Сильный мира сего

Есть такие индивиды, которые чувствуют себя царями и богами, особенно если занимают высокий пост. Они считают, что им подчиняется все: завод, фабрика или организация, которыми они управляют, люди, которые там работают, даже земля, на которой все это находится, тоже принадлежит им. Я не раз, да, впрочем, и не я одна, видела это, ощущала на себе и страдала от посягательств на мои права. Мне редко везло на начальников, хорошие люди встречаются нечасто, но сейчас не о них, а о тех, кто считает, что правит миром.
Он был большим начальником, я — маленьким, моя организация располагалась в здании, которое принадлежало его учреждению, руководство ее находилось в другом городе, и прямой зависимости от этого царя Ирода у меня не было. Но есть люди, которые не могут смириться, когда что-то не принадлежит им или кто-то не находится в их подчинении. Настал час, когда он решил подчинить и меня, и началась тихая травля. Меня донимал председатель профкома — большой подхалим, какие-то мелкие начальнички, не имеющие ни ко мне, ни к моей работе никакого отношения, даже милиция, у которой не было оснований для проверок, стала допекать меня. Надо было как-то отстоять себя. И я решила сходить к нему, местному царьку, на прием.
Я оделась более чем экстравагантно, понимая, что одежда — неслабое оружие, если его правильно использовать, но главное — надо было подавить свой комплекс неполноценности, который в общении с людьми выше меня по рангу не раз играл со мной злую шутку. В приемной начальника, как всегда, было много народа, так как в течение рабочего дня он в основном занимался исключительно производственными вопросами, а их у него всегда было немало: без его ведома муха мимо не пролетала. Я дождалась очереди и вошла. Театральной походкой я проследовала к дивану, села там, где посчитала удобным для себя, и положила ногу на ногу, что было неслыханной дерзостью. Вероятно, никто из его подчиненных людей не мог себе этого позволить, а уж в его присутствии — даже и помыслить! Все входили в кабинет в судорогах от страха, заранее зная, что ожидает их в этом светлом, просторном, уютном и даже красивом месте. Ни на что хорошее рассчитывать не приходилось: «проработка», «накачка», «воспитательный процесс» нередко напоминали бурю, ураган или торнадо. Они случались по поводу и без повода: для профилактики. Стоя или, если повезет, сидя, чтобы не упасть, сжавшись, скукожившись, не поднимая глаз, посетители сносили разгон и часто выходили красные или в слезах.
Я понимала: всем своим видом я должна демонстрировать, что его власть на меня не распространяется, что все вопросы я буду решать на другом уровне и, вообще я не настроена на деловой разговор, а зашла так просто, может быть, выяснить моменты, меня интересующие.
Я вальяжно откинулась на спинку дивана и картинно раскинула по ней одну руку. Я чувствовала, что черный цвет этой дорогой черепахи — прекрасный фон для меня, я была яркой картинкой в этой строгой раме. Чуть покачивая ножкой и шевеля пальчиками в такт своей то томной, то страстной речи, я говорила вообще о том, что приходило в голову и было далеко от производственных вопросов.
Он пригласил секретаря. Та вошла. Молодая, строгая, сухая, зловредная и преданная ему секретарша была так ошарашена увиденным, что первое мгновение не могла понять, чего от нее требуют. Она, заслужившая право быть личным секретарем, никогда бы не позволила себе подобной вольности в рабочее время, а тут какая-то… даже не из замов, а так, стоящая где-то на последних ступенях иерархической лестницы, осмелилась на такую дерзость! Просьба была повторена, хотя повторять он не любил. Через минуту передо мной на журнальном столике появился поднос со стаканами и запотевшей бутылкой минералки. Секретарша открыла бутылку, налила в стакан воду и удалилась. Это прибавило мне уверенности, и театральное действо продолжилось.
 Он пытался убедить меня войти со своим подразделением в его производственную структуру, но я уходила от прямого ответа, что-то пространно говорила, очерчивая фантастические фигуры взлетающей от спинки дивана, словно бабочка, ручкой со сложенными, как у балерины, пальчиками. Я знала, что его привлекало помещение, в котором располагался отдел, и его целью было склонить меня к добровольному слиянию наших структур, хотя они и были государственной собственностью. Мне нужно было одно: показать ему, что я его не боюсь, моя сила в том, что без моего согласия зданием он овладеть не сможет. Он тонко запугивал, демонстрируя свою всесильность, но это не производило на меня впечатления. Я маленькими глотками цедила холодную воду и, насколько мне позволял мой маленький ротик, широко улыбалась. Тогда он попытался меня купить, обещая золотые горы, но я на эти уловки никогда не клевала, для меня важней всего была независимость, особенно от тех, кто каждого считает своим рабом. На его заманчивые предложения я не отвечала прямо. Я улыбалась, улыбалась обаятельно, не стесняясь обнажать свои не совсем ровные зубы, прикрывая лукавые глаза огромными накрашенными ресницами, и чувствовала бесплодность его попыток согнуть меня, покорить, купить, заставить!.. Он тоже играл, а ему больше ничего и не оставалось. Крикнуть на меня, как он это умел делать, выгнать, как неоднократно себе позволял, он не мог, потому что выдал бы этим свою слабость и признал поражение. Он доводил партию до ничьей, и это было самым приемлемым вариантом в создавшейся ситуации.
 Наша милая беседа закончилась ничем, но после этой встречи меня больше не третировали ни его подчиненные, ни милиция, ни он сам. Возможно, он понял, что меня невозможно ни запугать, ни купить, я не такая, как все, потому что я сильнее их — сильных мира сего. Я сильна не властью, а чем-то внутренним, чем не обладают они, мнящие себя царями и богами. Он не мог понять, что давало мне эту уверенность и силу, что позволяло быть Клеопатрой, покоряющей Цезаря. Они, те, кто пробовал меня раздавить, размазать, растереть, превратить в пыль, не могли разгадать меня до конца, а я шествовала по миру непокоренная и одна знала, чего мне это стоит.
Когда много бьют, боль становится постоянной, к ней привыкаешь и будто не чувствуешь ее. И тогда становишься выше боли и страданий. Когда поднимаешься на эту ступень, ощущаешь себя сильнее самых сильных. А это уже могущество духа, а не власть.
Видит тот себя всесильным, кто забыл, что Бог сильнее; видит тот себя всех выше, кто забыл, что Бог на Небе; но лишь тот силен, кто Бога силу в сердце сохраняет, но лишь только тот возвышен, кого Бог сам возвышает.