Великий посвященный

Легенда о Пифагоре, древнегреческом философе, посвященном в тайные науки

Из Тира, сирийского города, подножие которого лизали теплые волны Средиземного моря, отправился в дальнее путешествие по торговым делам некий ювелир, прекрасный мастер, резчик драгоценных камней для перстней и других украшений. Приплыл он на остров Самос в неурожайный год и устроил там раздачу хлеба, за что был удостоен самосского гражданства и греческого имени Мнесарх, под которым и знает его история.
По любви он женился на девушке, превосходящей красотой всех самиянок, женщин острова Самос. Была она из рода Анкея, основателя Самоса, и звали ее Парфенис. Со своею женою Парфенис прибыл Мнесарх в греческий город Дельфы, который славился своими оракулами, предсказателями воли богов. В величественном храме Аполлона на треножнике, стоявшем над расщелиной скалы, из которой поднимались опьяняющие пары, сидела Пифия в белом одеянии, с лавровой ветвью в руке и делала свои предсказания.
Парфенис решила спросить у дельфийского оракула, будет ли судьба благоприятствовать им во время обратного путешествия в Сирию. Пифия, прорицательница самого бога Аполлона (изрекавшая предсказания-оракулы сидя на золотом триподе) не ответила на ее вопрос, но сказала Мнесарху:
— Жена твоя носит в себе дитя. У вас родится сын, который превзойдет всех людей в красоте и мудрости и который много потрудится в жизни на благо человечества. Помечен он духом Аполлона, Бога Солнца, и будет он сыном Бога, потому что Божественно вдохновлен.
Мнесарх был столь взволнован пророчеством, что изменил имя собственной жены на Пифазис в честь Пифийской жрицы.
В назначенный срок в городе Сидоне, в государстве Финикия, родилось дитя, оно оказалось, как и предсказал оракул, мальчиком.
Накануне седьмого дня жизни ребенка, до наречения ему имени, женщины Сидона, согласно обычаю, танцевали перед матерью и младенцем, призывая Мойр, богинь судьбы, принять дитя под свое покровительство и даровать его душе гармоничные отношения с небесами. Нужно было умилостивить трех сестер мойр: Лахесис, назначающую человеку жребий еще до его рождения, Клото, прядущую нить жизни после его рождения, и Атропос, неотвратимо приближающую будущее. Исполнение танца было еще и ритуалом защиты младенца от Таната, крылатого бога смерти, уносящего на своих крыльях души умерших в царство мертвых.
На седьмой день дитя принесли к отцу и положили ему на колени для наречения имени младенцу. Мнесарх назвал сына Пифагор, потому что это было предречено оракулом:
— Вещать он будет истину непогрешимо, как Пифия.
С этого момента ребенок получал имя и право на жизнь.
Так счастливые родители нарекли сына Пифагором, что означало «предсказанный Небом или Богом», потому что они верили в пророчество оракула. Имя Пифагор было созвучно имени прорицательницы Пифии и имени матери Пифагора Пифазис, в них была одна основа — «пиф», восходящая к имени змея Пифона, убитого Аполлоном, богом Солнца и света. Поразить Пифона, олицетворяющего тьму, значило убить низшее в себе. Пифагору, одному из немногих великих людей, удалось это сделать, он одолел тело духом, невежество знанием, бездуховное духовным.
После ухода из жизни этого прославленного мыслителя ходило много легенд о нем. В некоторых из них утверждалось, что он был не обычным смертным, а одним из богов, принявших человеческий облик для того, чтобы прийти к людям и учить их. Но это было тогда, когда ученого мужа уже не стало, а пока он только родился и делал свои первые шаги.
Когда Мнесарх вернулся на родину, он имел не только огромную прибыль от своих торговых дел, но и самое большое богатство — ребенка, которого считал даром богов. В знак благодарности он воздвиг святилище Аполлона, назвав его Пифийским.
В первый день праздника Цветения трехлетнему Пифагору впервые остригли волосы. Во второй день праздника родители повели сына посмотреть, как от моря к храму, в корабле на колесах шествует Дионис, бог плодородия. Это было великолепное зрелище, которое породило в душе Пифагора желание познать то, что скрыто за завесой этого таинства.
После обряда, посвященного Дионису, мальчика привели в храм, где на триподе, треножнике, изобретенном Гефестом, богом ремесел и искусств, стояли шар, пирамида, куб, лежали шерстяные лоскутки, яблоки, медовые лепешки и был кувшинчик с вином, символизирующим кровь Диониса. Пифагору объяснили, что это основные формы мира, через которые Бог являет себя людям, и назвали их. Выслушав рассказ, малыш вдруг опрокинул столик с божественными предметами, которые рассыпались по полу. Упал и кувшинчик, содержимое его вылилось, что сильно испугало собравшихся. Это, как они полагали, могло быть дурным предзнаменованием. Присутствующие при этом скверном, по их мнению, поступке подняли крик:
— Вино — это ведь кровь вернувшегося домой Диониса! Как можно было пролить ее в тот день, когда он только что ступил на нашу землю!
Родители, опечаленные поступком сына, потащили проказника домой, боясь, что он вызовет гнев бога. Однако, когда огорченное семейство переступило порог дома, все увидели маленькую копию колесницы-корабля, на котором только что шествовал Дионис. Маленький Пифагор схватил корабль и крикнул:
— Бог не сердится на меня!
— Если бог дал ему такой подарок, значит, он простил его, — сказала Парфенис, обнимая сына, любовь к которому была больше, чем к родному дитя.
Третий день праздника был днем кувшинов, то есть сосудов с кровью тех, кто уже покинул этот мир. Все взрослые ходили по улицам с кувшинчиками вина, из которых совершали возлияния. Вино наливали встречным и давали испить, что означало помянуть, вспомнить того, кого уже не было в живых. Считалось, что в этот день в домах гостили души умерших предков, охраняющих ныне новое поколение рода. В душе маленького Пифагора зародилось что-то смутное, чего он еще не мог понять, но что с этих пор стало волновать его, а впоследствии вылилось в науку о душе, ее перевоплощениях, ее пребывании в трех мирах: высшем — небесном, среднем — земном и низшем — подземном.
Однажды, когда Парфенис стояла на террасе, затененной большими кедрами, прижав к груди сына, к ней подошел старец с белой бородой и величественной осанкой, он улыбнулся матери и ребенку и произнес таинственные слова жреца культа Адонаи:
— О женщина ионийская! Твой сын будет велик мудростью, но помни: если греки обладают знанием богов, то знание Единого Бога сохраняется лишь в Египте.
Эти слова всплыли в памяти юного Пифагора, когда перед его внутренним взором вспыхнула улыбка матери, прекрасное лицо жреца, послышался отдаленный шум водопада, все это походило на грандиозную картину, на сновидение из иной жизни. Но это было после того, как по благой воле родителей он получил разностороннее и достойное воспитание.
Пифагор учился у разных учителей. У Гермодаманта, потомка Креофила, принимавшего у себя самого Гомера, он обучился грамматике, науке о письме, словесности, поэтике, науке о поэтах и поэзии, и риторике, науке о правильной речи. Юный Пифагор не только научился читать, писать, правильно и красиво говорить, но и слагать стихи и их декламировать. С детства он знал наизусть всю «Илиаду», героическую поэму Гомера, великого эллинского певца-сказителя, и «Одиссею», поэму о десятилетнем странствовании Одиссея, одного из вождей Троянской войны.
Ферекид Сиросский обучил своего ученика диалектике, науке о правильном построении беседы, спора или рассуждения; физике, науке о природе; и теогонии, учении о рождении богов. Ферекид первым написал прозой о природе и происхождении богов и первым создал учение о переселении душ, сообщая всему миру истину о том, что души людей вечны и любая бессмертная душа дает жизнь телу. Пифагор смутно чувствовал, что знает об этом, но это ощущение еще не оформилось окончательно и ожидало того времени, когда однажды все вдруг станет ясным и понятным. Какой захватывающей была история о богах, которую рассказывал учитель своему ученику! Его рассказ всегда предварялся словами, которыми открывалась и его книга «Пятинедрие» или «Смешение богов»: «Зас (Зевс) был всегда…»
— Зевс был всегда, — начинал свое повествование Ферекид. — Он первичное, породившее мир начало, наивысшее благо и совершенная красота, вечное и умопостигаемое Одно.
Еще почти неосязаемая, эта единица уже вошла в сознание Пифагора, чтобы через много лет стать той явной и многозначной Единицей, о которой он в зрелом возрасте скажет: «Единица — это первоначало тождества вещей в самих себе и их постоянства, одна из мировых порождающих сил. Монада, символ Бога, — начало всех чисел, а числа — начало всех вещей. Единица соответствует творящей и формообразующей причине, что равно Высшему Разуму, Богу…»
— Зевс был всегда, — снова начинал учитель и продолжал: — Потом появился Хронос…
И для Пифагора это уже было двоицей, которая впоследствии станет тем математическим числом, которое определяет двойственность мира, той магической цифрой, которая входит в главный математический ряд, состоящий из десяти цифр. Развивая свою теорию чисел, ученый муж скажет: «Двоица есть двойственность, источник и причина противоречий, изменения вещей как в самих себе, так и по отношению друг к другу. Двоица — это первый чет, который имеет предел. Двоица — это линия, которая имеет два конца…»
— Зевс был всегда, — повторял, словно утверждая эту истину, мудрец, — потом появился Хронос и Хтония — три первых начала…
«Вот оно — число три! Вот она — триада, которая заключает в себе триединство мира, начиная с Бога-Отца, творческой силы, Бога-Матери, творящей энергии, и Бога-Сына, самого творения, что есть Вселенная со всем, что в ней обитает!» — радовался догадке Пифагор. Но пройдет время, и восторг перерастет в теорию чисел: «Троица — это первое порождение Двоицы, начинающее уходящий в бесконечность ряд чисел. Она же первое нечетное число, не делимое на два, которое безгранично. Целое и все вещи определены тройственно: начало, середина, конец. Плоскость соответствует тройке. Эта цифра является основой трехмерного пространства — длины, ширины и высоты. Триада — одна из составляющих пропорции золотого сечения…»
— Зевс был всегда, — звучало в ушах Пифагора и тогда, когда его теория перешагнула границы познаний всех его учителей.
Много интересного рассказывал о богах Ферекид, и ученик понимал, что за всем этим кроются знания о Вселенной и Космосе. Эту тайну ему еще предстояло открыть, и это была цель, к которой он стремился.
Пифагор учился игре на кифаре, инструменте, похожем на лиру; учился у живописца рисованию, занимался и у атлета, учителя атлетических упражнений.
Все он постигал так быстро, что в скором времени родители перепоручили его другим учителям, выдающимся в богослужении людям: жрецам храма Геры, Гефеста, Аполлона. В храме Диониса уже в девятилетнем возрасте Пифагор принял первый обряд посвящения.
Видя у сына сильную тягу к наукам, Мнесарх, отправляясь по делам в Италию, взял его с собой, где в пятнадцатилетнем возрасте тот принял посвящение в божественные таинства в святилище бога Пана.
На греческом острове Самофракии Пифагор познал мистерии посвящения, которые имели целью духовное очищение, восхождение и просветление.
В Либетрах Фракийских, у могилы Орфея, он был посвящен в мистерии Орфея. Жрец Аглаофам, приобщающий к тайнам, говорил со слов Орфея:
— Неизменная сущность числа является изначальной силой, пекущейся обо всем, что есть на небе и на земле, и о той природе, что между ними, она также есть корень постоянства божественных людей и богов.
 Из этого тайного знания вышли основные идеи Пифагора, в том числе о числовой природе богов. В учении Орфея тоже шла речь о триаде божеств, воплощенных в образах Ночи, Порядка и Справедливости, но прежде Зевса, по утверждениям орфиков, была Ночь, из которой он появился. Затем Зевс породил силу в образе бога Фанет, которая привела Вселенную в движение. Так, с прибавлением Ночи к основным божествам, символизирующим Бога и Вселенную, образовалась четверица.
Возможно, именно отсюда и берет свое начало пифагорейская четверица, запечатленная в его записках «Священное Слово Орфея»: «Четверица есть первоначало первого квадрата и первого тела пирамиды. Тетрактида (четверица) — основа десятки, так как из суммы первых чисел рождается десять (1+2+3+4=10), она основа гармонии и системы музыкальных интервалов — 2 к 1 (октава), 3 к 2 (квинта) и 4 к 3 (кварта), прообраз четырех стихий — огня, воздуха, воды и земли, четырех сторон света (север, юг, восток, запад), четырех измерений телесного мира, существующего в трехмерном пространстве и одномерном времени, четырех времен года (зима, весна, лето, осень), четырех возрастов жизни (ребенок, юноша, муж, старец), учебного квадриума (арифметика, геометрия, астрономия, музыка), четырех способностей души (четырех психических энергий: познавательной, чувственной, интуитивной, аналитической)».
На восемнадцатом году жизни, участвуя в обрядах куретов в святилище Зевса, Пифагор отказался коротко остричь свои роскошные золотистые волосы, как требовалось в мужском монастыре и чему следовали все: от юношей до постенных жрецов. С тех пор он носил длинные волосы.
Только теперь, пройдя длинный путь обучения разным наукам через мистерии и посвящения, Пифагор смог впервые угадать смысл предсказания адонайского старца. Он много слышал о чудесном знании египетских жрецов и об их никому неведомых тайнах, сейчас же он понял, что должен овладеть Божественным Знанием, чтобы проникнуть в глубину природы, он ясно осознал и то, что не найдет его нигде, кроме храмов Египта. И подготовила его к этому подвигу нежная мать, которая, следуя внутреннему голосу, отдала его в дар Верховному Богу.
К восемнадцати годам Пифагор возмужал и был привлечен к военной службе в пограничных отрядах. Так он стал эфебом, защитником Отечества. Он исполнил свой воинский долг с честью и нашел в этом немало полезного и приятного, особенно в физических упражнениях, развивающих выносливость. Однако это было тем временным, что приходит и уходит, главным же для него оставалось посвящение себя духовности. Всей душой он стремился к служению богам и видел в этом свое предназначение.
Еще будучи эфебом, он стал известен своими выдающимися способностями, а молва о нем как о «Пифагоре Длинноволосом» дошла до Фалеса из Милета и Бианта из Приены, тех, что входили в число уважаемых людей, именуемых семью мудрецами, тех самых, чьи высказывания вошли в «Собрание изречений Семи мудрецов».
В двадцать лет, не желая подчиняться зарождающейся на Самосе тирании Поликрата, предвидя, что она станет препятствием на его пути к знаниям, он тайно от всех переправился к Фалесу Милетскому.
Старый философ, слабый здоровьем, но не умом, ласково принял его. Он был рад встрече с тем, о ком уже много слышал, и, не утаивая ничего, мудрец и учитель передал своему последнему ученику, сколько успел и смог, знания и полезные советы, которые со дня встречи с Фалесом и до последних своих дней очень ценил Пифагор. При прощании Фалес сказал ему:
— Помни главное: дорожи временем; воздерживайся от вина и мясоедения, избегай переедания, будь умеренным в употреблении слишком приятных на вкус и изысканных блюд; поддерживай короткий сон и бодрость, незамутненность души, безукоризненное здоровье и крепость тела; отправляйся в Египет и пообщайся со жрецами этой страны.
С этой минуты решение было принято: отправиться в Египет. Но не суждено было Пифагору сразу достичь заветной мечты. Египет маячил в голубой дымке дальних берегов, а впереди были препятствия и новые постижения, которые длились семь лет.
Несмотря на смутное время, которое было предвестником тирании, Пифагор ни на минуту не прекращал свое обучение. Неутомимое сердце жаждало знаний, и ученичество продолжилось. После смерти Фалеса Пифагор пошел в ученики к Анаксимандру, физику, у которого пробыл недолго, познавая астрономию и физику твердых тел, от которого воспринял учение о беспредельном.
Анаксимен, ученик Фалеса и Анаксимандра, беседы которого слушал Пифагор, передал ему свои знания. Пифагор и здесь мог найти для себя пользу: первоначалом всего Анаксимен считал воздух.
Когда и в Милете жить стало небезопасно, Пифагор отправился в Сидон. Там он узнал, что этот город — его отечество по рождению, и смутные воспоминания детства усилили тягу к Египту. Все чаще всплывал перед глазами образ адонайского жреца и его слова: «Знание Единого Бога сохраняется лишь в одном Египте». Но ступить на божественную землю этой далекой и близкой страны пока не представлялось возможным.
В Сидоне Пифагор сошелся с потомками финикийского учителя, мыслителя и писателя Моха, основоположника учения об атоме, космогонии, учения о строении мира и неделимом первоначале, у них он постиг арифметику и теорию чисел. Впоследствии Пифагор развил эту теорию. Он вывел арифметику за пределы обычных торговых вычислений и сравнил все вещи с числами, но это было позже, сейчас же он познавал то, что начинало складываться в его голове в зачатки будущей стройной системы чисел.
Не упустил Пифагор и той возможности, которую подарила ему судьба: он сошелся с финикийскими жрецами и был посвящен в финикийские мистерии, связанные со смертью и воскрешением из мертвых.
Посетил Пифагор и святилище Зевса на горе Кармел. Там жили переселенцы, потомки египетских жрецов. Он участвовал в их богослужениях и таинствах, что еще больше разбередило душу, стремящуюся в сердце великих мистерий, Египет.
Наконец пришел тот миг, когда мечта оказалась слишком близко. Пифагор обратился к тирану Поликрату (власть которого установилась в Самосе), покровительствовавшему философам и поэтам, с просьбой написать рекомендательное письмо египетскому царю Амасису, его другу и гостеприимцу, чтобы тот представил Пифагора жрецам Мемфиса, которые допустили бы его к обучению в египетском храме.
Получив бумагу, Пифагор отправился в таинственную страну. Путешествие в Египет было преисполнено святостью со стороны Пифагора, он соблюдал строгий пост, не спал и вел себя как имеющий свойства богов. Команда корабля вначале замыслила взять в плен высокого, статного и красивого странника, но все решил случай: поднялась буря, которая грозила кораблю крушением, и Пифагор на глазах у испуганных мореплавателей усмирил буйство Посейдона, владыки водной стихии. В благодарность за это странника решили не неволить.
На третий день плавания корабль достиг земли египетской. Когда судно причалило к берегу, Пифагора, ослабевшего от поста, под руки вывели на берег, дали еды и отпустили с миром. Ступить на землю египетскую — еще не значит постичь ее. Для Пифагора это было началом нового испытания.
Приехав к Яхмосу II, которого греки называли Амасис, Пифагор передал ему письмо от Поликрата и получил от него письма к жрецам. Во время пребывания у фараона Пифагор познакомился с египетским языком. Амасис открыл гостю три азбуки египтян — письменную, священную и символическую. Первая из них отображает обычный язык, а две другие: иносказательный и загадочный, соответственно, демотическое, иератическое и иероглифическое письмо Древнего Египта. Величие и таинство египетского языка Пифагор постиг, обучаясь у жрецов.
Имея рекомендательные письма фараона, Пифагор отправился в храмы великой страны богов.
Сначала он остановился в Гелиополе, потом отправился в Мемфис, но увидев, что и здесь те же мистерии, что и в первом храме, пустился в Диосполь, египетские Фивы, где находилось святилище Зевса-Аммона.
Жрецы приняли чужеземца неохотно. Египетские мудрецы не доверяли грекам, которых они считали непостоянными и легкомысленными. Не желая выдавать свои секреты, священнослужители решили отпугнуть Пифагора безмерными тяготами, давая ему задания, трудные и противные эллинским обычаям. Они сделали все, чтобы лишить бодрости молодого самосца, но он с непоколебимым терпением и мужеством переносил все испытаниям. Он выполнял задания с такой готовностью, что жрецы в недоумении допустили его к жертвоприношениям и богослужениям, чего не добивался никто из чужестранцев. Пифагор знал, что божественное знание приобретается лишь после того, как воля преодолеет несовершенство человека.
Жажда проникнуть в тайны вещей привлекла Пифагора в Египет. Ему было известно, что в здешних святилищах жили верховные жрецы, иерофанты, владеющие божественной наукой. Он слышал о Книге Мертвых, об этом таинственном свитке, который клали под голову мумии как священное причастие и в котором в символической форме, излагалось потустороннее странствование души, как оно передавалось жрецами Амона-Ра.
— Что же истинного в загадочных словах секретной книги, где звучит страшная тайна потустороннего мира? — спрашивал Пифагор.
— Изида и Осирис знают о том! — отвечали ему на это.
«Кто же эти боги, о которых жрецы упоминают не иначе, как приложив палец к устам?» — пытался понять Пифагор. Чтобы получить ответ, он постучался в двери храма в Фивах.
Задав несколько вопросов и убедившись в искреннем желании чужеземца постичь истину, жрец предложил ему следовать за собой. И они пошли через портики, внутренние дворы, через аллею, высеченную в скале, открытую сверху и окаймленную обелисками и сфинксами; она вела к небольшому храму, служившему входом в подземные пещеры. Дверь перед ними заслонялась статуей Изиды в натуральную величину. Богиня изображалась сидящею с закрытой книгой на коленях, в позе глубокого размышления. Лица ее не было видно; под статуей виднелась надпись: «Ни единый смертный не поднимал моего покрывала».
— Вот дверь в тайное святилище, — сказал жрец. — Посмотри на эти две колонны. Красная представляет восхождение духа к свету Осириса, темная означает его пленение в материи, падение его может кончиться полным уничтожением. Каждый прикасающийся к нашему учению делает ставку на свою жизнь. Если твое мужество неабсолютно, откажись от своего желания, ибо после того, как эта дверь закроется за тобой, отступать уже поздно.
Возможность выбора пути (две колонны) отображал иероглиф Y, который использовался в мистериях, обрядах посвящения как эмблема Развилки Дороги. Пифагор уже встречался с ним в храмах Египта. Главная дорога разделялась на две — направо и налево. Правая ветвь была названа Божественной Мудростью, а левая — Земной Мудростью. Кандидат на посвящение в Мистерии олицетворял юность, он шел по Дороге Жизни (центральный ствол знака Y) и достигал точки, где Путь разделяется. Ему необходимо было выбрать, пойдет ли он левой дорогой и, следуя требованию своей низшей природы, встанет на путь заблуждения и бездумья, который неизбежно приведет его к исчезновению, или же он предпочтет правый путь и через труд и искренность достигнет союза со своей бессмертной душой в высших сферах.
Будучи учителем, Пифагор заимствовал систему посвящения и этот знак у египтян, включив их в свои ритуалы посвящения. Кандидат в Мистерии его школы представал перед двумя женскими фигурами. Одна из них, закутанная в белые одежды, призывала его в зал учения к постижению духовных богатств, а другая, украшенная драгоценными камнями, символизирующими земные сокровища, заманивала в залы распущенности.
Сейчас же Пифагор стоял у заветной цели, и ничто не могло остановить его. Видя непоколебимую волю чужестранца, жрец отвел его во внешний двор и передал служителям храма, с которыми ученик должен был провести неделю, выполняя их поручения, слушая гимны и производя омовения. При этом он должен был сохранять абсолютное молчание. Впоследствии Пифагор использовал обет молчания и со своими учениками в школе, созданной им в Греции.
Пифагор, сам достойный восхищения, восхищался египетскими жрецами. Впоследствии, подражая их таинственной символике, он облек свое учение в иносказательную форму. Большинство предписаний пифагорейцев ничем не отличалось от иероглифических письменных наставлений жрецов: не есть свой хлеб в праздности, что значило не жить в праздности; через весы не переступать — значит равенства и справедливости не нарушать, избегать алчности; сердца не есть — значит не подтачивать душу заботами и страстями, не удручать себя горем; уходя на чужбину, не оборачиваться — расставаясь с жизнью, не жалеть о ней и не обольщаться ее усладами; венка не обрывать, то есть не нарушать законов, ибо законами венчается государство.
Каждое изречение Пифагора, подобно многим древним изречениям, имело двойное значение; обладая тайным смыслом, оно заключало в себе и нравственное наставление. Не разгребать огонь ножом, например, имело несколько значений: во владыках гнев и надменный дух не возбуждать, человека раздражительного резкими словами не задевать. Эти слова призывали к благоразумию. Они указывали на неуместность употребления колкостей по отношению к человеку нетерпимому, полному огня, на бессмысленность спора с ним.
— Часто невежливыми словами можно возбудить невежественного человека, от чего легко пострадать самому, — говорил Пифагор. И ученики видели истину, скрытую в изречении, ибо Пифагор предупреждал: — «Трудно побороть гнев, но, как бы то ни было, это следует делать для очищения души, ибо многие, дав волю своему гневу, изменяют ее состояние, предпочтя духовную смерть ради физической жизни. Правильно управляя своим языком и сохраняя спокойствие, можно создать дружбу из раздора, огонь будет потушен, и вы докажете, что не лишены ума.
Этому научили его египтяне, как и наблюдению за звездным небом. Нигде доселе Пифагор не встречал, чтобы священнослужители уделяли такое пристальное внимание светилам. Жрецы Египта постоянно занимались их наблюдением, а для этого распределяли между собой ночное время, чтобы сохранить бдительность и не пропустить ни одного, даже самого малозначительного, небесного явления. Здесь Пифагор посвятил себя занятиям астрономией и астрологией. Наука о строении и развитии тел и всей Вселенной, а также предсказание событий земной жизни по расположению небесных светил увлекли его, околдовав своими таинствами.
Египетские жрецы делили время, знали истинную длительность года и прецессию, то есть перемещение точек весеннего и осеннего равноденствий с востока на запад вследствие медленного поворота в пространстве земной оси. Путем регистрации восхода и захода звезд они узнали об особых влияниях, которые исходили от небесных тел в зависимости от их положения и соотношения, и поэтому священнослужители были в состоянии предсказать атмосферные изменения с большой точностью. Шарообразность Земли и нахождение Солнца в центре системы планет, были известны египетским жрецам с незапамятных времен. Это вошло не только в сознание Пифагора, но и в его учение.
В Египте он обрел и представление о Вселенной как о музыкальном инструменте, в котором заключена музыка сфер, а звуки и цвета суть духовные цифры. Числа Пифагора были иероглифическими символами, посредством которых он излагал все идеи, касающиеся природы вещей.
Пифагор учился музыке в Египте и сделал ее предметом науки в Италии. Он знал в совершенстве, как извлекать гармоничные звуки из инструмента прибавлением к нему струн, а также, как умножить ноты укорачиванием струн у его шейки. Эти знания свидетельствовали о том, что египтяне далеко продвинулись в музыкальном искусстве. Арфы, какие делались в Египте, своей формой, украшениями, диапазоном представляли неоспоримое доказательство того, что древняя музыка и музыкальные инструменты по уровню развития были подобны геометрии, черчению, механике и достигали величайшего совершенства.
Посвящение Пифагора длилось двадцать два года под руководством великих жрецов Египта. Страшные испытания, искушения и ужасы ждали посвящаемого в тайны Изиды, вплоть до видимой смерти и воскрешения в сиянии Осириса. Пифагор прошел через все ступени посвящения, которые давали возможность проверить учение о божественном Глаголе-Свете и учение о человеческой эволюции не как отвлеченную теорию, а как нечто пережитое. Пифагор верил в свою звезду. Его ничто не могло устрашить, ведь речь шла о приобретении знаний, и сама смерть не остановила бы его, тем более что он видел жизнь и по ту сторону смерти.
Пифагор рассказывал, что спускался в Аид, царство мертвых, где видел стонущую душу Гесиода, прикованную к медному столбу за неверные рассказы о богах, душу Гомера, повешенную на дереве среди змей, и встречал души других грешников, испытывающих мучения за неправедные поступки.
Проходя посвящение шаг за шагом, Пифагор соприкасался с тайными знаниями, которые открывали для него суть всех вещей.
— Наука чисел и искусство воли — вот два ключа магии, — говорили жрецы, — они открывают все двери Вселенной.
В храмах Египта Пифагор глубоко изучил священную математику, науку чисел или всемирных принципов, которую он сделал центром своей системы, придав ей совершенно новые формы. Проходя мистерии, он приобрел широкий кругозор, который позволил ему усвоить науки, которые, как он понял позже, имеют общий корень. Он познал и эволюцию духа в материю, и его восхождение к единству посредством индивидуального творчества, которое осуществляется благодаря развитию сознания человека.
Пифагору было известно и о перевоплощении души, но это знание, с его слов, он приобрел не в Египте, получил как дар от самого Гермеса. Сам мыслитель говорил об этом так:
— Я был Эфалидом, сыном Гермеса, вестника богов, покровителя путников и проводника душ умерших в царство мертвых и жил до Девкалионова потопа. А был этот потоп до медного века, и бушевал он по всему Средиземноморью. Сказал однажды Гермес сыну своему Эфалиду: «Я могу наградить тебя великим даром — выбирай все, что угодно, кроме бессмертия». Эфалид знал, что равна бессмертию только память о жизни и смерти, и тогда он попросил: «И при жизни, и после смерти сохрани мне память о том, что со мной произошло». «Я выполню твою просьбу, — ответил Гермес. — Когда ты умрешь, то в последующих воплощениях сохранишь знание обо всем, происшедшем с тобой». После смерти Эфалида душа моя странствовала в мире растений и животных. Я помню, во сколько растений и животных она вселялась по пути, что претерпела в царстве Аида, владыки царства мертвых. После Эфалида, по прошествии времени, моя душа вошла в человека Эвфорба, сына Панфоя — дарданского героя. В Троянской войне Эвфорб нанес смертельную рану Патроклу и затем был сражен Менелаем, героем Эллады микенской эпохи. Это Эвфорб рассказал о том, что некогда был Эфалидом и получил великий дар от Гермеса. Когда Эвфорб отошел в царство Аида, его душа перешла в Гермотима Клазоменского, мыслителя, считавшего, как и Анаксагор, верховным началом бытия разум. Желая доказать, что его душа прежде была воплощена в тело Эвфорба, он отправился в место близ Милета с храмом Аполлона Дидимского и, войдя в храм, опознал щит Эвфорба, пожертвованный храму тем самым Менелаем. Менелай посвятил щит Аполлону, возвращаясь с победой на корабле из Трои. Щит от времени истлел, осталась только облицовка из слоновой кости. Гермотим из Клазомен прославился тем, что душа его во время сна странствовала на большие расстояния и многое повидала и услыхала. Он создал учение о космическом разуме, который привел в движение Вселенную, о бессмертии этого разума и человеческой души. Когда умер Гермотим, моя душа перешла в тело Пирра, делосского рыбака, сновидца и пророка. И опять Пирр помнил все: как прежде был Эфалидом, потом Эвфорбом, затем Гермотимом и наконец стал Пирром. Когда умер Пирр, я стал Пифагором и знаю, что происходило со мной до последнего воплощения.
Перевоплощения не только его души были ведомы Пифагору, многим, кто приходил к нему, он напоминал о жизни, которую вела их душа, прежде чем облечься в их тело.
Пифагор первым заявил, что душа бессмертна, что она совершает круг неизбежности, облекаясь то в одну, то в другую форму, поселяясь то в растении, то в животном, то в человеке.
— Душа приходит через промежутки времени, — говорил мудрец. — На свете нет ничего нового, и все живое должно считаться родственным друг другу.
Пифагор соединил философию о божествах с различными культами, что-то он взял у орфиков, что-то у египетских и халдейских жрецов и магов, что-то позаимствовал из мистерий, тайных священнодействий, совершавшихся в Элевсине, на Имбросе, Лемносе и в Самофракии, а что-то у религиозных сект у кельтов и иберов.
Пифагор постиг всю мудрость, какая существовала, достиг вершины египетского жречества, теперь он мог вернуться на родину, чтобы проповедовать учение, но судьба вовлекла его в новые испытания.
Деспоты Азии уже давно замышляли гибель Египта. Их нападения на протяжении многих веков отражались благодаря мудрости и силе жрецов и энергии фараонов. Но древнее государство, прибежище тайной науки, не могло существовать бесконечно. Сын вавилонского завоевателя Камбиз двинулся на Египет со своими бесчисленными войсками, напоминающими тучи голодной саранчи; он-то и положил конец царствованию фараонов, начало которого теряется во тьме веков.
Собственными глазами Пифагор увидел, как этот персидский деспот, достойный наследник коронованных злодеев Ниневии и Вавилона, разграбил храмы Мемфиса и Фив и разрушил храмы Амона. Великий посвященный видел и то, как фараон Псамметих III, именуемый греками Псамменит, закованный в цепи, был приведен к Камбизу и поставлен на возвышении, вокруг которого были выстроены в ряд жрецы, члены самых именитых семей и весь двор фараона.
Пифагор увидел дочь фараона, одетую в рубище, в сопровождении свиты, также одетой в лохмотья, и наследника престола с двумя тысячами знатных молодых людей, приведенных сюда же, с уздечками во рту и с поводьями на шее, после чего они были обезглавлены.
Пифагор видел фараона Псамменита, разразившегося рыданием при виде этой страшной картины, и безжалостного Камбиза, сидящего на троне и наслаждающегося страданиями своего повергнутого противника.
Это был жестокий и поучительный урок истории. Позже Пифагор скажет об этом:
— То, что предстало перед глазами тысяч людей, есть яркая картина животной природы человека, разнузданной и не знающей препон, ведущей к тому чудовищному деспотизму, который все топчет под своими ногами и навязывает человечеству царство самого неукротимого произвола.
Закончив расправу, Камбиз распорядился об отправке части египетских жрецов в Вавилон. В числе счастливцев, оставшихся в живых после чудовищной казни, оказался и Пифагор.
Судьба распорядилась так, что Пифагор не миновал и еще одну обитель тайных наук — Вавилон. Это был колоссальный город. Аристотель, великий греческий философ, назвал его целой страной за его размеры. Сказания говорят, что заложен он был легендарной Семирамидой. Эта вавилонская царица построила огромное основание, имевшее в окружности восемьдесят пять километров. Город был окружен стенами, по которым две колесницы могли нестись одна рядом с другой. Он славился огромными дворцами с расцвеченными барельефами, храмами, поддерживаемыми каменными слонами. На вершине святилищ красовались многоцветные драконы. Этот остался в памяти висячими террасами, известными истории как висячие сады Семирамиды.
Деспоты правили здесь один за другим. Они-то и завоевали Халдею, Ассирию, Персию, часть Татарии, Иудеи, Сирии и Малой Азии. Сюда отправил Навуходоносор, убийца магов, плененный еврейский народ. После персидских завоеваний Вавилон более чем когда-либо был калейдоскопом всех народов, культов и религий, посреди которых азиатский деспотизм воздвигал свою высокую башню.
В момент появления в Вавилоне Пифагора здесь столкнулись три различные религии: древних жрецов Халдеи, остатков персидских магов и плененных иудеев. Пифагор изучил все эти религии, доктрины и культы. Здесь же он получил знание магов, наследников великого пророка и реформатора древнеиранской религии Зороастра, который первым увидел в борьбе противоположностей истинную причину всякого движения. Его учение о миропорядке и торжестве справедливости в мировой борьбе добра со злом стало составной частью идей Пифагора. Маги владели охранительной магией (колдовством), ведовством, гаданиями. Пифагор не только был посвящен в эти таинства, но и успешно владел полученными навыками в жизни.
Он научился языку животных, с которыми мог общаться, как с людьми. Был в его жизни случай с медведицей, разорявшей жителей давнийской земли. Он привел ее к себе, гладил, кормил хлебом и плодами, а потом, взяв с нее клятву не трогать более никого живого, отпустил. Медведица ушла в горы, и больше ее никто не видел. Был еще случай, когда посвященный разговаривал с бессловесными животными. В Таренте он увидел быка на разнотравье, жевавшего зеленые бобы. Пифагор считал, что ни людям, ни животным не подобает есть бобы, так как посвящены они были Аполлону, и он обратился к пастуху с просьбой убедить быка не трогать это священное растение. Пастух засмеялся и сказал:
— Я не умею говорить по-бычьи, если ты силен в этом, поговори с животиной сам.
Тогда Пифагор подошел к быку и прошептал ему что-то на ухо, после чего тот не только тут же пошел прочь от бобов, но и более никогда не касался их, а жил с тех пор и умер в глубокой старости в Таренте при храме Геры, где считался священным быком и кормился хлебом, который подавали ему прохожие.
Было с Пифагором и другое происшествие, которое приписывают к чудесам. На Олимпийских играх, когда он рассуждал с друзьями о птицегаданиях (предсказаниях по птичьему полету) знамениях и знаках, посылаемых богами тем, кто истинно боголюбив, то над ним вдруг появился орел. Пифагор поманил его к себе. Орел спустился с небес и сел на руку посвященного, не поранив его при этом своими острыми когтями. Пифагор погладил птицу и опять отпустил. Не только живые существа были любезны с великим человеком, вся природа благоволила к нему. Был в его жизни такой случай: заговорила с ним река. Переходя со спутниками реку, Пифагор заговорил с ней, и она при всех внятным и громким голосом ему ответила: «Здравствуй, Пифагор!»
Одним из чудесных умений великого посвященного было то, что он безошибочно мог предсказывать землетрясения, быстро останавливать повальные болезни, укрощать ураганы и градобития, повелевать волнам рек и морей, которые открывали ему и его спутникам легкий переход через водное пространство. Песнями и игрой на лире он мог излечивать телесные и душевные недуги; мог слышать даже вселенскую музыку, улавливая созвучия всех сфер и движущихся по ним светил, чего не дано другим людям по слабости их природы.
Владел Пифагор и еще одной способностью, удивлявшей многих: в один и тот же день и час он мог беседовать с учениками в Кротоне, Метапонте и Тавромении, находящихся на расстоянии, которые в один день не преодолеешь.
Чудесными были и его совершенное тело, благородная осанка и величие, длинные золотистые волосы необычайной красоты и глаза, которые могли видеть невидимое.
Много удевительного происходило с этим человеком, всего не перечислить и не упомнить. Приобретая разные знания, этот великий посвященный покорял не только людей, но и природу.
Познав самое главное в учении халдеев и магов Вавилона, в совершенстве овладев науками о природе богов, о числах и музыке, Пифагор стал другом и сторонником своих учителей. После того как маги были убиты, а власть над Мидией перешла в руки персидского царя Дария, он решил покинуть великий город.
После своего египетского и халдейского посвящения Пифагор знал гораздо больше, чем его учителя-физики или кто-либо из ученых греков того времени. В храме Изиды в Мемфисе, в храме Бела в Вавилоне великий мыслитель открыл для себя много тайн относительно происхождения верований, истории континентов и человеческих рас. Он мог сравнивать преимущества и недостатки еврейского единобожия, многобожия греков, тройственности индуской и двойственности персидской религий.
Пифагор знал главное: все религии — это ключи к единой истине, видоизменяющейся для различных ступеней сознания и для различных общественных условий. Теперь он владел этим ключом. Его внутренний взор, обнимавший прошлое и погружавшийся в будущее, постигал с необыкновенной ясностью и настоящее. Его видение показывало ему человечество, которому угрожали величайшие беды: невежество священников, материализм ученых, отсутствие свобод при демократии.
Немало времени Пифагор пробыл в Вавилоне. Чтобы уйти оттуда, нужно было разрешение персидского царя. Царский врач Дэмосед, единомышленник Пифагора, обратился к Дарию и добыл для философа свободу.
Летописи индийских браминов, хранителей индусского знания, запечатлели некого Яванчария, что означает ионийский учитель. Этот неустрашимый Яванчария направил свои стопы из Сирии через долину Евфрата, через Мидию и Персию в Индустан, где был учеником, а потом стал посвященным в брамины Элефанта и Эллора. Это было величайшее путешествие Пифагора, о котором мало кто знал.
Прибыв на родину через тридцать четыре года, Пифагор нашел ее раздавленной под пятой персидского сатрапа. Школы и храмы были закрыты, поэты и ученые бежали из страны. Но он обрел утешение в том, что смог увидеть своего первого учителя Гермодама, который вскоре покинул этот мир, и нашел в живых свою мать, которую ничто не могло поколебать в убеждении: сын вернется, тогда как все остальные были уверены в его смерти.
Она обнимала не златокудрого юношу, которого давным-давно провожала в дальний путь, а седовласого мужа с длинной бородой и с теми же пытливыми ясными глазами, какие были у маленького мальчика; прижималась к груди того, кто скорее походил на бога, чем на человека, но по-прежнему оставался сыном. Вытирая свои влажные глаза, Парфенис сказала:
— Я никогда не сомневалась в пророчестве служителя Аполлона. Я знала, что, нося белые одеяния египетского жреца, сын мой готовится к высокой миссии. Я верила, что из храма Изиды появится тот учитель и светлый пророк, который снился мне в священной роще дельфийского храма и которого жрец Адонаи обещал мне под кедрами в Ливане.
Но пребывание на родине было недолгим. Легкая барка по лазурным волнам уносила и мать и сына в новое изгнание. Они направлялись в Грецию, навсегда покидая погибающий Самос. Пифагора не манили ни олимпийские венки, ни лавры поэта, он мечтал основать школу науки и жизни, из которой бы выходили не политики, а посвященные мужчины и женщины, истинные матери и истинные герои.
Пифагор появился в Дельфах не столько для поклонения Аполлону, сколько для просвещения его жрецов. Действовать на них — значит действовать на душу самой Греции, на ее будущее.
Там произошло то, что было уготовано для него провидением. Он встретил Феоклею из семьи наследственных жрецов. Она была из тех молодых девушек, которые питают отвращение к тому, что привлекает всех остальных. Тяжелая земная жизнь тяготит их, а физическая любовь кажется им насилием над душой и поруганием их целомудрия.
Видя в ней способность к предсказаниям, жрецы склоняли Феоклею к роли Пифии, но она не желала слепо отдаваться богам, от которых веяло неземным, желая прежде познать то, что было скрыто от нее.
И вдруг она услыхала выразительный голос, раздавшийся под колоннадами святилища Аполлона, и почувствовала присутствие посвященного, которого ждала ее душа. Она узнала своего учителя.
— Я узню через него внутренний мир, который ношу в себе, мир этот наконец раскроется передо мною с его помощью! — воскликнула Феоклеа.
После первого же взгляда, которым они обменялись, после первого же сказанного слова невидимая цепь связала самосского жреца с молодой жрицей, которая молча слушала его, жадно внимая каждому его слову.
Как лира начинает вибрировать, когда поэт подходит к ней, так узнали друг друга Пифагор и Феоклеа, учитель и ученик.
Он потребовал от жрецов храма Аполлона, чтобы молодая жрица была допущена к беседам, проводимым им на восходе солнца, и посвящена в его тайное учение. Так она стала присутствовать на уроками, которые ежедневно давал учитель в святилищах.
Слушая Пифагора, Феоклеа испытывала потрясающие ощущения. Все, что он говорил, отпечатывалось огненными буквами в ее сознании, и все это казалось ей одновременно и необычным, и знакомым. Обучаясь у него, она словно вспоминала забытое. Слова учителя заставляли ее перелистывать страницы Вселенной, будто страницы книги.
Однажды она погрузилась в глубокий пророческий сон. С закрытыми глазами она говорила о том, чего не могли видеть другие. Так начались ее предсказания.
С этого дня храм получил вдохновленную великим учителем Пифию, а также жрецов, посвященных Пифагором в божественные науки и искусства. Дельфы снова могли стать центром духовной жизни Греции, как это было в прежние времена. Пифагор пробыл в храме год и лишь после того, как жрецы были посвящены во все тайные учения и Феоклеа вполне созрела для своей миссии прорицательницы, он направился в Кротон.
Сначала в этом городе на Пифагора смотрели искоса, но через некоторое время власть имущие уже искали у него совета в делах особой важности.
Однажды, собрав молодых людей в храме Аполлона, он силою своего необыкновенного красноречия вырвал их из сетей распутства, заставив отказаться от праздного образа жизни. Собрав женщин в храм Юноны, он убедил их отдать золотые одежды и украшения в виде дара храму как доказательство полной победы над тщеславием и изнеженностью. Сенат Кротона встревожился таким влиянием Пифагора, но мудрец убедил Совет Тысячи, что делает это исключительно в целях воспитания юношества и что это не грозит дорийским законам, а наоборот, помогает укреплению государства.
Пифагор предложил создать новое учреждение для него и его учеников и склонил на свою сторону большинство членов сената и богатых граждан города. Так возник институт пифагорейцев, который сделался одновременно и коллегией этического воспитания, и академией наук, и образцовой общиной под руководством великого посвященного.
С большим трудом допускались новички в школу.
— Не из каждого дерева можно вырезать Меркурия, — говорил по этому поводу Пифагор.
Сначала новички проходили проверку. Испытания были взяты из египетского посвящения, но смягчены и приспособлены к натуре греков, впечатлительность которых не вынесла бы смертельных ужасов мемфисских и фивских склепов. Но даже они были не всякому под силу. Не прошедший их уходил пристыженным и иногда делался опасным врагом ордена, как тот знаменитый Килон, который позднее вызвал мятеж против пифагорейцев и привел их к катастрофе.
Человек по имени Килон, превосходивший прочих кротонских граждан богатством, знатностью и славою своих предков, обладавший нравом тяжелым и властным, полагая, что он достоин самого лучшего, счел свои долгом причаститься к Пифагоровой философии. Он пришел к Учителю, похваляясь и притязая на дружбу. Но Пифагор сразу разгадал его нрав по лицу и другим признакам, которые с легкостью примечал у каждого встречного. Поняв, что за человек перед ним, он велел ему идти прочь и не в свои дела не вмешиваться. Килон нрава был дурного и в гневе безудержен. Он оскорбился и решил отомстить за свое унижение при первом же удобном случае.
Те же, кто заявлял, что готов на все, только бы получить хоть малую частицу мудрости и с честью проходил испытания, торжественно объявлялись вступившими в школу и принимали поздравления от товарищей. Их теперь ждали четыре ступени посвящения. Первая была основана на подготовке молодых людей к жизни пифагорейца-послушника. И длилось это от двух до пяти лет. Послушники должны были соблюдать во время уроков абсолютное молчание. Чтобы внедрить это правило в сознание нового ученика, ему показывали статую женщины, окутанной белым покрывалом, с пальцем, приложенным к губам. Это была Муза молчания.
Прежде всего Пифагор стремился развить у своих учеников высшую способность человека: интуицию.
— Развитое чувство души поможет понять скрытое, увидеть неясное, услышать неслышимое.
Он учил почитать родителей, как богов, и относиться к друзьям как к самому себе.
— Ничего нет почетнее звания отца, — говорил он. — Гомер называл Юпитера царем богов, но, желая показать все его величие, называл его отцом богов и людей. Мать подобна природе, великодушная и благодетельная. Как небесная Цибелла производит светила, как Деметра зарождает плоды и цветы земли, так питает мать своего ребенка всеми радостями, доступными для него. Поэтому сын должен почитать в своем отце и в своей матери земных представителей этих великих божеств. Родители не даются нам случайно, как думает несведущий, но предопределяется тем высшим порядком, который можно назвать его судьбою, связан со всем предшествующим путем человека,. Родителей нужно уважать, какими бы они ни были, а друзей выбирать. Друг есть наше второе я. Его нужно почитать, как Бога.
Братство пифагорейцев было таким, что история о нем помнит как о величайшем союзе родственных душ.
После разгрома ордена один из пифагорейцев, впавший в бедность и сильно заболевший, скитаясь по чужбине, нашел приют у хозяина одной гостиницы. Перед смертью он начертил на двери дома несколько таинственных знаков и сказал своему хозяину:
— Будьте спокойны, один из моих товарищей заплатит мой долг.
Через год чужестранец, остановившийся в этой же гостинице, увидал эти знаки и сказал хозяину:
— Я пифагореец; один из моих братьев умер здесь; скажите мне, сколько я должен за него?
Ученикам преподавали этику и подготавливали к восприятию мудрости.
— Боги, различные с виду, — говорилось им, — в сущности, одни и те же у всех народов, потому что они соответствуют тем разумным силам, которые действуют во всей Вселенной. Необходимо проявлять терпимость ко всем культам, уметь видеть единство всех народов в эволюции, единство религий.
В сознании ученика все боги сводились к единому верховному Богу. Это откровение, понятое до конца, становилось ключом Космоса.
— Числа, — разъяснял учитель, — заключают в себе тайну вещей, а всемирная гармония есть совершенное выражение Бога. Семь священных ладов, построенных на семи нотах семиструнника, соответствуют семи цветам, семи планетам и семи видам существования, повторяющихся во всех сферах материальной и духовной жизни, начиная с самой смиренной и кончая самой великой. Мелодии этих ладов, введенные в душу, должны настраивать ее и делать ее настолько гармоничной, чтобы она могла вибрировать под каждым дуновением истины.
Этому очищению души соответствовало и очищение тела, которое достигалось соблюдением правил гигиены и строгой дисциплиной. Но аскетизм не был идеалом пифагорейцев, а брак рассматривался как нечто священное.
Одна из церемоний, практиковавшаяся в школе, имела оригинальный характер. Когда кто-либо добровольно покидал школу и возвращался к прежней жизни или если ученик выдавал тайну учения, совершал неблаговидный поступок и изгонялся из школы, ему возмещалось все, что он принес при вхождении в братство, а оставшиеся посвященные воздвигали ему гробницу в ограде святилища как умершему. Совершая церемонию похорон, учитель говорил:
— Он более мертв, чем мертвецы, ибо он возвратился к дурной жизни; его тело движется среди людей, но душа его умерла; так будем же оплакивать его.
Эта могила, воздвигнутая живому человеку, преследовала его подобно неотвязной тени, подобно зловещему предзнаменованию.
Вторую ступень посвящения составляло откровение, которое основывалось на изложении скрытого от профанов учения от первооснов, заключенных в таинственной науке чисел, до последних результатов мировой эволюции, до высшего назначения божественной Психеи, души человеческой.
Пифагор называл своих учеников «математиками», потому что его обучение начиналось с учения о числах. Священная математика рассматривала число не как абстрактное количество, но как качество верховной Единицы, Бога, источника мировой гармонии.
В египетских храмах эта наука существовала под именем «Священного Глагола», Пифагор более точно назвал ее «Наукой Чисел».
— Самая суть несотворенного бытия, есть Единица, великая Монада, заключающая в себе гармонию, которая есть мужское начало всепроникающего Огня, самодвижущийся Разум, нераздельный и непроявленный, творящий преходящие миры, Единый, Вечный, Неизменный, скрытый под многообразием форм, которые приходят, уходят и изменяются, — говорил Пифагор и прибавлял к этому: — дело посвящения состоит в приближении к великому Существу, в уподоблении Ему, в возможном усовершенствовании, в господстве над всеми вещами посредством разума, в достижении той же активности, которой отличается тот невидимый огонь. — И, как бы подводя итог, заключал: — Бог — это Монада, или Единое, которое есть Все. Бог — это Верховный Ум, рассредоточенный по всем частям Вселенной, это Причина всех вещей, Разум всех вещей и Сила всех вещей. Движение Бога является круговым (и ученики понимали, что речь идет о спирали), тело Бога состоит из световой субстанции, природа Бога — субстанции истины.
Познакомив учеников с Единицей, Пифагор переходил ко второму числу:
— Великая Монада действует посредством творческой Диады. Из одного она становится двумя. Неразделимая сущность превращается в разделимую субстанцию, из бездействующей становится действующей, имеющей мужское — активное, животворящее начало и женское — пассивное, что есть пластическая живая материя. С этого мгновения Бог созидает, становясь творческой и творящей энергией. Монада представляет сущность Бога. Диада — его производительное свойство. Последнее вызывает к жизни Вселенную, это видимое раскрытие Бога в пространстве и во времени. — От одного числа Пифагор переходил к другому, к третьему: — Проявленный мир — тройственен, ибо как человек состоит из трех различных элементов, сплавленных вместе, — тела, души и духа, так и Вселенная делится на три концентрические сферы: мир естественный, мир человеческий и мир божественный. Таким образом, — заключал учитель, — Триада, или закон троичности, есть образующий закон вещей и истинный ключ к жизни.
Зачарованные ученики слушали учителя, который открывал перед ними истины:
— Человеческий дух, бессмертный, невидимый и деятельный происходит от Бога, ибо дух есть то, что движется само по себе. Тело же — смертная, делимая и пассивная часть. Душа тесно связана с духом, но состоит из третьего элемента, который происходит от космического флюида, поэтому душа подобна эфирному телу, который ткет дух и образует себя сам. Без этого эфирного тела материальное не могло бы развивать жизненные силы и было бы инертной массой без жизни. Душа обладает формой, сходной с телом, которое она оживляет, переживая его после смерти и распада последнего. Она становится легкой колесницей, которая увлекает дух в божественные сферы или же низвергает в мрачные области материи, смотря по ее свойствам, хорошим или дурным.
И переводя взгляд на человека, Пифагор разъяснял суть религий, зародившихся при однобоком восприятии закона Чисел:
— Подобно тому, как мировая троичность сосредотачивается в единстве Бога, так и человеческая троичность сосредотачивается в самосознании и воле, в которых все способности тела, души и духа сливаются. Но единство это условно, ибо воля человека, влияющая на все его существо, не может действовать одновременно и совершенно во всех трех проводниках: в инстинкте, душе и интеллекте. Вселенная и сам Бог представляются ему поочередно и последовательно отраженными в этих трех зеркалах. Во-первых, видимый через инстинкт и через калейдоскоп чувств, Бог многообразен и бесконечен, как его проявления; отсюда — политеизм, в котором число богов неограниченно. Во-вторых, отраженный в разумной душе, Бог двойственен, то есть состоит из духа и материи; отсюда и двубожие зороастрризма и некоторых других религий, что означает двоякое проявление Бога. В-третьих, отраженный в чистом Разуме, Бог тройственен, то есть является духом, душой и телом во всех проявлениях Вселенной; отсюда культы троицы в Индии. И наконец, познанный волею, в которой сливается все, Бог является Единым и отсюда исходит герметический, скрытый монотеизм, единобожие Моисея во всей его строгости. Здесь нет уже олицетворения, нет воплощения. Здесь мы выходим из пределов видимой Вселенной и вступаем в царство Абсолютного. Предвечный царствует один над миром, обращенным в прах.
Число «четыре» в пифагорейской системе представляет совершенный квадрат.
— И ни одна из сторон квадрата ни на йоту не превышает другой. Это эмблема нравственной справедливости и божественного равновесия, выраженных геометрически. Все силы и великие симфонии физической и духовной природы вписаны в совершенный квадрат. И несказуемое имя Того, имя которого иначе осталось бы непроизносимым, должно быть заменено этим священным числом четыре. Это Тетрактис, и наиболее всего он должен связать наше братство в клятве.
Пифагорейский Тетрактис, представлял собою квадрат, помещенный под треугольником, вместе они представляли собою невидимую Монаду — единство, образующее священное число семь. Оно считалось слишком священным, чтобы его произносить где-либо, за исключением внутри стен святилища.
Пифагор шел еще дальше в своем учении чисел. Для каждого числа он определял тот или иной принцип, закон, ту или иную активную силу Вселенной. Он говорил:
— Основа заключена в четырех первых числах, ибо, складывая или умножая их между собой, можно найти все остальные.
Пифагор придавал большую важность числам «семь» и «десять».
— Слагаясь из трех и четырех, семь означает соединение человека с божеством. Десять есть совершенное число, ибо оно выражает собою все начала Божества, сперва развивавшиеся, а потом слившиеся в новом единстве.
И, подводя итог, Пифагор заключал:
— Монада, или единица, превращающаяся в диаду, образует таким образом троицу и четверку, или мистическое четыре, и дает число семь. Святость чисел начинается с великого Первого — Единицы — и кончается только нулем — символом бесконечного и беспредельного круга, представляющего Вселенную. Все промежуточные цифры, в каких бы они ни были комбинациях как бы ни умножались, представляют философские идеи от слабо намеченных очертаний до определенно установленных научных законов, относящихся к духовному или к физическому факту в природе. Они являются ключами к древним воззрениям на происхождение мира в его широком значении, включая происхождение человека и других существ, и эволюцию человеческой расы, как духовную, так и физическую. Это могут понять только те, кто хочет познать общее и частное великой жизни.
Пифагор называл число «семь» колесницей жизни, так как оно содержало тело и душу. Объясняя это, он говорил:
— Человеческое тело состоит из четырех главных элементов и тройственной души, так как она содержит рассудок, страсть и желание. Непроизносимое СЛОВО является Седьмым и высочайшим изо всех, так как существует шесть низших его заменителей, принадлежащих каждый к одной из степеней посвящения.
Заканчивая преподавание своей теогонии, Пифагор показывал ученикам девять муз, олицетворяющих науки, сгруппированных по три.
— Урания наблюдает за астрономией и астрологией; Полигимния владеет наукой потусторонней жизни души и искусством прорицания; Мельпомена со своей трагической маской представляет собой науку жизни и смерти, трансформаций и перевоплощений. Эти три верховные Музы, вместе взятые, олицетворяют собой всю космогонию, или небесную физику. Каллиопа, Клио и Эвтерпа являются представительницами таких наук, как медицина, магия и мораль. Последняя группа — Терпсихора, Эрато и Талия — заведует земной физикой, наукой элементов, камней, растений и животных. Таким образом, перед вами все линии наук, начертанные на организме вселенной и выраженные в лице Муз, освещенных божественным пламенем. Эти Музы соответствуют тройной троичности, проявленной в девяти мирах и образующих вместе с Вестой, хранительницей первичного огня, священную Декаду, то есть десятку.
В этом состояла вторая ступень посвящения.
Пройдя третью ступень, ученик должен был достичь совершенства, постичь космогонию и психологию и узнать об эволюции души. Наука чисел была лишь вступлением, подготовкой к великому посвящению. Вооруженный этими знаниями, ученик должен был спуститься с высоты Абсолютного в глубины природы и эволюцию человеческой души на протяжении всех веков.
Своим ученикам третьей ступени Пифагор объяснял двойное движение Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца. Он говорил, что вышедшие из Солнца планеты вращаются вокруг него и что звезды — это те же системы, управляемые такими же законами, как и наша Солнечная система, что каждая из них имеет свое определенное место в великой Вселенной.
Говорил Пифагор своим ученикам и о космических изменениях Земли:
— Расплавленная Земля была первоначально окружена газообразной атмосферой, которая постепенно охлаждалась, затвердевала и покрывалась водой. Так образовались моря. Но вот появляются невидимые зародыши, витающие в эфирной ауре Земли, вихрями они носятся в ее воздушном покрове, а затем опускаются на лоно морей и на первые выступившие из вод континенты. Растительный и животный миры еще смешанны. Все это постепенное сотворение требует — как и каждое рождение — проникновения на Землю невидимых сил, создающих жизнь. Появлению человека должно предшествовать царство духовного человека, которое руководит развитием земного человечества. И великие души помогали беспомощному, требующему воздействия извне и все же отважному человеческому существу, едва освободившемуся от ига животных инстинктов, бороться со всеми силами природы для поддержания своего существования.
Ученики этой ступени уже понимали, о чем шла речь, хотя учитель порой говорил языком символов, за которыми надо было угадывать суть и облекать ее в доступную людскому разуму форму. Но то, что открывалось перед ними, стоило тех испытаний, которые приходилось претерпеть.
— Колебание земных полюсов приводило к большим переворотам на земном шаре, к попеременному погружению и появлению континентов, — говорил Пифагор. — И человечество должно пережить шесть таких катаклизмов. На земле должно быть семь человеческих рас. Только в середине третьей расы животное-человек, тело которого развивалось постепенно по законам эволюции, достигло такой законченности, при которой оно уже могло служить проводником для индивидуального сознания, чего лишены растения и животные. И тогда совершилось соединение человека с его Монадой, божественной Душой. Вслед за этой пришла другая раса людей, более развитых и наделенных разумом. Она существовала на древнем континенте, названном Атлантидой. Это была могучая цивилизация красных людей.
И не было в душах учеников сомнения в правоте слов учителя: если так говорит Пифагор, значит, это есть истина.
— Наука видимого мира привела нас к истории Земли, а последняя — к тайнам человеческой души. Познай самого себя — и ты познаешь Вселенную, — призывал великий посвященный. — Но, чтобы проникнуть через эту узкую дверь в необъятность невидимой Вселенной, необходимо пробудить в себе непосредственное видение очистившейся души и вооружиться светильником разума, наукой начал и священных чисел. Только так можно перейти от физической космогонии к космогонии духовной.
После эволюции Земли учитель уводил своих учеников в историю эволюции души, которая происходила на протяжении веков.
В подземной части храма Цереры, называвшейся гротом Прозерпины, ученики, мужчины и женщины, окружавшие учителя, слушали с глубоким волнением небесную повесть Психеи, которая есть частица Мировой души, искра божественного Духа, бессмертная Монада.
— Дух, работающий над мирами и сгущающий космическую материю в громадные массы, проявляется с различной силой и все увеличивающейся энергией в различных последовательных царствах природы. Душевный и духовный элемент существует во всех царствах: слепая и смутная в минерале (камне), индивидуальная в растении, поляризованная в чувствительности и в инстинкте животных, эта сила на протяжении всего медленного процесса развития стремится к сознательной Монаде, к Богу. Эта еще неясная, но неразделимая индивидуальность является божественной печатью, в которой Бог хочет проявиться через сознание. Сущность каждого человека должна развиваться в течение миллионов лет, проходя через все низшие царства (минеральное, растительное и животное), сохраняя во всех этих существованиях индивидуальное начало. Но сколько предстоит еще странствий, воплощений, сколько надо пройти циклов для того, чтобы душа сделалась тем человеком, каким мы его знаем!
Страстный рассказ учителя проникал каждым звуком в сознание ученика и становился знанием, дававшим каждому возможность стать тем, к чему он теперь стремился.
— Воплощаясь в более плотной материи, человечество утеряло свое духовное сознание, но усиливающейся борьбой с внешним миром оно сильно развило свой разум, свой интеллект, свою волю. Земля есть последняя ступень нисхождения в материю, которое Моисей назвал изгнанием из рая, а Орфей — падением в подлунный круг. Отсюда человек путем многих новых воплощений может медленно подняться к свободным проявлениям ума и воли, снова обрести свои духовные качества. Только тогда он обретает сознание божественного, лишь тогда он становится Сыном Божьим. И те, которые назывались на земле этим именем, должны были — до того как появиться среди нас — спуститься и снова подняться по этой трудной спирали.
Пифагор рассказывал своим ученикам о небесной жизни души, которую с трудом может представить себе огрубевшее сознание, о ее пути на землю, о рождении в жалком земном существе. Он говорил:
— Земное рождение есть смерть, а смерть есть воскресение с точки зрения духовной. Смена жизней необходима для развития души, и каждая из них есть одновременно и последствие, и объяснение другой. Земная жизнь необходима для выработки воли, а небесная — для духовного роста и осуществления начатого на земле. Когда душа окончательно победит материю, когда, развив свои способности, она найдет в себе самой начало и конец всего, тогда, достигнув совершенства и не нуждаясь более в воплощении, она окончательно сольется с божественным Разумом. Тот, кто впитал в себя эти истины, находится в сердце тайны, в сердце посвящения.
Кончалась ночь, и Пифагор с учениками выходил из склепа в садах Цереры на свет предутренней зари. Новый день становился новой ступенью в жизни тех, в ком жажда знания была сильнее жизни.
На четвертой ступени обучения Пифагор давал понятие о том, как можно применять его учение к жизни. Он учил эпифании Вселенной, то есть обозрению с высоты всего того, что существует во всех сферах жизни, учил автопсии, или прямому лицезрению. Взгляд на человека, как утверждал Пифагор, мог раскрыть его мысли. Сосредоточение на чем-то могло приблизить события, которые происходят где-то. Учил он и теофании, или проявлению Бога в человеке.
— Только соединив свою душу с Богом, можно созерцать полноту истины, — говорил Пифагор.
На этой ступени от ученика требовалось достижение трех совершенств: иметь истину в разуме, праведность в душе и чистоту в теле.
— Мудрая гигиена и разумная воздержанность должны поддерживать телесную чистоту, потому что для чистой души необходимо и чистое тело. Необходимо, чтобы душа, постоянно освещаемая разумом, приобретала мужество, способность самоотречения, преданность и веру, чтобы она достигла праведности и навсегда победила низменное в себе. И наконец, для развития интеллекта необходимо достижение мудрости, чтобы человек мог во всем различать добро и зло и видеть Бога как в самых малых существах, так и в мировом масштабе. На этой высоте человек становится адептом, учителем, и если он обладает достаточной энергией, он приобретает способности и силы. Внутренние чувства его души раскрываются, а воля становится творческой. Его телесный магнетизм, наэлектризованный его волей, приобретает сверхъестественное с виду могущество. Иногда он исцеляет больных возложением рук или одним своим присутствием. Часто лишь бросая взгляд на людей, он уже проникает в их мысли. Ему доступно видеть и то, что происходит на далеком расстоянии. Очень редки адепты, достигшие полного могущества, но к этому надо стремиться, ведь нет ничего недосягаемого.
Философия, которую проповедовал Пифагор, имела своей целью вызволить и освободить человеческий разум от оков и цепей.
— Без ума, — говорил великий посвященный, — человек не познает ничего здравого, ничего истинного и даже не способен ничего уловить какими бы то ни было чувствами. Только ум сам по себе все видит и все слышит. Прочее же слепо и глухо. Постоянно совершенствуясь в прекрасных мистериях, человек только в них становится поистине совершенным. Посвящение в самое благословенное из всех посвящений, защищает от зол. Человек становится зрителем цельных, простых, стойких видений, пребывающих в чистом свете.
«Ученик никогда не бывает так далек от истины, как в тот момент, когда он думает, что он уже у цели», — так учил великий посвященный.
Подобно египтянам и индийцам, Пифагор учредил в своем ордене посвящение для женщин. Последние через обряды и заповеди постигали свои женские обязанности. Он раскрывал им преображение любви в совершенном браке, которое должно представлять собой взаимное проникновение двух душ в самом сосредоточении жизни и истины.
— В роли возлюбленной, супруги, матери и вдохновительницы женщина не менее значительна и даже более божественна, чем мужчина, — говорил Пифагор, — ибо любить — значит забывать себя. Женщина, отдающая себя в своей любви, обретает в этой жертве свое возрождение, свой венец и свое бессмертие. Для мужчин и женщин, действительно посвященных, создание ребенка имеет бесконечно прекрасный смысл и огромное значение. Для отца и матери, знающих, что душа ребенка существует до своего земного рождения, зачатие становится священнодействием, призывом души к воплощению. Между воплощаемой душой и матерью почти всегда существует сходство. Потому плохие и развращенные матери привлекают к себе души темные и злые, тогда как нежные и чистые матери притягивают к себе чистые души. Эта невидимая душа, ожидаемая и стремящаяся к воплощению, представляет собой нечто поистине божественное. Свята и прекрасна задача женщины, которая создает новое жилище для этой души, облегчает ее заключение в теле и смягчает предстоящие ей испытания.
В Отце, Матери и Ребенке, божественной Троице, посвященный учился узнавать Разум, Душу и Сердце живой Вселенной. Это последнее посвящение строило в его сознании фундамент того величественного здания человеческой жизни, для которого каждый посвященный должен принести свой камень.
Пифагору было шестьдесят лет, когда сердце его осветилось великим чувством любви.
Как-то, оставшись в пещере Прозерпины один, Пифагор погрузился в глубокие размышления. Он думал о Вселенной, макрокосме, и о человеке, микрокосме, и не заметил одну из учениц , Феано, приблизившуюся к нему. Молодая красавица, с которой у него до этих пор не было бесед наедине, преклонив колени перед учителем, стала умолять освободить ее от любви, которая сжигает ее тело и душу.
— Назови имя того, кто ранил твое сердце, — попросил Пифагор.
Тяжелая борьба развернулась в сердце девушки. Она боялась произнести имя человека, который стал смыслом ее жизни.
— Я беспрекословно готова подчиниться твоей воле, учитель, я сделаю так, как ты скажешь, — еле шептала она, — но не изгоняй меня из храма познания и не запрещай тебе быть в моем сердце.
Словно молния пронзила Пифагора. Он был озарен тем лучезарным светом, который могла излучать только чистая и святая душа. Таившийся где-то в глубине души огонь любви, которому не дозволялось выходить наружу, вырвался ярким пламенем, не сжигающим, а возвышающим над земными ощущениями.
Молодость и силу своей души великий посвященный черпал в духовной жизни, он вел строгую жизнь и, как многие адепты, отказался от любви к женщине, чтобы полностью отдать себя служению. Любовь ко всем своим ученикам заменяла ему личное счастье. В тот миг, когда Феано припала к его ногам, он почувствовал, что сражен любовью, но сражен самой лучшей ее формой, мистическим цветком, аромат которого был как фимиам. Мудрец умел побеждать чувства, он вполне владел своим воображением, но в этот раз был сражен и покорился судьбе, в которую всегда верил.
В этой девушке, достигшей вершины совершенства, преображенной безграничной преданностью, он нашел достойную подругу, которая смогла содействовать осуществлению дела его жизни.
Пифагор поднял с колен прекрасную Феано, и та прочла в его глазах ответ. Отныне две судьбы слились в одну. Их брак был совершенным. Их дом стал для всего ордена образцом, его называли храмом Цереры, а двор — храмом Муз. У них было пятеро детей. Сын Телавг стал впоследствии учителем Эмпедокла и передал ему тайны пифагорейского учения. Дочь Дамо, которой отец доверил свои манускрипты с запрещением передавать их кому бы то ни было помимо членов семьи, даже в горькой бедности не продала их, отвергая богатые посулы. Сама Феано, проникшаяся идеями мужа, после смерти супруга стала центром пифагорейского ордена.
У Пифагора были и политические принципы, которые он связал с духовностью. Его государственный идеал состоял в порядке и гармонии и был чужд как гнету олигархии, правлению власть имущих, так и хаосу демагогии, пустым обещаниям демократического режима. Он мечтал создать политическую систему на основе власти науки, с совещательным и решающим ее голосом во всех коренных вопросах. Судьба дала возможность его мечте сбыться. Во главе Кротона и многих других городов Греции, принявших модель правления Пифагора, по его совету стояли правители, опирающиеся на высшее знание, то есть мудрецы. То, что ему удалось осуществить, пусть на короткое время, осталось мечтой всех посвященных, имевших соприкосновение с политикой. По его системе человек не мог занять государственный пост, не пройдя начального посвящения и не сдав соответствующих экзаменов, специальных для правителей государств; управление общественными делами могло быть поручено только наиболее умным и добродетельным; главное условие: выборное демократическое начало. Его Совет Трехсот, первый сенат, избранный исключительно из числа посвященных, образовал, таким образом, нечто вроде научного, политического и религиозного ордена, главой которого признан был сам Пифагор.
Политическая система, которую создал Пифагор, распространилась почти во всех городах великой Греции, и оказала большое влияние на общественную жизнь. Пифагорейский орден стоял во главе государств всей Южной Италии. Это было что-то возвышенное, либеральное и умиротворяющее.
Чем сильнее проявлялась магическая власть души Пифагора, тем большую зависть и ненависть она вызывала в душах людей завистливых и недалеких. Килон, который, в силу своего скверного характера некогда не был принят в кругу учеников Пифагора, решил отомстить мудрецу как раз в тот момент, когда началась смута и среди простолюдинов росло недовольство государственной властью. Обуянный ненавистью, Килон организовал клуб, враждебный пифагорейской школе. В него допускались все недовольные политической системой, созданной Пифагором. Однажды Килон начал читать перед собравшейся толпой отрывки из тайной книги Пифагора «Священное Слово», которые он выкрал. Искажая и придавая читаемому совершенно иной смысл, низкий человек высмеивал учение Пифагора, бросая в его адрес необоснованные обвинения:
— Этот лжепророк и лжеучитель посягает на народную свободу, и этого ему мало, он хочет поработить нас, ввергнув догму своих учений! — кричал себялюбец. — Кто он, этот учитель? Этот воображаемый полубог, которому все до того слепо подчиняются, что стоит ему отдать приказание, как все братья уже кричат: «Учитель сказал! Сказал учитель!» Кто он, как не тиран Кротона, да к тому же еще «сокровенный», что значит «тайный», следовательно, самый худший из тиранов? Откуда происходит эта неразрывная дружба между членами пифагорейских гетерий, содружеств якобы боговдохновленных граждан, как не из глубокого презрения к народу? У них вечно на языке изречение Гомера: «Властитель должен быть пастырем всего народа». Не выходит ли из этого, что для них народ не более как презренное стадо животных? И даже самое существование ордена есть непрестанный заговор против народных прав! Пока он не будет уничтожен, невозможна свобода в Кротоне!
Но не все поддерживали Килона, один из собравшихся, руководимый чувством справедливости, воскликнул:
— Пусть будет дозволено Пифагору и пифагорейцам прийти сюда и оправдаться, прежде чем мы приговорим их.
Но Килон понимал: если придет Пифагор и станет говорить, то, очаровав своим обаянием людей, он одержит победу над ним и его сподвижниками, и влияние этого могущественного человека еще больше усилится, сокрушив в очередной раз его и без того не высокую репутацию. И с надменностью он закричал:
— Разве эти пифагорейцы не отняли у нас права судить и решать общественные дела? По какому же праву могут они требовать, чтобы вы, честные и обделенные правами граждане, выслушивали их? Они не призывали вас к совету, когда лишали народ законодательного права, и вы точно так же должны поразить их, не спрашивая их мнения.
Толпа взорвалась громом рукоплесканий, а огонь зла уже распалялся в их невежественных умах и животных сердцах, ибо в человеческом сердце, полном разума, нет места порокам.
Килон начал охоту на пифагорейцев и, когда сорок четыре главных члена ордена собрались у Милона, в прошлом победителя олимпийских игр среди борцов, улучив момент, призвал своих сторонников, приказывая им поджечь дом. Почти все члены ядра пифагорейского общества погибли. К счастью, учителя в тот день с учениками не оказалось. Он был по делам в Метопонте. Когда до него дошел слух об убийстве его соратников и революции, разразившейся в Кротоне и по всему Тарентскому заливу, в огне которой погибали и изгонялись пифагорейцы, великий посвященный понял, что не может вернуться туда, где был оплот его учения.
Прожив в Метопонте около двадцати лет, Пифагор почувствовал, что близок тот час, когда душа устремляется к небесам. Тогда он призвал к себе своих детей и внуков и объявил им свою последнюю волю.
После захода солнца старик, по своему обыкновению, ушел в опочивальню, погасил светильник, лег и, храня благоговейное молчание, покинул мир, которому подарил свет единой истины.
В Метопонте почитали приятного мудреца, который, дожив до столетнего возраста, тихо отбыл в царство, где души находят покой. Метопонтцы превратили его дом в храм Деметры, богини плодоношения на земле, а небе — богини подведения итогов на смертном ложе: что посеял, то и пожал; а переулок, где находился дом, назвали Мусеем, музеем, святилищем Муз.
Спустя много лет метопонтцы показывали Цицерону дом и могилу человека, который владел великим знанием и первым назвал себя философом. До него умные люди называли себя мудрецами, что означало «человек, который знает». Пифагор был гораздо скромнее, он называл себя философом, то есть «тем, кто пытается найти знание».
Пифагор, чистый философ, глубоко проникший в тайны Природы, благородный наследник древнего учения, преследовавший великую цель освободить душу от пут, налагаемых чувствами, и заставить ее осознать собственные силы, — должен вечно жить в памяти человечества.
Пифагор — чудо-человек по учености, нравственным качествам и достижениям, человек, выдающийся по личному достоинству, чистоте жизни и самоотверженному устремлению к божественной истине. От него, первого философа, который учился мудрости, который был посвящен в тайну, как соединить себя с божеством через отвлеченное созерцание, мир обрел «познание вещей, как они есть». По утверждению этого выдающегося человека, каждая религия основана на одной и той же истине, которая есть мудрость, находимая в Книгах Тота (Гермеса Трисмегиста), из которых Пифагор почерпнул все свои идеи.
Такова почти сказочная жизнь великого мыслителя, прошедшего посвящения почти во все тайные науки и религии. Такова почти волшебная судьба необыкновенного человеческого или божественного существа, построившего знание истинной науки о Космосе, человеке и Боге.