Детство Натали. Глава 2

Меня привезли в город из деревни, где я прожила четыре года. В деревне было весело и хорошо - там меня все полюбили. Бабушка, тёти и дяди разрешали мне всё, но вот только не воспитывали - они были заняты своими делами. Поэтому я балакала, матюкалась, дралась и кусалась.
А привезли меня в большой дом, но он был не наш с мамой (папы у меня не было). Это было наёмное жильё. А детский сад – обещали только через год, который я должна была жить в этом доме. Мне было всего четыре года, но я помню свою жизнь - она, как вспышка фотоаппарата, запечатлела одно из мгновений моего детства.
Прежде, чем попасть в этот дом, мы с мамой провели несколько недель в общежитии у тёти. А пока мне показывали удивительный большой город: купили новую одежду, так как сказали, что в старой одежде со мной стыдно показаться людям; водили в кино, в парк; даже в зоопарк повели. Я-то привыкла к животным, но они были домашними, а вот слона и обезьян я не видела никогда: слон был большой и красивый; он ел яблоки и всякие угощения.
Я стояла и смотрел на слона, но вдруг увидела крысу, что сидела и смотрела нагло на меня. Наши глаза встретились - её чёрные с красным отливом и мои голубые.
И что-то во мне шевельнулось, какое-то неприятное, но в то же время тёплое чувство. Её глаза остались у меня в памяти на всю жизнь. Я тогда ещё не знала, что крыса в моей жизни сыграет большую роль.
А вот после зоопарка мне купили мороженое. Мороженое я видела и ела впервые. Ох, какое же оно вкусное! Я и сейчас люблю мороженое.
Так, мы забыли про дом. Дом был большой, кирпичный, находился в центре города, в общем дворе, где стояли ещё два дома. Условия проживания в них были такие же, как и в деревне: туалет во дворе общий, вода в колонке, отопление углём, в кухне стояли керосинки, где готовили кушать. Но в доме было так красиво, что у меня от восторга аж дыхание останавливалось. Я ведь такого не видела: на стенах висели огромные шерстяные восточные ковры размерами от четырёх до шести метров и красоты необыкновенной; на мягких диванах, покрытых красным бархатом, валялось множество подушечек, одетых в наволочки, вышитые золотыми и серебряными шёлковыми нитками, а также бисером и бусинками; на стенах висели вышитые нитями картины; а в шкафу была необыкновенная посуда, где на каждой тарелке и чашке была нарисована целая сказка, - я, наверное, могла бы часами стоять и смотреть на всю эту красоту. Ведь там, где я жила раньше, кружки были алюминиевые, миски такие же, а ложки – деревянные. Ну а вилок не было вообще. А тут ложки, ложечки и вилки были серебряные!
Нам с мамой выделили маленькую комнату: стол, лампа, большая дорогая никелевая кровать и шкаф с зеркалом. Пустили на квартиру нас лишь потому, что хозяйка этого дома была родственницей моей бабушки. Но маме всё же нужно было платить хозяйке за квартиру и плюс за то, что та днём будет за мной присматривать. Выходила кругленькая сумма, но деться было некуда - с маленьким ребёнком на квартиру никто не брал. Посему приходилось терпеть. И меня строго предупредили, чтобы я хорошо себя вела, никогда не жаловалась, иначе нас с квартиры выгонят, и маме придётся меня сдать в детский дом. Этим детским домом меня пугали каждый месяц, аж до второго класса, пока не появился в моей жизни отчим.
Я забыла описать хозяйку. Так вот, звали её Матра Иосифовна. А я звала её Матрой Ёсифной. Это была огромная, где-то килограммов под двести, темноволосая неопрятная еврейка. И уродина! Она говорила громко, властно, зло. Всегда обижала, оскорбляла и даже била своего интеллигентного мужа, профессора естественных наук педагогического института, который боялся её, как огня. Он был безвольный, слабый человек. И детей у них не было, а была большая чёрная жирная кошка. А я-то котов терпеть не могла. В деревне коты жили на улице, и если кошка заходила в дом, я, подражая бабушке, лупила кошку носком от ботинка и ругалась матом. Кошка от такого отношения к себе маленькой девочки в ужасе убегала на улицу. А здесь кошка – хозяйка. Такого я стерпеть не могла. И поплатилась за это!
Боль, острая боль, страшная боль унижения. Это то, что пришлось мне терпеть целый год. Но я запомнила на всю жизнь, что воевать с теми, кто сильнее тебя, напрямую нельзя. Надо убивать своего противника хитростью и умом. И никогда не прощать, так как разбитую чашку склеивай хоть сто раз – всё равно развалится.
Моё знакомство с хозяевами дома прошло замечательно. Матра Иосифна, увидев меня, аж села на плиту и запричитала: «Ой, какая хорошенькая маленькая девочка, беленькая, голубоглазенькая! А какие у неё красивые длинные волосы! Красавица!» Её муж Фимочка, кругленький маленький колобочек, подкатился бочком, взял меня на руки и замер со мной. Очнувшись, он погладил меня по голове своей мягкой тёплой рукой и подарил маленького голенького пупсика. Он не знал, что и кукол я никогда не видела. Пупс для меня был что-то нечто.
Пока я молчала, хозяева мной восхищались. Но когда Матра спросила меня, понравилась ли мне её кошка Сенька, я ответила: «Такой ****ской жирной твари я ещё никогда не видела!» Схватив кошку с кровати, я пнула её носком туфельки и заорала: «Брысь сука отселяя во двор! Попробуй сюда, тварь, прийти – я с тебя всю шкуру сдеру и в печку кину!» Хозяева были в шоке. Ёсифна схватила Сеньку, прижала её к себе и пригрозила мне, что если я хоть раз обижу её животное, нас выгонят на улицу. И ушла к себе в комнату.
Мама ушла на работу. Дед Ефим стал со мной играть и сказал, что ему самому кошка надоела - он со мной солидарен.
И вот настали будни: Ефим уходил утром в институт, не забыв мне дать сладкую конфету и печенье; мама уходила на работу; ну а я оставалась с Сенькой и Ёсифной. Вот здесь и начиналась моя печальная жизнь. Характер-то у меня был неуступчивый, а тётка не любила детей. Ну, мне и доставалось. Я ж маленькой была.
Матра выползала из своих комнат в гостиную - и меня заодно вытаскивала с пупсом, единственной игрушкой, что была у меня. И то от её Ефима. Ёсифна наливала в красивые чашечки чай, ставила на стол мисочку с НАШИМ печеньем и сыром. И начинала всё это поедать.
Я, естественно, начинала возмущаться, кричать изо всех сил: «Жирная корова, хватит жрать нашу еду!» Я принимала угрожающую позу и продолжала: «****ская свинья, сука!» И так далее. Но та не реагировала - продолжала есть! Тогда я, как охотница на зверей, хватала за шкурку её любимую Соньку и начинала сильно тянуть (шкурку, конечно). Кошка взвывала: «Мя-у-у-у-у!!!» Ёсифна вставала, в бешенстве хватала меня, как пушинку, и закидывала под кровать. Ставила кушетку рядом, ложилась и клала кошку к себе на жирный, огромный, как гора, живот, брала в руки огромную резиновую мухобойку и, если я пыталась вылезти из-под кровати, била меня изо всех сил куда попало. Поэтому, чтобы не быть битой, я больше и не пыталась из-под кровати вылезать.
Так, в темноте и духоте я проводила по шесть-восемь часов. Но у меня был пупс, а позже ко мне через дырку в стене стал приходить… как выдумаете, кто? Ну да! Крысёнок! Вот тут мы и встретились глазами. Я смотрела на него своими голубыми, а он – чёрными с красным отливом. И мы подружились. Так как кошка была жирной, как и её хозяйка, и давно не ловила мышей, то крысёныш ничего не боялся. Мы с ним вместе играли. Мы вместе с ним и спали.
На выходные, когда мама не ходила на работу, я гуляла и кушала три раза в день. С мамой мы ходили в кино и в парк. И ещё мне нравилось играть и слушать сказки, что рассказывал мне Фима. Деду Фиму я очень любила - он был добрый, но очень жалкий. А про свои беды, что я сидела целый день под кроватью и ничего не ела и не гуляла, я никому не рассказывала, так как запомнила, что мама всё время говорила: «Если будешь плохо себя вести – нас выгонят, и я тебя сдам в детский дом». А мне в детский дом не хотелось.
Так продолжалось всю осень и зиму, пока я не заболела. Я очень ослабла от недоедания и переохлаждения. У меня поднялась высокая температура. И в бреду я стала звать крысёныша Вошку и сползать под кровать, туда, где жил мой друг. Когда мне стало лучше, мама выпытала у меня всё про издевательства Матры Иосифовны.
И начался грандиозный скандал: приехала моя тётя; вместе с мамой они орали и кричали так, что всё соседи собрались вокруг дома. Вот здесь я впервые услышала, как один из соседей сказал, что жиды взбесились из-за белобрысого подкидыша-полукровки.
На следующий день мы ушли из этого дома. Мой друг Вошка пропал. Но я навсегда запомнила его чёрные с красным отливом глаза.