Кровь и шоколад

Кровь и шоколад. Этот вкус я чувствую, стоит мне только прислушаться к своим ощущениям. Я вдыхаю – и вот, пожалуйста, снова сладость крови и горечь шоколада. Провожу языком по ровному ряду зубов. Кровь клокочет. Натуральный вампиризм!
Кровь и шоколад. Это вкус твоих поцелуев. Он до сих пор продолжает мне мерещиться. Вот я стою на улице, по которой ты обычно проходишь в этот час. Идешь ты. Со своей новой подружкой. Ей, наверное, лет 17, и она едва достает тебе до плеча. Ты доволен – это читается на твоем лице. Она на ходу шуршит оберткой от шоколадки. Школьница? Откуда в тебе подобная педофилия?
Ты смеешься с ней.
Я должна бы радоваться за вас, но не получается. Конечно, она тебя развлекает. Ну да, все логично, не мне же это делать! почти кандидату наук! без пяти минут бизнес-вумен… Но не это меня пугает. Просто я никогда не видела тебя таким счастливым. Когда мы были вместе.
Я стою посреди шумной толпы, самое начало летнего вечера. Ты проходишь, не замечая. Я во все глаза разглядываю твою спутницу. А у нее рыжие волосы! И веснушки. Она кудрява до безумия. Такое очаровательное создание. Странно, почему ты выбрал ее?
Тут она поворачивается и смотрит целенаправленно в мои глаза. Нервничает. Подозревает неладное. Мы стоим с ней посреди улицы, и нас разделяет десяток метров. Внезапно останавливаешься и ты. Так мы и остаемся – соединенные отрезками в десяток метров, как три точки на одной прямой. Здесь у нее явное преимущество – она проходит геометрию в школе. Я-то все науки уже забыла (кроме своих аспирантских). А ты… ты у нас вне конкурса. Художник. С точками всегда «на ты».
Когда мне было 12 лет, я поклялась, что всю жизнь буду любить только художников. Я попробовала свою кровь – и приложилась порезом к картине на выставке. Спустя 10 лет все сбылось – я без ума от художника, и нас накрепко соединяет ни с чем не сравнимый вкус крови. Я вдыхаю воздух и чувствую кровь. Мы дышим одним – и это успокаивает. Скажу больше – мы дышим одинаково: сначала вдох, потом выдох, равномерно, не надо никакой йоги. Но вот говорить у нас никогда не получалось.
Общаться с тобой – подобно пытке, истязанию, подходит лишь для любителей садомазо, хотя, впрочем, это касается общения меня с тобой. А знаешь, оно затягивало. Наверняка, во мне самой было что-то от маркизы де Сад… мне нравилось, как ты меня мучил. Нет, ты не избирал традиционных методов, обходился без плетей и наручников, ты отдавал предпочтение кое-чему покруче. Ты истязал мою душу: как ни стремилась, я никогда не могла понять тебя. Мы принадлежали одной тусовке, оба были вполне творческими, меня впечатляло то, что ты делаешь… а тебя? Я понятия не имела. Я ничего о тебе не знала. Ты же помнил про меня все как есть.
Наверное, я просто излишне откровенничала. Интересно, а она откровенничает с тобой? Ведет с тобой задушевные беседы? В свои 17 может ли она постичь твой мир 30-летнего?
В ней нет ничего неожиданного, нет ничего цепляющего глаз. Я таких часто встречаю на пути. Вот и сейчас, в очереди в фотосалон вижу девушку, чем-то похожую на твою. Она встает за мной, мнется, прижимает к животу белую майку, на которую хочет, видимо, перевести какой-нибудь рисунок. Например, свой фотопортрет. А может быть, твой фотопортрет?
Ведь оглядываясь назад, я вижу тебя, долговязого и сияющего. Значит, это она. Ведь только с ней твои губы рисуют на лице столь яркое подобие улыбки.
- Привет, - говорю я тебе через плечо. Мы с твоей девушкой стояли в этой очереди минут 15, и все это время ты наблюдал за нами. Судорожно вспоминая школьный курс геометрии, я провожу виртуальную линию от твоих глаз ко мне. Линия доходит до округлостей ягодиц, заливается краской и отпрыгивает. Идет волнообразно.
- Привет, - отвечаешь ты и поднимаешь эту линию сначала на несколько сантиметров, а потом, когда я поворачиваюсь к тебе, нехотя дотягиваешь до моих глаз. И сжимаешь губы настолько плотно, будто тебе только что выбили все зубы и ты боишься, что я узнаю о пропаже. Как будто в тебе клокочет вся твоя кровь.
От этой мысли мне уже не хочется целовать тебя, как раньше.
Теперь я старею. Поцелуи – все счетом и за деньги. Я их не расточаю. Я мудра и целеустремленна. Я снимаюсь в рекламном ролике целующейся с молодым татарином. Его национальность ничем меня не отпугивает: он мне даже нравится, такой классический эталон красоты, ничего общего с Чингисханом. Мы снимаем ролик посреди дня, тем же летом, на той же центральной улице. Играем жуткую любовь. Томно вздыхаем, смотрим в глаза, смущенно улыбаемся и – целуемся… Понарошку. Я так стискиваю зубы, что вновь ощущаю этот вечный вкус крови. Стесняюсь, что молодой красавец татарин его учует. Потащит к стоматологу, будет сорить деньгами, прося принять без очереди «звезду» рекламы.
Потом, когда все дубли уже сняты и пересняты, остается только смонтировать в хронологии и музыку подложить, молодой татарин заводит меня в ближнее кафе. Мы заказываем капучино с шоколадной стружкой. Я вдруг замечаю, что во рту у меня давно пересохло, и начинаю бездумно глотать горячий кофе. Вкус крови перебивается шоколадом. Татарин сидит напротив и не сводит с меня глаз. Я ставлю чашку, смотрю на него, не зная, о чем бы таком сказать. Молча подношу руку к лицу, провожу пальцем по губам и откусываю заусенец. Черт! Больно же. Опять эта кровь. Видно, я обречена. Татарин смотрит снисходительно.
Больше он никогда не захочет меня целовать. Даже за деньги.
Потом мы смеемся и прикидываем сумму нашего гонорара. Режиссер похвалил нас: сыграли почти профессионально. Почти.

* * *
Мы сидели в этом же кафе за фондю с моей подругой. У нее было имя английской принцессы, Диана, и я сокращенно называла ее Ди. Ей это льстило.
Мы накалывали на палочки куски красной рыбы и трепались, пока ждали, когда фондю приготовится. На самом деле мы готовить не умели, поэтому фондю в дешевой забегаловке чудесным образом приближало нас к миру кулинарии, создавало видимость – вот мы тоже хозяйственные, варим сами. Или жарим?
Ди всячески пыталась найти мне подходящую пассию. А я и думать о другом не могла, кроме как о том, что моя пассия – ты. Моя проигранная партия. Ты – персонаж из моего прошлого. Мое единственное светлое нечто прошло в твоих объятиях. Когда я забиралась под твою костлявую ключицу, и ты прятал меня от дождя. Стояло холодное лето, а нас все равно тянуло на пляж.
Сплошная романтика. Пустынный берег, в ботинки постоянно лезла галька и другая дрянь, когда мы бродили по пляжу, совсем не держась за руки… Ты на меня даже не смотрел, взор твой устремлялся куда-то за горизонт, за тот дальний берег, постоянно окутанный туманом. И думал о чем-то мне не ведомом. Говорить тогда все равно было лень. Мы мечтали каждый по-своему.
Нет, это не было никакой любовью. Во всяком случае, сейчас я уже поняла.
Ди спросила:
- Тебе нравится вон тот? По-моему ничего… видно, что деньги есть.
И приходит в этот дешевый кабак? человек с деньгами? кошелек на ножках? Дианкин приоритет.
- Не мой формат, - отвечала я, не глядя.
Нет, если бы в то лето было обычно жарко, мы пляж бы игнорировали. Зачем нам это развлечение, если там – каждый второй идиот? А вот когда за парочку идиотов держали нас… Весело было. Но, видимо, только мне. Я несла всякую романтическую девичью чушь, что тебе было параллельно… Тебе ведь уже стукнуло 25…
Как мне сейчас. Когда я целуюсь исключительно с выгодой и ем исключительно полезную экзотику. Без калорий.
Ди продолжала:
- Варь, тебе надо одуматься. Хватит уже этой беспонтовой богемы, все твои художники, алкоголики без гроша за душой. Вот это не должно быть нашим форматом, - странно, она ставила себя на одну ступень со мной.
Себя, красотку, обладательницу папиных миллионов и телезвезду, ведущую пару рейтинговых шоу.
Куда уж мне до нее?
– Варь, повзрослей наконец, а, - умоляла она.
Ну что я могла поделать с собой, со своей настоящей инфантильностью. Мне всегда жутко не хватает твоей холодной ключицы времен нашего лета. Чтобы ты сунул меня к себе под мышку и унес далеко-далеко. Чтобы я не могла ни о чем думать, а просто дышать тобой и кусаться до крови в оргазмах.
Мы вышли, объевшиеся экзотической рыбой. Ди все стонала, что надо было заказывать порцию поменьше, но оставлять на тарелке пожадничали. Направились в спортзал, сжигать только что набранные калории. Ди устраивала меня как компания для модного образа жизни. Фитнес-центр, солярий, сауна, потом суши-бар, бутик натуральной одежды, а по выходным – занятие конным спортом. Ди могла позволить себе все это, мне же вечно делали скидки и льготы. Ди была брендоманкой, англофилкой, штучкой тщеславной и весьма прагматичной. Специально для конных занятий она покупала кроссовки «Carnaby» и дорогущие адидасовские штаны. Такие стоят целую мою зарплату. Мой личный МРОТ измеряется в адидасовских спортивных штанах. В одной штуке.
С занятий ее забирал жених Джон на спортивной машине. А я плелась с этого ипподрома одна, не боясь, что кому-нибудь приглянутся мои кроссовки с китайского рынка. Да еще затоптанные строптивой лошадью.
В своем новом образе жизни я даже находила приятные стороны. Мне нравилась Ди, когда мы вместе тянули через трубочку безвредную колу, синхронно двигали ногами на беговой дорожке, соединяли конечности на тренажерах, но лишь бы она молчала! А то ведь снова заводила разговор о выгодных союзах. С директором фитнес-центра, например, очень симпатично и нужно получилось бы.
В то, наше, лето я могла познакомиться только с директором пляжа…

* * *
Надвигается закат. Мы сидим на бревне, непонятно откуда приплывшем к этому берегу, на противоположных краях, и смотрим на воду. Ты хмуришься и вертишь в руках пивную бутылку, уже пустую. Внезапно, в каком-то неведомом порыве, бросаешь бутылку далеко за горизонт, рывком встаешь, раскрываешься легко, как складной нож, и начинаешь говорить.
Ты говоришь так долго, а я никак не могу въехать в смысл произносимых тобой слов. Ты говоришь не мне, а куда-то мимо, зарослям крапивы, речной гальке, чайкам… Привычной волной накатывает страх. На всем берегу мы совсем одни, судорожно вспоминаю, что где-то должен быть пост милиции.
Я молча вглядываюсь в твой силуэт, меркнущий вместе с уходящим солнцем. Ты тоже безмолвствуешь, видно, вновь осознал, что мы не подходим друг другу. И говорим на разных наречиях. Вернее, уже опять молчим на разных наречиях.
Я встаю рядом, возвышенная каблуками почти до твоего уровня. Мы стоим друг напротив друга, жестко смотрим глаза в глаза, тяжело дышим, сжав зубы и кулаки и закусив губы. Наши грудные клетки синхронно поднимаются, наша кровь циркулирует по венам с одной скоростью. И вот, когда она начинает сочиться из закусов на губах, мы, не сговариваясь, бросаемся друг на друга. Наши поцелуи похожи на звериные с той лишь разницей, что звери этого не делают – не видят смысла. И птицы этого не делают, и травы, сплетаясь, не задумываются, где у них находятся губы.
Мы целуемся дотемна, мои туфли смывает волна. Мою одежду уносят чайки. Заходимся в ласках, кусаясь до крови, сжимая плоть до синяков. Ты кидаешь меня в камни, в песок, в заросли крапивы, и сам боишься оторваться от моего тела. Уже так темно, что я не вижу, куда лечу, да и не стараюсь забивать голову подобными пустяками…
А потом наступает новый день. Утро, не стесняясь, смотрит на меня взглядом моей будущей подруги Ди. Оно безжалостно и беспощадно. Отражает все синяки, морщинки и плохо выбритые волосы. Чайки возвращают мне одежду, и я радостно кутаюсь, стараясь не разбудить тебя. Знаешь, какой ты милый, когда спишь… Она, твоя 17-летняя гёрл-френд, говорит тебе об этом? Она рассказывает тебе, что когда ты испытываешь наслаждение, у тебя такое трогательное выражение лица, из-за чего тебя невозможно не полюбить. Сразу и навсегда. Она говорит, что одни только твои руки запросто доводят до исступления даже самую прочную крепость… что твоим губам известно так много невысказанных тайн…
Бесстыдное солнце показывает явные приметы присутствия твоего тела на моем. Все эти синяки и укусы будут для меня не банальными увечьями, а чем-то большим. Доказательствами жизни. Стигматами.
Я слизываю кровь. Она всегда остается для меня самым сладким зельем. Гораздо вкуснее шоколада. И оглядываюсь: чья же это кровь, а?

4 – 14 июля 2005.