Челобитная

В России написание челобитной (просьба или жалоба на кого-то, адресованная царю), как правило, не имеет успеха, более того, подобного рода акция может закончиться «кровавым воскресеньем». Я понимаю это только сейчас, тогда же, много лет назад, как и весь русский народ, я верила в доброго государя, который не видит бедственного положения простого люда, поэтому не может помочь ему, не знает о его жестокой эксплуатации, а то бы наказал виновных. Русский человек считает, что надо поведать о своих горестях царю, и тогда царь-батюшка станет на сторону простого человека, а не сытого барина.
Однажды комендант общежития, где я проживала во время обучения в столице, надоумила меня написать письмо с жалобой на директора училища. Она мне описала вопиющие нарушения, и я, по наивности своей, изложила их в письменном виде, отправила не кому иному, как генеральному секретарю, главному правителю страны.
Как-то вечером меня попросили зайти к секретарю партийной организации училища, который пришел в общежитие, чтобы встретиться со мной по какому-то важному вопросу. Я спустилась на первый этаж. Он сидел за столом, в глазах не было той злобы, какую мне пришлось однажды увидеть во взгляде такой же птицы, но покрупнее и почти по такому же поводу. Он сообщил о моем письме, которое было переправлено в райком партии с визой «разобраться», и о том, что нас — директора училища, его, секретаря парторганизации и меня — приглашают в райком партии для выяснения обстоятельств, изложенных в письме. До беседы в вышестоящей организации ему надо поговорить со мной, чтобы быть в курсе содержания моего послания и цели, которую я преследовала. Еще до этой встречи я поняла, что мои действия ничем не обоснованы, что мне вообще не стоило делать этого, но сожалеть о совершенном было уже поздно — дело сделано.
В беседе с секретарем партийной ячейки училища, молодым, но далеко не глупым человеком, я не сказала, что побудило меня написать это письмо, и не упомянула имени коменданта. Я рассказала ему о себе, о том, что приехала в Москву поступать в Литературный институт, но туда надо представить печатные вещи, которых у меня нет, так как меня нигде не печатали. Я решила поступить в училище, где предоставляют общежитие, и попробовать печататься в Москве. Здесь тоже не печатали, но, живя в столице, я увидела, что можно по-другому построить жизнь. Я живо рассказывала ему, где и в чем я видела недостатки и что, по моему мнению, надо менять. Он понял, что это же было и в письме, и сказал, что в беседе в райкоме я должна вот так же отвечать. Только теперь я понимаю: он, видимо, думал так же, но у него не хватило бы смелости высказать это вслух.
На следующий день мы втроем были в здании райкома партии. Директор был зол, секретарь парторганизации взволнован, я нервничала. Мы вошли в кабинет третьего секретаря райкома партии. За столом сидела немолодая спокойная женщина. Меня попросили объяснить, какую цель я преследовала, посылая письмо, и мне ничего не оставалось делать, как изложить те недостатки, которые я видела в работе училища. Потом я перешла к вопросу о неразумных тратах, которые выражались в том, что учащихся профтехучилищ снабжают формой, которой никто не пользовался (ее невозможно и совершенно не хочется носить по той причине, что она безобразно сшита). Огромные деньги идут на производство одежды и обуви, а в итоге оказываются выброшенными на ветер. Это, по моему мнению, было нерачительно. Подобного рода факты были приведены еще. Я говорила уверенно и страстно, потому что понимала: сделав этот неразумный шаг, я изначально была обречена на провал, терять мне теперь было нечего.
Меня выслушали и попросили удалиться, через несколько минут вышел секретарь парторганизации. Он был удивлен тем, что я не изложила все так же, как ему, это был бы больший плюс, но даже эта моя речь произвела на секретаря райкома партии большое впечатление, и она по-доброму сказала: «Эта далеко пойдет».
Как и следовало ожидать, началась травля, участие в ней приняли все: руководитель группы, комендант, директор, секретарь комсомольской организации. Я позвонила секретарю райкома партии (как и каким образом у меня оказался ее телефон, не помню), рассказала о том, что последовало после моего письма, и попросила помочь уйти из училища без последствий, которые обычно возникали у тех, кто не отрабатывал затраты государства на его содержание в училище. Она посоветовала уехать домой, что я и сделала. Позже я узнала, что нашего директора повысили, и он стал начальником в управлении профтехобразования.
Это был первый жестокий урок. С тех пор прошло много лет, генеральных секретарей партии сменили президенты, но в положении простого народа ничего не изменилось, он остался по-прежнему бесправным, нищим и несчастным. Теперь я уже не писала челобитных, считая это дело бесполезным. Неужели тот, кто управляет страной, не знает, что в ней делается? Знает, но у него другие задачи. Когда я смотрю по телевизору на шикарную жизнь правителей и нищету простого люда, то каждый раз вспоминаю анекдот: «У президента Украины спрашивают: “Правда, что у вас в Канаде есть дом?”, на что он отвечает: “Та якый там дом, так, мала хатынка. Я ж бедую з усим народом”». Нет, правитель не «бедует з усим народом» и бедовать не может. Он должен жить по иным законам и играть по иным правилам, имя этой игры — Политика. Иногда хочется написать гневное письмо, в котором излить всю боль народа, но я знаю, что до правителя, «бедующего з усим народом», оно не дойдет, а будет отправлено в местные органы, чтобы там разобрались с бунтарем и поступили с ним надлежащим образом.
Говорить глухому бесполезно — не услышит, призывать к справедливости не имеющего совести — чревато неприятностями. Маленькие кровавые воскресенья — обычное дело по отношению к тем, кто пишет челобитные царю. Но меня мучили и мучат одни и те же вопросы: неужели не стыдно смотреть в глаза голодным? Неужели нигде и никогда не шевельнется мысль о вопиющей несправедливости, царящей в обществе? Неужели совесть так заглушена, что боль и страдания людские не трогают сердце?
Я не пишу более челобитных: никчемное занятие, чужую совесть разбудить довольно сложно, но со своим народом жить — вполне возможно, и быть, как он, униженным бесправным, голодным, нищим, но душою славным. Я имею маленькую квартиру, старую мебель, минимум одежды, большей частью чужой, моя пища проста, мои запросы минимальны, самое большое мое богатство — книги. Я безработная, и моя пенсия будет минимальной, как у большинства наших пенсионеров. Но в отличие от тех, кто обирает народ, я даю ему то, что имею, — свое творчество. Это единственное, чем я могу его одарить, чем одарить и обогатить. Я такая, как все, и жить по этим принципам меня научили мои челобитные. Научили не борьбе, а смирению, тому великому смирению, которое, как груз, несет весь народ.
Существует поговорка: «Своя ноша не тянет», так и смирение для нас стало грузом, который не тянет. Мы пронесем свою ношу смиренно, царям свою точно также нести, но ноша народная — благословенна, а царская в ад может их привести.