Неновогодний казус

 Павел Андреевич Тихонин запахнул пальтецо, нахлобучил меховую шапку "под бобра", выхватил с насиженного места авоську и отправился в стекляшку успеть добыть снеди к новогоднему столу.
Во дворе дворник-татарин Муртаз размашистым жестом сеятеля солил двор, переодически откалывая новые порции от огромной солевой кучи в углу двора. Павел Андреевич кивнул дворнику, замахал руками и подскользнулся на еще непосоленной тропинке, небольно ударившись головой в меховом шлеме об лед, неприятно клацнув зубами. Другой бы выругался, но Павел Андреевич был человеком другой породы. Служил экономистом в Госплане, тихий, незлобивый, впрочем в обиду себя редко давал.
Муртаз подбежал и оскалившись ювелирным магазином зубов, помог Павлу Андреевичу подняться.
- Не больно, Павел Андреевич?
- Ну ты бы, Муртаз, песочком бы посыпал что ли.
- Да не успел еще...
- Успел, не успел, Новый год в гипсе неохота встречать. Ладно, а то в продуктовый опоздаю, разберут все.
Павел Андреевич всегда трепетно относился к встрече Нового года. Встречал он этот великий праздник как правило один. Включал свой цветной "Рубин" на центральный канал, готовил нехитрый праздничный ужин, смотрел "Голубой огонек" или комедию "С легким паром", а ровно в 12 выпивал бокал советского полусладкого, загадывая желание.
Перейдя через дюны грязных сугробов по краю улицы, Павел Андреевич подошел к стекляшке. За полупокрытой инеем витриной можно было разглядеть знакомые до боли пластмассовые квадраты с синей окантовкой: "Колбаса", "Яйцо", "Сыр", "Молоко". Внутри была очередь.
-Так, колбасу в руки отпускаю полкило не больше.
- Мне сыру Пошехонского грамм триста.
-Так вам что?
- Два молока.
-В кассу пробили?
- Ну да, вот шестьдесят шесть копеек.
-Так, возьмите.
-Молодой человек, ну куда вы лезете?
-Я занимал здесь за женщиной в черном.
-Неправда, не было тут никакой женщины в черном.
-Ну так будет!
-Грубиян, милиции нетуть на него!
-Так, гам прекратили, а то вообще отпускать не буду. Бабушка, что вам? Шпроты?
- Мне докторской граммов триста, сыра... ну тоже триста. А мандарины?
-В овощной отдел зайдите. В первый раз как будто.
-Два кило, пожалуйста.
- Ага и вас так же.
Павел Андреевич вышел из магазина сияющий, блестящий от пота. Только бы не простудиться. Семеня по скользкому тротуару в полумраке вечерней Москвы торопился он домой к празднику.
Дома навел порядок, аккуратно нарезал ломтиками колбасу, сыр, высыпал в вазочку мандарины. По телевизору передавали Аллу Пугачеву.
- Миллион алых роз, - мурлыкал Павел Андреевич открывая шпроты. Ну вот часик остался, - победно оглядел он поле деятельности. Затем надел белую польскую рубашку с черной бабочкой и уселся в кресло перед телевизором, взяв с собой тарелку наполненную праздничными яствами. Алла Пугачева сменилась Иосифом Кобзоном, проникновенно поющим о Родине. Павел Андреевич откусил четверть ломтика колбасы и задумался о том сколь широка и могуча его страна.
Вскоре куранты начали отмерять последние шаги приговоренного к небытию года. Так, загадать желание. Так загадать. Павел Андреевич встал, ударило в пятый раз, вытер испарину, седьмой удар. Хочу в Новом году стать другим человеком, вступить достойно в этот новый, счастливый и справедливый год. Ударило в одиннадцатый раз. Миг пустоты после последнего удара, и опустошение рюмки с шампанским под первые нотки гимна. В эти редкие, новогодние моменты Павел Андреевич бывал на вершине своего жизненного блаженства. Не-ерушимый, - в упоении закрывая глаза вторил Павел Андреевич телевизору. Гимн закончился, Павел Андреевич вновь устроился в кресло, предвкушая встречу с любимыми артистами в "Голубом огоньке".
Вдруг по его телу прошелся холодок. Ну вот, заболел, этого еще не хватало, а ведь завтра на дежурство идти. Павел Андреевич нес добровольную соцнагрузку - вместе с коллегами дежурил дружинником. Ну если что, Петр сменит. Павел Андреевич осмотрелся, нашарил взглядом махровый халат, взял его и накинул поверх рубашки.
Озноб не преращался. Словно повинуясь неведомым силам притяжения он приливами-отливами прохаживался по телу несчастного Павла Андреевича. Может выпить водки? Бутылка пшеничной стояла в буфете. Нет не нужно. Просто подмерз, ничего страшного. По телевизору прошла рябь. Павел Андреевич встал, поправил антенну, затем снова сел в кресло, и, подцепив вилочкой оставшиеся три четверти колбасы решительно отправил ее в рот. Но. Остановился. На колбасе был беловатый налет. Ну вот, даже колбасу бумагой разбавляют, жулье магазинное. Цыкнул языком и не тратя времени на разглядывание, проглотил. Холод электрическим разрядом взрыхлил спину от поясницы до шеи. Что же это такое? Точно заболел.
По телевизору снова пошла рябь. Нетерпеливым жестом Павел Андреевич поправил антенну. Не помогло. Он переставил рогатку на другой край телевизора. Изображение прояснилось и даже стало как будто четче и ярче. Показывали незнакомого молодого человека, явно пародирующего кого-то. Наверное "Вокруг смеха" показывают, - подумал Павел Андреевич. А в слух произнес - Ну затрахал этот Галкин, три года уже глаза на new year мозолит, ну неужели никого еще сотворить не могут? - и удивился.
Какой Галкин? О чем я? Он отвернулся от телевизора и остолбенел. Его квартира существенно изменилась. Вся обстановка куда-то исчезла, все было по другому. Он осмотрелся, ущипнул себя на всякий случай и тут же выругался матом. - Так, стоп, что со мной? Напротив окна висело зеркало, он нервно подошел, чтобы поправить бабочку. Из зеркала на него посмотрел Семен Круговиков, двадцатисемилетний креативный директор питерского рекламного агентства "Северо-западный проект".
Бля, вот приглючит. - Семен отошел от зеркала, плеснул водки в рюмку и посолив руку кокаином, залпом выпил, залихватски занюхав. Ну суки, ну бодяжат. Затем подошел к окну, дернул жалюзи и посмотрел в окно. За окном было пусто. Все кто мог, уже сидели за столами, пили шампанское, обсуждая послание Президента.
Где я? Что со мной происходит? Павел Андреевич совсем растерялся. С одной стороны он ощущал себя собой, с другой, явственно чувствовал присутствие в себе креативного директора, причем последнего было больше. Он смотрел в окно и понимал что находится не в Москве, а где-то в другом месте. Окна выходили на набережную небольшой речушки. Напрягшись, он различил табличку с названием улицы на противоположном доме. "Набережная реки Фонтанка". О ужас, я в Ленинграде! Как в той комедии. Надо решительно что-то делать. Но не успел и погрузился в волну деятельного блаженства, внезапно окатившую его сознание.
Семен выключил телевизор, накинул куртку и вышел из квартиры. На улице стояла питерская морозная, влажная, пронзительно продуваемая ветром с залива новогодняя ночь. Были видны редкие автомобили со спешащими на праздник людьми и никуда не торопящимися (сегодня тройная такса) бомбилами. Его трехсотый лексус приветливо отозвался на сигнализацию, всем своим видом призывая порезвиться. Проехав два квартала, Семен остановился у клуба, где проходила корпоративная вечеринка "Северо-западного проекта".
- Семен, приехал, проходи.
- Здравствуй Борь, с наступающим!
- А, здорово, а че у тебя на носу белое?
- Бля, снег наверное. Зима ж.
- А ну...
- Бля придумал для "Savage": Не лохуй - зима ж. Одевайся в "Savage".
- Замечательно, ну проходи, располагайся, сейчас как раз "Виагра" выступать будет.
Семен занял свободное место у столика рядом с директором по маркетингу и главным бухгалтером. Оба этих сравнительно молодых человека довольно живо обсуждали подробности какого-то проекта.
- Серег, ну какой агентский? Какой?
- А там по другому нельзя, иначе пролетим.
Семен кивнул офицантке, взял у нее с подноса шампанское, ковырнул вилкой в чем-то горячем, то ли утке, то ли кролике и, откинувшисьна спинку оглядел клуб. Справа сидел генеральный с почетными гостями, слева бухгалтерия и секретарши. Прямо напротив него сцену-возвышение заполнял собой известный шоумен, "разогревающий" публику. Он объявил группу "Виагра", ослепительно улыбнулся, махнув рукой в сторону кулис и спустился за столик рядом со сценой пить шампанское до следующего выхода. Под уже раскрученно-знакомые ритмы девушки вышли на сцену и стали петь, зажигательно растрясывая свои девичьи тела.
- Серег, ты пойми что если тут ты выгадаешь пять процентов, ты на эндеэсе больше потеряешь.
-Точняк, там же еще налог с продаж...
На этой реплике Павел Андреевич пришел в себя. Ничего существенно не изменилось, он все также был в теле Семена Круговикова. Сознание его пробудилось от знакомой его сердцу темы налогообложения. У себя в отделе он проектировал налоги, которые впоследствии должны "Сдерживать противовесом социальной значимости", как однажды выразился его руководитель, личное обогащение каждого в отдельности. Он огляделся. Роскошь и великолепие сочились отовсюду, полуголые телеса певичек золотом загара отражали золото гостей, сами отражаясь в позолоте жаренной снеди.И что-то пошевелилось внутри него. Даже сразу не понять что, что-то эдакое щемящее. Точно. Совесть!
Нет, партийным Павел Андреевич не был. По его внутреннему убеждению он еще не готов был нести почетное бремя члена партии, с другой стороны был активистом, общественником, комсомольцем в конце концов. И ему как комсомольцу вдруг стало глубоко противно и мерзко от происходящего. Рука же его, не повинуясь настроению и воле, сама взяла вилку и потянулась к ближайшему горячему.
Семен взял вилку и решил выковырнуть из гузки утки-кролика кусочек ананаса, потешая себя взаимосвязью пелевинского "вау-фактора" и гневным стихотворением Маяковского о рябчиках и буржуях.
Павел Андреевич несколько секунд отрешенно смотрел на свою руку, ковыряющей вилкой кусочек ананаса в жопе у курицы, на ум мгновенно пришли строки Маяковского " Ешь ананасы, рябчиков жуй - день твой последний приходит, буржуй". Он собрал всю свою волю в кулак и взяв вилку директора по маркетингу, вонзил ее в собственную непослушную руку.
Семен взвыл.
Странно, но боли Павел Андреевич не почувствовал. Он выдернул вилку из руки и тут же воткнул ее в ногу главному бухгалтеру, одновременно вскочив (тело обрело послушность) и побежав к сцене.
Семен находился в болевом шоке. Он почувствовал себя марионеткой, управляемой посредством куклы вуду. Мимолетно скользнула профессиональная мысль "Вуду технолоджис - новое восприятие реальности", тут же растворившись в новой волне боли и воплей главного бухгалтера.
Девушки "Виагры" в ужасе закричали, Павел Андреевич забрался на сцену к микрофону, размахивая окровавленной ладонью . Несколько секунд еще звучала фонограмма, затем внезапно оборвавшись. Павел Андреевич кашлянул в микрофон. Все замолчали, даже главный бухгалтер.
- Товарищи! То что я вижу сейчас не укладывается в моей голове. Как такое возможно? Почему за счет трудового народа вы жируете, празднуя свое тщеславие. За что, вы думаете, проливали кровь миллионы защитников нашей родины, которые голодают и умирают пока вы едите устрицы и ананасы? Каждый должен дать по возможности, умеряя свои потребности во благо общества. Ведь весь этот разврат, вся эта роскошь это всего лишь тлен. Все это дыхание сгнившего Запада. Который уничтожит вас. Ведь все это богатство (здесь генеральный директор сделал знак начальнику охраны), которое вы прожигаете сделано не вами. Оно сделано руками трудового народа, руками простых людей. Знайте же, я вас ненавижу. Вы презренное племя шакалов, объедающих трудящихся. Тьфу на вас, тьфу!
Плевался он в падении, несколько молодцов из охраны бросились на него, картинно застыв в воздухе, и повалили на танцпол. Павел Андреевич ударился головой и потерял сознание.

- Петя проснись!
- У.
-Петенька, проснись пожалуйста.
-Ну че?
-Петя, тебе в школу пора.
-Какая школа, Мам?
-У тебя сегодня экзамен по алгебре.
- Е-мое.

Петя встал, собрался и, совершенно забыв о сне, в котором ему все это приснилось, весело пошел в школу, улыбаясь ласковому весеннему солнцу.
Все это так и осталось забавным детским сном, заслуженно забытым выросшим Петей. Только однажды, спустя двадцать четыре года, когда попавший по распределению в Госплан, Петр познакомился с приветливым молодым экономистом из отдела налогов - Павлом Андреевичем Тихониным, сердце екнуло и миг бесконечности затмил Петины глаза. Потом такое не повторялось.