Горец

Я обнаружила его в центре Тель-Авива, в доме, где живут одни книги и вещи не передвигаются с места на место уже более тридцати лет. Горец в душе, он вынужден обитать на равнине, и из окна его жилища видны шесть городов. В прошлом воин, археолог, мореход и звездочет, ныне он выбрал для себя роль созерцателя и находит это занятие самым увлекательным из всех предыдущих. Знакомьтесь: Гидон Суржер, 50-летний отшельник и мечтатель.

Монолог первый – «Родословная»\

- По матери я австриец, по отцу, похоже, француз. Во всяком случае фамилия у меня французская, и кое-что о своих предках я раскопал. Дальний предок матери Людвиг фон Кремер жил в Вене, имея поместье на задворках австро-венгерской империи, в Карпатах. Просадив свое состояние на балах в Вене, он вспомнил об этом имении и поехал туда. В соседнем с имением городком Зеленцы в то время главным заправилой считался еврейский лесопромышленник, у которого была на выданье дочь. А у фон Кремера были леса. Лесопромышленнику понравилась идея породнить дочь с владельцем лесов. Он выдвинул фон Кремеру единственное условие – перейти в иудаизм, что не вызвало возражений.

Еще до начала первой мировой войны одна часть семьи фон Кремеров перебралась в Штаты, другая – осела в Киеве, отказавшись от приставки «фон» в своей родовитой фамилии в период антинемецких настроений. До 1950-го года мои родители еще получали продовольственные посылки от своих американских родственников. Что же касается имения, то в нем в ту пору находилась лишь моя пра-прабабка, которая дожила до 1941-го года. Родственники еще успели написать ей, что немцы плохо относятся к евреям, на что она ответила: «Немцы – народ Гете и Гейне, они не способны убивать». Это было ее последнее письмо.

Я вырос на немецкой культуре, в доме говорили исключительно по-немецки, считая идиш еврейским жаргоном. У деда, Льва Кремера, была богатейшая библиотека. Несколько поколений нашей семьи, и я в том числе, родились в четырехэтажном доме с мраморными ступенями, витыми перилами и чугунными решетками на Малой Васильковской (позже ее переименовали в Шота Руставели). После установления советской власти у семьи остался в пользовании только третий этаж, и то благодаря тому, что дед в 1930-е годы занимал высокий пост, возглавлял проект прокладки газопровода под Азовским морем, а во время войны служил начальником северо-западной железной дороги, соединявший второй Украинский фронт с тылом. В 1951-м году деда постигла странная смерть. Существует версия, что его отравили по приказу Сталина. Во всяком случае моей маме, которая всю жизнь проработала врачом, так и не удалось получить медицинское свидетельство о его смерти.

Примечательно, что во время оккупации Киева в нашем особняке разметилось высшее офицерское командование оккупационных властей. Думаю, немцы чувствовали себя здесь как дома: великолепное немецкое пианино, немецкая библиотека, немецкий фарфор. Часть книг они вывезли, а пианино вывезти не успели. Так оно и осталось лежать разобранным в углу.

Теперь об отце. Он из Житомира, вырос в семье еврейского портного, у которого было 12 детей от двух жен. Откуда в семье появилась французская фамилия – вот это было загадкой, и я начал разгадывать ее, уже живя в Израиле. Работая на раскопках древней винодельни, я познакомился с французом, который приехал в Израиль собирать материал для доктората о генетике винных мушек. Он сравнивал окаменевших мушек, обнаруженных в остатках винного жмыха, с современными мушками, участвующими в процессе брожения вин во французских винодельнях, и делал какие-то научные выводы. Именно от своего нового знакомого я впервые и услышал о существовании города Суржер и невольно задумался – не оттуда ли берет начало отцовская линия моего рода?

Спустя несколько лет, работая на других раскопках, я познакомился с французской доброволицей, которая была родом из тех мест и проживала в десяти километрах от Суржера. Я попросил ее узнать в городском архиве, не было ли среди уроженцев этого города офицера по фамилии Суржер, который участвовал в наполеоновской войне против России и пропал без вести. К тому времени у меня уже сложилась по этому поводу любопытная версия, поскольку я прочел вышедшее в Израиле исследование о роли евреев в наполеоновских войнах. Многие евреи видели в Наполеоне своего рода мессию – он первым предоставил евреям Европы все гражданские права, основал Синедрион, собирался отобрать у турок Палестину и так далее. Поэтому евреи, и в особенности те из них, что проживали в черте оседлости в России, не скрывали своих симпатий к Наполеону и оказывали помощь его отступающей армии в 1812 году, что повлекло за собой впоследствии волну погромов.

Житомир находится на дороге между Киевом и Варшавой. Одна из колонн Наполеона отступала через Киев… Известны случаи, когда еврейские семьи укрывали французских офицеров - дезертиров и раненых. И я вообразил себе, что, может быть, один из них нашел приют в семье предков моего отца в Житомире, женился на одной из дочерей семейства, перешел в иудаизм, и отсюда пошла фамилия Суржер.

Кстати, в городских архивах Суржера, как выяснилось, действительно хранятся сведения об офицере под такой фамилией, который пропал без вести, участвуя в наполеоновских войнах. Он был дворянского происхождения, к тому же масон, так что ему, очевеидно, было проще перейти в иудаизм, чем, к примеру, католику. Было бы любопытно узнать подробности его жизни, но для этого мне придется поехать в Суржер.

Монолог второй - «Чужой».\

- Я жил в Киеве и еще подростком активно участвовал в подпольном сионистком движении. Меня трижды выгоняли из школы и восстанавливали только благодаря отцу-художнику, который оформлял ее бесплатно; потом из техникума - за распространение писем Сахарова. После преследований и арестов многих из активистов ситнистского движения, в том числе и меня, буквально за две недели вышвырнули из Союза, готовясь к приему Никсона и «очищая» территорию от нежелательных элементов (этот период на Западе называли «Киевской весной» - по ассоциации с пражскими событиями). Те же, кого не вышвырнули, прибыли в Израиль спустя годы – после лагерей и ссылок.

Мне было 17 лет, я выезжал с отцом-художником (родители уже не жили вместе), получив от матери разрешение на выезд буквально в последнюю минуту. Галахическая еврейка, она, тем не менее, считала мое увлечение сионизмом блажью, и ее не сломила даже моя попытка повеситься на ее глазах. Мать сдалась лишь после того, как услышала мою фамилию по «Коль-Исраэль», где зачитывали имена киевских активистов, подвергшихся репрессиям. Было понятно, что если я не уеду на Ближний Восток, власти отправят меня на Дальний Восток.

В Киев я вернулся двадцать лет спустя – в качестве директора израильского центра еврейской культуры и просвещения (Бюро по связям создавало тогда сеть таких центров в крупных городах СНГ). Я пошел в свою школу и арендовал там класс для изучения иврита. Более сладкую месть трудно было себе представить, если учесть, что все учителя в ней были коммунистами, антисемитами, либо тем и другим одновременно.
А какое грандиозное празднование Дня Независимости Израиля мы устроили тогда в Киеве, арендовав городской парк, выстроив павильоны и доставив самолетом в Киев 40 тонн оборудования! В довершение всего я нанял мальчика из «Бейтара», который гарцевал по площади Незалежности (независимости – Ш.Ш.) на коне и размахивал израильским флагом.


Монолог третий – «Палубный кадет»

- То, что я приехал в Израиль без аттестата зрелости, спасло мне в канун Войны Судного дня жизнь. В армию меня не призвали, послали заканчивать школу. А от той части, где я должен был служить и куда попал годом позже, мало что осталось. В составе спецподразделения я участвовал в боевых операциях на Синае, демобилизовавшись в 1977-м году и поступив в иерусалимский университет. Я изучал антропологию, искусство, а паралельно работал в особом подразделении полиции, созданном с целью предотвращения подрывной и уголовной деятельности среди арабского населения Старого города. Работа в полиции настолько пришлась мне по душе, что я уже начал было подумывать о карьере полицейского, но неожиданно для себя оставил и полицию, и университет и пошел в мореходы. Я служил в торговом флоте, не имея никакого морского опыта, а плавать, кстати, не умею и по сей день. Просто была когда-то детская мечта – стать моряком, и я ее исполнил. Я специально выбирал старые изношенные суда, которые швартовались в богом забытым дырам, разгружались вручную и стояли в портах по две-три недели, что давало мне возможность изучать местный колорит.

За четыре года я побывал на пяти континентах. Преимущество корабля перед самолетом состоит в том, что корабль движется медленно, перед тобой проплывают берега разных стран, и ты видишь, как плавно меняются расы – цвет кожи, разрез глаз, звуки языка, и ты вдруг начинаешь понимать, насколько гармонично все устроено в мире.

Накануне своего первого плавания я задавался вопросом – а как я буду ощущать себя в других странах, не зная местных обычаев, языков, менталитета? И я сказал себе: оставайся самим собой и больше ничего. Доброжелательная улыбка и рукопожатие – это будет работать везде. Так оно и было – в США, Латинской Америке, Европе, Индии и других странах, пока я не добрался до Японии, где столкнулся с совершенно иными кодами поведения. При том, что я был пленен очарованием этой страны, меня не покидало ощущение, будто я попал на Марс.

Впервые я оказался в Японии в 1980-м году: тогда там было гораздо меньше европейцев, чем сейчас. К тому же мы заходили в отдаленные порты, периферийные городки.
И очень часто случалось так, что в общественноем транспорте я оказывался единственным европейцем с довольно необычной для здешних внешностью – огненно-рыжей бородой и голубыми глазами. У японцев не принято смотреть человеку в глаза. И тем не менее я был для местных такой диковинкой, что они – да, таки СМОТРЕЛИ на меня, старательно избегая при этом моего взгляда и моментально опуская глаза. Я же, в свою очередь, вертел головой во все стороны, стараясь разглядеть всех. Это были такие краткие взгляды и моментальные отворачивания в сторону. И вот еще какая любопытная деталь: когда ты ловишь японца с «поличным» - сталкиваешься с ним взглядом, он смущается и тут же прикрывает свой рот ладошкой.

Что же касается вежливости японцев, то порой это доходило до абсурда. Однажды во время прогулки мне довелось пересекать ночью автостраду в довольно освещенном месте. При том что там двигалась бесконечная череда машин, водитель ближайшего грузовика тут же остановился и, сидя в кабине, отвесил мне поклон. Я, стоя на шоссе, тут же ответил поклоном, на что он тут же отреагировал еще одним поклоном. Это могло продолжаться до бесконечности: движение остановилось, никто из водителей не выказывал нетерпения, спокойно ожидая конца нашей церемонии.

Должен заметить еще одну деталь, которое поразила меня в свое время: в Японии с большим уважением относятся к естественным потребностям человека, например, к его потребности молиться. Мне не раз приходилось видеть в каком-нибудь городе, как в разгар рабочего дня, когда по тротуару снуют толпы клерков, какой-нибудь дзэн-буддист или синтаист вдруг аккуратно расстелит коврик в центре людского водоворота и отрешенно начнет молиться, а все будут старательно его обходить, не выражая никакого удивления.

Теперь по поводу моей морской службы. Если бы все это происходило со мной в России, я бы, наверное, закончил мореходку и постепенно дослужился бы до офицера, но в Израиле система другая. Сначала ты идешь на судно кадетом, проводишь в море несколько месяцев, получаешь рекомендацию и отправляешься на курсы. Сдаешь экзамены и – снова в море. Однако, звания я так и не получил. Это долгая история и описана в моем дневнике под названием «Хроника одного плавания». Там было все – моя любовь с африканской женщиной и бунт на корабле, где я занял независимую позицию, не поддержав ни одну из враждующих сторон. Пока одни слали свои радиограммы в офицерский профсоюз, а другие в матросский, судно стояло на якоре в Индийском океане. Потом дело направили в международный морской суд в Гааге, и в ожидании решения экипаж сидел девять месяцев на берегу. Окончательно же на берег списали только меня, не простив независимой позиции, которую я занял в этом конфликте, и я довольно долго слонялся без дела, не зная, чем себя занять.\

Монолог четвертый – «Книжник»\

- В итоге я обнаружил себя в магазине польской книги «Нойстейн», где мне поручили заведовать отделом русской литературы (забегая вперед скажу, что впоследствии я какое-то время директорствовал в книжном магазине «Букинист» в центре Тель-Авива). Все это, в общем-то, было довольно закономерно. Книги я начал собирать еще с 13 лет, и в Киеве не было ни одного букиниста, с которым я бы не был не знаком. Сегодня моя библиотека насчитывает восемь с половиной тысяч томов и постоянно пополняется. Большую часть я приобрел после развала Союза, когда в России начался книжный бум и в Израиле в дополнение к существующим добавилось немалое количество магазинов русской книги. Тут были свои приобретения и одновременно потери: раньше книгами занимались любители, букинисты и коллекционеры - люди, от коммерции далекие, и их магазины по сути были своеобразными клубами, а тут на смену им пришли бизнесмены, зарабатывающие на книгах хорошие деньги, и атмосфера поменялась.

Было время, когда я не запирал свою квартиру, потому что красть у меня, кроме книг, нечего, к тому же я то и дело терял ключи. Воры книгами не интересуются. Думаю, если бы в мою квартиру в те времена забрался вор, специализирующийся на книжных раритетах, мне было бы с ним о чем потолковать, и, пожалуй, я даже подарил бы ему какую-либо книгу.


Монолог пятый – «В поисках себя»

- Где-то к середине 1980-х я вспомнил еще об одной своей детской мечте – стать археологом и поступил в тель-авивский университет, закончив его с отличием и став обладателем двух степеней по археологии. Программу обучения я составлял для себя сам и брал параллельно курсы еще на пяти факультетах, но ученого из меня так и не вышло. Одну диссертацию я, правда, защитил, а вот что касается докторской… Предложенная мной тема была нестандартной, а идти на компромиссы я не умел. Некоторое время я поработал в департаменте древностей, на раскопках, которые в моем представлении были слишком «плановыми», промышленными, что довольно быстро наскучило.

За годы жизни в Израиле я сменил 33 специальности. Кем я только не был! Например натурщиком. Оттого, что я родился в семье художника, запах красок был для меня одним из первых запахов. Отец часто просил меня ему позировать, говорил, что у меня классическое ухо - именно такое, каким оно и должно быть у человека. Я любил позировать отцу, теперь я позирую иногда другим художникам. Но, пожалуй, самые экзотичные из моих занятий – это рабочий по уборке слоновника в зоопарке и телохранитель японского посла. Из слоновника меня уволили за нештатную ситуацию. Один из слонов, который когда-то убил человека, попытался напасть на меня. Началось служебное расследование. Поскольку уволить слона было невозможно, решили уволить меня. А в охрану японского посла я попал благодаря своей службе в спецподразделении в 1970-х годах. В то время я бредил Японией и даже собирался защищать там докторат по археологии. Благодаря службе при японском посольстве я довольно быстро стал продвигаться в изучении языка.

Между работами были периоды ничегонеделанья, которые я очень любил, потому что мог наконец беспрепятственно заниматься творчеством – писать стихи, прозу, заниматься переводами любимых книг. Но главное – появлялось время для созерцания. Например, я мог встать утром и поехать на море, чтобы полюбоваться на эту удивительную синеву. Или побродить по улицам, наблюдая за людьми и животными. Древние называли этот процесс «умным ничегонеделаньем».

Монолог шестой – «Назад, от цивилизации»\\

- Телевизор был вынесен из этого дома двадцать лет назад. Он мне не нужен. Как не нужна и стиральная машина. Я вывариваю простыни в баке, помешивая их колотушкой, а мелкое белье стираю, как в старину, на доске с гофрированной жестью, которую обнаружил в одной арабской деревне. Вообще-то я искал цельную деревянную доску, похожую на ту, что была у моей бабушки, но не нашел. С холодильником я пока примирился, хотя – будь у меня такая возможность, поменял бы его на ящик с сухим льдом, какие были в Израиле в 1950-х годах. Мне кажется, технократия ведет нас в тупик, и я не обязан идти у нее на поводу. Из всех изобретений человечества я пользуюсь тем, что мне крайне необходимо. Например, велосипедом. Что же касается компьютера, то я довольно долго не решался пускать его в свою жизнь. Мне казалось, что из-за него мир становится маленьким, близким и знакомым, в то время, как я хотел видеть его большим, далеким и таинственным. Но поскольку у меня образовалась обширная переписка, которую я вел тогда через друзей, и в конце концов это надоело мне и им, я сломался, приобрел собственный компьютер и с удивлением обнаружил, что виртуальная реальность надевается как перчатка на руку, что она насквозь метафизична и обладает невероятной степенью интима. Я представлял себе компьютерную сеть живым существом, которое наполняет нас энергиями и в то же время зависит от моего настроения, и один Господь знает, что у него там внутри происходит, куда все это движется и к чему мы придем в итоге. Я человек, абсолютно далекий от техники, но наше взаимопонимание с компьютером порой настолько абсолютно, что мне удается изгонять из моей машины вирусы безо всякой антивирусной программы.

Монолог седьмой – «Что такое духовный человек?»

- Духовный человек, по моему мнению, не может быть расистом, антисемитом, шовинистом. А вот националистом может быть вполне. Потому что кроме планеты земля существует еще и моя маленькая земля – страна, в которой я живу, и где находится мой дом. И потому, с одной стороны, я считаю себя патриотом своей страны и своего народа, а с другой, прекрасно понимаю, что нет избранных наций. И избранных религий тоже нет: все они происходят из одного источника, и среди них нет такой, которая бы обладала монополией на истину. С другой стороны, наша израильская действительность настолько уникальна, что в моем сознании возникает некое противоречие между исповедуемыми мной принципами космополитической духовности и реальным положением вещей.

Максимальный либерализм, максимальная демократизация структур, безусловное равноправие и так далее – если бы всему этому следовали здесь, на нашем маленьком клочке земли, то просто бы не выжили. На протяжении многих лет мы находимся в перманентном состоянии войны, и это не просто война между еврейским государством и арабскими странами, между израильтянами и палестинцами, а, скорее, противостояние двух систем, идеологий, двух духовных сущностей, и происходит оно прежде всего на метафизическом уровне.\

Монолог восьмой – «О любви»

- Когда я слышу, как кто-то говорит, что он ищет свою «половинку», я понимаю, что про себя так сказать бы не смог. Потому что ищу не половинку, не четвертинку и даже не осьмушку. Я человек цельный и способен образовать союз с таким же цельным человеком. В моем понимании настоящая плодотворная связь возможна между двумя сильными, свободными и независимыми личностями, где ни одна из сторон не является подпоркой или костылями. Мне трудно примириться с формулой, что отношения нужно «строить». На самом деле они представляют собой живую структуру, которая проходит все стадии роста, включая умирание, и это нормально. Просто не у всех хватает сил, чтобы это признать. Мы не вечны. Точно так же не могут быть вечными и отношения между нами. Все находится в динамике, и это прекрасно. Для меня познать нового человека – все равно что заглянуть еще в одно окошко.

Я взял на себя смелость дополнить формулу любви, которую вывели в Индии еще в восьмом веке. Древние утверждали, что контакт между мужчиной и женщиной происходит на трех уровнях: души, разума и тела. Влечение душ порождает дружбу, влечение разумов порождает уважение, влечение тел порождает желание. Если контакт происходит одноврменно на всех трех уровнях, возникает любовь. Я бы добавил еще одно условие: равные пропорции между влечениями на всех трех уровнях. Например, если мужчину больше влечет тело женщины, а женщину более прельщает ум мужчины, то неизбежно возникнет ассиметрия, которая приведет к разрушению отношений.

Что же касается меня, однажды я, после долгого периода отрешения от человеческих страстей, спросил себя: «Ты очень давно не был с женщиной. Чего тебе не хватало? Твоей руки на женском плече? Теплого слова? Собеседника по ту сторону стола? Света в окошке
дома, где тебя ждут? Теплого борща? Секса?» Ответ меня поразил. Оказывается, мне больше всего не хватало эротики. Ощущение от прикосновения пальца, который движется от щеки, шеи и ключицы к ее бедру. Ощущения ее груди в моих ладонях. Женского
силуэта в окне, освещенного лунным светом. Созерцания прекрасного тела, лежащего на простынях. В тот период я попытался записать свои ощущения, и вот что из этого вышло:

« - Что слышно? – спрашивают меня знакомые.
- Смотря к чему приложишься ухом,- отшучиваюсь я.
- И к чему же прикладываешься ты?
- К себе самому, как правило.
- И что слышишь?
- Гулкость.
Да, гулкость.
Я слушал музыку и тишину в себе самом, сопоставлял их с другими - внешними, пытаясь постичь различия и вывести закономерности. Результаты, как правило, бывали неоднозначны.
Я пробовал ощущения на вкус, цвета наощупь, предчувствия на слух.
Я созерцал пространства, изыскивая пути в нездешнее. Всякий раз я возвращался иным.
Ночами я вживал ночь, писал стихи и снил Её.
Во снах Она всегда была нужная, нежная, правильная. Молчаливая в меру моего
молчанья, близкая мерой моей близости, ускользающая в меру моей нерешительности.
Ждущая.....
И красивая настолько, насколько то позволяло мое несовершенство.
Со временем совершенство росло, Она становилась всё красивей и....всё неуловимей....
Иногда я подходил к Ней нестерпимо близко, но не настолько, чтоб высновидить её в явь.
"Наверное, я не там её ищу,- думал я,- или не так. В следующий раз попробую поискать вот там, где веет пряным....там, быть может..."


Монолог девятый – «Черная Луна»\

- В какой-то период своей жизни я увлекся астрологией. Это очень занимательная вещь. Я обнаружил, что в астрологии существует четкое разделение ролей. Одни астрологи обслуживают бизнесменов, предсказывая тем, когда и с каким деловым партнером лучше заключать сделк; другие помогают выстраивать карьеру политикам; третьих занимают исключительно проблемы человеческого здоровья. А в Англии, например, существуют даже астрологи, которые составляют карты судьбы кораблей. Дата рождения судна – это день его спуска на воду. Так вот в Англии ни за что не спустят корабль на воду в неблагоприятный день, когда на небе висит Черная Луна.

Что же касается астрологов-универсалов, я заметил, что в юности люди обращаются к ним в основном из любопытства, а когда становятся старше, то уже идут за тем, чтобы решить какую-либо проблему.

Иногда, когда я отрешаюсь от всего и погружаюсь в себя, ко мне приходят словно наяву картины моего детства. Например, такая. Я лежу, укутанный, в своей люльке-кроватке в нашей квартире,в Киеве. Дом наш старый, начала века, с чугунными витыми перилами, мраморными лестницами,цветными паркетами разных пород дерева в каждой комнате, лепниной вокруг люстр, печками с изразцами и необычайно широкими подоконниками - под стать толщине стен. Я лежу в дальней комнате – спальне. Зима. Я голоден и жду отца, который поехал далеко, на окраину города, к украинке-кормилице, за молоком для меня. У матери молока нет, впрочем, она вовсе не выказывает особой заботы обо мне. Я стану интересовать её позже, когда проявлю признаки интеллекта, а сейчас мною больше занимается папа. Вот он заходит -огромный, раскрасневшийся, в широченном пальто с воротником из рыжего войлока, расстёгивается, извлекает из-за пазухи свёрток в тряпицах, разматывает и протягивает мне бутылочку теплого еще молока. Я родился в августе, сейчас зима, значит, мне месяцев пять-шесть.

Любопытно, что когда я пересказывал это видение своему отцу, который в ту пору был еще жив, он был поражен тем, как я смог запомнить, будучи таким маленким, столько деталей.

Монолог десятый – «Для чего мы приходим?»

В возрасте, когда один мечтает стать машинистом, другой – космонавтом, а третий – пожарником, я мечтал быть волшебником - конечно же, добрым, творящим нужные, всем необходимые чудеса, завораживающим злодеев и колдунов и превращающим их в каменных истуканов или в ничтожных букашек, вызволяющим принцесс из плена и помогающим мудрым советом потерявшим дорогу рыцарям. В общем – волшебником.

Когда я был маленьким, то тренировался на божьих коровках, на муровьях, бабочках, стрекозах, на крохотных былинках и нитях паутины.

Я заклинал ветер замереть и он замирал, ровно на столько долей вечности, на сколько ему предписывалось, и в результате былиночка с метёлочкой на макушке прекращала тоненько колыхаться и сидящая на ней букашка обретала на долгое сладостное мгновенье устойчивую зыбкость счастья и полноты бытия, а я чувствовал её ликованье и ликовал вместе с ней.

Чудеса, десятки и сотни чудес вершились предо мною на каждом шагу. Иногда я был их изумлённым свидетелем, иногда – участником и частью,а иногда – творцом и причиной.

Вот муравей ползёт по горной осыпи, грозящей в любой момент обрушиться и похоронить его заживо. Я вижу напряжение каждого его сочленения, наблюдаю за непостижимым упорством муравья в достижении цели, понимаю, что им движут чувство долга и непоколебимая вера в собственные силы...

Я вслушиваюсь в намеренья склона и понимаю, что тот колеблется, решая обрушиться на муравья или нет. Я пытаюсь проникнуть в мотивы горного склона, в причины и намерения, движущие им, но ритм его мыслей еле уловим, а пульсации так медлительны, что я улавливаю только одно: склон в последнюю очередь озабочен судьбою карабкающегося по нему муравья.

А муравей, тем временем, приближается к самому критическому участку, где на дикой, головокружительной верхотуре громоздится уступ. Грозным, неприступным козырьком нависает он над бездной, и тот факт, что Уступ ещё не обрушился под тяжестью собственной дисгармонии, сам по себе уже являет малое чудо.

Муравью предстоит преодолеть уступ, дабы вскарабкаться на гребень хребта. Он знает, что таким путём втрое сократит дорогу к цели и проторит путь другим, идущим следом, а потому, подобно альпинисту, ставящему колышки, оставляет за собой стойкую нить запаха - безошибочный ориентир в пространстве для своих побратимов.

Муравей концентрируется на каждой пяди пути, не видя угрозы, но улавливая нечто тревожное.

А я застываю в тревоге, лихорадочно соображая, что же предпринять? Отчаявшись установить какой-либо контакт со склоном, в миг, когда, казалось, всё потеряно и первые предательские песчинки уже выворачиваются из-под муравья и, скатываясь вниз, начанают стекаться в тонкие ручейки-сели, когда вся левая часть уступа угрожающе кренится, я решаю "заговорить" склон. Я протягиваю ладошки к начавшему обрушиваться уступу и, не дотрагиваясь до него, замираю в немом призыве заклятья. Две мои маленькие ладошки почти покрывают уступ, и под сенью их защиты я успеваю увидеть, как муравей резким броском преодолевает кромку верхнего козырька, взбирается на него, обрушивая при этом в пропасть несколько внушительных скал, на одном дыхании покрывает последний пологий участок пути и юрко взбирается на гребень.

Достигнув безопасного участка, муравей останавливается, приподнимается на задних ножках и оглядывает простирающееся перед ним плато. Он поводит усиками-локаторами по всему диапазону видимого пространства, и в этом его движении чудился мне победный клич, разносящий далеко окрест долгожданную весть: «я сумел это сделать!»

Я отнимаю ладошки от Уступа и он, освобождённый от заклятья, в тот же миг обрушивается, увлекая за собой пласты земли и песка. Так обрушивается один уступ и воздвигается другой: уступ моей веры в собственные силы и в добрую справедливость мирозданья. А один безымянный муравей, достигнув в срок своей цели, дает начало, быть может, новому витку развития в истории своего рода-племени. И одному Творцу ведомо, что всё это повлечет за собой в дальнейшем.

Спустя годы, когда одни мечтали быть (и становились) врачами, инженерами, адвокатами и бизнесменами, я продолжал мечтать стать волшебником и постепенно им становился. Правда, задачи мои несколько изменились и вместо того, чтобы вызволять из плена принцесс и помогать добрым рыцарям, я понял,что гораздо нужнее просто нести в мир добро, а уж оно само изыщет пути к проявленью, мне же только следует немного помочь ему.

Я несостоявшийся в обывательском смысле слова. Меня не влечет успех, карьера, положение в обществе, деньги. В свое время я пробовал преуспеть в разных областях, но довольно быстро понял, что все это не для меня. Свое предназначение я вижу в том, чтобы созерцать мир, познавать его, привносить в него – в силу своих скромных возможностей - добро и красоту и не быть проводником зла. Поэтому я в каком-то смысле отшельник, но отшельничество является не столько главной моей чертой, сколько побочным продуктом образа жизни. Иными словами, я отшельник, живущий не в пещере, не в бочке, не на необитаемом острове, а в центре большого города.

Представим себе путника, который начинает путь наверх – в горы. Прежде всего, он покидает большой город, где связан узами со множеством людей. На первой стадии моего духовного развития, я заметил, как отпадают друзья и вокруг образовывается вакуум. Это непривычно и поначалу пугает. Но если ты решишь вернуть утраченное и пойти назад, развитие остановится. В долине живут те, что давят виноград и радуются жизни, а в горах – те, что блюдут веру, куют характер и несут дозор. Я выбрал для себя стать горцем и пошел наверх.

Когда ты начинаешь движение наверх, то замечаешь, как крупные города сменяются небольшими селеньями, потом их становится все меньше и меньше. Ты ищешь ночлега, тебе предлагают остаться, а ты говоришь – «Спасибо, но мне надо наверх, в горы». Вскоре ты замечаешь, что селения остались далеко внизу. Вокруг безмолвие и тишина. Разве что попадется на пути хижина пастуха. Тебе дают приют и снова предлагают остаться, а ты отвечаешь: «Нет, мне надо идти дальше». В конце концов ты поднимаешься на такую высоту, где нет уже никого, разве что повстречаешь вдруг одинокого путника. Это большая радость, потому что он такой же как ты, и, может быть, какой-то отрезок пути –
до следующей развилки - вы пройдете вместе. Но неизбежно настанет момент, когда ваши дороги разойдутся. Потому что у каждого свой путь, и истину, о которой идет речь, обычно ищут в одиночку.

Я горец, но живу на равнине и из моего окна видны шесть городов: Острый. Плоский. Дымный. Дальний. Зеленый и Мой. В сумерках все меняется: Острый тупеет. Плоский бледнеет. Дымный становится ярким. Дальний начинает мигать. Зеленый густеет, а Мой стоит напротив и смотрит из окна.\\