Рассвет

Крик. Ниоткуда и нигде. Крик. Полный злости, боли и отчаяния, страха и силы. Крик. Пронизывающий, пугающий, истекающий кровью. Крик.
Внутри меня. В голове.
Я беспомощно оглядываюсь. Комната. Полумрак. Пламя свечи лишь слегка подрагивает, крепко уцепившись за фитилек. Темные шторы глубокомысленно молчат.
Крик. В моей голове. Как всхлип.
Я узнала этот крик. Я узнала бы его из тысячи. Это был крик того, кто создал меня, кто любил меня, кого я любила и, увы, не могла спасти.
Я узнала бы этот крик из миллионов слитых голосов, нашла бы его лицо в галерее из тысячи лиц, и в полной темноте смогла бы найти его наощупь. Потому что я любила его, как отца, как брата по крови, как мужа и как любовника.
Я знала, что он старше меня. Намного старше. Он объездил весь мир и вернулся в Россию, потому что родился здесь. Он силен, жесток, умен, неуловим…
В голове не укладывалось, что он, этот безумный, всесильный вампир, может быть в опасности. Но я знала – если он зовет меня, значит, я нужна ему.
Я знаю, что он маг. Очень сильный. Значит, он и очень старый вампир. Вампиры, «рождаясь», получают необходимую магию, но лишь в тридцать вампирских лет, они могут начать учиться магии, в шестьдесят на триста дней отправляются в Румынию. А возвращаются уже сильнейшими вампирами-магами. Или не возвращаются.
Не многие доживают и до тридцати лет, до шестидесяти – единицы. Многие умирают он неосторожности, попадая под прямые солнечные лучи, другие получают в сердце серебряный клинок охотника, третьим просто надоедает бессмертие. Это – основные группы. Преимущество, разумеется, у второй. Охотники безжалостны и жестоки. Но убивают они тоже не всех. Только нарушителей Общих Правил, тех, кто выставляет напоказ свою вампирскую сущность и впивается в горло жертве на глазах толпы. А таких большинство.
…Крик. Я бросаюсь к подоконнику, закрывают глаза. Крик. С кладбища. Это не далеко. Я выпрыгиваю из окна. Шестой этаж, но я, как кошка, прищемляюсь на ноги. Крик все звучит в голове, но уже рывками, то умирая, то возрождаясь вновь.
Я бегу. К кладбищу. Быстро. Но этот бег кажется мне невыносимо медленным. Ворота. Распахнуты. В домике могильщика не горит свет. Я почти уверена, что он усыплен.
Окраина кладбища. Здесь оно упиралось в лес, но лес уже давно вырублен. Ограда сломана.
Я останавливаюсь. Впереди – черные спины охотников. Как будто почувствовав мое присутствие, они отходят. Я мельком оцениваю их лица. Молодые, им едва ли больше двадцати, немного похожие друг на друга, длинноволосые. А на лицах – выражение усталости и опустошенности.
Я делаю пару шагов и, вздрогнув, останавливаюсь.
Чуть слышно:
 - Дмитрий?
Да, это он. Мой учитель, мой второй отец.
На коленях. Руки раскинуты и прикованы к кресту, врытому в землю за его спиной серебряными ножами, воткнутыми в ладони. В груди – тоже кинжал. Лицо разбито, и темные длинные волосы слиплись от крови.
 - Дмитрий.
Я падаю на колени, нежно провожу рукой по его лицу. По моим щекам текут слезы, и я не могу больше сдерживать рыдания.
 - Послушай меня, - Дмитрий говорит негромко и хрипло, но в застывшем воздухе его голос кажется оглушающим.
 - Я прожил вампиром сотню лет. Ровно. Сегодня – мой сотый день рождения.
Я открываю было рот, но он наклоняет голову, приказывая молчать.
 - Я пережил революцию и обе войны. Разумеется, я не мог воевать в армии, потому что свет солнца убил бы меня. Но я воевал.
 - Партизан?
Он кивнул.
 - После войны мне было пятьдесят. Я пешком шел в Румынию, чтобы получить магию, о которой так мечтал. Разумеется. Я мог идти только ночью, поэтому путь был так длинен. Но я дошел. Я вернулся в шестьдесят два года. Вернулся в Россию. Я изменил свое лицо и свою жизнь. Все мои деньги – магия. Но это не значит, что они исчезнут когда-либо или превратятся в бумажки. Эти деньги реальны, хотя и созданы из воздуха.
 - Я понимаю.
 - Нет. Не понимаешь. Я говорю это, потому что, возможно, это предстоит и тебе.
 - Почему, Дмитрий?
 - Что?
Он смотрит мне глаза, в самое нутро. Я впервые вижу такие глаза – очень глубокие, полные, как бесконечность. Глаза, наполненные болью, усталостью, грустью. Яркими звездами, белизной кавказских гор, очертаниями румынских замков и долин, русских деревень. Огнями городов и ночными пыльными ветрами. Морем и серым песком. Вечно черным небом и луной. Усталостью, опустошением, бессмертием.
 - Я устал, Даша. Устал быть бессмертным. Сто лет на земле – не шутка, - он отчетливо хмыкает, - я умру на рассвете. Я так решил. А ты… - он молчит. Я тоже молчу, только по щекам, не останавливаясь, струи кровавых слез.
 - Ты сама можешь стать учителем, мастером. Стать для кого-то тем, кем в свое время стал для тебя я.
 - Нет…
 - Сейчас тебе кажется, что ты не готова. Но это не так. Ты сама все поймешь.
Я только опускаю голову.
 - Рассвет, - тихо говорит одни из охотников.
 - Иди, - Дмитрий смотрит на меня с каким-то болезненным выражением, скрытым в тонких чертах его лица.
 - Нет! – я протягиваю руки к Дмитрию. Охотники крепко хватают меня за предплечья, отталкивают на землю.
 - Уходи, - один из них, с зелеными блеклыми глазами, устало смотрит на меня, - ты не нарушал правила, поэтому мы не можем убить тебя. Скоро рассвет, так что уходи.
Я с трудом встаю, шатает, как будто меня жестоко избили. На глазах кипят слезы, и рыдания комом застыли в горле.
 - Уходи, - охотник кивает головой по направлению к кладбищенским воротом и отворачивается. Я знаю, что могу убить его, лишь вонзив клыки в его шею. Я даже замечаю ровно бьющуюся жилку под кожей. Несколько секунд я смотрю на эту жилку, а потом понимаю, что не могу.
Как побитая собака я плетусь с кладбища, спиной чувствуя, как тонкая красная линия разделяет черное небо и черную землю.
Я медленно поднимаюсь по лестнице на шестой этаж. Я не чувствую физической усталости, хотя больше всего хочу ощущать именно ее. Квартира. Как я все здесь ненавижу! И люблю… Все эти вещи купил мне он, а теперь…
Я переворачиваю невысокий столик, и лежащие на нем книги с мягким шелестом падают на ковер.
Окно. Завешено черными шторами. Я бросаюсь к нему, вцепляюсь руками в черный бархат, сжимаю его. Я хотела распахнуть их, подставить солнцу измазанное кровавыми слезами лицо. И поняла, что не могу. Что не готова чувствовать, как солнечные лучи будут кромсать мое тело. Я не готова почувствовать, как тело изойдет кровью, начнет растворяться в солнечных лучах, как кровь окаменеет, посереет и станет пеплом. Я не готова умирать.
Я опускаюсь на колени, все еще сжимая шторы побелевшими пальцами, прижимаюсь лицом к дорогой материи и глухо рыдаю. Больше ничего мне не остается.
В эти секунды я осознаю, что я не повзрослела, что за семь лет, безвозмездно подаренных мне, я ничему не научилась, даже бороться с собой. И что я так и осталась беспомощной семнадцатилетней девочкой…
...Презентабельный дом, огромнее окно, черные шторы. Рассвет равнодушно скользит по ним, окрашивая на секунду черный цвет в ядовито-розовый, потом исчезает.
И так – от раза к разу, из года в год. Так было, когда меня еще не было, так есть сейчас и так будет, когда меня уже не будет…

 18-26.05.2005