Вороны

Вступление.
Когда-то моя мама была первой красавицей нашего городка. Отец гордился тем, что такая симпатичная и обаятельная девушка подарила ему свою любовь. Первые несколько лет они жили душа в душу. Мама, несмотря на свое очарование, была по натуре однолюбкой и не давала ни капли повода для ревности.
Просматривая старые, семейные фотографии, где с небольшого, черно-белого снимка смотрят счастливые лица отца с матерью, и маленькая, капризная мордашка моего старшего брата Ромки, я лишний раз убеждаюсь в правоте бабушки, говорившей «Не родись красивой, а родись счастливой!» Годы берут свое, с молодостью сложнее расстаться, когда приходится еще и прощаться с неземной красотой, с вечным вниманием противоположного пола, и завистью подруг. Проходит время и наступает осознание, что всю свою жизнь жил только за счет своей внешности, а теперь уже и платить нечем, потому что красота испаряется, оставаясь в светлых, но ужасно болезненных воспоминаниях.
Родители души не чаяли в Ромке, и через год решили родить еще одного ребенка – чтоб сыну не так скучно было. Родились двойняшки – Миша и Маша. Роды были тяжелыми, и матери пришлось делать кесарево сечение. В те годы еще не было хороших технологий, и маме «изуродовали» симпатичный животик. Бабушка рассказывала, что отец запил, потому что всегда на первое место ставил красоту жены. Но он продолжал верить в то, что любит ее.
Я родилась через пять лет. Я родилась случайно. Мама ужасно боялась делать аборт, но и отцу сообщать не хотела. Когда он узнал, то постарался смириться с еще одним ребенком, при условии, что родится мальчик. А родилась я. Назло ему, матери и вообще всему миру.
Это было ударом для отца. Он переживал так, будто родилась не девчонка, а двухголовое чудовище с пятью руками и горбом на спине. Хотя, возможно, для него было бы приятней увидеть это чудовище, лишь бы оно было мужского рода. Он обозлился на мать, будто она специально родила ему дочь, чтобы насолить. Но все-таки пытался верить, что любит ее.
А мама начала толстеть. Она очень много ела, и, т.к. была на декретном, почти не выходила из дома. Позже это переросло в болезнь, и мать ушла на пенсию по инвалидности. Отец сначала еще скрывал, что завел любовницу, потом уже стал чаще пропадать из дома, а позже и вообще ушел от нас.
Детство – самая беззаботная пора! Я так и не смогла убедиться в правдивости этого высказывания. В то время, как мои ровесники и ровесницы играли во дворе, я ухаживала за мамой, следила за домом. Маша к тому времени уже дружила с десятым кавалером (ей было 14), Мишка работал за копейки на каком-то заводе. Ромку, сказать по правде, я вообще почти не помню. Он ушел из дома очень рано. Его слишком баловали, а так и не смогли воспитать в нем честь, гуманность и хоть каплю ответственности. Сказать по правде, в то время я почти не вспоминала о нем. Мне просто было некогда.
Кое-как я закончила девять классов и поступила в шарашку, на повариху. Мне было все равно на кого учиться, чем заниматься, как жить. Тогда я мечтала лишь об одном – уехать подальше от этого города, от дома, от мамы. Но через полгода меня отчислили, по причине прогулов.

Часть 1.
Свет в окнах отсутствовал, и я про себя вздохнула: «Спит, наверное!» Кое-как дотащив тяжелые сумки до двери, я нервно пнула. Надо понять мой столь нетерпеливый поступок: день выдался тяжелый, на роботе скандалы, все на взводе, на улице невыносимый мороз (я хоть и коренная сибирячка, но к такому холоду не приспособлена), отчего руки окоченели, и я их практически не ощущала, еще и эти неподъемные сумки, с продуктами…
Вскоре послышались тяжелые, неспешные мамины шаги. Она лениво открыла дверь, пропуская меня в дом.
- Что, ключа, что ли нет? – раздраженно бросила она.
- Руки замерзли. Да и пакеты тяжелые, - терпеливо ответила я, проходя в кухню. – Ты ничего не приготовила?
- А что я приготовлю? – удивилась мать. – В холодильнике шаром покати!
- Мам, я же оставила деньги. Могла бы сходить до магазина. Ты же знала, что я поздно приду!
Она нервно засмеялась, прикрывая рот толстой рукой.
- Куда я в таком виде пойду? Да меня все засмеют!
Я вздохнула.
- Мам, нельзя же вести затворнический образ жизни! Пошла бы, погуляла, проветрилась. И плевать на людей!
- Это тебе плевать! – почти прокричала она. – Ты вон, какая худенькая, красивая, молодая!
- И что меня теперь попрекать этим надо? Мам, ты уже в возрасте, тем более родила четверых детей. Тебе позволительно быть полной!
- Полной? Ты ЭТО называешь полной?! – мать хлопнула себя по невозможно толстым бедрам. – Юлечка, дочка, это болезнь! Я не полная, я жирная!
- Мамочка… - я не знала, что ответить, потому что она была права. Слишком права. Да, я красивая, почти такая же, как она в молодости, но у меня нет любви, нет друзей, нет нормальной жизни. Не родись красивой, а родись счастливой. Я не стыдилась моей матери, не стыдилась ее болезни, ее несдержанности. Я стыдилась самой себя, своих мыслей, своих желаний, но все равно продолжала мечтать уехать от матери и стать счастливой. Хоть ненадолго. В свои девятнадцать лет у меня даже не было нормальных отношений, я не видела мира вокруг. Мой маленький, никчемный мирок сходился на дешевой работе в какой-то столовке, и больной матери-толстухе, которую я не могла бросить из-за моральных принципов.
Мама ненавидела меня. Я знаю, что она мечтала ослепнуть, лишь бы не видеть моей красоты, не ощущать еще большего своего безобразия в сравнении со мной. Она очень много говорила о Роме. Она гордилась им, а у меня оставалось такое чувство, что она даже не помнила, какой он был. Она просто знала, что самые счастливые годы ее жизни, были те годы, когда они жили втроем – она, отец и Ромка. За это и любила старшего сына.
Наскоро приготовив ужин, мы сели за стол. Мать ела молча, жадно глотая непрожеванные куски, будто боясь, что в любой момент у нее могут отобрать пищу. Это страшно, но мне даже не было жаль ее. У меня вообще не было никаких чувств. Только усталость, невыносимая усталость, как у пожилой, депрессивной женщины.
Неожиданно мама отодвинула тарелку и спокойно спросила:
- Скажи, ты можешь взять выходной?
- Зачем? – я была удивленна. Мама всегда попрекала меня, что я мало зарабатываю, что надо работать и днем и ночью, чтобы не умереть с голоду, а тут сама спрашивает про мой выходной.
- Сегодня звонил Миша.
Это удивило еще больше. Брат ушел от нас, едва ему исполнилось восемнадцать, и с тех пор предпочел забыть о семье. Он никогда не давал о себе знать. Я пару раз видела его, возвращаясь с работы, но Миша делал вид, что не заметил или не узнал меня.
- И что он сказал? – я не узнала свой голос, он был какой-то хриплый, будто шел не из горла, а откуда-то изнутри, из самой глубины.
- Вспомнил, что у меня скоро юбилей. Обещал найти Машу с Ромой и всем вместе приехать в гости! – мать слегка улыбнулась, что было необычно для нее, видимо при одном упоминании имени «Рома», на душе ее становилось теплее. – Я хочу, чтобы собралась вся семья!
Семья! Разве это сборище абсолютно разных, и уже успевших стать друг другу чужими, людей можно назвать семьей?!
- Я не знаю, мам, у нас много клиентов…
- Неужели тебя некому заменить?
- Все уже привыкли, что я работаю без выходных…
- Так пусть отвыкают!
Вот те на! Совсем на мать не похоже! Неужели у нее совсем крыша поехала?
- Ты действительно этого хочешь? – спросила я.
Она замолчала, внимательно смотря мне в лицо. Ее, когда-то прекрасные, голубые глаза, были пусты, они не имели никакого определенного цвета и абсолютно ничего не выражали. Она пристально смотрела на меня, а я ничего не чувствовала – ни жалости, ни привязанности, ни любви. Ничего. В тот момент мне казалось, что передо мной сидит абсолютно чужая мне женщина, с пустыми, неживыми глазами. И мне даже стало на миг страшно, и захотелось просто встать и убежать. Только куда?
Неожиданно, губы ее дрогнули, в глазах блеснули невольные слезы, и они перестали казаться такими пустыми.
- Да. Я этого хочу, - тихо ответила она, и встала из-за стола. С трудом передвигаясь, переваливаясь с бока на бок, она направилась к дивану, легла на него, и, отвернувшись к стене, захрапела.

- Людмила Геннадьевна, - я немного замешкалась, было непривычно обращаться к начальству с такими просьбами, но тут же взяла себя в руки. В конце концов, я имею полное право на выходной, когда целый год работала не отдыхая? – Я бы хотела взять выходной.
Хозяйка нашей столовой, пышная, некрасивая женщина, с вульгарными, вечно накрашенными губами, повернула ко мне высокомерное лицо, наигранно удивленно подняв брови.
- Вы-ход-ной? – по слогам повторила она. – Юлечка, какой выходной?
Я опять смутилась.
- Людмила Геннадьевна, я уже с Катей поговорила, она сказала, что справится одна в воскресенье!
- В воскресенье? – она криво усмехнулась, чувствуя полную власть надо мной. – Но это уже завтра!
- Да. Извините, что причиняю вам неудобства, просто у меня непредвиденные обстоятельства.
- Обстоятельства? – у нее была дурная привычка, всегда повторять последнее слово собеседника. – А можно узнать - какие?
Вообще-то это было не ее дело, но я почему-то с готовностью ответила.
- Приезжают мои братья и сестра.
- Братья и сестра? - Людмила Геннадьевна неестественно рассмеялась, а я внезапно поняла, что ненавижу эту женщину. Странно, я никогда не думала, и даже не замечала ее. Она была моей начальницей, но особой неприязни не вызывала, а тут вдруг я поняла, что всегда ненавидела ее. Эти ее ухмылки, наигранность, вульгарность. Она всегда чувствовала власть над нами, она играла этой властью и нашими жизнями. Почему мы все, как малые дети оправдывались перед ней за свои проблемы, за свою личную жизнь, когда это никак и никогда не касалось работы и конкретно нее?
- Да, - я тяжело вздохнула, стараясь скрыть свою нелюбовь. – Моей маме завтра исполняется сорок пять лет!
- Да что ты говоришь! – в ее глазах мелькнула странная злоба. – Праздник устраиваете?
- Да, все-таки юбилей. Посидим скромненько, выпьем маленько, покушаем.
- Конечно, Юлечка, отдыхай. Тебе ведь придется много готовить, чтобы накормить свою жирную мать! – слащаво улыбнулась она, а у меня внутри все вскипело. До сих пор не могу понять, как она посмела это сказать? Но еще больше я поражаюсь тому, что я смогла это стерпеть! Что я смолчала! Что я просто ушла, пролепетав «спасибо», когда я должна была поступить иначе. Я должна была плюнуть в это напомаженное лицо, не жалея слов выразить всю свою ненависть к ее жалкому существу. А я смолчала. Это было разумно, ведь я бы потеряла работу, но не всегда разумное правильно. Тысячу раз я мечтала вернуть тот миг, тысячу раз представляла, что бы я сделала и сказала этой ненавистной, этой вульгарной и бездушной женщиной. Но машины времени нет. Прошлого не вернешь.

Часть 2.
Они приехали все вместе, на старой «шестерке» Машкиного мужа. Первого я увидела Мишу. Он почти не изменился, только стал выше и шире в плечах. Его большие, удивительно-зеленые глаза, искрились восторгом и озорством, тонкие губы расплылись в улыбке.
- Юлька, сестренка! Как поживаешь?
До сих пор не могу понять, толи он отличный актер, толи действительно был рад меня видеть, что было довольно странно.
Машка немного потолстела, но эта легкая полнота даже шла ей. Милое, вечно-детское личико, чуть смущенно улыбнулось, но я-то всегда знала, что за этой ангельской внешностью скрывается жестокая сущность. Она познакомила нас со своим мужем – Олегом. Слабый, ослепленный любовью к Маше, мужчина.
По маминым рассказам, я создала свое представление о Роме, как об умном, спокойном, добром парне, поэтому, увидев эти злые, карие глаза, эту наглую ухмылку, я подумала, что это, наверное, чей-то друг…
- Что, сестричка, не узнаешь? – пропел он, крепко и нагло прижимая меня к себе. – Это же я. Твой Ромео!
И это тот, в ком мама души не чает? Впрочем, внешность обманчива… Машка вон вообще на вид ангел ангелом!
Я провела гостей в зал, где уже давно дожидалась мама, а сама отправилась на кухню готовить. Я слышала, как они тихо о чем-то беседуют, и, даже находясь за пределами той комнаты, чувствовала то напряжение, нарастающее с каждой минутой все сильнее и сильнее. Я сразу знала, что это дурацкая затея! Неужели мама не могла обойтись без этого бессмысленного застолья? Я бы, как обычно, приготовила ей еды, она бы развалилась на диване, и с жадностью бы поедала все приготовленное, а я бы ушла на работу. К чему эти сборы? До этого что-то ни Миша, ни Маша, ни любимый мамин Ромочка, не вспоминали о нашем существовании.
Почему-то в бескорыстность этого приезда верилось с трудом…
- Нужна помощь?
Это Маша. Я отрицательно помотала головой, помня, что сестра никогда не умела готовить и вряд ли научилась.
Та отошла к окну и задумчиво закурила.
- Она так растолстела, - с долей отвращения сказала она.
- Мама больна.
- Я знаю. Но на нее смотреть невозможно! А ведь когда-то была первой красавицей!
- Годы берут свое.
- Я бы лучше бы издохла, чем так жила!
Я резко обернулась. Нет, в ее глазах не было ни капли смущения, ни доли сочувствия, или хотя бы просто человеческой жалости. А мне вдруг стало так страшно, что эта девушка моя сестра, что эта девушка, дочь моей мамы…
- Откуда в тебе столько жестокости? – тихо спросила я, еле сдерживаясь, чтобы не погнать ее прочь.
- А откуда в тебе столько терпения? Что за самопожертвование? Почему ты не уедешь от нее?
Боже… она даже не называет ее мамой…
- Она моя мама. Я не могу ее бросить.
- Ты так молодость теряешь!
- А так я честь потеряю. Мама меня родила, вырастила…
- Ты была нежеланным ребенком. Она просто боялась делать аборт!
Зачем она это сказала? На какую реакцию она рассчитывала? Зачем она приехала? Нет, Машуля, я не такая, как ты.
- Уйди, - еле сдерживая слезы, попросила я. – Пожалуйста.
Та равнодушно хмыкнула, но все-таки ушла из кухни.
Даже когда мы сидели за столом, чувствовалась эта напряженность. Мы все были чужие друг другу, и я не понимаю, к чему была эта встреча.
Маша что-то похихикивала с Олегом, Мишка натянуто улыбался, кидал бессмысленные фразы, и я чувствовала, что мысли его далеки отсюда. Рома даже не пытался скрыть, что ему скучно и неинтересно. Мы существовали все отдельно друг от друга, рассказывая о делах, мы просто нарушали внешнюю, физическую тишину, а в душе у нас творилось совсем другое. Нас ничто не связывало друг с другом. Мы были чужие.
- Пожалуй, пора ложиться, - мама поднялась с кресла. – Уже поздно. Рома, ты, наверное, устал.
Тот слегка улыбнулся, но как-то зло.
- Нет, мам. Я, наверное, помогу Юле убрать со стола.
- Хорошо, сынок. Ты у меня такой замечательный, - в ее усталой улыбке даже мелькнула доля счастья, а пустые глаза на миг вспыхнули, но тут же погасли, слишком много усталости было в этой женщине.
Маша с Олегом отправились гулять, заодно навестить старых друзей. Миша тут же где-то пропал.
Я помогла маме лечь на диван, пока Рома переносил грязную посуду на кухню.
- Знаешь, Юля, - мама слегка улыбнулась. – Я так рада, что Ромочка приехал. Какой замечательный был праздник. Но ты иди на кухню. Посуду помой. А он пусть спать ложится, а то устал, наверное.
- Мам, он же мужчина. Сильный, наверное.
- Все равно. Он гость. А ты привыкла. Тебе не трудно.
Я не винила мать за то, что она не любила меня. Я не требовала от нее благодарности, не требовала каких-то чувств за то, что я ухаживала за ней. Мне всегда казалось это естественным, будто я отдавала долги перед ней за то, что родилась. Мне даже казалось, что она никогда не воспринимала меня, как дочь. И даже пожелав, чтобы я взяла выходной на ее юбилей, она просто хотела, чтобы я все приготовила. Она всегда считала меня чужой, и я даже не переживала из-за этого. Я просто не знала, что такое нежность.

Ромка на кухне мыл посуду. Я не стала его останавливать, я слишком устала за день. Отвернулась к окну, и устало закурила. Вообще я редко брала в рот сигареты, только когда чувствовала, что нервы на исходе. Не знаю, либо курение действительно помогало, либо это было просто самовнушение.
- Спит? – поинтересовался Рома, не поворачиваясь.
- Да. Я ее только что уложила.
С минуту он молчал, судорожно вытирал посуду, и я видела, как нервно играли ее желваки. Потом он закончил и резко повернулся.
- Она много ест, да? – это прозвучало резко и грубо.
- Ты же знаешь, что мама больна, - тихо ответила я. Мне почему-то стало не по себе в одной комнате с этим человеком.
- Она такая толстая. Даже не верится, что когда-то она была первой красавицей.
- Не говори о ней плохо. Она так ждала тебя. И все время только о тебе и говорит, какой ты хороший.
- Разве я говорю о ней плохо? Я констатирую факт. Но если тебе это неприятно.
- Это нечестно по отношению к ней, - тихо ответила я.
- А ты очень честная девушка, да? – его карие глаза сверкнули странной яростью, и мне стало невозможно страшно. Мне захотелось просто уйти, взять и уйти. Нет, убежать. Подальше от этого Ромы, от его странного взгляда, от его многозначительного голоса. Но страх сковывал.
- Не то чтобы…
- То есть, не очень? – он резко шагнул ко мне. – Отлично…
- Я просто уважаю маму.
- По-моему мы уже закрыли эту тему? – спокойно спросил он, кидая оценивающий взгляд на мои открытые ноги.
- Как хочешь.
- Как хочу? – Рома сделал еще один шаг навстречу, и оказался совсем близко ко мне, настолько, что я даже слышала его прерывистое, взволнованное дыхание, чувствовала запах дешевого парфюма, смешенного с перегаром.
- Ром… - я хотела отступить, но наткнулась на стену.
- Спокойно, сестренка! – его рука скользнула по моему бедру, выше. – Ты же сама сказала, как хочешь!
- Я не это имела в виду! – срываясь на крик.
- Ты чего так шумишь? – неожиданно разозлился он, больно зажимая рот мне рукой. – Не бойся, тебе понравится!
- Пусти меня… - попыталась пролепетать я, но вышло сдавленно, и он вряд ли что-то услышал, кроме слабого стона. Невольно по щекам скользнули слезы. Слезы отчаяния, потому что я сразу поняла, что ничего не смогу сделать, что он намного сильнее меня, и добьется своего, чего бы ему этого не стоило. Жадно прижимая меня к себе, он завалил меня на стол и начал судорожно снимать одежду.
- Ром, прошу… не надо… ты же мой брат…
Видимо, я еще находила силы сопротивляться. Попыталась пнуть его коленкой по яйцам, за что получила со всей силы по челюсти. Я почувствовала вкус крови во рту, но никакой боли, кроме тупого отчаяния. Он грубо и жестоко зажал мне рот рукой, а моя последняя надежда, маленькая такая, хрупкая, утонула в горьких слезах отчаяния.
Странно, но я не чувствовала ненависти к нему. Даже отвращения не чувствовала. Я ненавидела себя. За свою слабость, за то, что так быстро сдалась, за то, что родилась…
Когда все кончилось, он неожиданно нежно погладил меня по мокрой толи от пота, толи от слез щеке и прошептал:
- Если бы ты не пыталась сопротивляться, тебе бы понравилось больше, - потом слез с меня, собрал с пола раскиданную одежду. – Одевайся!
Это прозвучало уже грубее.
- Господи… - задыхаясь от слез, пролепетала я, дрожащими руками натягивая одежду.
- Заткнись! Не веди себя, как малолетняя девственница. Я уезжаю. Мне не хочется больше находится в этом доме, с жирной матерью и тупой сестрой, которую надо брать силой…
За что?.. Почему?..
Я не чувствовала ничего, кроме огромной потребности защититься. Я нуждалась в защите, когда она уже не могла мне помочь. Я хотела, чтобы меня кто-то любил, но я не знала этого чувства. Я ненавидела тот день, когда моя мама поняла, что морально не готова делать аборт и решила рожать четвертого ребенка. Я ненавидела каждый день, каждый год, каждый час и миг своей жизни. Я ненавидела свое красивое тело, на которое так похотливо позарился мой собственный брат. Я ненавидела себя за то, что отдалась ему, что не смогла долго сопротивляться… за что?.. почему?..

Мама не подала вида, что расстроилась, что Рома уехал, не попрощавшись с ней. Но я-то знала, что сейчас творилось в ее душе. Ведь она так ждала его приезда, а тут…
Маша, Олег и Мишка уехала в обед. Я старалась не общаться с ними, делая вид, что занялась уборкой. Я усиленно пряталась глаза, чтобы не дай Бог, кто догадался, будто что-то произошло ночью. Я чувствовала какую-то неловкость перед мамой, будто я разрушила ее любовь, ее мечту, а ведь это она любила не Рому, а нелепую иллюзию.
Мама смотрела телевизор, но я чувствовала, что ей плевать на то, что происходит на экране, что мысли ее где-то совсем далеко отсюда.
- Юля, - тихо позвала она. – Объясни мне, почему Рома уехал, даже не дождавшись, как рассветет?
Я тут же почувствовала себя виноватой, будто это не Рома изнасиловал меня, а я его.
- Так получилось.
- Вы поссорились?
- Что ты. Нет.
- Тогда, что произошло?
- Все было отлично, мам. Я не виновата. Ему необходимо было уехать.
Она посмотрела на меня, и только тут я поняла, что она действительно ненавидит меня в это момент. Что она винит меня во всем. Что она мечтает, чтобы меня никогда не было на этом свете. Я знаю, она всегда считала, что если бы я не родилась, все бы в ее жизни сложилась по-другому. И отец бы не ушел, и она бы, возможно сохранила свою неземную красоту. Ей просто необходимо было кого-то обвинить в своей несчастной судьбе, найти какое-то оправдание никчемности своей жизни, и она нашла это во мне.
- Если бы не ты, он бы не уехал!
- Нет, мама… что ты…
- Это ты виновата!!!
- Мам, послушай…
- Не хочу, не хочу тебя слушать! Если бы тебя не было, мой Ромочка всегда бы был рядом! Я бы могла любоваться его прекрасным личиком, разговаривать с ним!
- Мам, прошу тебя…
- Молчи!
- Мам…
- Ромочка – ангел! Зачем ты его прогнала?!
- Он сам уехал!
Я уже начинала верить, что действительно виновата в том, что он уехал, но еще и зародилось странное желание раскрыть маме глаза на истинную сущность ее любимого сыночка.
- Зачем ты все испортила! Рома приехал сюда, ко мне, хотел повидать меня!!!!
- Мама! – видимо я закричала очень громко, потому что она замолчала и с удивлением уставилась на меня. По моим щекам текли слезы. Я не знала, что мне делать, но я понимала, что просто не выдержу больше. – Мама, ты знаешь, что сделал твой ненаглядный Ромочка? Мама! Он изнасиловал меня!
С минуту она смотрела на меня молча. Ее пустые глаза постепенно наполнялись нечеловеческой болью, и я только теперь осознала, что же я действительно натворила. Я разрушила ее мечту!
Потом она с трудом встала, подошла ко мне. И я впервые не только поняла, но и прочитала в ее глазах ненависть ко мне. И мне стало невыносимо страшно от этого.
- Убирайся! – резко прокричала она, указывая толстой рукой на дверь. – Ты – лгунья.
- Прости, мама. Но я не вру.
Я двинулась к двери, но что-то заставило меня обернутся. Какое-то шестое чувство.
Мама стояла, прислонившись к стене. Ее лицо было искажено от невыносимой боли, она крепко держалась за сердце.
- Мамочка! – я вмиг подлетела к ней. – Тебе плохо?
Та кивнула, а я быстро кинулась к телефону.

Мама умерла через три дня. Все это время я сидела у ее кровати, ухаживала за ней, хоть уже знала, что ей осталось недолго. Я пыталась искупить свою вину, я безумно хотела, чтобы она простила меня. Просто простила. Почему-то именно тогда я поняла, что мама – единственный близкий мне человек. Что это самый любимый человек. А еще, что я ухаживала за ней все это, что я работала без отдыха для нее, не потому что это было моим долгом, хотя и поэтому тоже. Я всегда любила ее. Я всегда хотела быть ей ближе, чем я была. Я всегда хотела, чтобы он так же восхищалась мной, как она восхищалась Ромой.
За день до смерти маме стало лучше. Она даже улыбнулась, и поела. А потом, перед сном, сказала:
- Юля. Я так счастлива, что тогда побоялась делать аборт. Как жаль, что я не ценила действительно хорошего человека, который действительно любил меня. Спасибо, дочка.
Она простила меня. Простила за то, что я родилась. За что, что я разрушила ее мечту о сыне, которым можно гордится. Простила за то, что папа ушел. Потому что поняла, что это не я виновата. А я поняла, что я была счастлива, счастлива хотя бы оттого, что у меня была такая замечательная мама, такая морально-сильная мама. Спасибо, мама, что родила меня, что вырастила меня!