Поэтесса

Случается, что титулованные особы не всегда соответствуют присвоенному им званию. Данное в знак признания заслуг, оно не всегда соответствует реальным заслугам, которых может и не быть.
На школьном празднике, посвященном двухсотлетию Пушкина, у хода в здание музея, где проводился пушкинский бал, стояла женщина и раздавала всем входящим маленькие книжечки. Я тоже оказалась счастливой обладательницей брошюрки. Просмотреть ее было некогда, началось мероприятие и захватило меня полностью. Кто-то из рядом стоящих шепнул мне на ухо: «И вам досталось?» — и взглядом указал на книжицу. Я кивнула, продолжая следить за действием: Пушкин страстно читал свое посвящение Натали. «Это теперь наша поэтесса», — продолжил сосед. «Что значит наша?» — спросила я, не сводя глаз с кудрявого подростка, изображающего любовную страсть к симпатичной девушке в бальном платье. «Она к нам из Риги переехала, там теперь наших не жалуют. Член Союза писателей, между прочим». «И что пишет?» — не отдавая отчета своим словам, поинтересовалась я. «Стихи». — «Настоящие?» — «Прочтите».
Пушкин взял Натали за руку, и они стали спускаться по лестнице. Зазвучала музыка, и они закружились в танце. К ним присоединились другие пары, и прекрасный вальс околдовал всех. Я оторвалась от красивого зрелища, открыла книжечку на какой-то странице и прочла:
Вдыхаю воздух, словно про запас,
И выгляжу до глупого нелепо…
Я в этот поздний и безлюдный час,
Как выходец из затхлых склепов.
«Ну как?» — спросил меня сосед. «Пока не знаю»…
Потом каким-то образом мы познакомились с этой женщиной: то ли меня кто-то представил ей как человека, тоже пишущего стихи, то ли это произошло на одном из городских праздников. В Союзе писателей, где мы однажды встретились с поэтессой уже после нашего знакомства, она сделала вид, что меня не знает, и я не стала настаивать — может, человеку это не нужно. Оказывается, она находилась там по поводу восстановления в Союзе писателей, так как Рижский союз писателей перестал существовать после распада СССР. Членство было недействительным, и надо было восстановить его в российской писательской организации. Своего она добилась почти сразу, минуя стадию кандидатства, что было обязательным при вступлении в Союз писателей. Ее требование переписать членскую книжку было удовлетворено.
В нашем городе проходили семинары и встречи поэтов, но меня туда не приглашали, поэты печатались в своей газете, но я даже не знала о ней (ее тиражи были, видимо, так малочисленны, что о существовании этого печатного органа мало кто знал). Время шло, они жили своей бурной жизнью, а я — своей. Я часто встречала на улицах какую-нибудь знаменитость и, как правило, оставалась незамеченной.
Время неумолимо бежит вперед, жизнь меняется, одни поднимаются вверх из своих низин, другие падают вниз со своих вершин. Поэтесса, член Союза писателей, давно торговала газетками на рыночном перекрестке. Я старалась обходить это место, а если по забывчивости попадала сюда, то видела, как она старается меня не замечать. Мне стало стыдно, что я не здороваюсь со знакомым мне человеком, и я, не ожидая ответа, стала приветствовать ее. Однажды, после посещения семинара в Союзе писателей, я остановилась возле поэтессы.
Она сидела на табуретке на том же месте, держа в руках газеты с телепрограммой.
«Здравствуйте, я вчера была на семинаре в Союзе писателей. Вы не бываете там?» — «Нет, мне незачем там бывать, я и сама провожу семинары». — «Было много интересного». — «Это крысиное логово. Старого председателя сбросили, этот… влез, теперь это уже не организация. Порядочных там нет…» Она говорила еще что-то, но я не слышала, я смотрела на заношенную, да еще неаккуратно зашитую голубую блузку на ней и думала о печальной судьбе поэтессы, вынужденной по каким-то жизненным обстоятельствам торговать газетами на рынке. И вспомнились вдруг строчки четверостишия, прочитанного мною на красивом пушкинском балу:
Вдыхаю воздух, словно про запас,
И выгляжу до глупого нелепо…
Я в этот поздний и безлюдный час,
Как выходец из затхлых склепов.
Какие пророческие строки! Они так хорошо подходили к данной ситуации. Куда девался апломб, амбиции, гордый вид! Незавидная судьба… Стало страшно, и в голове забились, как молитва, слова: «Господи, спаси от подобного унижения. Для меня нет ничего ужаснее, чем стать торговкой. Избави меня от такой напасти».
Меня не принимали в Союз писателей, но я к этому уже и не стремилась, я словно переросла ту, которая считала, что уважение приходит со званием. Я не была официально признанной, но мне это не мешало. Я не была поэтессой, но независимо от этого стихи писались. О них мало кто знал, и это было неважно; я писала их для себя, не в стол, а в свой поэтический сборник, в котором собрана россыпь моих чувств.
Оставив на рыночной площади ту, с которой мы не были ни друзьями, ни врагами, ни соратниками, ни коллегами, ни собратьями по перу, ни оппонентами, я пришла домой и первым делом нашла в старом шкафу ее маленькую книжечку, открыла и прочла:
Круг завершен. А дальше повторенье.
Но буду повторять уже не я.
К чему слова, напрасные мученья
В преддверии покоя, забытья?

Круг завершен. Хорош он или плох?
Не нам судить. На все Господня воля…
На радость. Горе и на каждый вздох,
На одинокую безжалостную долю…
Круг завершен.
Не мне судить, но только строчки эти чертой последней стали для поэта.
Не гордость, а гордыня человека гложет, не высота — высокомерие жует, и тот понять каприз судьбы не может, кто для себя, собой, своим живет.