Горький вкус моря. летняя легенда. полная версия

Горячее мороженое закончилось

Город поглотила жара. Жара заполнила промежутки между домами, налипла на деревья и пригнула к земле кусты роз и жасмина. Воздух был таким горячим, что напоминал о посещении сауны. В белом небе висело расплавленное пятно солнца. Продавцы мороженного обогащались, а продавцы воды отбрыкивались от возмущенных вопросов покупателей: почему вода теплая? И вяло доказывали, что холодильник у них работает, и вода – холодная.
Леля рухнула на жидкий пластиковый стульчик кафе: Уф! Вот здесь мы и будем кутить! Ну и жарища! Тебе не кажется, что с каждым годом лето становится все жарче и жарче, - спросила она Машу. И, как обычно, не дожидаясь ответа, закричала официантке: Девушка, идите скорее к нам, тут две леди умирают от жары! У вас есть холодное мороженое?
- Есть. Горячее мороженое за кончилось час назад – не растерялась девушка-официантка.
- Горячее? Что за глупости! – возмутилась Леля. – А почему у вас кондиционер не работает? Включить можно?
- Наверное потому, что на веранде у нас нет кондиционера. Пройдите в помещение, там кондиционер работает.
- Нет, в помещении мы еще зимой насидимся. Так, нам два мороженых, больших, с фруктами, сгущенкой и сиропом, только похолоднее! И кока-колу – со льдом, две больших и пару конфеток, – девушка безропотно записывала.
- Теперь моя очередь, - поспешила присоединиться Маша. – Мороженое и все остальное – в одном экземпляре – ей. А мне кофе черный без сахара.
- Кофе, в жару, фииии! Безумие, – расстроилась Леля. – И потом, мы же собирались кутить.
- Кутить будем при помощи кофе. Иначе городские фитнесс клубы чересчур разбогатеют за наш счет. Давай лучше помечтаем о юге, о море.
- О юге? Это ты называешь югом? То место, где ты решила похоронить свой отпуск? – Леля задохнулась от возмущения. – Так вот, милая, юг – это Хургада, Анталья, Сен-Тропе. В крайнем случае, – Ялта! Рестораны, отели, золотые пляжи, стройные загорелые мужжжчины. Возможно, даже холостые! И мы - обворожительные и соблазнительные - полупрозрачная юбка с разрезом до пупка, купальник из трех тряпочек и пяти веревочек, ненавязчивый пирсинг, изысканный татуаж. И бриллиантовый жучок на большом пальчике правой ноги. Мужчины падают в обморок! Да, и еще розовая шляпа с лентами. Ну чего ты ржешь?
- Какой еще жучок на ноге? – заикаясь, спросила Маша. Она представила упитанную Лелю в розовой шляпе с лентами.
- Нет, ты совсем одичала в своей редакции. Тебе вредно работать в политическом журнале. Запомни, жучок – это не устройство для прослушивания чужих секретов. Это – украшение. На ногу. Писк сезона.
- Леля, солнышко, я покоя хочу, ты уж жучок… без меня, - взмолилась Маша.
- Покоя. Она хочет покоя. Перестань звенеть ложкой, в твоем кофе нет сахара. А обо мне ты подумала? Как я одна со всем этим справлюсь? Ну, хорошо, ради тебя я куплю закрытый купальник. И тату сделаю совсем маленькое, только на одну… ну, неважно.
- Не надо таких ужасных жертв. Езжай без меня… в Сен-Тропе. Я куда-нибудь поближе. К тете Фарузе. Она живет почти у моря.
Если бы Леля была чайником – то крышка с него уже давно бы слетела: К Тете! Фарузе! Подруге детства! Твоей бабушки! – кипит Леля праведным гневом - Знаешь, почему ты никак не можешь вылечиться от твоего депрессняка? Потому что у тебя мужика уже больше года не было! У тебя аллергия на твои собственные неизрасходованные гормоны.
- Леля…
- Да наплюй ты на него! Забудь! Ушел, и черт с ним! Загуляй наконец! Ты свое уже отплакала и отстрадала! Заведи себе два, нет, три любовника! Сколько лет ты еще будешь вспоминать этого урода?
- Я не вспоминаю… Иногда мне кажется, что я так и осталась там, дороге… Умницы-врачи слепили мне новое тело из того, что осталось от прежней Маши. Почти и не отличишь от старого. А рассыпавшееся на ледышки сердце по-прежнему лежит на скользком тротуаре.
Она и не заметила, как Лелька подозвала официантку, как та принесла две рюмочки коньяку.
- Эй, подруга! – поднимает верная Лелька свою рюмку: За твое освобождение – хехе – тоненько звякнули рюмки. – Привезешь мне ракушку с моря.
- Ты же в Хургаду едешь?
- Ага, в январе. Будущего года. Может быть. А ноне шеф новый проект запускает. Отпуск в нашей фирме – понятие виртуальное.

Затерянный мир в краю сплошных курортов

Маша умывается ледяной водой из большой эмалированной миски. Рядом стоит худенькая, загоревшая дочерна девчонка с полотенцем и кувшином. Водопровод в этих краях разрушили еще римляне. Или гунны. Или бог знает, какие варвары. Воду с тех пор носят кувшинами и флягами из родника и хранят в больших глиняных резервуарах, вкопанных в землю. А еще собирают дождевую. Ею стирают и немного поливают огород, когда уж совсем засуха донимает. И не верится, что в двух шагах – виллы, бассейны, Интернет и кондиционеры.
- Ух! – морщится Маша. – Ну и холоднючая.
- Только что принесла! – с гордостью говорит девчонка. – Бабушка Фаруза сказала, что ты умываться будешь. – В последнем предложении слышится некоторое удивление. И то правда, к чему умываться, если ничего еще не делала?
Затерянный мир.
На аккуратно сложенных досках сидит штук пять мелких разнокалиберных пацанов. С нескрываемым интересом смотрят, как Маша достает из сумочки зубную пасту.
- Колгейт Тотал? – требовательно интересуется самый смелый. Вот вам и затерянный мир!
«Мелкие» охотно рассказали Маше, что до моря совсем близко, если через виноградники, там и тропинка есть, они могут показать. Но главное, свернуть правильно, а то можно на Тритонову глотку выйти, а там… Гиблое место. Нечистое. Тут старшая сестра на них прикрикнула, и пацаны быстренько «тему замяли». Как выяснилось, отдыхающие останавливаются в русском поселке, а у них – «переселенцев» - их нет. А до пляжа и по серпантину недалеко, если пешком, то минут сорок, и маршрутка ходит. Надо пройти через поселок по бетонке до трассы. Так все отдыхающие делают. Ну, назад-то, конечно, подольше, если пешком. Бабушка Фаруза сейчас «на площади». Она там до самого полудня, а потом ее Карима сменит.
- А что там, на площади? – спрашивает Маша.
- Так рынок же, удивляются такой неосведомленности «мелкие». Действительно, для чего еще площади существуют?
- Покажете, где?
- Айда! (Пойдем) – кричат пацаны, нетерпеливо прыгают вокруг Маши.
- Пять минут, я только купальник возьму. Потом – на море. Проводите – до самого моря?
- Да запросто! – вопят пацаны радостно. Для них, в заброшенности татарского поселка, приезд городской девушки Маши сродни прилету инопланетянки.
Тропинка вьется мимо слепленных из грубых глыб ракушечника домишек, мимо остробоких валунов, через заросли колючек. Пацаны вприпрыжку бегут впереди.
- Эй, погодите, дайте отдышаться! – кричит Маша. Невольно оглядывается назад – далеко ли ушли они от дома. И замирает, задохнувшись.
Оно здесь, перед ней, рукой подать, и бесконечно далеко – лететь – не долететь. Море. У него нет конца. Совсем. Край его растворяется в расплавленном небе, поднимается все выше и выше, и белесо-синим куполом опускается с другой стороны на горы. Маша раскидывает руки, словно она птица: Как думаете, долечу?
- Не, - смеются пацаны. - Шмякнешься.
- Жаль! Ужасно хочется!
- А у нас тута иногда прыгают с этими … дельтапланами. Вон там, где плато. Частники. Ну, те, которые в пансионах останавливаются.
- А там что?
- Санаторий. И эти… эллинги.
- А что это такое?
- Так пансионы же, - снисходительно сообщает самый смелый, тот, который про Колгейт знает.
-А по этой дороге можно к морю выйти? – показывает Маша в другую сторону.
Мальчишки молча переглядываются.
- Что такое? – удивляется Маша, - или вы не знаете?
- Можно, - неохотно отвечает старший, - только бабушка Фаруза заругает. Туда почти что и не ходит никто.
Им явно очень хочется рассказать городской гостье какой-то страшный местный секрет, но мысль о Фарузе останавливает. Наконец, самый мелкий, решается. Привстает на цыпочки, тянется к машиному уху. Маше приходится наклониться.
- Там ведьма живет, - шепчет малец. – Кто не слушается, того со скалы в море бросает. А из моря ночью выходит морской царь. У него когти вооот такенные! – мальчишка показывает, какие огромные когти у царя.
- Она не всегда ведьма, - хмуро поправляет его старший, - только ночью, когда луна. Там скалы под водой, острые, как зубы, а за ними – яма глубокая, как глотка. Так и зовут – Тритонова глотка. Там раньше корабли тонули. А войну там партизан утопили. Говорят на дне сокровища несметные, но глубоко очень.
- И что, никто-никто не пробовал достать? – Маша делает вид, что всерьез принимает сказку про ведьму и сокровища.
Старший пожимает плечами: вроде бы пробовали, так никто не донырнул, а кто-то и не вынырнул. Айда, на площадь!
Пацаны быстренько срываются с места: Догоняй!

Самые вкусные фрукты – немытые

Три дня Маша исследовала территорию, подыскивая наиболее приятный для себя пляж. Ей хотелось только моря, запаха сохнущих водорослей, фантастического разноцветья гладких камушков. И поменьше граждан отдыхающих, с их маниакальным стремлением захватить места гораздо больше, чем требуется для отдыха одному человеческому телу, непрерывным жеванием всего, что услужливо предлагают на городских пляжах разносчики, и плоских заигрываний скучающих вдали от бдительных супруг мужичков. На третий день такое место нашлось на пляже небольшого санатория. Маша поднималась рано на заре, пила кофе под старой шелковицей, слушала байки бабушки Фарузы обо всех ее многочисленных детях и внуках. Затем пешком спускалась по серпантину к морю, на пляжик санатория. Места там было достаточно, а отдыхающих – вполне умеренное количество.
Но сегодня она решила остаться дома. Может быть, даже посмочь Фарузе.
Маша удобно устроилась прямо на земле, на куске мешковины. Спиной упирается в ящик с помидорами. Горячий воздух состоит из ароматов дыни, помидор, перца, абрикос и вообще, всего одновременно. Не воздух, а дурман. Ее клонит в сон. Это называется «сегодня я помогаю тете Фарузе». Пляж приморского санатория ей уже поднадоел. За прошедшую неделю Машина кожа лишь слегка приобрела золотисто-песчаный оттенок, а волосы выгорели и стали совсем белыми. Загорать Маша не любит. На фоне черноволосой, с редкими серебряным нитями (это в ее-то годы!) и темнокожей Фарузы, она выглядит инопланетянкой из старого фильма. Маша млеет от солнца, лениво жует спелые розово-желтые плоды инжира, которые берет прямо из ящика. Немытые! УУУУжас! Ей так и слышится учительский голос бабушки Симы: От немытых фруктов живот болит. Не забывай мыть руки с мылом перед едой.
- Бабушка Фаруза, можно? – Маша нащупывает в ящике новую инжирину, мягкую, сочную, переспевшую. Замечательно немытую, пропахшую солнцем, полуднем, ленивым морем и пыльными травами.
Фаруза не отвечает, все ее внимание обращено на женщину в вышитой юбке до самой земли, что идет через площадь прямиком к их «торговой точке». На маленьком рынке что-то неуловимо меняется. Дремотного полуденного покоя как не бывало. Торговки преувеличенно активно отмахиваются от мух, почему-то шепотом обмениваются непонятными репликами. Фаруза тоже едва заметно нервничает, суетливо поправляет помидоры на лотке, странно косится в Машину сторону: Может, ты на пляж поедешь? Или …это… иди в лавку, купи булку.
Неужели Фаруза пытается Машу спровадить? А женщина уже подошла к ним, здоровается низким, мягким голосом: Доброго здоровья, Фаруза. Здравствуй, дитя.
- Здравствуйте, - вежливо отвечает Маша. «Дитям» ее можно назвать лишь с известной натяжкой, но пожилой женщине с высоты ее лет она, конечно же, кажется слишком юной.
- День добрый, Тильда, - голос Фарузы слегка охрип, она громко прокашливается. – Решила отовариться? Да ты ведь говорила, что у тебя свой урожай неплох?
- Неплох, неплох, - соглашается женщина. Она приветливо улыбается Маше: Отдыхаешь? Как тебя зовут?
- Маша. – Маша не может оторвать глаз от женщины. Она никогда бы не поверила, что в старости можно быть такой красивой. Высокая, тонкая, горделиво прямая. Голову венчает корона аккуратно уложенных белоснежных, с каким-то неуловимым искрящимся отливом волос. Лицо опаленное южным солнцем, смуглое, но заметные морщинки у глаз и складки у рта не портят его, а лишь подчеркивают утонченность черт. И большие светло-серые глаза, внимательный взгляд, завораживает, затягивает. Маша тряхнула головой, сбрасывая наваждение. До нее доносится голос бабушки Фарузы:
- Тильда, это Симочкина внучка, понимаешь? Она у меня в гостях. Отдыхает в отпуске. Ты бы…
Маша догадалась, кто эта необыкновенная женщина: Ой, я знаю! Мне бабушка Сима в детстве рассказывала! Вы росли вместе, еще до войны, три подружки - неразлейвода.
Лицо Тильды становится немного грустным, взгляд уходит куда-то в одну ей известную глубину времени: Давно… Целая жизнь прошла…
 Она словно возвращается, вновь видит Машу, рынок, напряженную Фарузу: Отдыхай… передашь Симе привет… Фаруза, мне вот этого перца, три штучки…
- И все? Ты ради этого пришла?
- Ты же сама говорила: у меня все неплохо в этом году уродило – улыбается Тильда. – Я бы дыньку взяла, но не донесу. Не поможешь? – обращается она к Маше.
- Занята она, - не очень любезно вмешивается Фаруза, - мне помогает, мне уж домой пора, она за товаром последит. Завтра приходи, Рахмет будет, он поможет.
- Рахмет… - будто разочарованно повторяет Тильда. – Да-да. - И уже отойдя на несколько шагов, оборачивается к Маше: Приходи в гости, поболтаем. Море унесет твою боль…
Она уходит с площади по дорожке, ведущей к пустырю и зарослям колючек. Непонятное напряжение на площади ослабевает. Торговки шушукаются. Старая Фаруза сердито перекладывает с места на место овощи в своих ящиках, о чем-то сосредоточенно думает.
- Бабушка Фаруза, - спрашивает Маша, а почему она так сказала – про море? И почему ты меня не пустила, мне не тяжело поднести.
Но Фаруза словно не слышит, думает о чем-то своем, отвечает невпопад: А ты когда домой едешь?
- Да скоро уже, вздыхает Маша. – У отпуска есть противная черта – он всегда быстро заканчивается.
- Угу.
- Я вам надоела? – обиделась Маша.
- Не придумывай, - совсем уж рассердилась Фаруза. – Как мне Симочкина внучка может надоесть?
- Бабушка Фаруза, а вы эту Тильду недолюбливаете?
- С чего ты взяла? Вот еще!
- Так ты ведь меня с ней не отпустила помочь старой женщине? И вообще, я же вижу – ты сердишься. И товарки твои… неадекватно реагируют.
- Слушай, чего ты привязалась? Иди на пляж! Вон, маршрутка скоро отправляется!
Маша поняла, что ничего умного она от Фарузы больше не добьется. Нехотя поднялась с земли: Ладно, я пошла…
Она уже отошла от рынка на некоторое расстояние, как услышала, что одна из соседок сказала: Фаруза, ты бы предупредила девчонку, а то еще не ровен час…
О чем Фаруза должна ее предупредить, Маша не расслышала, а возвращаться и расспрашивать показалось неудобным. Но она дала себе твердое слово – во всем разобраться вечером, когда Фаруза устанет и подобреет. И «мелких» расспросить непременно про Тильду.

Долгая дорога напрямик

Дома никого не было. Маша послонялась из комнаты в комнату, переставила с места на место вазочки и статуэточки. Со стен смотрели на нее старые, пожелтевшие фотографии в темных деревянных рамах. Ей до сих пор было недосуг их рассматривать. Но сейчас взгляд невольно зацепился за этот калейдоскоп и уже не мог оторваться. Как принято в старых домах: много разных фотографий, в одной раме. Мозаика чужой жизни. Незнакомые лица, неведомые пейзажи. Она переходила от одной рамки к другой, и ее не покидало чувство, что она все глубже и глубже уходит сквозь толщу времени в не такое уж далекое и все же бесконечно давнее прошлое. Словно ныряет в зеленую морскую глубину.
Маша сняла раму со стены, подошла поближе к окну, чтобы солнечный день помог развеять туман лет, чтобы лучше увидеть то, что навсегда осталось лишь на этих пожелтевших кусочках картона. «Замечательно!» - подумала Маша. – Приеду домой - из своих фото такое же сделаю. Это похоже на карту всей жизни, детство, юность, зрелость – все рядом, перед глазами».
Из-под рамки выскользнула небольшая фотография, упала на пол. Маша подняла: А вот эта была спрятана.
Совсем юная девушка в красивом белом платье под руку с молодым офицером. Да ведь это же Тильда! Бабушка говорила, что они втроем дружили с детства, а вот фотографий Тильды ни у Фарузы, ни у бабушки нет. Кроме этой. Да и ту Фаруза явно прятала. Нет, тут есть какой-то секрет. Непременно расспрошу, подумала Маша.
В доме сидеть не хотелось, день уже перевалил через полдень, жара стала немного меньше. Маша отправилась прогуляться. Тропинка через несчастные, страдающие от жары грядки, привычно вывела ее к бетонке. Серо-желтые, расколотые плиты уныло ползли по каменистым холмам, поросшим такой же унылой колючей серой от пыли травой, чтобы где-то впереди за поворотом слиться со старым асфальтовым серпантином. Пройти по этой дороге до трассы и сесть на маршрутку, которая за десять минут довезет тебя до пляжа – это одно дело. А вот гулять по такой вот, с позволения сказать, тропе нездоровья – удовольствие весьма относительное. И Маша, не долго думая, повернула в противоположную сторону, на почти незаметную тропинку сквозь виноградник, мимо татарского поселка, вперед, к скалам и рощице у их подножия.
Правду говорят, дорога напрямик – еще не самая короткая. За первым холмом прятался второй, рощица оказалась совсем крохотной, и снова каменисто-травянистое плато, и новая долинка. А море – вот оно, совсем рядом, - и ускользает в холмах. И мальчишки говорили, что вообще-то близко. Маша упорно шла вперед по тропинке. Если тропинка имеется, то кто-то куда-то по ней ходит. Почему и ей не пройти?
Дорога закончилась вдруг. Измученные вечной жарой и ветрами деревья расступились. Маша стояла на небольшой поляне, нависающей над практически вертикальным обрывом. Перед ней, глубоко внизу лежала сказочная бухта. Такие только в голливудских фильмах показывают. Отвесные хмурые скалы окружают бухту со всех сторон. В их изломах руками-корнями цепляются за жизнь кривые сучковатые деревца, перья песочно-желтой травы пробиваются из складок породы. За счет чего растут – непонятно. Со стороны моря бухту также окружают острые зубья скал. Маша залюбовалась гладкой зеленью воды, возникло непреодолимое желание окунуться в эту зеленую колдовскую гладь, ощутить кожей ее влажную свежеть, смыть с себя пыль долгого пути через холмы. Да вот только, как же туда спуститься? Она осмотрелась внимательней, внутренний голос шептал: «должна быть тропа, должна…» И он не ошибся: тропинка вновь возникала в нескольких шагах, уводила в сторону, вновь погружаясь в каменистые поросшие кустарником скалы. Маша двинулась по ней. За новым валуном тропа разветвлялась. Влево она по-прежнему была дорожкой, которая вела неведомо куда. Вправо, соскальзывала в расщелину в скале. Превращалась в едва заметную тропку вниз, к морю!
«Уряяяя!» - мысленно возопила Маша. Правда, в босоножках по этой символической тропке не попрыгаешь. Маша разулась, похвалила себя за то, что ей в свое время понравились босоножки на шнуровке, связала их вместе и привязала к поясу. Теперь ей пришлось отругать себя за то, что отправилась в это приключение не в шортах или джинсах, а в длинной юбке. Не долго думая, она сняла юбку, оставшись в трусиках, скрутила ее жгутом и тоже привязала к поясу. Нащупала босой ногой едва заметный выступ.
« Это ж как должно хотеться искупаться! - подумала о себе в третьем лице. – Надеюсь, я не шмякнусь. А то косточки мои успеют истлеть, пока кто-нибудь догадается, где меня искать».
Однако, эти мысли Машу не остановили, она сделал следующий шаг. Весьма кстати под рукой оказался выступающий из скалы корень. Еще шаг, и еще корень. «Гм, а ведь это действительно, тропа к морю. И по ней кто-то туда спускается. И скобка эта металлическая тут не от дождя выросла, словно перильца. А деревце это очень удачно растет, и ступенечку тут явно вырубили в скале…» Так она рассуждала, делая медленно шаг за шагом, пока нога не коснулась прибрежной гальки.
Уф! Маша посмотрела вверх: Да уж. И как я назад полезу?
Так же как и вперед – ответил внутренний голос.

Я – волна, я живу в море

Снизу скалы казались еще круче, еще неприступнее. На самом краешке прилепился крохотный домишко. Наверное, это последний дикий уголок на этом перенаселенном курортами побережье, подумала Маша. А как здорово, что такие вот уголки еще остались. А купальник-то я так и не надела, вдруг вспомнила Маша. Вот незадача. Впрочем, кто меня тут видит? Чайки? Рыбы?
Решительным жестом она сбросила футболку, стащила белье. Шелковистая прохладная вода мягко обняла разгоряченное тело. Маша перевернулась на спину, раскинула руки: Я – волна, я живу в море – подумала. Ласковые руки моря бережно покачивали ее в объятиях, незаметно смывая все то, что так долго мучило, разрывало сердце, отбирало желание жить. В памяти прозвучал голос Тильды «Приди и море унесет твою боль…» О чем это она говорила? Как хорошо здесь, гораздо лучше, чем на санаторском пляже. Тут море настоящее, каким оно должно быть. Стихия. А там – просто соленая вода, атрибут курорта. Маша перевернулась на живот, не спеша поплыла вперед, к выступающим из воды скалам. Совсем не далеко, вон тот плоский камень. На нем, наверное, хорошо загорать.
 Она все плыла и плыла, но камень никак не приближался. Маша начала уставать, с каждым движением руки становились все тяжелее, отказывались отгребать ставшие упругими волны, шелковая вода перестала быть нежной, перестала поддерживать ее тело.
Маша оглянулась: назад, к берегу было тоже уже не близко, пожалуй, сил не хватит. Значит, надо только вперед, на камне отдохну, тогда поплыву обратно. Внезапно она хлебнула воды, потом еще. Закашлялась, кашель становился все сильнее, она уже просто барахталась в воде, охваченная единственным животным желанием – удержаться на плаву, не пойти ко дну! Она увидела солнце изумрудно-зеленым и поняла, что видит его сквозь воду, и возможно, уже не увидит никогда. Легкие наполнились горько-соленой водой… Чьи-то жесткие и жадные руки обхватили ее за талию, увлекали вниз, вниз… Вода стала черной…
А потом ее стошнило соленой водой. Она долго кашляла, отплевывалась, хрипела. Плоская скала была горячей, нагретой за день. Лицемерно спокойные волны лизали ее края ленивыми прохладными языками. Маша осторожно зачерпнула кусочек волны, умылась.
- Ожила? – спросил кто-то рядом.
Маша взвизгнула от неожиданности и плюхнулась обратно в море.
- Держи руку, - сердито сказал парень, - тебе еще рано плыть. Отдохни.
- Ты кто? – спросила Маша настороженно из воды. Одной рукой она держалась за камень, другой слегка подгребала, чтобы не нырнуть снова.
Он пожал плечами. На фоне яркого неба его лица не разглядеть - просто темный силуэт с длинными волосами.
- Да так. Плыл тут по своим делам, смотрю, русалки тащат кого-то. Я подумал, что тебе еще рано на дно. Так ты там останешься или вылезешь? – он снова протянул ей руку.
- Я сама, - сердито ответила Маша. Она беспомощно побарахталась в воде, всякий раз соскальзывая в последний миг. Парень вновь протянул ей руку. Пришлось все же ухватиться за цепкие прохладные пальцы. Выбравшись на камень, Маша отжала мокрые волосы, повернулась к парню спиной: Ану, не смотри!
- На что? – младенчески искренне удивился тот.
- Ну я же это … - Маша чувствовала себя дура дурой. Этот неизвестно кто только что не дал ей утонуть, а ее волнует отсутствующий купальник.
- Голая в воде – это нормально – будничным голосом ответил парень. А вот в одежде, даже такой минимальной как эти ваши купальники – по-моему глупо.
Маша искоса взглянула на него через плечо: Ты хочешь сказать, что на тебе лишней одежды нет?
- Нет никакой. Мешает плыть, путается в водорослях.
Маша осторожно повернулась к нему лицом. Два голых человека в открытом море на камне. Чем не картина сотворения мира? Она улыбнулась: Я -Маша. Спасибо тебе. А тебя как зовут?
Он почему-то ответил не сразу, несколько мгновений рассматривая ее самым бессовестным образом: Эмрис.
- Странное имя. Ты из переселенцев? Слушай, неприлично так вытаращиваться на неодетую женщину в море.
- Почему? Ты красивая. Правильно я тебя русалкам не отдал. – Он протянул руку к ее лицу.
Маша быстренько отползла на край камня, рискуя снова свалиться в воду: Руки убери! Конечно, спасибо, что не дал утонуть, но лапищи не протягивай! А то неизвестно кого придется спасать в следующий раз.
- Ты что, меня боишься? – спросил он серьезно. - Не бойся, я не причиню тебе зла.
И добавил уж совсем непонятно: Полнолуние еще не сегодня.
Эмрис сполз поближе к воде. Теперь солнце освещало его лицо: довольно симпатичное, с тонким носом и большими и очень темными глазами. Странные глаза: зрачки расширенные, антрацитово-черные, а радужная оболочка совсем тоненькая и ярко-изумрудная. На щеках блестели капли воды, будто он только что вынырнул из моря, длинные светлые мокрые волосы прилипли к плечам. И кожа светлая, словно южное солнце его даже и не коснулось. Маша осознала, что теперь уже она неприлично в упор разглядывает своего спасителя, и отвернулась.
- Мне пора, - тихо сказал Эмрис. – Ты придешь завтра?
- А если я не доплыву назад? – спросила Маша, - если опять … русалки?
- Нету их. Уплыли. Меня они боятся.
Маша засмеялась: Ты кто – Нептун? Морской бог?
Но Эмрис оставался серьезным: Это моя бухта, и я велел им тебя не трогать. Мне пора, - снова повторил он, приходи завтра. Я покажу тебе настоящее море.
Он вскочил молниеносно с места, изогнулся в воздухе и ушел под воду без единого всплеска.
Маша все ждала, когда он вынырнет, но море оставалось спокойным и равнодушным.
- Ишь, хозяин бухты! – наблюдает откуда-нибудь из-за камня и насмехается. - Она спрыгнула в воду.
На этот раз до берега доплыла очень быстро, легко, и удивилась, почему путь до камня чуть было не стал гибельным. Ведь и правда, не так уж и далеко, она и подальше доплывала без проблем! И главное, «без ничего» плыть, действительно, намного приятнее, как это она сразу не заметила!
- Наверное, я устала после спуска, вот и не смогла преодолеть такое ерундовое расстояние, вслух размышляла Маша, одеваясь.

Вечер вопросов и ответов

Под легкими шагами негромко зашелестела галька.
- Ой! – воскликнула Маша. Узнала подошедшую: - Вы меня напугали, тетя Тильда.
- Ты пришла… - Тильда вложила в эту простенькую фразу непонятный Маше смысл.
- Ага. Надоело на санаторском пляже. Тут море настоящее. Стихия.
- А Фаруза знает, что ты здесь?
- Нет еще. Не говорить? Думаю, она станет ругаться. Правильно, в общем, все же одной в таком безлюдье…
- Непременно станет. – Тильда повернулась и пошла по берегу в сторону скал. Маша двинулась следом за ней. Старая женщина должна знать другой подъем наверх, не карабкается же она по этой тропе?
Оказалось, что за камнем, будто бы плотно прилегающим к обрыву скрывается вход в пещеру. Тильда не оглядываясь, шла вперед, уверенная, что Маша идет за ней. В глубине пещеры вырубленным в толще горы серпантином поднималась узкая лестница. Тильда легко двинулась вверх, будто лет ей было не семьдесят с хвостиком, а всего лишь двадцать. Маша поплелась следом. Головокружительный подъем заканчивался площадкой с невысокими перилами, накрытой чем-то вроде беседки. На самом краю опасно нависающей над морем скалы прилепился крохотный домишко.
- Добро пожаловать в мой дом, - пригласила Тильда. Запыхавшаяся от крутого подъема Маша только кивнула в знак благодарности.
Домик состоял из двух комнат, кухоньки и миленькой верандочки. Отдышавшись, Маша с удовольствием осматривалась: Тетя Тильда, а знаешь, на что похож твой дом?
- На дом колдуньи? – без улыбки спросила Тильда.
- Ага. Тебе уже говорили?
Вместо ответа Тильда спросила: Как поживает Серафима?
- Бабушка? Думаю, не плохо. Гипертония замучила. А так… Как все в ее годы. Я ей передам привет от тебя. Ой, а ничего, что я вас на «ты» называю? Бабушка Фаруза разрешила, ну вот…я… - растерянно бормотала Маша.
- Ничего, - махнула рукой Тильда. – Не чужие.
- Бабушка говорила, вы дружили.
- Дружили. Судьба свела нас в одном доме. В одного парня влюбились.
- Того офицера?
- Ты откуда знаешь? – резко вскрикнула Тильда.
- У Фарузы есть фото, там ты с мужчиной, – растерянно ответила Маша. И чего это Тильда так рассердилась?
Тильда молча смотрела в окно на темнеющее море, словно с трудом справлялась с нахлынувшими эмоциями. Губы сжались в тонкую линию, морщины обозначились еще резче, стало заметнее, как много ей лет.
Тишина становилась тяжелой.
 - Тетя Тильда, - решилась Маша, - Тетя Тильда, - несмело позвала она. – Можно спросить? (Назвать Тильду бабушкой у нее почему-то не получалось. А ведь она постарше Фарузы и ее бабушки Серафимы!)
- Ты любишь задавать вопросы, - усмехнулась Тильда. – Но теперь моя очередь.
Она повернулась и взглянула Маше в лицо: Что за боль ты прячешь?
- О чем вы?
- Я вижу. Я давно живу на земле, и многое вижу. А о чем ты хотела спросить?
Маша замялась, сама не зная, почему. Тильда ждала.
- Вы знаете парня по имени Эмрис?
Тильда переставляла на столе какие-то баночки, будто и не слышала вопроса: Иди домой, уже поздно. Нет, погоди, я проведу. Уже темнеет, ты тропу не найдешь. Она накинула на плечи шаль. Некоторое время они молча шли по узенькой тропинке. Наконец, кусты немного расступились, и Маша смогла поравняться с Тильдой.
- Кстати, ты мне не ответила, внучка Серафимы Король.
- Извините, просто я хочу забыть… Не получается. Вы сегодня сказали – море смоет… Другие говорят – время вылечит. Вот я и жду. А жить буду потом.
- Твою любовь предали… - не спросила, констатировала факт.
Маша кивнула.
- А ты знаешь, что потом может никогда не наступить? Уезжай домой. Завтра. Или послезавтра.
- Поче… - начала Маша.
- Достаточно, - оборвала ее Тильда. – Вечер вопросов и ответов окончен. Никуда не сворачивай с тропинки, а то заблудишься.

Когда мы были молодыми…

На юге ночь приходит быстро. Падает с неба синим покрывалом. Разворачивает над землей звездный веер. Измученная палящим солнцем земля ищет облегчения в холодном свете луны. Маша, не спеша шла указанной тропинкой. Что-то много вдруг образовалось вопросов. И ответы никто давать не собирается. И почему-то все советуют ей поскорее уехать.
Фаруза ждала Машу на крылечке: Ты где была так долго? И купальник твой вон на веревке сохнет со вчерашнего дня.
- Бабушка Фаруза, вообще-то я девочка большая, даже очень взрослая, - не слишком любезно ответила Маша. Но, спохватившись, что зря грубит старушке, постаралась смягчить сказанную грубость: Я в город ездила, троллейбусом.
(Ну, вот, докатилась до вранья, - подумала Маша с грустью).
- Могла бы записку оставить, - пробурчала Фаруза. – Взрослая она! Я отвечаю перед Симочкой за тебя, а сколько тебе лет, мне неважно. Вот будут свои дети, поймешь, каково это!
Фаруза пододвинула свое грузное тело на скамейке, освобождая Маше место: Садись, поболтаем.
Маша примостилась рядом с теплым бочком старой Фарузы, с удовольствием вытянула ноги.
- Бабушка Фаруза, расскажите о вас. О бабушке, как вы дружили. Как жили. О Тильде.
- Как жили… - мечтательно повторила Фаруза. – Хорошо жили. А знаешь, почему хорошо? Потому что мы были молоды, и все-все еще было впереди. Как вот у тебя.
- У меня уже и «позади» имеется.
- Это ты про своего бывшего? Тьфу, размазать и не вспоминать. Мне Симочка все описала про тебя, про всю твою дурь.
- Мы были вместе десять лет, с десятого класса. В моей квартире каждый гвоздик напоминает… - Маша вдруг задохнулась, закашлялась. – Я смотрю вперед – и его там нет, встречаю его – а он уже не со мной. Как можно – забыть? Десять лет! Больше половины жизни!
- Хе! – фыркнула Фаруза. – С Рахметом я прожила двадцать. А сошлась я с ним – только не говори никому – в четырнадцать! Пятерых детей родила. Жаль, только двое выжили. Мы с ним вместе на целину уехали. Золото – не человек был. Помер от дурацкого аппендицита. Потом был Степан. Этого я сама выгнала. Попил из меня кровушки за двенадцать лет. Пьянь и гуляка. Зато каких он мне деток сделал! Ты Анюту мою знаешь? В Праге поет, в ихней опере!
- А чего ж ты с ним жила, если он кровушку… того?
- Так говорю ж, деток хорошо делать умел! Эх, ну ничего ты в жизни не понимаешь, Маша! Так, потом… ну этих считать не будем, они у меня по паре-тройке лет, больше не задерживались. Ну, и Миша. Мы с ним встретились в санатории, куда меня дети в виде подарка на шестидесятилетие отправили. Так десять годков и не расставались. Вот это арифметика! А то – под машину из-за подлого кобеля…
- А деда Степу-второго ты где встретила? – Маша твердо решила «слезть» с темы ее собственной неудавшейся семейной жизни.
- Какого второго? Да все тот же! Перебесился, чего уж теперь! Дело-то к закату.
Они помолчали. Из-за кряжистой шелковицы выглянула слегка кособокая Луна. В траве стрекотали цикады. Где-то далеко заплакал ребенок. Фаруза вздохнула над чем-то своим, глубоко спрятанным.
- Бабушка Фаруза, а про вас троих?
- Об этом лучше Сима расскажет. А я… Жил-был замечательно талантливый инженер, работал, как я догадываюсь, на военном объекте. Настолько талантливый, что в те смутные времена ему простили жену-немку. У него был хороший большой дом у самого моря, дочь-красавица, жена – нежная и трепетная, а в доме прислуга была, как тогда говорили – помощница – девушка-татарка. Сестра моя старшая, Самия. А еще жила дальняя родственница инженера с дочерью. Жена инженера не очень хотела, чтобы родственницы мельтешили у нее перед глазами, мешали думать о высоком. Но у девочки, у Симочки, были слабые легкие, и врачи категорически определили ее место жительства – в благодатном приморском городе. Инженер стукнул кулаком по столу. Это был замечательный год…
Анна Леопольдовна, твоя прабабка, забрала меня к себе. Твоя прабабка работала в музыкальном училище, преподавала фортепьяно, мы с Симой ходили в школу. А Тильда… Конечно, мы дружили, но … как бы это тебе объяснить, она до нас снисходила. Как царица. Если хотела. Перед самой войной Тильда вышла замуж за офицера. Ему дали отпуск на десять дней. Но отпуск пришлось прервать... Странное то было лето. Длинное-длинное, до самой войны. А война началась – и лето кончилось. Знаешь, мне до сих пор кажется, что любил Никита все-таки Симочку, но Симочка была еще несовершеннолетняя, а Тильда так все закрутила… Она уже тогда с нечистыми зналась, думаю. Эвакуироваться они отказались. Почему – не знаю. Может, добро бросить побоялись – они ведь очень богатые были. А может, рассудили, что бывшую баронессу фон Хейгер и ее дочь немцы не тронут. Вспомнили о том, что благородного немецкого роду. А то все утверждали, что из рабочих. Дааа. Впрочем, время тогда такое было.
- И что?
Фаруза помолчала: Мне рассказывала Самия, она осталась у баронессы, у бывшей баронессы, работать в прислугах. Никита, Тильдын муж, в скором времени вернулся. Попал он в плен, бежал. Примкнул к подполью. Кто их сдал немцам, неизвестно, только всю группу живьем сбросили в море, камни к ногам и со скалы в Тритонову глотку. На радость карагосам, не к ночи будь помянуты. Выплыла одна Матильда.
- Кому-кому?
Но настроение Фарузы вдруг резко переменилось: Хватит болтать, языки чесать под Луной. Вон, через две ночи полнолуние! Спать пора!
- Бабушка Фаруза, но ты ведь еще не все рассказала… Ты же обещала… - начала канючить Маша, как маленькая.
Но Фаруза была непреклонна. Кряхтя, поднялась со скамейки, поплелась в свою каморку к мирно храпящему деду Степану. Маше ничего не оставалось, как и себе отправиться на боковую, перебирая в голове плодящиеся вопросы.

Песня исчезнувшего народа

Ее волосы – продолжение лунного света. Ее лицо – отражение бледного лика луны. Ее глаза – темное южное небо, в их глубине вспыхивают искры далеких звезд. На площадке посреди двора – нарисован круг, в него вписан треугольник. В каждой вершине разложен костер, над которым на треноге стоит медный котелок причудливой формы. В котле кипит, бурлит, парует темная жидкость. Женщина медленно кружит на месте, покачивается в плавном ритме под одной ей слышную музыку. Женщина прижимает к груди плетеный короб, наполненный высушеными травами, листьями, кореньями, плодами... Бросает их пригоршнями по очереди то в каждый котел, то в костер. Ароматы становятся все гуще, поднимаются к небу, заполняют пространство площадки. Терпко-сладкие, горько-томительные. Легкий ночной ветерок подхватывает их, разносит над морем, смешивает с запахами водорослей и волн... Женщина негромко напевает что-то ритмичное на языке, непохожем не на один известный язык.
Вот ее короб уже пуст, густой белесый, как лунный свет, дым окутывает ее фигуру в центре треугольника, распущенные волосы переплелись с дымными вихрями. Она опускается на колени, запрокидывает голову к небу, к луне, повисшей прямо над ней. Женщина напевает все быстрее и быстрее свою странную песню, и кажется, что пряди дыма танцуют в такт ее дивного ритма.
Наконец, она умолкает, склоняется в поклоне до самой земли, шепчет: Скоро, скоро мы будем вместе... Вы вернетесь...
Женщина ложится на землю, свернувшись «калачиком», подтянув ноги к груди, седые волосы рассыпались по земле. Глаза ее закрываются, она засыпает, и уже на на пороге сна, она шепчет: прости, я не хотела, это судьба...
У кого женщина просит прощенья? Чего она не хотела? Никто не знает ответа, кроме нее самой, ни море, ни ветер, ни ночь. Но она уже спит, свернувшись в своем круге-треугольнике...
 
В поисках своего камушка

Прикосновение воды к обнаженному телу напомнило Маше шелковое белье. Прохладное, скользящее, обволакивающее. Она легла в воду у самого берега, покачивалась на едва заметных волнах, придерживаясь ладонями за гладенькие морские самоцветы. Шуршание волн о камешки подчеркивало томящую тишину бухты. Ни пляжного многоголосья, ни объявлений о надувных матрацах и прохладительных напитках. Она – одна-единственная в этом только что зародившемся мире, его царица и его раба. Так можно лежать вечность, наслаждаясь ласками воды и гладеньких подводных камешков. И можно поверить в то, что все еще впереди, что начинается новая страница в ее разлетевшейся на мелкие осколки жизни. Она села в воде, перебирая руками камешки в поисках самого красивого. Удивительное дело, все и всегда, независимо от возраста и мировоззрения, попав на море, обязательно ищут среди ярких камешков свой, самый красивый. Хотя всем давным-давно известно, что без колдовского очарования моря самоцветы превращаются в блеклые кусочки доисторических горных пород, вымытых водой из берегов.
Маша нашла изумрудно-зеленый прозрачный камушек, невольно залюбовалась им – он так похож на застывшую волну. Она посмотрела сквозь него на солнце, но, разумеется, ничего не увидела. Зато увидела, что за ней давно наблюдают со вчерашнего камня: ее таинственный спаситель махнул ей рукой, приглашая Машу присоединиться к нему на скале. И откуда он взялся, с берега подойти никак не мог, Маша бы заметила. Маша секунду поколебалась, но любопытство взяло верх, и она натянутой стрункой устремилась к камню. Впрочем, она дала себе твердое обещание узнать, откуда этот самый Эмрис является. Утренние расспросы «мелких» ничего не дали: такого человека ни в русском поселке, ни среди переселенцев никто не знал. А отдыхающие, как известно, масса многоликая и изменчивая, обычному человеческому рассудку не подвластная.
- Я ждал, - вместо приветствия сказал Эмрис, - протягивая ей руку. Маша ухватилась за прохладные мокрые пальцы и выбралась на камень.
- Привет. Слушай, а как ты сюда пробрался, так, что я и не заметила?
- Морем.
Такая простая мысль Маше в голову не приходила. Ну да, пришел с другой стороны, одежду оставил на берегу и переплыл через пролив, например, вон там. И опять в совершенно натуральном виде. Может, он все-таки маньяк?
- А что, отдыхаешь тут? – спросила без особой надежды на вразумительный ответ.
- Я тут живу. Недалеко. – Он почему-то отвел взгляд. И совершенно не улыбался. Даже как-то невежливо.
- А я отдыхаю. Знаешь тетку Фарузу? Из татарского поселка?
- Я там никогда не был. Но Фарузу, кажется, знаю.
Хм. Что-то тут не так. Наверное, все же стоит вернуться на берег. Если удастся. Если он отпустит.
Эмрис положил свою прохладную ладонь на ее руку: Не бойся меня, Маша. – Он секунду поколебался, и добавил: Тильда сказала, что ты хороший человек. Я не причиню тебе зла.
Маша тихонько вздохнула с явным облегчением: упоминание имени Тильды ее успокоило. Она уже с любопытством посмотрела на своего нового знакомого. На его длинных волосах блестели капельки воды, такие же капельки переливались радугой на плечах и на щеках. Будто он только что вылез из воды. Маша невольно опустила глаза на свои руки - они уже совершенно высохли. Впрочем, эта непонятка не привлекла особого внимания с ее стороны, потому что взгляды их вновь встретились.
Его глаза были сегодня еще чернее, чем вчера, изумрудный ободок роговицы почти исчез. Маша смотрела в эти глаза, и чувствовала, что постепенно исчезает море, гаснет солнце, растворяется во мраке берег, растворяется в пустоте ее собственное Я, ее прошлое, ее сознание.
Прохладные влажные от воды ладони легли ей на плечи, он притягивал Машу к себе все ближе и ближе, вот уже почти их лица соприкоснулись. Маше стало трудно дышать. Наверное, и ему тоже, потому что она не слышала его дыхания. Еще миг – и она потеряет сознание.
Внезапно Эмрис оттолкнул ее от себя и, как и вчера, молниеносно спрыгнул с камня и исчез в море.
Машу трясло. Зубы стучали. Какого черта ее принесло сюда? Что вообще тут только что происходило? Мир постепенно возвращал себе краски и звуки. Боже, какая же она идиотка! Этот же псих! Он ее тут утопит и никакая мифическая дружба с Тильдой ее не спасет!
Собрав в кулак остатки мужества, Маша спрыгнула в воду и как только могла быстро поплыла к берегу. Она старалась не думать о бездне под ногами и о том, что могло там скрываться.
Выбравшись на берег, Маша без сил упала на горячую гальку. Сердце бешено колотилось, руки и колени дрожали. То ли от страха, то ли от усталости – она гребла как бешеная. Она перевернулась на спину, переползла на новое место: прикосновение нагретых солнцем камней доставляло какое-то почти эротическое удовольствие. Она еще раз сменила место, прежде, чем к ней вернулась способность нормально дышать, двигаться, и, главное, рассуждать.
«Нет, топить он меня вряд ли стал бы. Иначе, зачем было вчера вытаскивать из воды? И то, что он знаком с Тильдой, вообще-то плюс. Бывшая баронесса с кем попало дружить не станет. Если он, конечно, не врет. Может, этот красавчик просто ко мне клеился? А я чуть не померла со страху. Вот дура-то. Где ты, моя мудрая Леля и твои намеки на возможные курортные романы? При первом же взгляде мужчины я обратилась в бегство. Вернее, это он от меня шарахнулся».
Маша хихикнула. Настроение явно улучшилось. Она подхватилась с земли, натянула шорты и футболку.
На сегодня острых ощущений достаточно!

Утерянные легенды

На кухне правнучка Фарузы Карима под чутким руководством прабабки чистила абрикосы для засушки. Маша устроилась рядом: Я помогу. Должна же от меня быть польза. Бабушка Фаруза, а ты чего такая смурная?
- Тебе Тильда привет передала, она сегодня опять на рынок приходила, буркнула Фаруза.
- Спасибо, но ты опять сердишься?
- Не водись ты с этой ведьмой, Маша!
- Бабушка Фаруза, - лукаво ухмыльнулась Маша, - а может, ты тоже была в того офицера влюблена, а? Вот и ревнуешь до сих пор?
- Тьфу ты, - сплюнула Фаруза, - ты посчитай, когда это было? Чтобы ревновать? А Тильда с нечистыми знается, с оборотнями. Она для того и на скале поселилась, чтобы проще чертей принимать.
- Ну что вы, бабушка, придумали? – вмешалась Катя, одна из многочисленных невесток, до этого молча гремевшая кастрюлями. Матильда захотела жить на том месте, где потеряла своих близких.
- Бабушка Фаруза, а вы вчера говорили про каких-то карагосов? – вспомнила Маша.
- А это и есть те самые черти морские, которых Тильда из моря выманивает! – с каким-то даже торжеством провозгласила Фаруза.
- Не слушай ее, Маша. Это все придумали темные люди, про чертей морских и ведьму. А про карагосов – это очень древняя легенда, ее уже почти никто и не помнит, только в некоторых семьях еще знает кто-то что-то, и ничего толком. Растеряли мы наши легенды. А у меня учитель в школе был – настоящий фанатик, сколько он всяких полузабытых легенд собрал! Книгу мечтал издать. Вроде жило в этих краях маленькое племя. Гордые и неуступчивые люди. За что-то прогневался на них морской владыка и попросту утопил их в море. И такое им проклятие наложил, что не найдут они успокоения, а довеку будут людей в море заманивать, топить, естественно, и тем свое неживое бессмертие поддерживать.
- Вот-вот, - сердито вмешалась Фаруза, - а души загубленные у ихнего царя вместо ожерелья на шее висят! И нет им покоя навеки, одни мучения!
Катя изумленно покачала головой: Бабушка Фаруза, как вы это себе представляете, ожерелье из душ?
- А так и представляю! Люди видели, как они в лунную ночь с русалками танцуют, и у царя на шее ожерелье сверкает! Волосы у него до пояса, как змеи, вьются, глазищи горят зеленым огнем! И не под музыку танцуют, а под стоны и плач! А царь ихний все невесту себе ищет! Среди живых, между прочим. А Тильда ему девок заманивает! – Последние слова она почему-то адресовала именно Маше.
У Маши даже ладони зачесались, так ей стало интересно. Она напрочь забыла об абрикосах, как впрочем, и Карима. Правда, иногда машинально отправляла в рот парочку-другую спелых бархатных плодов.
Они замолчали, вернулись к повседневным делам. Где-то на дне морском прячутся таинственные карагосы, мертвые и все же бессмертные, превращенные в убийц против своей воли. Неумолимое время стирает из памяти следы тех, кто жил на этой древней земле и уже ушел в вечность. А здесь варится плов, сушатся на зиму золотые абрикосы, спорят о чем-то под окном «мелкие»…

Вечером Маша помогала Кате развешивать выстиранное белье. Сумерки уже сгущались, Луна показала на горизонтом свое бледное лицо.
- Ох-ох! – разогнулась Катя! – Как неудачно, так поздно стирку закончила! Хоть бы дождя не было! Духота какая!
Она посмотрела на восходящую луну: А знаешь, Маша, как разорвать круг проклятия? Если в ночь полнолуния юная дева добровольно отдаст свою любовь царю карагосов и уйдет с ним в море, его народ, наконец, обретет вечный покой. Да, а сам он, кажется, вернется в мир живых. Или это уже из другой легенды? Соломон Ефимович, мой учитель, говорил, что существовала книга древних заклятий, написанная на языке этих самых карагосов. Говорил, что даже видел ее однажды, в детстве. Он мечтал ее найти.
Катя потянулась: Устала, как собака. Господи, как хочется выбраться из этой глухомани, жить по-человечески, с водой и канализацией! Пойдем спать, - Катя сгорбившись побрела в свой, такой же покосившийся домик.

Ночь все тянулась и тянулась, как конфетка-липучка и никак не кончалась, а сон так и не приходил. Маша вертелась на жарких, липких от пота простынях, через каждые пять минут переворачивала раскаленную подушку в поисках прохлады. С царской щедростью отведенная ей многочисленным семейством Фарузы крохотная комнатенка, казалось, была наполнена вязким горячим туманом. И дышать им было абсолютно невозможно. Хоть бы гроза началась! – думала Маша, станет свежее. В открытое настежь окно вместо ночной свежести влетали преимущественно кусачие мошки. Руки и ноги немилосердно чесались. Маша не выдержала, вышла во двор. Набрала из бочки, где семья хранила так называемую « техническую» воду, полный ковш и вылила на голову. Так, не вытираясь, закуталась в простынь, и присела на скамейку у дома.
Ну и духота! – в стотысячный раз повторила вполголоса Маша. Где-то далеко закричала ночная птица. Тоненько запищал комарик. Такой тишины в городе не бывает. Тишины, заполненной звуками, которые не разрушают ее, не мешают, а органично, нераздельно существуют в ней, и от них тишина становится лишь ярче, насыщенней. Даже слабенькая далекая музычка, верно, с курортного побережья, не нарушает общей гармонии ночи.
Горячий вздох ветра принес еще один, чуждый тишине и ночи звук – похожий на песню и на стон, и в этом странном звуке Маше почудилось ее имя. Она подумала, что хорошо бы сейчас оказаться на пустынном морском берегу, опустить ноги в прохладную шелковую воду. И снова далекий, едва уловимый зов, в котором она слышит свое имя.
«Так, глюки уже от жары, подумала Маша. – Еще одно обливание - и спать».
Она вновь повторила процедуру с обливанием водой из бочки, и отправилась в свою комнатенку, приговаривая, как заклятие – спать-спать-спать.

Я покажу тебе настоящее море

Босая нога ступила на прибрежную гальку. Теперь обернуться и посмотреть вперед, на залив. Но и без этого Маша знала, что он уже там, сидит на камне и ждет. Все утро она убеждала себя, что идти в бухту незачем, что лучше поехать на нормальный пляж, ведь сегодня последний день, завтра в полдень поезд повезет ее домой, и снова начнутся будни, наполненные обычной редакционной суетой, а вечером прискачет неизменная Лелька и станет пытать ее с пристрастием о курортных романах. Леля не понимает, как может молодая, свободная женщина обходится без страстей и здорового секса. Как можно, закрывшись в тишине опустевшей квартиры день за днем перебирать обрывки фотографий, складывать из них горькую мозаику разбитого «вчера». И тихонько скулить от безнадеги, что того, что «вчера» никогда больше не превратится в «сегодня и всегда».
Она обернулась. Он сидел на камне неподвижно, не сводя с нее своих колдовских глаз. Маша опустила заткнутую за пояс длинную цветастую юбку, которую надела неизвестно зачем. Она вообще подбирала свой сегодняшний наряд особенно тщательно, так одеваются для свидания, когда хотят по нравиться. И ругала себя за эту глупость и ничего не могла с собой поделать. Она знала, что в этой юбке и прилагающейся к ней белой кружевной блузочке выглядит особенно нежной и романтичной. Широкополая шляпка и связка разноцветных браслетов дополняла наряд.
Маша стояла на берегу, ветер подхватил юбку, превратив ее в развевающийся парус, поднял над головой волосы. Вот только под ногами у нее была твердая земля. Пока еще.
«Какого черта! – возмутилась про себя Маша. – Чего ему надо? Уставился. А я пришла купаться, и буду купаться. А этот – не поймешь кто – пусть сидит и любуется, если ему угодно». Она сбросила одежду, оставшись в совсем символическом купальнике. Подошла к самой кромке воды. Эмриса на камне уже не было. Маша поняла, что в воду она ступить не сможет. Не сможет – и все тут. И сейчас со всех ног бросится удирать. Потому что не понимает, что с ней происходит, и что за непреодолимая сила тянет ее к этому возникающему из ниоткуда человеку.
Он вынырнул у самого берега и поднялся во весь рост. Из одежды на Эмрисе было лишь ожерелье из неравномерно обточенных ракушек, да какой-то невразумительный лоскутик на бедрах спереди. Словно сплетенный из водорослей. Он сделал несколько шагов и остановился на расстоянии вытянутой руки от берега:
- Я так боялся, что ты испугалась и больше не придешь.
- Вот еще, фыркнула Маша, - собрав в кулак всю свою волю. – Я купаться хотела, но передумала. Пойду. Пока. – Но осталась стоять.
Эмрис протянул ей руку: Пойдем, я покажу тебе настоящее море. Ты его полюбишь. А море полюбит тебя.
- Да мне и так нравится. Мы с бывшим мужем всегда ездили в Ялту, - попыталась Маша снизить разговор до будничности. Дескать, что тут такого особенного, вода соленая, в больших количествах, и ничего более. Она еще сопротивлялась.
Эмрис сделал еще один шаг. Смотрел серьезно, и даже немного грустно. И глаза его сегодня были больше изумрудные, чем черные. Теплые Машины ладошки безвольно легли в его прохладные и мокрые ладони, и она шагнула в воду, один шаг, другой.
Вот она уже стоит рядом, почти касаясь его. Эмрис отпустил ее руки, и одним легким незаметным движением сдернул с нее ее символический купальник и швырнул на берег. Она и не поняла, как это произошло.
- Ты что? – ахнула Маша. – Ты маньяк, да?
- Я не знаю этого слова, - серьезно ответил Эмрис. – Это тебе будет мешать, море тебя не примет.
Он отступал спиной в море все глубже и глубже, глядя Маше в глаза и ведя ее за собой, не отпуская руки.
- Я не люблю нырять, - прошептала Маша, - не умею. – Ее охватило сладкое чувство полного безволия, подчиненности непонятному человеку или существу, и покорности своей судьбе.
- Со мной у тебя получится, - так же тихо ответил Эмрис.
- Надо набрать воздуху побольше? – спросила Маша.
- Как хочешь. Это не имеет значения.
Вода сомкнулась над ними. Над головой Маша увидела голубое солнце, совсем, как тогда, когда тонула. Она мягкой бессильной тряпочкой опускалась на дно, на обросшие водорослями камни.
«Я умираю, - подумала Маша, - он все-таки утопил меня.»
Но было не страшно, а хорошо, приятно от прикосновений шершавых водорослей, несмелых скользящих ласк проплывающих мимо рыбешек. Маша подумала, что тонуть совсем и не страшно, а очень даже приятно. И вот она может вполне даже нормально передвигаться под водой и не дышать совсем, словно бы ей это и не требуется. Она станети жить в море, играть с рыбками, спать на танцующих водорослях... Эмрис отпустил ее и махнул рукой «Вперед!». Он показал, как надо двигаться сквозь воду, легко и плавно, раздвигая плотную воду, проникать между ее частицами, так, будто тело Маши совсем бесплотное и, вопреки всем законам физики, не встречает сопротивления.
Изумрудное солнце освещало невиданный мир, недоступный людям, живущим на земле. Царство разноцветных рыб, струящихся водорослей, строгих скал, чьи вершины терялись в вышине за пределами воды. Время исчезло, потеряло всякий смысл. Не имело значения ни вчера, ни завтра, только то, что происходит сейчас, сию минуту. И каждая минута, умирала, закончившись, уступала место другой минуте, наполненной прохладой глубины. Остаться здесь вечно, подумала Маша, вот настоящее счастье.
Мысль не успела еще оформиться, как Эмрис коснулся ее плеча и показал – «назад». Маша отрицательно замотала головой – « не хочу». Но на его лице читалось беспокойство, он решительно взял Машу за руку и потащил в сторону берега.
Они вынырнули у той самой скалы, с которой все и начиналось.
- Здорово! – воскликнула Маша, - давай еще!
- На берег! – почти злобно рявкнул Эмрис. – Быстрей!
Он толкнул ее в спину, прочь от скалы. Маше пришлось подчиниться. Плыть почему-то было невероятно трудно. Руки и ноги одеревенели, дыхания не хватало. Может, оттого, что она так долго была под водой, где непонятно, каким образом, и вовсе не дышала?
 В конце концов, ей пришлось повиснуть у него на плечах, а Эмрис, как будто это и не он провел так долго под водой, легко и быстро тащил Машу к берегу. Как только ее ноги ощутили дно, она отпустила его плечи, и, спотыкаясь, поплелась к берегу. Маша сопела, как паровоз, по-дурацки загребала воздух руками, словно за него можно было ухватиться, неловко скользила на подводных камнях, все время норовя упасть. Один раз она плюхнулась на колени и почувствовала, как Эмрис немедленно подхватил ее, но сразу же отпустил – тут уже мелко, сказал с облегчением.

Подарок на прощанье

На границе моря и берега Маша обессилено опустилась на землю. Ее грудь, лицо и вытянутые вперед руки касались горячей гальки берега, а нижнюю часть тела и ноги приятно щекотали волны. Эмрис сидел рядом в воде.
- Это было классно! – прошептала она. Дыхание восстанавливалось. Руки вновь обретали силу и чувствительность. Улыбка расползлась по ее лицу. – Спасибо.
- Я же обещал тебе показать настоящее море, - ответил Эмрис без ответной улыбки.
- А чего толкался? Мне понравилось, я бы еще хотела.
- Нет. Больше нельзя. Море могло тебя не отпустить.
- То есть, я бы утонула по-настоящему?
Он молча кивнул. И добавил: Я этого не хочу.
Маша засмеялась, перевернулась на спину: Да я тоже!
Ее совершенно не волновало отсутствие купальника. Она была частью этого моря, берега, суровых скал, недосягаемого неба и горячего солнца. Она растворилась в них. В ней заключалось начало мироздания, его суть и смысл. Нелепо закрывать тряпочкой часть тела - скалы не носят купальников, и солнце не носит купальника, и ветер танцует свой вечный танец, нагой и бесстыжий.
Она ощутила его ладонь на свое груди, влажную и прохладную. Ладонь скользила по ее телу, по животу, по ноге, вновь по животу. Удивительно, но в этом прикосновении не было ничего эротичного. Эмрис словно прощался с нею, и пытался запомнить не только, как она выглядит, но как он ее ощущал. Маша села, и он сразу же убрал руку. Маша смотрела в его серьезное строгое лицо, и не могла понять его выражения. Ей стало не по себе, чтобы разорвать затянувшееся непонятное молчание, она спросила: Ты занимаешься подводным спортом? Ты классно ныряешь.
- Да, нечто в таком роде, - ответил он.
Черт, трудно разговаривать с человеком, который так конкретно отвечает на твои вопросы и никак не «развивает тему», подумала Маша.
- Пойдем, позагораем, - предложила Маша. – У меня ноги замерзли. – Она встала.
Эмрис оставался сидеть в воде, глядя на нее снизу вверх. Его глаза светились ярким изумрудным светом. Или это просто луч солнца упал на лицо?
- Ты мне нравишься, - вдруг сказал Эмрис. – Это плохо. Для меня. Мне не простят.
- Потому что я завтра уезжаю?
- Уже завтра? – в его голосе впервые прозвучали явно выраженные эмоции, и это было похоже на отчаянье. Он тоже поднялся на ноги. Так они и стояли друг против друга: он – по колено в воде, Маша почти на берегу. Эмрис выпутал из своего несуразного ожерелья небольшую плоско сточенную ракушку на шнурочке, прошептал что-то совсем невнятно. Маше даже показалось, что не по-русски.
Маша подошла поближе, повинуясь невысказанной просьбе. Он не хотел выходить из воды. Эмрис надел подвеску ей на шею:
- Это тебе. Оберег.
- Симпатичный, - Маша рассматривала ракушку, не снимая ее с шеи. – Если я посмотрю сквозь нее, то увижу тебя? – лукаво спросила она.
- Ты увидишь то, что должна будешь увидеть, - ответил он непонятно. – Узнаешь ответ на вопрос.
- Ну, ты прямо пророк какой-то – засмеялась Маша. – И такой все время серьезный! Слушай, пойдем, погреемся на солнце! У меня ноги уже окоченели, мы полдня в воде!
- Угу. Иди. Море поглотило твоих призраков, - сказал он. Маша пожала «Ну, студент! – сердито подумала Маша – держит марку до последнего. Жаль, могли бы обменяться телефончиками».
«Понравился парень? – спросила в ее голове ее «я» голосом Лели. – Наконец-то!» Маша пожала плечами, вышла из воды на берег. Не оглядываясь, растянулась на пекучей гальке, закрыла глаза. Неудержимо клонило в дрему, сладкую, томительную, как после ночи любви… Кажется, она и задремала на секунду, но немедленно открыла глаза. Берег был пуст. Море лениво перебирало камушки. Эмрис исчез. Солнце сползало к горизонту.
Маша закрыла глаза. Путешествие под водой… Полно, да не приснилось ли ей? Вдруг потянуло свежестью. Маша открыла глаза: над горизонтом громоздились тучи.
-Ой-йой! – придется не идти, а бежать. Причем очень быстро, пробормотала Маша. – Кажется, гроза, наконец, пришла. До свидания, море! – она подхватила хвостик волны, плеснула себе в лицо. Море было горьким.


Гроза в ночь полнолуния

Ночь обрушилась на горы внезапно. Собственно, заката, не было. Чернота выползала на небосвод со всех сторон горизонта, заливала его густыми, непроглядными чернилами. Ветер стих, все живое затаило дыхание. Тишина повисла такая, что звенело в ушах.
Даже горы, которые не страшились ничего в этом мире, застыли от ужаса.
- Господи! Гроза в ночь полнолуния! Господь, сохрани и помилуй! – шептала Фаруза.
- А почему не аллах? – глупо спросила Маша.
- Сегодня будет что-то такое, что нам понадобится помощь всех богов! – отрезала Фаруза. – Загоняйте детей домой, - крикнула она невесткам. Выключайте свет! Закрывайте окна и двери!
Никто не посмел возражать.
И тут раздался дикий, изматывающий вой ветра, а затем небо разлетелось, разодранное на лоскутки сполохами молний. В разрывах черноты вспыхивал белый яростный глаз луны. И снова исчезал за клочьями облаков. Казалось, ночная владычица ищет что-то на земле и может найти. Или кого-то. Затем загрохотало так, что у Маши заложило уши. Она забилась на постель и накрылась подушкой с головой. Стихия бесновалась, окна дребезжали, будто в них ломились все черти преисподней. Внезапно все стихло. В наступившей тишине, говорящие часы китайского производства ехидным голоском сообщили: Ровно полночь.
Маша нервно засмеялась. И тут в тишине где-то далеко раздался мучительный вой, вопль умирающего в страшных муках сердца. Маша взвизгнула и бросилась в комнату, Фарузы и ее мужа: Ата, ата!
- Маша, ты что? Ты же не ребенок, чтобы так пугаться – прошептала Фаруза прижимая Машу к мягкой груди.
- Бабушка Фаруза, он меня зовет!
- Кто?
- Тот, кто воет!
- Глупости, это ветер. Гроза.
Вокруг них собрались почти все взрослые члены многочисленного семейства. Все наперебой уговаривали Машу успокоиться, такие грозы в горах – явление частое летом.
Внезапно вопль повторился, затем снова, и снова.
- Вот, слышите, слышите!
- Вообще-то, немного похоже, - прошептала Карима дрожащим голосом то, о чем не решались сказать взрослые.
- Лучше спать иди, чем глупости городить, - рассердилась Фаруза.
Маша жалобно пискнула, невольно сжала в кулачке ракушку на шее. Оберег все-таки, какой никакой. Уже начавшийся было очередной крик, перешел в вой, смешанный с рыданиями. Небо треснуло, и из расщелины хлынула вода. Мучительные роды благополучно завершились безумным, но так давно ожидаемым ливнем. Напряжение исчезло. Все зашевелились, вздыхая с облегчением.

До маршрутки, которая должна была отвезти Машу на железнодорожный вокзал, ее провожали Фаруза, Карима и старший сын Кати, пятнадцатилетний Рахмет в качестве «грубой мужской силы». То есть, именно ему выпала честь тащить Машин чемодан. Они шлепали по лужам, Фаруза сокрушалась об опустошениях, которые, наверняка, вызвала ночная стихия.
- Надо будет Тильду проведать, как там она. Слышь, Рахмет, сбегаешь к Тильде, поглядишь!
- Да, ата.
- Хоть она и вредина, задавака, и вообще, ведьма, но живая душа…
- А она совсем одна, бабушка Фаруза?
- Совсем. Сын был, неизвестно от кого, так утонул в двадцать пять лет. Там же, в Тритоновой глотке. Гиблое место. Сколько людей потонуло, сколько лодок разбилось.
Из-за поворота показалась маршрутка.
Карима с Рахметом замахали руками.
- А где это, Тритонова глотка? – спросила Маша, - уже целуя Фарузу на прощанье в морщинистую щеку.
- Где-где, да там, где дом ее стоит. Ну, Симе привет, приезжай на следующее лето. Извини, если что не так, сама видишь, мы люди бедные, у нас не курортные удобства.
Маша стояла, как парализованная.
- Девушка вы садитесь или чемодан один поедет? – весело спросил пожилой водитель.
- Да, конечно, - Маша как во сне поднялась в автобус. Тритонова глотка. Гиблое место. Вот, где она провела три дня, где плавала, ныряла. Чуть не утонула. Маше внезапно стало холодно. Она обхватила себя руками, пытаясь согреться собственным теплом. Дорога вилась меж гор, прочь от шелкового моря, недосказанных легенд, подводных чудес и странного человека, о котором она так ничего и не узнала. Прочь от вопросов, на которые она так и не получила ответ.
Нащупала на груди медальончик-ракушку. Взглянула сквозь завитки на горы.
«Ты увидишь то, что должна будешь увидеть», - вновь услышала странное пророчество.
Она увидела. Дорогу.
 Не ту, ледяную и жестокую, где лежит расколотое на крошки замерзшее сердце.
Другую - золотую от песка. Зеленую от молодой травы. Пеструю от множества цветов. Долгую.
И поняла, что ей уже не холодно, не страшно, не больно. Она нашла то, что потеряла тогда на дороге. Увидела себя.
Она возвращается.

Я тебя отпускаю

В ожидании заказанной пиццы Леля с жадным вниманием задавала Маше подробные и совершенно идиотские вопросы из серии « а ты? А он?» Маше пришлось дать полный отчет обо всем и всех, кого она повстречала за время отпуска. Но вот удовлетворить Лелино любопытство по поводу «А он?» Маше было особенно нечем. Леля - замечательный человек, и подруга верная. Но прелесть одного-единственного прикосновения лежит вне сферы доступных ей ценностей. А рассказывать о подводном путешествии Маша не хотела, в это Леля просто не поверит. И придется чувствовать себя полной… ну понятно…
- И что он тебе подарил? – требовательно вопрошала Леля. – взгляды – это хорошо, но симпатия должна иметь материальное воплощение.
- Вот. – Маша сняла с шеи подвеску.
- Ну, жадина! Да ей цена – три гривни! Надо же – оберег! На всех пляжах продают! – Леля вскипела благородным гневом. – Ну-ка, дай гляну!
Маша протянула подруге ракушку.
- Ой! Фу! – Леля взяла и сразу же отбросила от себя подвеску.
- Ты чего?
- Не знаю. Что-то такое. Мутное. Холод. Нет, не знаю. Убери. Как ты сказала, его фамилия?
- Никак. Я не спрашивала.
- Я так поняла, что ты вообще ни о чем не спрашивала.
- Ммм, почти.
- А о чем же вы говорили?
- О море.
- Гм. Три дня? Ну, ты хоть знаешь его имя?
- Имя знаю. Странное такое. Эмрис.
- Н-да. Прибалт, наверное. Они тоже Крым любят.
- Нет, он сказал, что живет там.
- Ну, он мог и соврать. Чтобы загадочней было. Тебе, Маша, лапшу вешать – одно удовольствие.
- Сейчас уйду и лопай свою пиццу сама.
- Ничего, справлюсь. Да ладно, не дуйся. Я же любя. Нет, мне он нравится. Знаешь, почему? Потому что ты перестала киснуть, вспоминать каждые пять минут того, чье имя я больше не произношу, и из мешка с соплями превращаешься в нормальную бабу. А этого твоего, Эмриса, мы найдем, не бойсь!
Принесли пиццу. Леля откромсала себе внушительный ломоть и погрузилась в самое свое любимое занятие – жевание.
- Супер, изрекла она, покончив с первым куском. – Очень способствует мыслешевелению. Смягчает извилины.
Маша фыркнула.
- Так вот, - продолжила Леля, влюбленно рассматривая остатки пиццы на блюде, - Я как никак тоже образование имею. Эмрис – это что-то такое скандинавское, или германское… Король Артур, саксы, викинги… Ты говорила, там была старуха-немка? А если ее спросить?
Маша машинально взяла со стола отброшенную Лелей ракушку: Нет, Леля. Беда случилась. Я еще не успела доехать, а Фаруза позвонила бабушке. С почты, наверное. Той ночью этим бешеным ливнем размыло скалу, и домик Тильды вместе с ней смыло в море. В эту бухту. Местные говорят – гибельное место неприкаянных душ.
Она посмотрела сквозь ракушку. «Ты увидишь то, что должна будешь увидеть...» Легкомысленные солнечные зайчики играли в догонялки на спинах волн. А море... море все еще сердилось, разбросало по берегу клочья сплетенных водорослей, смешанных с обточенными ракушками разных форм и размеров. Словно разорванное ожерелье. Недовольно перебирало в прозрачных ладонях кудрявые пряди морской пены...
 - Эй, - помахала перед ее лицом Леля, - ты чего? Привидение увидела?
- Все может быть… - медленно ответила Маша. – Лель, а ты сказки хорошо помнишь?
- Сказки? Ну... смотря какие... Я из этого возраста уже вышла.
- Помнишь, что стало с Русалочкой наутро после ночи, когда ее любимый от нее отвернулся?
- Утонула? Нет, она стала пеной, морской пеной, точно. И еще она не захотела его убить! А при чем тут...
- Морской пеной, - повторила Маша. – Кажется, я знаю, куда он ушел, и не стоит его искать...
- Этого парня? Маш, ты серьезно думаешь, что встретилась с царем подводного народа? Но это же сказка, вроде Русалочки!
- Забытая легенда исчезнувшего племени. Никто в точности не знает, как рождаются легенды. И что в них правда, а что – вымысел веков. Но они живут – рядом с нами. И открываются нам, когда мы готовы их увидеть и принять.
Маша помолчала. Подарок моря в ее ладони был гладким и прохладным. Как прикосновение волны:
- И умирают, если мы не умеем их понять и отвергаем...