Нос

 
Владимир Бунякин
Н О С
Монолог сорокалетней

 (Поет) Ромашки спрятались, поникли лютики… Вот так и я: живу себе таким вот лютиком, дотянула до сороковника – а мужика рядом все нету. И причиной всем моим несчастьям – нос. Мой собственный нос! Ну, как у любой женщины – мы ж вечно суем его куда ни попадя. Так то я – да сами видите! – почти как Клава Шиффер, везде как не девяносто, так шестьдесят, где в сантиметрах не получается – там в дюймы перевести можно… ну или хотя бы в килограммы. В общем, кругом калибр что надо – бронебойный! Меня ж у нас в деревне, кто уважает, так и зовет – Зинка-Трехдюймовка. А вот с носом – проблема, поэтому кто меня не любит, Зинкой-Буратиной обзывает. Спасибо хоть не Тортиллой.
 Нет, нельзя сказать, что личная жизнь у меня совсем не складывается. Я и замуж аж два раза собиралась… правда, оба раза с трагическим исходом. Да-а, во второй раз даже до загса доехали. В первый – нет, не получилось. Он-то хороший был парень… 52 лет. И с носом все нормально было, и с остальным… Я сама, правда, распробовать не успела, но подруги расхваливали, а это верный признак. Во-о, женщины кивают. Объясняю специально для тупых мужиков… ну для всех, короче: мужик хвалит бабу, пока не распробует, а мы, девочки, - наоборот, но уж если мы продегустируем, да блюдо по вкусу придется – все, туши свет! Пока это блюдо будет с перчиком, спрос на него гарантирован. Желательно, конечно, чтобы перец был побольше.
 В общем, первый мой – хороший был мужчина, только очень большой. Не-е, я уже не о перце, я о всем огороде. Он весь был большой – ну, там, живот, продолжение живота, живот на груди, подбородок на животе, потом еще один, потом еще три – поменьше, потом щек штук восемь…Одним словом, если он в «Волгу» на заднее сиденье садился – а на переднее-то он и не мог – то больше там уже никто не помещался, и двери не закрывались. Поэтому, как мы с ним в райцентр в загс собрались, пришлось меня впереди усаживать. Мне шофер тогда сразу сказал: «Ты, Зинка, - говорит, - сиди смирно и не вздумай шевелиться, а то, - говорит, - мне твой румпель и так весь обзор перекрывает». Ну, мы ж, русские бабы, терпеливые: нам скажут: «Сидеть!» - мы сидим, скажут: «Лежать!» - мы вообще рады; когда еще от наших мужиков такой команды дождешься… Короче, сижу это я, не шевелюсь, даже молчу: ради любви, думаю, ради замужества можно любые лишения потерпеть… минуты две. Едем, а в машине тишина зловещая, как на похоронах. И тут жених мой с заднего сиденья и говорит: «Зинка…», - говорит. Больше ничего не успел. Уж не знаю, чего он там хотел мне сказать… наверное, в любви признаться, потому что так он это «Зинка» произнес – ну как в последний раз. А мы ж, бабы, за одно только нежное мужское слово готовы – ну сами знаете – и коня на скаку, и в горящую избу, и реализатором к азербайджанцам. Вот я и обернулась. Помню, шофер еще успел сказать: «Зинка, мать твою!» - но это уже без всяких нежностей было, а так, буднично, как у нас в деревне все разговаривают, включая грудных детей и глухонемых.
 В общем, очнулась это я уже на лоне природы. Кругом красотища: лес, я в свадебном платье, «Волга» в дереве, «Скорая» под деревом и минус тридцать по Цельсию. Гляжу, какой-то милицейский старшина лезет ко мне со своей палкой… не-е, скажете тоже, ну с полосатой, конечно. Ну я ему все равно, на всякий случай: мол, не лапай – будешь косолапый. У нас же все эти, с палками, сами знаете, как нас берегут: борются с изнасилованиями посредством их совершения.
 Короче, думала я у старшины палку-то отобрать да ею же и охладить его маленько, а он мне так это официально:
 - Сиди смирно, вдовушка, пока мы тебе ласты не сплели. Сейчас я тебе буду рулеткой орудие преступления измерять.
 - Какое-такое орудие? – спрашиваю. А он мне:
 - Да шнобак твой!
 Слава Богу, хоть рулетки хватило.
 Не-е, насчет вдовушки-то мент пошутил. Жених мой выжил, только все его подбородки сплющились в один. Но после этого cлучая мои акции – или, как говорят в Америке, индекс Доу-Джонса – в нашей деревне упали ниже плинтуса. Что говорить, измельчал мужик, рисковать жизнью ради любви ни одна сволочь не хочет.
 И вот тут, как всегда, когда мы этого не хотим, пришла на помощь Америка. Вскоре, буквально лет через десять, приехал к нам в деревню с фурой гуманитарной помощи американец, он же наш бывший зоотехник, уехавший в Штаты делиться опытом марксистско-ленинской дойки еще при Хрущеве и потерявший обратный билет. Здесь-то он, мичуринец недоделанный, корову с тыквой скрещивал, а там миллионером стал. Оказывается, он начал засылать нам эту помощь еще за пять лет до своего приезда, целыми самолетами слал, но все они таинственно исчезали с радаров после посадки в аэропорту Шереметьево-2 вместе со всем своим содержимым. Да-а, был большой международный скандал, авиакомпания «Эйр-Америка» была на грани разорения. Наши всем правительством искали, сам премьер по Шереметьево с лупой на карачках ползал, но так ничего и не нашел. Расстроился, уволился и умотал отдыхать в Киев… послом.
 Да, так вот приехал, значит, к нам этот американец Хренов – это я не ругаюсь, это его звали так – Хренов Семен Семеныч. А селить его куда? У нас, чай, не Чикаго, пятизвездочных борделей для него настроить не успели. Вот наше начальство его ко мне на постой и определило – я так понимаю, со стратегической целью: чтоб и мне приятно было, и с него еще чего слупить, если у нас срастется. Ну, поначалу он, понятно, строил из себя чуть не Джорджа Буша: мол, зовите меня «дядя Сэм», и фамилиё моё теперь не Хренов, а Хренофф – с двумя «фэ» на конце. Ну а нам-то по хрену его фамилиё! В него на этой… как ее… на презентации в сельсовете два литра самогонки влили, дали занюхать гуманитарным «чупа-чупсом» и популярно объяснили, что здесь ему не Чикаго и, что бы он там ни свистел, в нашей деревне Большие Позоры он все равно будет зваться Анкл Бенсом, а с такой, как у него, фамилией, у нас лучше вообще помалкивать, «фэ» там у него на конце или «ху» или хоть целый гимн Америки. Потом я его раз похмелила, другой, а на третий он и разговорился: «Мисс Зинаида, - говорит, - выходите за меня замуж и айда ко мне в Америку. У меня, - говорит, - такой женщины, как вы, не было с одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года». Ха! Хорошенькое сравнение! Эта его женщина, образца пятьдесят восьмого года, - это ж моя соседка баба Клава, которую он обрабатывал перед тем, как в Америку свалить. А ей-то уже под девяносто! Да, и у меня под девяносто, но все-таки не лет, а килограммов. Как говорится, почувствуйте разницу.
 Короче, хотела я было отбрить его, старого хрена, да потом подумала: а ведь мисс Зинаида – это вам не Зинка-Буратино. И про нос мой он плохого слова не сказал. Может, конечно, и не заметил – у него ж линзы на очках толще, чем лобная кость у нашего быка-производителя, а может, полюбил меня такой, какая есть: с носом, с плоскостопием, с зарплатой… которой нету. Подумала – и решилась. Погрустила, что больше не увижу своих любимых мужичков – Путина, Лужкова Юрия Михалыча, председателя нашего – тоже очень видный мужчина, собрала кой-какие вещички, похмелила Анкл Бенса на дорожку – и двинули в райцентр, чтоб потом прямо из загса, значит, в Америку – на барнаульском поезде. На этот раз я не стала рисковать: Анкл Бенса отдельно на водовозке отправила – ее еще ленточками украсили, куклу на бочку прицепили, а сама пёхом рванула. А чего там идти-то – каких-то тридцать километров. Я, между прочим, водовозку в пути опередила. Ну, в загсе сменила валенки на босоножки… сорок четвертого размера, ватник – на фату, тут как раз Анкл Бенс на водовозке подъехал, Мендельсон заиграл – в общем, все как у людей. Дальше – еще лучше. Вышла эта тетка, тоже с ленточкой – я ее знаю, она иногда приезжает к нам в деревню брехать, каким хорошим человеком был покойник… Да, вышла, значит, эта тетка и спрашивает нас с Анкл Бенсом, готовы ли мы жить счастливо и умереть в один день. Анкл Бенс, продажная душа, с перепугу кричит ей, как кобыле, на ихнем американском: «Но!». Аж завывает: «Но-у!». Тетка, ясное дело, ничего не понимает – она ж не лошадь, и американский не знает, у нас в районе отродясь не то что про американцев – про евреев ничего не знали, пока Березовского в розыск не объявили. «Чаво?» - спрашивает. И тут я вздумала Анкл Бенса к патриотизму призвать… дура! Как повернусь к нему резко… и всё, бракосочетание закончилось, даже Мендельсон на кассете поперхнулся. Короче, вышло почти как в прошлый раз: кругом красотища, тетка в ленточке, я в фате и Анкл Бенс в нокауте. Вырубила я его – куда там тем братьям Кличко! Гляжу, рядом с ним страховой агент суетится – они ж там в Америке все на миллион страхуются. А если к нам едут – то и на два. Я мигом к тетке с ленточкой: слушай, говорю, подруга, так, может, я уже вдова? Если надо, я доплачу, сразу и похороны оформим. Но этот аферист Анкл Бенс хренов, как такое услышал, тут же оклемался, вмиг выкупил у нашего колхоза водовозку и, потрясенный, укатил на ней в свою Америку вместе со страховым агентом. Но без меня.
 Я теперь так живу: иногда первый жених мимо пройдет – поздоровается; правда, ближе двадцати метров не подходит... трусло! С Семен Семенычем – ну, Анкл Бенсом, то есть – переписываемся. Пишет, что скучает, даже спит в водовозке. Обещал после смерти водовозку на меня отписать. Не уточнил, правда, после чьей смерти. Жалко его. Нам-то чо, мы привычные, нам и в канаве неплохо спится, а каково ему там, в зажратой Америке, дрыхнуть в бочке автомобиля ГАЗ-51? Он же не Ихтиандр.
 Одна радость согревает – что не одной мне плохо. Нас таких в деревне – двести баб, на которых осталось два мужика, но один из них – депутат, а потому, как мужчина, в расчет не идет, потому что кроме мандата ничего предъявить не может. А что мне его мандат? Я сама могу такое предъявить...
 В общем, все хорошо, да счастья нету. А ведь это так просто (уходя, поет): Женское счастье... был бы милый рядом, ну а больше ничего не надо.