Поэзия это не игра в бисер

Поэзия – это не «игра в бисер»
(размышления по поводу статьи)

Мы все тоскуем по целому. По тому раю, который есть в нас и которого с каждым прожитым годом становится меньше. Где бы мы могли пребывать «как дети». В незнании и радости. Искренние в своих помыслах и органичные в своих поступках, полагаясь на промысел Божий. Открытые перед миром и людьми.
Но, в силу разных причин, это невозможно. Уже невозможно. И статья Алексея Кубрика, напечатанная в журнале «Урал» (№ 11, 1999 год) «Все, все, что гибелью грозит», именно об этом. О невозможности так дальше жить и молчать. Молчать о том, что на самом деле происходит на литературно-поэтической ниве нашей страны. И то, о чем автор говорит, действительно накоплено в напряженном молчании. Поодаль от всего, иначе – ничего не увидишь и не услышишь.
Мы все понимаем или не хотим понимать (так удобнее), что дела наши плохи, если не сказать, что дрянь. Увы, мы не желаем смотреть правде в глаза. А правда такова, что настоящей поэзии, как цельной и целостной системы координат (станового ее хребта) у нас в России нет. Одни обломки. И путеводная звезда Иосифа Бродского оказалась только маяком для страждущих от литературы в нашей и не нашей странах. Гений Бродского увлек за собой целое поколение молодых гомункулусов и немолодых пиитов на Запад – искать золотые нобелевские зерна. (Занимаясь при этом «игрой в бисер» во всей полноте и нищете игры как таковой).И мы до сих пор ищем там и не находим. Потому что эти зерна, даже если они есть – не наши. И литературное поле России давно возделано своими родными и близкими соплеменниками: Есениным и Рубцовым, Пастернаком и Мандельштамом, Ахматовой и Цветаевой, Тарковским и Заболоцким. Можно только прививать лучшие западно-европейские зерна, но на нашей почве. «Копай, где стоишь», говорят умные люди. «Мы стали чудовищно бездомны», – с-казывал Хайдеггер. И только оторопь берет. Будучи разновеликими частями, не имея целого, мы ищем и находим разновеликие только части. Кто у нас в стране, а кто и подальше. Мы убегаем от себя: из собственного дома, от языка – родного, полнокровного, как «дома бытия» в некое царство-государство, чтобы освоить некое же культурное пространство. И осваиваем его. Хотя осваивать там нечего, потому что оно культурное. Становясь при этом нигилистами «до мозга костей» – по сути. (Которым нужно вменить в обязанность находиться и «днем с огнем», не говоря уже о ночи). А по форме – постмодернистами, людьми учеными и запредельными. В том смысле, о котором говорят: «он из лесу вышел и снова зашел». Потому что посткультура – это всегда нечто вторичное. Это заумь, в плохом понимании этого слова. И, если это лес, то это лес не настоящий, вымороченный и выдуманный от начала до конца. (Выстроенный на манер строительных лесов, окружающих здание или храм. Пусть и вокруг действительного храма, как живого образа культуры). Где все есть. Но постмодернист, в лучшем случае, шабашник, пытающийся заделать некоторые трещины и щербины, образовавшиеся на стенах здания. Но, возможно, и этого не нужно делать. Потому что хороших реставраторов – литературоведов и просто порядочных людей у нас, в России, достаточно.
Но, уверен, что и среди порядочных людей – пишущих и нет – только единицам по силам сказать о сегодняшней литературной ситуации в стране, собственно сказать правду в глаза. Как убедительно и страстно делает это Алексей Кубрик – только настоящий поэт способен на настоящий поступок. На бесстрашное проникновение в бесхребетное нечто, чем стала наша поэзия и литература. В ни-что, дабы увидеть свет и, возможно, показать нам всем дорогу. И мне хочется подписаться под словами А. Кубрика: «уничтожение «школы вкуса» и иерархии духовных ценностей в современном мире начинается с проникновения очень неоднозначных теней Бездарности в творчество многих талантливых наших современников». И не нужно судить автора за безаппеляционность сказанного, потому что любое послабление в тексте статьи чревато. Иначе внедрятся туда потом – в эти душещипательные ниши – «черти» от литературы и начнут копаться. А это болезненно и больно. Но, несмотря ни на что, поэт идет еще дальше: «Не стоит забывать, что Бездарность сумела проникнуть не только в гений Иосифа Бродского, о чем свидетельствуют многие его стихи последних лет жизни, а еще и создала некое поле необязательности суждений и поступков вокруг большинства живущих сейчас в России и за ее пределами русских поэтов». Чистая правда. Действительно, когда тот или иной поэт выбирает себе поле деятельности, он не идет за тридевять земель в тридевятое царство, чтобы рассеять там мрак, как в сказке, и привести хаос в порядок. Тяжко это. (Думает, а вдруг не дойду? И зачем мне эта опасная тропа. Пойду-ка я по столбовой дороге). А дорога эта, сами понимаете, исхожена вдоль и поперек. Иосиф Бродский понимал это как никто. Потому как «нет пророков в своем Отечестве». Потому и уехал из России искать другие пути-дороги, а, вернее сказать, «ностальгические путы». Иначе не мог – судьба. По этому путному пути многие потом потопали за ним. И теперь топают. Не зная, конечно, что все дороги ведут в Рим. А если это изречение перевести на просто русский, то все дороги ведут на Родину – домой – в дом. Как бы мы не убегали от него и от самих себя, в том числе. Повторяю вслед за Хайдеггером, в который раз: «Мы стали чудовищно бездомны». А мы, живущие в России, стали бездомны после того, как И. Бродский отказался от всякого литературного наследства: Мандельштама и Пастернака, и начал строить себя сам, как дом. Вернее сказать – заполнять нужными и ненужными, поэтическими и непоэтическими вещами. И нужно сказать, преуспел в этом. Правда, не дом построил, а Эйфелеву башню, в которой невозможно жить, как можно жить, например, поэзией и в поэзии Пастернака и Мандельштама. На стихи Бродского можно только смотреть и удивляться, и любоваться. И подражать. Учеников – тьма.
Хотя, конечно, не все так плохо. Но мы, я надеюсь, говорим теперь по очень большому счету, вслед за Алексеем Кубриком. Повторюсь: поэзия, творчество – это не «игра в бисер». Думаю, Иосиф Бродский понимал все это и простил бы нам все. Потому что, вслед за автором статьи, дальше, можно утвердительно сказать: «Такой порядок вещей совершенно естественен и нормален, за исключением того, что в начале века «старшее поколение» поэтов и литературоведов постоянно отслеживало текущую поэтическую ситуацию и отделяло зерна от плевел. Среди современных поэтов вот уже несколько десятилетий никто этим не занимается. А ведь если не пытаться при помощи диалога постоянно восстанавливать «иерархию духовных ценностей» – русская культура может оказаться погребенной под достижениями – отходами – цивилизации, как это уже произошло со многими другими культурами».
Автор, я думаю, этими словами и статьей в целом, доказывает нам как раз обратное. И мне бы хотелось порадоваться вместе с ним и за него. Потому что работа получилась цельная, сжатая и живая, как стихотворение. Недаром – поэт. И то, что задевает в ней за живое, пристрастно, конечно, но иначе уже нельзя, невозможно. Как невозможно жить в д… и говорить все время «халва, халва». И выход, по сути, найден: нужно смотреть правде в глаза. Просто-напросто, как А. Кубрик. Мужественно и ответственно. И, дай Бог, чтобы «капля святого» оказалась в каждом из нас. Это и есть – то целое, что может объединить и вызволить нас всех. А пока мы, как всегда, только тоскуем по нему, как тоскуют по детству – тому раю, который внутри нас. Но возможно и то, о чем я говорю, для кого-то тоже является «игрой в бисер». И тем не менее, я намеренно опустил метафизический смысл статьи «все, все, что гибелью грозит». И поступлю сейчас чисто по-постмодернистки.
p.m. «МАН» (нем. Man – неопределенно-личное местоимение) – одно из основных понятий экзистенциализма; введено Хайдеггером. Термин «М» на русский язык не переводится; в немецком языке он выступает как субъект в неопределенно-личных предложениях. Пребывание в мире «М» – это, согласно Хайдеггеру, такой способ существования личности, когда она мыслит, чувствует и поступает «как все» (ср: «всемство» Достоевского), не избирая в каждой ситуации своего подлинного пути. «М» выступает в виде общепринятых принципов поведения, морали, застывших и «овеществленных» форм языка, мышления и пр. «М», по Хайдеггеру, враждебно свободе человека, препятствует его творческой деятельности, обезличивает его. Чтобы выйти из-под власти «М» и обрести свободу, человек, согласно экзистенциализму, должен поставить себя в пограничную ситуацию между жизнью и смертью. Только почувствовав страх смерти, личность вырывается из «повседневного бытия», становится свободной и может нести ответственность за свои поступки… (Философский словарь).
p.p.m. Хотя Хайдеггер не считал себя экзистенциалистом и всячески этому препятствовал.

Журнал «Урал», 2000 г., № 12