этом речь идет не о преступнике, угрожающем жизни людей, преступнике, выявленном законом.

Или этот врач сам определяет, кто преступник, кто нет, возомнив себя богом, поскольку и сам действует вопреки закону, при этом публично провозглашая необходимость следовать его букве и духу? Или желание привить пациенту подобный взгляд на мир и является способом лечения?

Это как мнение о том, что лучший способ научить котенка плавать – это швырнуть его в воду. А там, как фишка ляжет. Но почему же тогда для этого не швыряют повсеместно в воду котят? Неужели по глупости, не понимая, что это лучший способ?
Неужели так трудно согласиться, наконец, что не все идеально в таком способе, что что-то, возможно, не все, следует менять?

Или же речь идет не о лечении, а о возможности заработать на уникальности болезни пациента, а лечение – только оправдание этой возможности?
Или же вообще речь идет не о лечении, а о негласном противозаконном использовании другого человека, пока выход из ситуации не будет им найден, и попутно решатся и проблемы подонков, использующих эти способы, методы, пути?

Размышляя, Катя все больше злилась. И не выдержав, опять бросилась к монитору. То, что делалось импульсивно, обычно потом представляло наибольшую ценность для текстов, и она давно перестала сдерживать себя в такие моменты. Неожиданно она поняла, как закончить записки, превратив их в рассказ.

Катя просидела перед монитором ночь. Погружаясь в тексты, она словно начинала общаться с героем своих записок, с этим прототипом, с этим известным человеком, то врачом, то деспотом, то наставником, то диктатором, то возмущающим, то любимым. И, конечно, глупо это было скрывать от самой себя, в основном, любимом. Из-за него тексты для нее стали как наркотик, как потребность, без которой уже невозможно стало жить, дышать, быть счастливой. Потому что теперь она внезапно поняла: что бы ни двигало ею, заставляя работать, его ли влияние или ее паранойя, это был единственный способ когда-нибудь с ним встретиться. И, поймав себя на этой мысли, она приписала:

- Ну, что, мой хороший. Тебе интересно? Надеюсь, что так. Уже не злишься на «рутину»? Удачным оказалось неудачное использование слова, ты не находишь? Мне удалось благодаря тебе и ему весь сюжет раскрутить. Так что реагируй и дальше импульсивно и непосредственно. Очень помогает. Люблю.

«…Он ухмыльнулся: надо же - импульсивно. Хотя все правильно. Излучатель? Ну, пусть будет «излучатель», работает как надо. Кажется, мы выруливаем на финишную прямую. Во всяком случае, назад повернуть она, вероятно, уже не захочет. Если так пойдет и дальше, то, может, они и встретятся когда-нибудь».