Звёздные ночи Кульдура

 
 
 
 Рассказ М. К.. Посвящаю

 Я вас любил так искренне, так нежно,
 Как, дай Вам Бог, любимой быть другим
 А.С. Пушкин
 
Поезд опаздывал на полтора часа, и когда остановился на таёжном полустанке было далеко за полночь.
- Кульдур! Кому Кульдур? - прокатился прокуренный голос проводника - невысокой, худощавой женщины. Она открывала запоры дверей
- Знаю, что Кульдур, Уже слышали, - заворчала пожилая пассажирка с ведром упругих, ядрёно пахнущих грибов. - Ездят, как хотят! Могут на час опоздать, могут и вообще не приехать. Вот жизнь пошла. - Она недовольно пожала плечами и, оттиснув Олега Владимировича к туалету, просунулась в коридор. Поезд плавно затормозил и стал.
- Осторожней, касатик!!
Олег Владимирович вынес на перрон набитый одеждой чемодан, помог сойти дочери. Июльская ночь ещё не отошла от дневной духоты, но прохлада высокогорья, уже изредка ласкала лицо.
- Смотри, Светик, как тут великолепно!
Девочка- подросток обернулась на голос отца и вскинула лицо к небу. Под его чёрным куполом ярко горели звёзды, из-за дальней сопки всплывал бледно-синий ломтик луны. Ночь наполнялась и наполнялась густым настоем хвои. Девочка впервые заехала так далеко от дома. Поздний час, сутолока пассажиров, яркие звёзды на низком небосводе; всё это являлось для неё чем-то необычным, сказочным и неземным.
Отец её, Олег Владимирович в эту минуту обеспокоено думал о том, как в такое позднее время добираться до места назначения. И тут он увидел за углом деревянного здания вокзала тусклый свет.
«На курорт приехали, ни куда – ни будь», - мелькнула успокаивающая мысль. И взяв дочь за руку, повёл её туда, где ждал автобус.
Пассажиры уложили багаж, и торопливо заняли места. Одни погрузились в дремоту, другие, позёвывая, пытались увидеть в темноте окна курорт, куда они еду: какой он там?
Молодая рыжая дама, она сидела на переднем сиденье лицом к остальным, пристроила на коленях шестилетнею девочку, такую же рыжеватую, и покачивала её, усыпляя.
Плотный, крупный мужчина с угрястым носом подсел к полногрудой особе, и что-то оживлённо рассказывал, надеясь вызвать к себе интерес. Сидя слева от него и чуть сзади Олег Владимирович заострил на угрястом своё внимание. Именно на такой пикантной ситуации он споткнулся, заканчивая повесть. Сам он давно отлюбил, точнее сказать любовь его оформилась в тёплое домашнее общение, где всегда царил лад. Жена работала художником телевидения. У них был поздний ребёнок, которого они без ума любили. И вот неожиданно у него обнаружили порок сердца. Жизнь пошла по иным рельсам. Беспокоясь о здоровье дочери, Олег Владимирович помогал жене водить Свету на комиссии, доставал необходимые лекарства. Теперь вот приехал в Кульдур подлечить дочь на водах.
За окном, в лунном отблеске обозначилась гладь небольшого озера и, въехав на пологую возвышенность, автобус остановился перед чёрным силуэтом восьмиэтажного здания.
- Кому Жемчужная, на выход, - выглянул из-за руля шофёр, открывая дверь салона. С первого сиденья подхватилась рыжая дама с рыженькой девочкой. Угрястый, крупный мужчина завздыхал, заохлопывал себя по бокам, спеша объясниться с дамой, надеясь, что контакт уже установлен. Она растягивала в вынужденной улыбке припухшие губы, протискивалась у его коленок к выходу.
«Вот так оно и бывает, - усмехнулся в душе Олег Владимирович, - пообещал женщине с три короба, и всё - снимай пенки. А ты пыжишься, будто приврать трудно».
Он склонил голову к окну и хотел вздремнуть, но настойчивое постукивание маленького кулачка дочери в область печени вывело его из сонного оцепенения, он услышал:
- Папа, нам выходить!
-Что ты, касатик! Нам в Кульдур.
- Ничего не помнишь. Жемчужина Хингана написано в путёвке. Спроси фамилию и ту, наверное, забыл.
- Пастуховы мы, доченька, Пастуховы, - усмехнулся отец и, подхватив чемодан, поспешил к выходу.
Ярко горели звёзды, очень низко стелясь по чёрному куполу небосвода. И подмигивали.
- Посмотри, какие они! - отец тронул дочь за рукав. - Огромные и тёплые.
- Они чему-то удивляются, - сказала девочка. - Видишь, как дрожат? Небесные гномики.
- Возможно, - согласился отец, и повёл дочь в здание.
Поселили Пастуховых на седьмом этаже. Когда они легли спать, шёл второй час ночи.
-Ничего, утром поспим подольше, - сказал отец, поправив под головой дочери подушку и выключив свет.
Но пробуждение состоялось, едва за окном обрисовалась легкая полоска рассвета. Причиной тому стал невыносимый галдёж в коридоре. Это приехала очередная партия отдыхающих, у многих были дети, они шумно знакомились друг с другом, бегали по коридору в поисках родителей ушедших к дежурной медсестре.
- У меня дочь больна, - позже обратился к ней Пастухов, - нельзя ли найти номер потише.
- Потише? - раскрылись от удивления нанайские глаза. - Это же курорт, а не мёртвое царство.
- Но…
- Хорошо, на первый этаж пойдёте?
- От чего же нет.
- В полночь будет отъезд, приходите, что-нибудь наёдём.
На вторую ночь их переселили.
«Слава Богу», - сказал Олег Владимирович, чувствуя, как всё его существо наполняется запахами земляники и хвои, проникающих в комнату через открытое окно. На сердце было, наконец-то умиротворённо. Можно будет за рукопись взяться, благо, что захватил. Вот только нужно за угрястым понаблюдать. А впрочем, и без него найдутся типы. Разве мало на курорте романов? Здесь даже есть сопка любви, где всё и происходит…
- Какой там порок? - улыбнулся лечащий врач, сверкнув стёклами очков. - Никаких хрипов в груди я не слышу. Возможно возрастное. А вот вам советую кардиограмму снять. У вас же блокада первой степени.
- Да шут с ней, с блокадой, - по юношески весело отозвался Пастухов. Он рад был за дочь. Могли же врачи ошибиться, поставить неправильный диагноз. Теперь Пастухову казалось, что мир, как никогда великолепен. Но проза жизни быстро спускает нас с заоблачных высот. В новом номере не оказалось душа, а там где раньше висело зеркало, лишь чернел гвоздь и скупо обозначался квадрат некогда закрытого участка стены. Не работал сливной бачок.
- Ну, вы же мужчина, - с иронией заметил главный врач, когда Олег Владимирович пожаловался ему на эти неудобства. - Посмотрите, может, сами что-нибудь отладите.
- Ну а зеркало! Как же мне бриться без зеркала?
- Спросите у сестры – хозяйки. Впрочем, в других местах вы как-то же бреетесь. Возить надо с собой.
- Я приехал отдыхать, а не в ремонтной бригаде работать, - констатировал Олег Владимирович и, видя, что, продолжать разговор на эту тему пустая трата времени, махнул рукой и удалился.
Он пытался сесть за рукопись и сосредоточиться. Не получалось. В коридоре бегали дети, сновали слесаря и сантехники, перекликаясь с вахтой. С наступлением вечера, когда окна брались позолотой заходящего солнца, на импровизированной сцене во дворе всплывали звуки баяна, пели артисты художественной самодеятельности.
- Господи! Да разве это отдых? – вздыхал Пастухов и спешил удалиться в тёплом, сумеречном лесе, который глубоко спрятал в себе все постройки Кульдура. Трава здесь была густая, высокая. Преобладал папоротник. Косые, солнечные лучи едва пробивались сквозь листву пробкового дерева. Вот задрожали заросли дикого виноградника, мелькнул пушистый хвост белки.
- Чирк - чирик. Ти - у, ти - у! - Завели перекличку птицы в ветвях разлапистой пихты.
Взойдя на косогор, Олег Владимирович оглянулся. Внизу, как бы раздвинув зелёную стену, то там, то здесь обозначились, строения курорта. А чуть дальше петляла неширокая, но до звонкости светло-синяя речка. Позже пастухов узнает, что она опоясывает курорт почти со всех сторон тем, обозначая лечебный полуостров. За речкой, которая открывалась сейчас взору Пастухова, лежала возвышенность, где виднелись усики железной дороги. Ещё дальше у подножия невысокой сопки - домики, домики, домики. На их крыши плавно налегал изумрудный лес. Его ощупывала тень лёгких кучевых облаков - объёмных, и, казалось, наполненных мудрым спокойствием.
«Это же надо! – мелькнула у Олега Владимировича мысль. - Я нахожусь в кратере вулкана. Прошли тысячелетия, и вот преображённый природой, кратер дарит человеку целебное добро. Нам, людям, вот так бы».
По узенькой тропке, петляющей между пихт и чёрных берёз, из-под ветвей которых то и дело выпархивали сине-чёрные бархатистые махаоны; полосатые, оранжевые и неописуемого окраса бабочки, он прошёл на недалёкое, едва слышимое журчание. В нескольких метрах от этого звука замер, не успев выйти на просматриваемый участок пути. Слух улови знакомый голос.
- Ну, что вы! Я приглашаю. Разве мужчина посещает ресторан за счёт женщины?»
Возле рыжей от ржавчины трубы, из которой вытекала стеклянная струя воды, и тоненьким ручейком скользившая в сырую твердь кустов, стояли двое. Орешник прикрывал женщину со спины, но его - высокого и угрястого, Олег Владимирович узнал сразу.
- Ну, так договорились? - угрястый приобнял женщину, она же, пытаясь отстраниться, полуобернулась, и Олег Владимирович узнал ту, с автобуса.
- «Господи! Вот как это делается, - с иронией к себе подумал Пастухов. - А я всё усложняю, Витаю где-то в облаках». – Он вышел на открытое место.
Мужчина убрал с плеча женщины свою руку и почесал нос. Дама метнула в сторону незнакомца тёмно-кошачий взгляд, щёки её зарделись, она повернулась уходить. Ухажёр что-то зашептал ей на ухо.
Олег Владимирович поспешил удалиться. Он неожиданно ощутил под ложечкой нестерпимый зуд, толкавший его скорей бежать и сесть за рукопись. На улице под окном номера шёл концерт детской самодеятельности. На бугорке сидели зрители и аплодировали выступающим. Тут же находилась его дочь. Пастухов сразу же осознал, что не сможет сесть и сосредоточиться, веселье на улице будет тому помехой.
- Светочка, хочешь, сходим в кино? - предложил он дочери.
- Нет, папа, мне здесь интересно.
Он пошёл один.
Сюжет фильма был скучным, артисты играли вяло. Пастухов сидел в тёмном зале безучастным к происходящему на экране и думал: куда же приведёт своего героя в его неожиданной любви. По сюжету тому полагалось объясниться с новой избранницей и раскрыть карты перед женой. И в то же время Олегу Владимировичу не хотелось нарушать тихую семейную идиллию, где уже столько лет царил лад. Вспомнился угрястый, с дамой у ручья.
«Может, и моему дать пофлиртовать и отвести назад?» - Пастухов усмехнулся пришедшей мысли, но за основу не принял.
Было около десяти часов вечера, когда он вышел из клуба. В небе розовели перистые облака, обласканные лучами заходящего солнца. Недалеко за леском блестели башенки частного санатория «Санус». Над Кульдуром повисло густое, неподвижное, пропитанное хвойным настоем тепло…
- Вы, почему скучаете? Идёмте на танцы! - услышал Пастухов мягкий голос и, обернувшись, увидел трёх женщин. Они только что подошли к клубу, читали афишу.
- Я не танцую, - неуверенно ответил Пастухов, почему-то осторожно, крайним зрением ощупывая незнакомок. - Не умею.
- И мы не умеем, - улыбнулась белокурая женщина. По чёрному, лёгкому платью сбегал за спиной широкий ручей волос. Большие глаза светились не то карим, не то сине-зелёным. Было ей лет тридцать шесть, не больше.
- Научимся, - вступила в разговор вторая, с мелкой завивкой.
Третья женщина, ей было лет сорок, с мягкими чертами круглого лица, стояла молча, безучастная к разговору.
Пастухов мучительно искал тему, о чём бы говорить с незнакомками, но те неожиданно переглянулись, на их лицах промелькнуло лёгкое лукавство, и все трое разом скрылись в чёрном зеве коридора.
А из распахнутых окон шумным потоком выпархивала мелодия вальса. Она на мгновение окунала в себя шатёр лиственниц, растущих у пыльной дороги, маленькое болото, в котором по ночам ошалело, орут лягушки и Пастухова, он был уже на другой тропе бытия. Душа его улетела памятью в очень далёкую юность, когда он был заядлым танцором, и посещал почти все танцплощадки города.
- А что там! - махнул он рукой и устремился в прохладу коридора, где только что исчезли те, трое.
В слабо освещённом зале кружились пары. Их было немного. Давеча окликнувшие его женщины стояли по другую сторону от эстрады и оживлённо беседовали. Они словно ждали его, и пастухов подошёл.
- Дамский вальс, - сказала ему белокурая с длиной косой. - Приглашаю.
Пастухов опешил. Сможет ли он? Но женщина повелительно взяла его за руку и повела. Опять какая-то невидимая сила подхватила его и перенесла памятью в то далёкое время, когда он легко и свободно вальсировал, отплясывал «молдавскую» или, ощущая ароматный запах близкого тела напарницы, не спеша водил её в ритме танго…
С чего начался разговор, он не помнит. Оказалось, что она диктор радио, а ещё занята в филармонии сольными выступлениями.
- Пишу, - сказал он, когда подошла очередь сказать о себе.
- Что, вы писатель!? – сине - зелёные глаза распахнулись в удивлении.
- Моё хобби, - сказал он, смутившись. Пастухов совсем не собирался раскрывать свои карты кому бы то ни было. О хобби он не соврал. Писал давно, с юности. Но не задавался целью стать писателем. В молодости работал журналистом, потом покорило кино. Около 15 лет ездил с кинокамерой, снимал сюжеты для новостей. Вёл репортажи со строительства Зейской ГЭС, о прокладке путей БАМа. И писал, писал… рассказы, повести. Изредка их удавалось тиснуть, где -ни будь в провинциальном журнале или определить в литературный отдел радио.
- У нас часто звучат передачи о местных авторах, - сказала она и в неосторожно «па» наступила ему на ногу.
- «О-оо», - простонал он в душе, ощутив тяжесть её тела. Она была невысокого роста, приятного телосложения.
- Недавно мы делали передачу о Ладунине. Слышали о таком?
- Как!? - удивился и обрадовался Пастухов. -Я переписываюсь с ним. Уже лет пятнадцать.
Танец окончился. Но они не спешили подходить к тем, двоим, что стояли в конце зала и, казалось, скучали.
- Как вас зовут? - в очередную паузу разговора спросил Пастухов.
- Юлия. А вас?
- Пастухов поколебался и назвал себя без отчества.
У них находились и находились общие знакомые: и среди поэтов, и среди прозаиков, и среди детей тех и других.
Исполняли фокстрот. По стенам и потолку зала метался калейдоскоп огней от световой установки. Дребезжа во всю мощь колонками, что-то про любовь орал магнитофон хриплым голосом певца. Как давно знакомую Пастухов взял Юлию за руку. Он 57-летний человек старался прыгать в такт никчемной какофонии музыкальных звуков, исчезая сознанием из реальности. Его уже не удивил и не вызвал интереса тот, крупный, с угрястым носом, загородивший собой проход в зал и что-то шептавший полногрудой даме. Она облокотилась на косяк дверей и старалась держать лицо равнодушным. Крайнее зрение Пастухова уловило недалеко от полногрудой невысокого лысоватого типа кавказской национальности. Он чёрным прицельным взглядом жадно пожирал полногрудую, но Пастухов лишь скользнул прищуренным зрением за стёклами очков по этой детали, уже отринутый от своей наблюдательности.
- Знакомьтесь, кивнула Юлия в сторону женщин, к которым они подошли после танца.
- Ира, - представилась молодая женщина с пышной копной волос цвета соломы.
- Галя, - сказала другая, ростом пониже своих подруг, а годами постарше.
В окружении этой троицы Пастухов провёл остальную часть вечера.
Галина работала бухгалтером в небольшом Приморском городке. Жаловалась, что всё ей осточертело. На производстве вечные скандалы. Одни руководят так, что предприятие вот- вот станет банкротом, другие - работают спустя рукава, потому что по полугоду задерживают зарплату. И все трясут её, бухгалтера, будто она рисует эти так всем необходимые деньги.
Ирина больше молчала, поглаживая пышную копну волос. Но из немногочисленных слов её стало известно: она тоже из Приморья. Имеет двоих детей. Сама водит машину и любит тишину хвойного высокогорья, где живёт почти с рождения.
Они вышли из клуба, уже немного зная биографию друг другу, и как бы заключив договор о сотрудничестве.
- Мы всё о своих проблемах, - сказала Юлия, ступая рядом с Пастуховым. - У вас, писателей, очевидно, всё проще: перо, бумага и мысли. Знай, строчи себе.
- Строчить-то можно, а вот писать - ни всегда.
 - Я тоже с бумагой работаю, - с иронией заметила Галина. - Другой раз у нас в бухгалтерии такое насочиняют уму не постижимо.
- Вот и я в таком положении. Боюсь, что не туда приведу своего героя.
-Что же у вас не выходит? - Опять по-домашнему мягкий голос Юлии.
- В любви человек запутался. Не знаю, куда его повести.
- В любви!? - Юлия задержала свой взгляд в глазах Пастухова, и он убедился, что её большие глаза не сине-зелёные, а перламутрово- синие.
- Что же здесь трудного? Неужели вы не любили?
- Это было давно.
- Давно? - перламутра глаз вскинулась к небу.
Там очень низко вызревали звёзды - крупные, чистые, зябко дрожащие.
На следующий день его переселили на третий этаж, где шума было поменьше. Он вышел на лоджию оглядеться. Напротив стояла громадина недостроенного участка санатория «Жемчужина Хингана», в которой планировали открыть клуб, спортивные залы и различные подсобные комнаты. В годы перестройки строительство зачахло, и сейчас на крыше крытой толью волновалась густая трава, и трепетали листочками тоненькие деревца. В поисках еды, сюда умудрялись забраться козы. Назад же не могли выбраться. И с наступлением сумерек слышалось их отчаянное блеяние, - это они просили, чтоб их сняли. Вдали, за недостроенным корпусом сочной зеленью обрисовывались холмы, обласканные одинокими кучевыми облаками.
- Красиво здесь, - правда? - услышал Пастухов знакомый голос и увидел на соседней лоджии Юлию. Она стояла лицом к невысоко взошедшему солнцу, в рябом платье с глубоким декольте; обнажённая часть тела только недавно взялась курортным загаром. Лицо слегка продолговатое светилось каким-то домашним спокойствием. Оно волной качнулось к Пастухову, и Пастухов почувствовал его, и внутренне отозвался.
- Очень красиво, - согласился он, чувствуя, что этим увеличивает возникшую радость женщины.
- Как же не быть красивому, если это всё, - он кивнул на сопки, - в стакане большого вулкана. Вот что приготовила нам природа.
- Что вы говорите?!
Она расчёсывала свои белокурые волосы, и утреннее солнце играло в них всеми цветами радуги.
- Вот только это портит, - Юлия кивнула вниз, где из чёрного зева недостроенного здания, обивая хвостом оводов, лениво брели коровы, тут же испражняясь.
- Да, - согласился он, - но это детали.
- Конечно, - кивнула на, и потревоженный шатёр волос опять радужно сверкнул. - Мы приехали отдохнуть, детей подлечить. Вы с дочерью или…
В синеве её глаз промелькнуло смущение. Пастухов догадался, что женщина хотела спросить: не внучка ли приехала с ним.
- С дочерью, - сказал он. - Это не поздний ребёнок, дочь от второго брака.
- Мама, кто там? - прозвенел за спиной Юлии тоненький голосок, и впереди матери у железного ограждения вынырнула синеглазая девочка.
- Дядя Олег, - сказала мать.
- Олег? А я Лина. Лина Николаевна.
- Вон даже как!? - Пастухов удивился и обрадовался странному имени. - Наверное, Лена?
- Что вы! Лина я.
- Пусть будет так.
А потом он познакомился с детьми Иры и Галины. Как и его дочь, Света, девочки оказались тоненькими и высокими. Дружба со Светой у них не сложилась. Та в одиночестве бегала на дискотеки, и так же одна посещала озеро, которое лежало в пяти минутах ходьбы от санатория, стоило только спуститься с косогора. Небольшое, полукруглое, озеро обладало чистой и тёплой водой. Рядом протекала речка Кульдурка, и когда-то возле неё вырыли котлован, проложили дренаж. Когда котлован заполнился водой, в него запустили мальков карасей, ратанов, сомов и теперь на берегу озера часто слышался треск катушек спиннингов, посвистывали грузила простых удочек.
Зимой Кульдурка не замерзала. В морозы над ней курились синие прозрачные облачка. Их можно было увидеть и сейчас, летом, но для этого требовалось наступить сумеркам, когда водяные пары фосфорятся.
У озера, с краю дороги, где имелся дренаж, по которому вода радостно возвращалась опять в речку, находилось излюбленное место рыбаков. Пастухов часто встречал здесь худощавого старика в рубахе с чужого плеча. При очках на верёвочке и старой линялой кепке. Он сидел неподвижно, как мумия. На приветствия Пастухова кивал, но подслеповатого взора от воды не отрывал.
- Вот и у него жизнь на излёте, - думал о старике Олег Владимирович. Что было в ней радостного и горестно, и чего было больше? Была ли любовь, и что стало с ней? Очевидно, отшлифовалась она в любовь к природе, ибо все мы дети природы и все идём к ней в час печали и радости.
В тот день на своём излюбленном месте находился старичок-рыболов, с длинным удилищем в руках. Пор синей глади воды, скользили восемь катамаранов, шлёпали лопасти, слышался детский смех, голоса взрослых.
« Что я нашёл в ней?» - удивлялся Олег Владимирович, накручивая педали и крайним зрением критически ощупывая её, сидящую слева за другими педалями. Он видел широкие бёдра, крепкие, возможно коротковатые ноги, небольшие груди, покатые плечи. И молодая кожа, насыщенная загаром высокогорья. «Ну, и что, что в ней таинственного?» - мысленно спрашивал себя Пастухов, глядя на недалёкий берег. Там бродила по золотистому песку его дочь в красном купальнике, а чуть поодаль лежали на траве тот, с угрястым носом и полногрудая дама, а в конце поляны, в короткой тени ивы стоял кавказец и, прикрыв козырьком ладони глаза, бросал долгий взгляд в сторону полногрудой.
Но Олегу Владимировичу вот уже больше недели как до лампочки и угрястый, со своими странными, а может быть, настырными ухаживаниями, и полногрудая дама, как бы одобряющая ловеласа и в тоже время игнорирующая его. За кадром его внимания оставался и кавказец, очевидно, что-то мотающий на ус при наблюдении за полногрудой. Оставалась в не удел рукопись, что лежала на столе возле зеркала. С незавершённой любовью главного героя. Пастухов не мог довести своё творение до логического конца, потому что сам оказался в мышеловке любви.
Комнаты этих трёх женщин, в длинном коридоре одетом в тёмно-коричневое дерево, находились по соседству с его комнатой. Стол, за которым он обедал стоял недалеко от стола, за которым питались они.
Стоило только вскинуть глаза и задержать взор в том направлении, где сидели они, и можно было дождаться ответного взора белокурой.
- Господи! - говорил себе Пастухов, пытаясь охватить её крайним зрением, ибо он не хотел, чтобы она увидела, как не может он не смотреть в её сторону.
- Господи! Да что это со мной? Как могло такое случиться? Ни гром ли это среди ясного неба?
Он ждал. Вот- вот в его душе отгремит и придёт тишина и умиротворение. По отрогам сопок медленно прокочует тень тяжёлых туч, недавно обронивших дождь. Всколыхнутся увесистые ветви лиственниц, ив глубине их, каркая, встрепенётся вороньё, недовольное сыростью. Но время шло, а сердце Пастухова щемило всё острое. Лёжа в ванне на процедуре, он мог забыться и не думать о времени и спохватывался лишь тогда, когда, не глядя на распластанное в изумрудной воде волосатое тело, но, проходя мимо него, сестра в сердцах бросала:
- Вы, что, мужчина, бегемот? Жить тут в ванне собираетесь?..
Конфуз вышел у него и на приёме у главного врача.
- Ну, как лечение? - спросил тот.
- Спасибо, хорошо. И у меня, и у дочери.
- У вас помимо сердца ещё и гастрит. Может, клизму назначить, желудок очистить.
Молодые глаза за стёклами очков, залитых солнцем, что рикошетом шло от зеркала, стоявшего в углу, выжидали.
«Клин клином вышибают», - мелькнула у Пастухова глупая мысль, что именно целебные ванны замутили ему разум, и подставили капкан такой неожиданной и обжигающей сердце любви.
- Можно и клизму, - устало махнул он рукой, надеясь, что вымоются как ржа испепеляющие его чувства.
А потом он шёл по пыльной гравийной дороге в Жемчужину Хингана, мучаясь противным бурчанием в животе. Когда обогнал его автобус, где там, за окном он увидел шатёр её волос, он разом забыл о противном ощущении в животе и как бы взмыл над высокою кроною берёз, елей и лиственниц, дремавших в густой духоте июля.
Он проклинал себя:
- Всё, хватит! Да посмотри в зеркало, образина! Оно отражало немолодое, усталое лицо с седыми висками и белыми, опущенными вниз, как у Тараса Бульбы, усами.
- Когда она родилась, ты, идиот, женился. Понимаешь это!? Женился, потом развёлся и снова женился. Козёл недорезанный! Что тебе надо? Или защекотала страсть самца?
- О чём мелешь!? - возмущался другой, тот, который стоял по ту сторону зеркала. - Тут совсем другое. -
- Ну, конечно, - юродствовал с этой стороны. - Ты уже стар, мужской способности ни на грош, как у евнуха. А всё туда же. Что, имидж любовника захотел?
Олег Владимирович упал на кровать, и мысли завертелись калейдоскопом: то чёрные и непристойные, то светлые и в надежде.
- Ну, почему евнух? - вдруг запротестовал он себе, вспомнив жену. Она была на двенадцать лет моложе его, с крепким, горячим телом без которого, боже упаси, он не мог спать, если находился дома, а ни в отъезде где-то. Оба уставали за день. Ложились за полночь. И всё же, оказавшись в постели, и ощутив рядом упругое, всей кожей жаждущее тело жены, он не мог не погладить его. Потом перебирал в руках шелковистость короткой стрижки, и уже не сдерживаясь, нападал ураганом и что-то творил с этой обнажённостью, что-то лепил необъяснимо космическое, и что-то искал в нём до ярких, сумасшедших сполохах в глазах. А потом ощущал, как сливается его пот с её потом в пьянящую медовуху великого блаженства. А чуть позже он расслаблялся и мысленно поднимался высоко- высоко, туда, где зыбкая звёздная дрожь. А когда тонкой розовой полоской обозначался рассвет, и ему доводилось встретить её взгляд, становилось вдруг стыдно смотреть в чистоту женских глаз. Словно он потревожил что-то священное, на что не имел права.
Но глаза её, синие-синие и почему-то вздрагивающие, как те далёкие звёзды, смотрели на него благодарно, и он успокаивался. А приходила следующая ночь, и всё повторялось.
«А что же тогда здесь? Что ищешь в этих синих, но другой синевы глазах молодой, да чужой женщины?»
Ответить он не успел. За дверью послышались женские голоса, и он понял: Юлия, и её подруги отправились на танцы.
За окном, возвращаясь с пастбища, мычали коровы. В небе висели редкие кучевые облака, багровые от заходящего солнца.
- Светочка, я прогуляюсь, - сказал он дочери. Она сидела на кровати, подобрав под себя ноги, от чего чётко обрисовывались острые коленки, и переводила из журнала модную одежду. На сказанное отцом равнодушно кивнула и продолжала своё дело. Пастухова окатил ледяной холодок догадки, что дочь видит его ложь, но делает вид, будто верит ему. К щекам подкатил жар. Олег Владимирович поспешил за дверь.
Дочери исполнилось тринадцать лет, возраст, когда начинают пробиваться ростки светло - таинственного чувства любви и подросток особенно обострённо смотрит на окружающий мир.


«Видно от того, - думал Пастухов, невольно шагая туда, куда только что ушли женщины, так рассеяна дочь и по долгу грустит, витая мыслями где-то в облаках. Он должен был это увидеть и помочь дочери, но эгоистически занятый собой он этого не заметил. Теперь вот корил себя, вышагивая по бетонным плитам парка и прокладывая в самом себе тернистый и до жути сладостный путь куда-то в незнаемое своей души.
Он не дошёл до танцевальной площадки, надёжно укрытой лесом от постороннего взгляда. Жгуче и окрылёно пульсирующая в вечернем небе музыка напомнила, как приходил он на танцы в прошлый раз. Они стояли возле лавочки и оживлённо беседовали. Пастухов улыбнулся, здороваясь, и тут же двое из них -Ира и Галя как бы растворились в его воображении. Он не видел их, а может быть, просто не хотел видеть. Ирина, поправляя причёску цвета соломы, рассказывала подругам о крутых дорогах Севера приморья, о том, как там трудно водить машину, что она всё-таки научилась это делать. Иначе, мол, нельзя. В наше смутное время полагаться на мужчин не приходиться. Всё нужно делать только самой: и деньги зарабатывать, и по дому управляться, и на рынок на машине ездить.
- Потому я живу одна, - вставила Галина. - Ни мужа, ни любовника. Дом и дача: всё на мне. Зато - свободный человек. - Она улыбнулась своей маленькой хитрости успокоить саму себя, вздохнула, бросив взгляд светлых глаз на детей. Те стояли недалеко от родителей.
Пастухов слышал женщин и не слышал, а едва неподвижный воздух колыхнулся звуками магнитофона, он взял Юлию за руку.
- Разрешите.
А потом последовал следующий танец и следующий.
- Вы Галину пригласите, я отдохну, - сказала Юлия с едва заметным раздражением в глазах. Он должен был понять, что оказывает Юлии внимания больше того, когда его оказывают только из уважения. Это её и смутило. Но приглашать Юлиных подруг он не стал, ибо это значило - нет первого сорта, бери второй. Ему не хотелось делить подружек на сортность и тем обижать. А вообще он относился к женщинам равнодушно, но только не к этой с русой косой и перламутрово-синими глазами. Пастухов понимал, что выглядит смешно, выписывая возле Юлии кренделя.
«Да и дети не маленькие, - говорил он себе, - всё понимают. Надо забыть, не думать о ней». И всегда оказывался там, где была Юлия.
В тот вечер с низко плывущими грозовыми тучами они пили у Юлии чай. Гремел гром, всё не решаясь обрушить дождь, по которому очень истосковалась земля. В сборе находились все четверо. С первого этажа глухо доносилась музыка дискотеки. На неё ушли дети. Взрослые пили чай и молчали.
Олег Владимирович не помнил, что привело его в эту комнату. Необходимо было начать разговор, чтобы нарушить гнетущее молчание и он, неожиданно для других и себя, сказал:
- Очень жалею, что приехал сюда. Женщины переглянулись. Стаканы в руках замерли.
-Почему? - спросила Юлия. В голосе слышался интерес, но не было даже намёка на удивление.
• Потому что встретил вас, - опустошённо ответил он
Взгляд Юлии растерянно метнулся в сторону. Ирина и Галя переглянулись.
И все опять надолго замолчали. В окно стучала дробь дождя. Пастухов встал, сказал «до свидания» и вышел. Он знал, что сказанное им ещё один прочный заслон к той, к которой так рвалась растревоженная его душа.
- Вот оно как! А я всякую чушь несу, - зло смахнул Пастухов у себя в комнате рукопись со стола, - разве можно писать о любви, если не болеешь любовью?
Пастухов чувствовал, что поражён этой болезнью неизлечимо. Он жаждал исцеления и в тоже время в глубине души это исцеление отвергал. Обманывая себя, что не желает встречаться с Юлией, он всё чаще и чаще оказывался в той зоне, где обязательно на неё натыкался. Когда перехватывал случайный взгляд белокурой, он как бы обжигался и спешил исчезнуть.
…В тот вечер снова шёл он на звуки музыки, волнами шедшей над высокими кронами лиственниц, шёл туда потому - что знал: там она. Не дойдя до парка, Пастухов остановился.
- Нет!! - сказал его внутренний голос и заставил свернуть на гравийную дорогу, на обочине которой каркало вороньё. А недалеко в сумеречном свете не спеша, шли рыжая женщина и её рыженькая дочь - пассажиры того давнего рейса с вокзала. В ситцевых светло-жёлтых платьях они смотрелись как два неожиданно выросших одуванчика. Но мимо, которых можно пройти и не заметить.
А потом, опережая облако пыли, появилась легковушка, поравнялась с Пастуховым, и её тормоза скрипнули. Боковое стекло приоткрылось. Высунулся лечащий врач.
- Ну и что, помогает? - спросил он как-то таинственно. Под толстыми стёклами очков, как на проволочке дрожали живые, нагловатые глаза.
- Что помогает? - Пастухов не понял вопроса
- Как что!? Клизма!!
- Наоборот, - криво усмехнулся Олег Владимирович и зашагал дальше не оборачиваясь. Он прошёл по тенистым аллеям Кульдура, поднялся вверх к трёхэтажной столовой, возле которой как в давние времена стоял памятник Ленину, очевидно, ни кому не мешая. Потом Олег Владимирович по-мальчишески перелез через изгородь закрытого парка, где среди сорной травы замерли как бы в другом времени каменные олени, и словно звали его в то прошлое, где быстротечно промелькнула юность.
А потом стоял он у входа в парк, там, где старшее поколение, не обделённое природой на память, старательно выписало каменным шрифтом, кто из кульдура ушёл на фронт. От сознания, что эти монументы, да и, пожалуй, сама память находятся сегодня в забвении, пастухов всё глубже и глубже погружался в печаль.
А, проходя через мост с журчащей под ним речкой мимо магазина «Источник» и высокого, почти готического стиля санатория «Санус», Пастухов уже думал о том источнике жизни, из которого черпают для себя нынешнее молодое поколение. Что-то не устраивало его в сегодняшней молодёжи, но что, он не мог отыскать. Ему стало томительно и грустно, ибо он увидел себя вышедшим оттуда, из зазеркалья вчерашнего дня, который в нынешнем времени заблудился и стал случайным прохожим. Особенно с этой, обжигающей сердце любовью.
«От того я так странен, - догадался он, - и так смешна моя любовь. Всё должно быть ко времени»,
Он прошёл дальше готического здания, свернул налево и поднялся на небольшое плато, где в густой листве лиственниц и берёз пряталась здравница горняков. Какая-то давняя память, шестое чувство вели его сюда. По крутой деревянной лестнице, проложенной со скалы вниз к бурлящему потоку, он спустился на вымощенную брусом площадку и сел на лавочку, припорошенную сеевом брызг.
Там, вверху вода стремительно вырывалась из-за поворота и, ошалело, наваливалась буруном на бурун, пенясь и заворачиваясь в спираль, проносилась мимо Пастухова вниз. Однажды он был здесь. Но тогда Олег Владимирович пришёл вместе с ними. Вот здесь и стояли, заворожённые силой природы, ощущая на лицах сеево брызг, и молчали, погружённые каждый в свои мысли, согласно своим чувствам.
- Это и есть то, что нас лечит, - сказал Пастухов, кивнув на вспененные буруны. - Артезианская вода.
Он не знал, такая ли это вода, но думал, что так оно и есть, потому - что бьёт из глубины земли.
-Вы историю Кульдура знаете, как возник курорт? - спросил он и перехватил взгляд Юлии, но не понял, то ли взгляд её утверждал, что она осведомлена. То ли просившей продолжения темы. Пастухов продолжал.
- Это было давно. Ранней весной, - и опять умолк, напрягая память, чтоб восстановить в ней услышанное в музее санатория
- Взгляд её синих глаз был романтично -мечтательным. Но Пастухов лишь скользнул по нему, он был уже там, далеко, куда хотел повести своих слушателей.
- Старый охотник, - продолжал Олег Владимирович, - неделю бродил по глухим тропам в поисках дичи. Идти было трудно, путь преграждали то буреломы, то болотистые топи. А вокруг возвышались остроконечные сопки, крутые, да не изведанные. И вот он остановился возле горного ключа напиться. Нагнулся и тут прямо перед собой увидел на склоне сопки изюбра. Ветер, вырываясь из ущелья, дул в лицо охотнику и зверь не почуял его. Охотник осторожно поднял ружьё, но стрелять медлил. Изюбр стоял в густой чаще. Однако искать лучшую позицию было уже поздно…
- Взрослые и дети, затаив дыхание, внимали рассказу и всматривались в лес на той стороне речки, словно могли увидеть то, о чём рассказывал Пастухов. Он продолжал.
- Раздался выстрел. Изюбр вздрогнул, застыл на мгновение, и бросился в чащу.
«Подранил», - подумал охотник и, взвалив на плечи котомку, поспешил на то место, где только что стоял зверь. Охотник убедился: изюбр ранен. Тогда человек присел на поваленную бурей лесину, не торопясь, закурил трубку и задумался.
«Теперь далеко не уйдёт. Где-то ляжет».
Через час он пошёл по следу раненого. Миновав ложбинку, поднялся на скалу, снова спустился в долину, где след был отлично виден; то и дело попадались на траве капли крови. Охотника всё больше охватывало волнение. Где зверь? Неожиданно перед его глазами открылась небольшая поляна, которая как островок омывалась двумя рукавами быстрой горной речки…
Все обернулись к шумевшей воде, точно убеждаясь, что это и есть та самая речка. А пастухов, не замечая, что на лоб сел комар, жадно наслаждаясь его кровью, вёл рассказ дальше.
Над поляной поднимался пар. Острые глаза охотника сразу заметили изюбра, который лежал, опустив свой раненый бок в ямку, заполненную водой
«Что это? - подумал человек, - Зверь пришёл сюда на исцеление?»
Но ещё больше изумился он, когда увидел на поляне волка и медведя. Как видно, они тоже лечили свои раны в воде.
« Хуль -Джи -Ури!» -воскликнул удивлённый охотник, впервые увидевший целебный источник. С тех пор и едут сюда, - закончил Пастухов.
- Ой, какой вы интересный рассказчик! - изумилась Галина и бросила взгляд на речку, - там уже возникало что-то туманное, но не туман.
- Моей заслуги тут нет, - отозвался Олег Владимирович. -Так рассказывает легенда. Хуль - Джи - Ури -означает на эвенкийском языке нагретый источник.
Он не заметил, как поднялась с лавочки Юлия, поправила на дочери платьице, потом подошла к нему и осторожным движением убрала с его лба впившегося комара.
Что-то лёгкое, необычное тронуло сердце Пастухова. Он благодарно посмотрел ей в глаза. И тут же догадался, что наступают какие-то сладостно - тревожные дни, приход которых ему хотелось поторопить и в тоже время, чьих приходов он боялся.
И всё же те дни пришли; и мучительные, и сладостные одновременно. Он как метеорит, то приближался к ней, то шарахался прочь.
« Не маятник ли я часов, - спрашивал себя Олег Владимирович, - но тот, что без пользы раскачивает время, улетающее впустую. Это Сизифов труд, изматывающий сердце, но зачем
Вот и сегодня, в жаркий июльский день, катаясь с Юлией на катамаране , он всё думал и думал, что же происходит с ним? Почему без движения лежит на столе рукопись? Почему пропал интерес к происходящему вокруг? Вон опять прошли на берегу рыжеволосая дама и её отражение - дочь. Он помнил их, но как бы не видел, а смотрел сквозь них. И те, трое: угрястый, кавказец, и дама с пышными грудями, тоже теперь являлись для него неодушевлёнными, словно манекены.
«Ладно, завтра она уезжает», - с надеждой на успокоение души подумал Пастухов, накручивая педали катамарана и изредка посматривая на Юлию. Он всё ещё пытался найти в этом крупноватом и возможно немного нескладном теле, что-то такое, что могло бы разрушить мысль, будто всё в ней создано Всевышним великолепно. Найти изъяны ему не удавалось. Он хотел видеть и видеть её тело, ласкать его, ощущать его жар, а, насладившись, куда-то провалиться в бездонность Вселенной и раствориться в ней.
«Ну. Ладно, - продолжала ныть душа, - завтра она уезжает, наступит покой. Нужно будет с обеда уйти в лес и не видеть её отъезда».
Но и в последний день Юлиного пребывания на курорте Пастухов против своей воли стремился выследить её и завести разговор. А разговаривая, мечтал запомнить каждую чёрточку лица…
Автобус за отъезжающими пришёл поздним вечером. Уложив дочь спать, Пастухов собрался провожать Юлию на вокзал.
-Смотрите, сколько народу, может, останетесь? - сказала она умоляюще.
С любопытством посматривала на него Алина. Очевидно, детское сердце догадывалось о чувствах пожилого человека. Ему развернуться бы и уйти. Но он подхватил дорожную сумку Юлии, помог Лине забраться на подножку и вошёл в автобус сам.
- Всё, отъезжаем! - крикнул шофёр и закрыл дверь. Народу было много. Это отъезжали те, что приезжали на 18 дней. Свет горел слабо. И всё же пастухов различил и рыжую даму с рыженькой дочкой и почти рядом с девочкой он увидел угрястого с чёрным фингалом под глазом. Что это фингал, Пастухов не
сомневался. Такая мысль укрепилась в нём, когда на соседнем сидении от себя он увидел лысоватого кавказца закинувшего руку на плечё полногрудой даме. Она что-то шептала в кавказское, волосатое ухо, а хозяин его блаженно улыбался, жмурился как переевший кот, почёсывая грудь через ворот расстёгнутой рубашки.
… Вокзал размещался в десяти минутах езды от здравницы. Едва пассажиры расположились в автобусе, а тут уж пришло время опять браться за багаж и выходить на перрон. Вокзальные окна светились скупо, а внутри стояла гулкая тишина с изумрудными крошками оводов на полу. Они десятками залетали сюда, а потом не найдя выхода, погибали.
- Лучше, подождём на улице, - предложила Юлия, осторожно переступая изумрудность погибших оводов.
Едва они разместились на скамейке, под огромной разлаписто лиственницей, как сообщили о приходе поезда. Он уже выворачивал из-за сопки, гудел.
Юлия заходила в вагон последней. На верхней ступеньке она обернулась. Коса соскользнула с плеча. Пастухову хотелось подхватить этот живой, хрустальный поток. Он сглотнул подступивший к горлу ком.
- До свидания. Всего вам, - сказала она и поправила ручей волос.
- До свидания,- сказал Пастухов и не услышал своего голоса.
В этот миг ему очень хотелось увидеть Юлинв глаза. Что там в них? Отчуждение? Насмешка? Или ничего, как тинная гладь старого озера. А может, надеялся Олег Владимирович, там проскользнул огонёк участия её души к так неожиданно возникшим чувствам его? Но было темно, и пастухов ничего не увидел. Дверь закрылась, и поезд тронулся.
Он стоял один на опустевшем перроне, на дне когда-то бушевавшего вулкана. И ощущал в своём сердце томительную лаву тоски. А поезд уже как бы исчез. И только длинная цепь огней обозначала его движение.
- Комета Галлея! - воскликнул Пастухов поражённо. - Комета!
- Когда-то давным-давно, когда он был молодым, уходила в звёздном небе комета Галлея. Пастухов смотрел на её длинный, горящий хвост и думал:
-«Чего ради приходит она каждое столетие? Один раз, но приходит».
Сейчас уже не молодого его осенило.
«Любовь движет ею. Она приходит полюбоваться Землей. И те, летящие вночи огоньки поезда, - продолжал рассуждать он, - разве ни его, Пастухова комета? Ибо всё во Вселенной движется любовью»
Она явилась к нему во второй раз и вот уходила, унося несбывшиеся мечты, но, успев одарить огромной и сладостной болью.
Он спустился от вокзала к озеру, что лежало сейчас тёмно-мёртвым глянцевым слитком. Но плеснулась рыба, потом другая, тем, утверждая, что природа не может быть мёртвой. Пастухов вошёл под единственное на озере дерево, остановился и вздохнул. И тут что-то соскользнуло по щекам.
«Дождь» - мелькнула у него мысль. Но в тёмном небе не было ни облачка.
- Роса с дерева, - оправдывался он перед собой. А это что-то влажное проложило бороздку дальше. Но он трижды в своей жизни говоривший со смертью на «ты» не хотел верить и твердил:
- Роса, конечно же, роса.
Он врал себе, хотя врать не любил. Но вот то, что он считал росой, проникло за его шевченковские усы, и Пастухов ощутил на губах солёный привкус.
- Ну, ладно, это соль, - неохотно согласился он. - Без соли ни как нельзя.
Он вышел на дорогу. Под сандалиями хрустела галька, впереди чернел лес, спрятавший в своей глубине Куьдур. А над Кульдуром, высоко в небе, ярко горели звёзды. И вот одна из них качнулась и, стремительно перечёркивая небосвод, рухнула в бездну.

 
 Кульдур.