Мелкие бесы

МЕЛКИЕ БЕСЫ

Номер 9 журнала «Урал» за 2000 г. составлен как молодежный выпуск. Страшная литература: по своей нарочитости, намерению выскочить из норм литературы и морали. Обложка журнала: земной шар, насаженный в виде моченого яблока на вилку, и молодые зубы выкусили изрядный кусок где-то в районе Северной Африки. Обложка обычного номера журнала тоже несет изображение земного шара, осененного названием «Урал» и росчерком-стрелой. Немного претенциозно, но не лишено изящества. Обложка молодежного – это не пародия, это предупреждение. Автор обложки – А. Вдовин, молодой литсотрудник редакции «Урала».
Рецензировать все публикации молодежного номера не хочу, огорчение рвет мое сердце. Но остановимся на «Странной пьесе» Надежды Колтышевой. Одноактная пьеса, действующих лиц в ней трое: 40-50-летний капитан милиции Мусоров, 20-летний лейтенант милиции Мусоренков и … труп молодого человека. Живые нашли погибшего: один нашел голову, другой – тело, голова на участке одного, тело на участке другого. Тема в литературе не новая: живые находят мертвого. У Некрасова: «…горе горькое по свету шлялося / и на нас невзначай набрело: / Ой, беда приключилася страшная! / Мы такой не знавали вовек: / Как у нас – голова бесшабашная – / Застрелился чужой человек!…». В 18 строфах стихотворения Некрасов описывает перипетии события: следствие, откуп, похороны, воспоминания…
В пьесе Колтышевой живые погибшего называют не иначе, как «трупак», перетаскивают его четыре раза с участка на участок, ссорятся между собой, пьют водку, разговаривают на блатном жаргоне. Но как-то не верю я автору пьесы. Милиционер – «…он вышел родом из народа…». А народ и за полторы сотни лет от времен Некрасова не может так измениться в нравах, как изменилась в нравах литература журнала «Урал» за последние полтора года.
Некрасов печальный случай изобразил как похороны человека, и стихотворение называется «Похороны». Это главное, что нужно сделать для умершего человека. Некрасов и его герой-рассказчик не судят стрелка, они его жалеют. Церковь не может благословить похороны самоубийцы, но солнце наводило лучи на лицо усопшего, как свеча, «птичка божья на гроб опускалася…». В этом олицетворении природы видно мифологическое народное сознание, которое знал или которым владел автор. Неведомо и неважно теперь, придумал ли сюжет своего стихотворения Н. Некрасов, услышал ли рассказ сельского человека и обработал его. Может, в образе несчастного, доброго к людям стрелка автор грешным делом изобразил самого себя…
Отражение какого сознания можно вычитать в «Странной пьесе?». Определим его по признакам. Во-первых, герои разговаривают на блатном жаргоне, во-вторых, милиционеров автор пьесы не любит. Это есть два главных признака воровского (блатного) сознания. Однако не станем думать, что отличница по жизни Н. Колтышева жила среди воров и сознает мир, как они. Это стилизация, художественный прием, которому ее уже научили в театральном институте. Или этому ее научила сама современная литература: криминально-блатная стилизация в настоящий момент есть самая модная, самая, я бы сказал, выигрышная. Об этом ей говорит посмертная и прижизненная слава Сопровского, Гандлевского. О том же ей говорит успех поэта Б. Рыжего. У него за последние пять лет вышло несколько подборок прекрасных лирических стихотворений в «Урале», «Звезде», но «заметили» его после цикла полублатных стихотворений в «Знамени». Заметили и оценили. Дали поощрительную премию «Анти-Букер» за дебют в поэзии. А затем его с этой же подборкой пригласили на международный конгресс поэтов в Амстердаме. Так организаторы конгресса получили ожидаемое представление о полукриминальной России, а филологи получили возможность на всех европейских языках смаковать «…меня обуют на мосту два ухаря из ППС…». Ориентир поставлен, и ведет молодых. В том же молодежном номере «Урала» самая большая подборка стихов исполнена на фене. Автор ее – выпускник философского факультета УрГУ.
Однако художественный прием – это только украшение повествования. О чем писать? Где Колтышева могла взять сюжет о милиционерах и трупе? Услышала, наверное, рассказ незадачливого человека, которого обидели хулиганы: закурить попросили на улице Куйбышева, а дипломат отняли на улице Гурзуфской; вот и посмеялись милиционеры одного отделения (района) над коллегами: у себя дело завели, соседям его передали. Так сказать, новогодний подарок. И у Н. Колтышевой родилось благородное намерение вывести бюрократические пороки государственных людей на сцену. Вот и вывела. Из всей природы у нее – только снег. Вся мизансцена – только рельсы. У героев единственная цель – обставить другого. Вроде бы, герои меняются ролями – то один дарит другому труп, то другой; кажется, то один благородный, то другой. В пьесах драматургов постарше Н. Коляды такая смена цвета персонажей – инверсия ситуации – выступает кульминацией, ошеломляет зрителя, в конечном итоге очаровывает его. В пьесе Н. Колтышевой цвет меняется четырежды, но инверсии ситуации не происходит, ибо не открывается никаких новых обстоятельств, не изменяются намерения героев.
Можно ли было ту же бюрократическую ситуацию показать иначе, смешно, с перетаскиванием протоколов, столов и т. п.? Можно по-всякому, но не при покойнике же?! Конечно, мир со времен Некрасова изменился. Но верить в то, что труп можно таскать туда-сюда, даже в виде чучела на сцене, я не хочу. Вспомним стихотворение начала ХХ века Александра Блока «На железной дороге». «Под насыпью, в траве некошеной, лежит и смотрит, как живая…». Уже героиня погибла от равнодушия людей. И это показано всей экспозицией стихотворения. В некрасовские времена и автор и народ едины в своих чувствах печали и сострадания. В блоковские времена есть хотя бы один, кто неравнодушен, кто жалеет несчастную и осуждает равнодушие людей. В «Странной пьесе» надеяться уже не на что и не на кого.
Мало знаком я с двадцатилетними лейтенантами и сорокалетними капитанами милиции, не знаю, насколько они холодны, черствы. Но я видел, как относятся к усопшим могильщики. И возраст у них, как у милиционеров, и пьют они не на сцене, а в жизни, но холодности в их глазах нет. Потому я думаю, что Колтышева, как автор, исходя из благих посылок к творчеству, избрала неудачное художественное воплощение. Над героями (над их недостатками) она посмеялась несмешно, недобро. Такая насмешка называется глумление. Перед памятью Некрасова и Блока скажу жестче: глумление над трупом.
Публикацией в журнале Н. Колтышева вошла в литературу, как входит новый человек в компанию давно знакомых друг другу людей. Она огляделась, послушала … сама сказала слово. И слово оказалось неуместным, неловким.
Можно сделать вид, что его никто не услышал… Но дело здесь сложнее. Н. Колтышева пришла не сама, ее привела в собрание целая троица спутников. Все они знали, что она скажет свое слово, ее привели затем, чтобы она его сказала. Имена спутников указаны прямо в журнале. Это «соредактор» молодежного номера поэт Олег Дозморов, филолог, преподающий Колтышевой в Театральном институте курс Некрасова и Блока. Это Алексей Вдовин, молодой литсотрудник «Урала», коллега Колтышевой по приобретаемой специальности в Театральном институте. И, наконец, главный редактор журнала «Урал», руководитель курса «Драматургия» в ЕГТИ, Николай Коляда.
Почему же все трое так не по-джентельменски поступили с юной девушкой? Да потому, что в данном случае они не просто три джентельмена, а литераторы, совершающие некую культурную акцию под названием «молодежный выпуск». Акция – это как бы игра. В такой игре все условно, даже нормы этики и морали условны. Это вот и есть постмодернизм, последний крик литературной моды. А. Вдовин может написать проницательную рецензию. Но когда он насаживает земной шар на вилку – он совершает акцию. О. Дозморов пишет тонкие стихи, билет члена СРП он получил из рук самого А. Кушнера. Но когда ему доверяют руководить литературным молодежным клубом при редакции «Урала», он выбирает для него имя сатирического, ничтожного литературного персонажа «Лебядкин». Это название для пансиона новых мелких литературных бесов. Н. Коляда – оч-чень известный драматург. Его пьесы оставили след на подмостках многих российских театров, даже на подмостках в театрах Старого и Нового света. Иные пьесы бойкостью самых скандально известных режиссеров были подняты и на сцену. Я видел три пьесы Н. Коляды и шесть пьес прочитал. И я больше не стану их ни смотреть, ни читать. Мне не нравится стиль, в котором они задуманы и созданы.
За пару лет журнал «Урал» совершил видимый переход от позиции эстетической, проводимой В. П. Лукьяниным и М. П. Никулиной, – минуя золотую середину – к полному извращению эстетизма. Опыт литературных эпох и литературных журналов предупреждал о неизбежности такой гримасы. Не хотелось верить. Но это случилось здесь и сейчас.
Журнал «Урал» стал верным проводником идей постмодернизма. Поэт Игорь Воротников определил, по-моему, очень точно: «Постмодернизм – это смерть смерти». У постмодернизма нет священного отношения к смерти. Значит, не может быть священного отношения к жизни. В том же молодежном номере на странице 47 помещена информация о литературной премии за «наиболее яркое и полное раскрытие понятия «вечность». Премию оплатит объединение «Мрамор». Автор идеи – поэт Роман Тягунов. И в жюри собралась веселенькая компания наших знакомых молодых поэтов.
Редакция проводит акцию (это тоже «акция») «Спаси «Урал». Действительно, журнал надо спасать, пока он не погубил свое доброе имя и всю литературу вокруг себя.

12.2000 г.