Пафнутий Бозе

ПАФНУТИЙ БОЗЕ

Во времена, когда невежественные варвары примеряли римское распутство, а Григорий Турский писал «Историю франков», в обители святого Фомы близ Лиона жил скромный переписчик книг. Он отличался усердием, был целомудрен и сед. Полуграмотный, в свою тёмную эпоху он считался человеком образованным. «Справьтесь у Пафнутия», – советовали монахи, озадаченные вопросами прихожан. После своих трудов, не столь тяжких, сколь однообразных, он предавался в келье молитве и вкушал скудную трапезу. Но когда луна багрилась над лесом и вой волков заглушал доносившийся из-за стен храп братии, не находил покоя, размышляя над евангельскими: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога…»
Любой образ, рассуждал он, вспоминая дневные занятия, распадается на слова, его плоть состоит из букв. О каком же Слове идёт речь? Он погружался в мысли, не замечая, как из миски за шиворот лезли тараканы, а на нос натекала капля. И каждый раз, когда казалось, что впереди брезжит истина, в изнеможении валился на солому. «Это бесы насылают на меня сны!» – думал Пафнутий, отгоняя их постом.
Дни мешались с ночами, он бодрствовал уже трое суток, когда ему явился ангел. Случилось это наяву или во сне? Ангел дрожал красной тенью на засиженной слизняком стене и строил рожи.
– Ты прав, Пафнутий, – говорил он, не размыкая рта, – библейские пророки состоят из слов.
Пафнутий глядел не моргая.
– Но верно и обратное…
Ангел подмигнул. От растерянности Пафнутий перекрестился.
– Знаки испещрили Вселенную, как пятна – прокажённого, – зашёл ангел с другой стороны. – Живое и мёртвое – только отражение божественного алфавита, мир дольний списан с мира горнего!
– Откуда ты? – испугался Пафнутий. – Из преисподней?
Он вытянул палец, пытаясь расковырять бестелесного собеседника, но сломал ноготь о камень.
– И не пытайся! – в очередной раз скривившись, зашептал ангел. – Нам не познать друг друга, мы открыты только Всевышнему.
И тут Пафнутия осенило.
– Люди – это слова, которые читает Бог! – закричал он, уставившись на стену.
Но ангел уже исчез.
На другой день Пафнутий исповедовался. Настоятель наложил епитимью, отлучив от переписывания, ибо глаза, зревшие дьявола должны очиститься от греха. Пафнутий должен был также публично покаяться. «Люди – это слова!» – твердил бывший переписчик книг, когда за ним закрылись монастырские ворота. С тех пор он стучал по дорогам посохом, находя подтверждение своему прозренью. Словами были и вороватые торговцы, и крикливые крестьянки, и встреченный раз епископ. Он видел место в гигантском словаре и длинноволосым королям, и бледным ангелам апокалипсиса. Словом был и крест на Голгофе, и предательство Иуды, и сам Пафнутий. Возбуждая паломников, поклонявшихся святым мощам, он делился своими откровениями, проповедуя слово о словах. Его не слушали, но он и в этом находил подтверждение своей правоте. «Вы только слова! – с мужеством юродивого выкрикивал он. – И вы слепы, потому что не в силах себя прочитать!» Раз его собирались побить камнями. Но не тронули из-за суеверного ужаса перед сумасшествием, и только деревенские мальчишки измазали сонного в птичьем помёте.
У любой нелепости, впрочем, найдутся сторонники. И соблазнённые его прозрением вскоре объединились в секту. Они не спорили, когда Пафнутий говорил, что судьба опережает рождение, беспрекословно внимали персту, указывавшему, кто каким словом родился. Здесь были «любовь», «зло», «глупость», «рассвет», «дивное диво», кто-то был прилагательным, кто-то глаголом. Среди них находились «есть», «быть», «сокрушаться», «творить» или «совокупляться». Некоторые удостаивались быть двоеточием или запятой. Долговязый пастух с рябым лицом, испуганно дёргавший плечом, исполнял в божественном тексте роль тире. И только раз, заикаясь, они решились спросить, какое слово предназначено учителю. Пафнутий и сам размышлял над этим долгими ночами. «Слово», – поколебавшись, ответил он.
Пафнутий странствовал из города в город, пока на него ни донесли и, ввиду упорства, ни приговорили к сожжению. Он не отрёкся даже, когда боль исказила ему лицо, а мука исторгла вопль – единственную истину на земле. Быть может, он надеялся, что огонь его не тронет? Раз люди – это слова, значит, бессмертны.
Его имя быстро стёрлось. Предшественник Леона Блуа и исламских мутазилитов, Пафнутий в отличие от них отрицал (или не понимал) аллегорию, его бесхитростной душе была чужда обёртка метафор, но, проникая в суть вещей, он с обнажающей наивностью расписался в божественной книге мироздания.