Призрак студенческой жизни

Призрак студенческой жизни


Я вышел из автобуса в чужом городе. Порывисто дул холодный ветер. Я поднял ворот пальто и поправил ремень рюкзака. Торопиться было некуда - кроме вечности меня никто не ждал.
Обогнув против часовой стрелки ультрановое здание автовокзала, я двинулся к трамвайной остановке. Вдоль дороги к бордюрам жалась палая листва мегаполиса: лопнувшие билеты и испачканные салфетки от съеденных хот-догов. Люди куда-то спешили. Птицы кружили высоко, глядели на людей и опасались садиться на тротуары.
Мутным декабрьским блеском отсвечивали ряды ларьков. Где-то торговали аудиокассетами. Из больных ангиной колонок неслись поп-хиты минувшего лета. Один из тех бесконечных сборников, где на конверте альбома загорелая девичья задница.
Я добрел до дорожного знака "Место остановки трамвая" и принялся его рассматривать. Обычный знак, угол изогнут. Черный рогатый вагон на белом фоне с синей каймой. Если на вагон смотреть долго, он становиться похожим на летающую тарелку...
Когда подъехал трамвай, электронное табло над автовокзалом просемафорило минус один градус мороза, а затем моргнуло и показало время: семнадцать сорок семь. Машинально я бросил взгляд на свои часы - они как всегда отставали...
Трамвай еле полз - постоянно тормозил у светофоров, открывал двери новым пассажирам, вагоновожатая несколько раз переводила стрелки. Я же пялился по сторонам, рассматривая город. Никогда здесь толком не был. Мимо меня мерно проплывали лимфоузлы транспортных пересечений и рекламные щиты с портретами двухмерных красавиц. Наконец замаячил шприц телебашни - мой ориентир.
Покинув трамвай и пройдя два квартала, я очутился перед целью своего путешествия - общежитием физико-математического факультета. Эта потертая дождями сталинка могла бы сойти за советский НИИ по проектировке бомболюков, если б не трусы да полотенца, сохнущие то там то сям, кульки с продуктами на подоконниках да тощий, но жизнерадостный, кот в форточке комнаты первого этажа.
Входная дверь крепилась на упругой, словно милицейская дубинка, пружине и поддалась нехотя. Холл освещался лишь пятидесятиваттной лампочкой, что горела за витриной конторки. Там согнувшись, заседала пожилая женщина. Судя по вибрациям ее предплечий, она вязала. Справа от меня на деревянных планках крепилась доска объявлений. На ней висела стенгазета "Поздравляем именинников весны!" и афиша выступления группы, играющей death metal. На афише корчились эмбрионы с переломанными позвоночниками и ползали жирные черви по перевернутому кресту...
Я не хлопнул дверью и оставался незамеченным. Это было хорошо, а то знаю я этих работников конторок. Заметят - начнется. К кому? Зачем? Были ли родственники в плену? Соблюдая осторожность, я пробрался мимо вяжущей женщины и очутился в темном, пахнущем сырой штукатуркой коридоре.
 Коридор пару раз сворачивал. Кое-где контуром светились двери комнат. За ними шевелились голоса постояльцев и хриплые звуки FM. В воздухе укоренялся запах капусты.
Появилась лестница. Ее отшлифованные ступеньки не сохранили ни одного прямого угла. Ходить по ней в чешках - наверняка чревато травматизмом. Я был в ботинках, поэтому безбоязненно поднялся наугад на второй этаж и вновь зашагал по темному коридору.
- Осторожно кипяток!!!
От испуга меня откинуло в сторону. Мимо важно прошествовало чье-то тело с кастрюлей на вытянутых руках.
Когда мой пульс восстановился, я заприметил бледный прямоугольник кухонного проема. Хоть за окном и вечерело, в кухне все равно было значительно светлее, чем в коридоре. Девушка с красивым и грустным лицом чистила картофель, срезая перочинным ножом длинные полосы кожуры. Желтый спортивный костюм нашей олимпийской сборной ей удивительно не шел. Чуть дальше у конфорки два студента бросали в котелок с дымящейся водой банки сгущенного молока.
- Санек! - кричал один другому, - Общие методы решения существующих задач безнадежно устарели! Ты недооцениваешь необходимость внедрения шестидесятизначной системы исчисления!
- Добрый вечер, - начал я, - не подскажите ли, где располагается комната студента третьего курса Вайнштейна?
На мгновенье варщики сгущенки, обернулись, но за тем, как ни в чем не бывало, продолжили свой спор, понятный мне не больше, чем ток-шоу на грузинском радио.
- Макса? Макса Вайнштейна? - переспросила девушка.
- Да, Макса.
- А это вам, - стоит девушке поступить в университет, как она принимается называть незнакомых сверстников на Вы, - вам нужно пройти, свернуть направо, потом до кабинета коменданта, потом... А знаете, давайте я вас проведу.
- Это было бы очень любезно с вашей стороны, - улыбнулся я. Она тоже улыбнулась. Мы оба ощущали нелепость избранной нами манеры общения.
Девушка вышла в коридор, а я последовал за ней, озираясь по сторонам.
- Да, - сказала она поймав мой взгляд, - нужен ремонт. Последний был в 82-м.
- Зачем ремонт! Потолки осыпаются, сверху капает, как в шахте, на пути попадаются прохожие с синими лицами. Проложить рельсы и запустить детский вагончик....
- А зачем вагончик?
- А тогда пещера ужасов выйдет похлеще, чем в Диснейленде...
Шутить сегодня у меня явно не получалось, и я решил сменить тему.
- А правда, у вас есть комната, где Президент жил?
- Правда, есть. Там сейчас Семеновы живут.
Вайнштейн как-то рассказывал о том, что в их общежитии когда-то жил Президент. С полтора года назад Президент посещал город. К его визиту студентов заставили красить забор... В тот день на двери комнаты Семеновых появилось много похабных надписей...
- Мы пришли. Постучите.
Я постучал.
- Кажется, никого нет.
- Знаете, сегодня пятница, много народу домой разъехалось. В общежитии вообще пусто.
- А может, он к сестре пошел. Она у него где-то неподалеку с мужем живет?
- Может. Сейчас к соседям зайду. У них должен быть ключ.
Она постучала в дверь напротив, ей открыли. Минуту она что-то объясняла, а вскоре вынесла и вручила мне ключ.
- Уж не знаю, что бы без вас делал. Спасибо.
- Не за что. Передайте Вайнштейну, чтоб он не забыл сдать отчет по матану, - сказала она и исчезла в темноте.
- Передам, обязательно передам, - отозвался я и проник внутрь.
Жилище Вайнштейна убранством не поражало. Обычная общажная комната: кровати с двух сторон, шкаф, стол, книжная полка. На этом фоне телевизор "JVC" выглядел инородным телом. Японский менеджер, заглянувший на планерку в ЖЭК.
Стены украшали традиционные таблички, украденные со строек и трансформаторных будок, а также прилепленные скотчем портреты членов политбюро ЦК КПСС. Уж не знаю, в каком пункте приема макулатуры их свистнул Вайнштейн. Тут был и Брежнев, и Андропов, и Черненко, и Горбачев и еще не знаю кто.
Я задернул шторы и включил электричество. Порылся на книжной полке. Среди справочной литературы обнаружились художественные издания. Я вытащил пару книг, разулся и плюхнулся с ними на кровать.
Первая, без обложки, была на сельскую тематику. Я - чадо урбанизации, которое страдает сенной лихорадкой, но иногда люблю почитать такую беллетристику. Никаких странностей. Давно ведь замечено, что среди хакеров полным-полно почитателей Толкиена, изобретателя мира, где нет и намека на компьютер.
Я приступил к чтению. Первое предложение было таким: "Лелеки пролетiли над селом". Ну, это было чересчур - книга полетела на пол.
Раскрыл вторую, ее автором оказался кенийский писатель Нгуги Ва Тхионго. Постепенно я увлекся повествованием. Славные африканцы боролись на своей земле с европейскими колонизаторами. Европейцы были алчные и злющие, как марсиане прилетевшие захватывать третью планету от Солнца. Только что белые, а не зеленые. В среде африканцев как раз назревал нравственный конфликт, когда меня отвлекли.
В двери появилась неизвестная мне голова молодого человека. Готов поспорить на четыре сольдо, стригли его местные умельцы тупыми ножницами.
- У тебя кипятильник есть? - спросила голова.
- Нет, - так получилось, что у меня с собой действительно не было кипятильника.
- А нарды?
- Нет.
- А раскладушка?
Я только развел руками. Голова глубоко вздохнула, как водолаз перед погружением, и скрылась.
После этого странного визита мне почему-то расхотелось читать. Я отыскал дистанционный пульт и включил телевизор. Там по областному каналу транслировали спортивную передачу. Областная команда баскетболистов проигрывала, зато выигрывали ватерполисты. Репортаж об обществе моржей досмотреть мне не удалось.
В комнату ворвались две особы в спортивных костюмах. Надо полагать, в общежитии, все лица женского пола одевались подобным образом, а стучать в дверь считалось признаком дурного тона. Одна из дам обладала квадратным лицом и фигурой переваренной сардельки. Вторая мне тоже не понравилась, у нее на лбу проступала сиреневая щетина от выбритых бровей.
- Где Вайнштейн? - спросила первая.
- Не знаю. Жду.
- А Фимочка не приезжал?
- Кажется, нет.
Тем временем вторая выхватила у меня из рук пульт и переключила канал. Заиграла латинская музыка заставки.
- Ой, Танька! Начинается! - взвизгнула вторая от восторга.
Тут в комнате появился третий персонаж. Изможденный учебой паренек в клетчатой рубашке и тренировочных штанах.
- Кеша, где ты бродишь? - спросила обладательница сиреневой щетины.
- Сажусь, Людочка, сажусь.
Чтобы Кеша сел рядом с Людочкой, мне пришлось переместиться на другую кровать.
- А Фимочка не приезжал? - спросил у меня Кеша.
- Нет, - ответила за меня Танька, - Не мешай смотреть.
С кровати, на которой я сейчас лежал, экран "JVC" не просматривался. Наблюдать за напряженными лицами трех зрителей было все равно интересней. В телевизоре невидимые актеры пять минут обсуждали идти им в театр или нет - сценарист изрядно попыхтел, растягивая диалоги...
- Как фильм называется? - решил узнать я. Все трое глянули на меня с таким презрением, будто я у них спрашивал дорогу в кожвендиспансер.
Поняв, что ответа мне не дождаться, я отыскал на тумбочке программу передач. Фильм назывался "Дикого сердца цветок" и анонсировался в крайней справа колонке. Семнадцатая серия (самое начало). Хуан Педро лежит в коме. Дон Игнасио должен сказать ему, что он его дедушка, но пока не решается. Розалия любит Хуана Педро и должна сообщить его жене, что беременна.
Фильм прервался, и началась реклама. Голоса от мала до велика воспевали супермаркет.
- А ты к Вайнштейну в гости? - поинтересовался Кеша. Они, наконец, обратили на меня внимание.
- Да.
- А зовут тебя как? - спросила Людочка.
- Ну, называйте меня Голем.
- Ты что гагауз? - спросила Танька.
- Почему гагауз?
- Фамилия у тебя странная.
- Голем - не фамилия, а имя, коммунистическое, - сочинил я, - ГОрдость ЛЕнинской Мысли расшифровывается. А фамилия у меня русская - Мейринк.
Скрипнула дверь.
- Макс, а к тебе Голем приехал, - сообщил Кеша вошедшему Вайнштейну.
На пороге действительно стоял Вайнштейн. Вид у него был растерянный.
- Привет, - сказал он мне.
- Привет.
Я встал, подошел к нему, и мы обнялись.
- Пошли?
- Пошли.
На улице совсем стемнело. Пока я находился в помещении выпал снег. Он и сейчас шел, похожий на стиральный порошок. Ломая подошвами кристаллы твердой воды мы зашагали к гастроному и поравнялись с Ракетным Училищем. Две похожие на письменный прибор ракеты у его парадного грозно смотрели в черное небо.
Фонарь осветил лицо Макса Вайнштейна. В жизни ему часто не везло. Не единожды неприятности сваливались на него вместе со мной. Началось все с нашего знакомства. Нам тогда было лет по семь. Я пришел записываться в секцию настольного тенниса, а его оттуда как раз выгоняли. Макс проглотил шарик для пинг-понга. Понятия не имею, жевал он его или так слопал, но технику безопасности он нарушил. В последний раз неприятности из-за меня начались у Вайнштейна следующим образом. После школы он два года провел в Израиле, в кибуце, а потом вернулся. Преподавал иврит в Сахнуде. О времени, проведенном им в Израиле, я написал статью. Максу она понравилась. Общая направленность статьи была такая. С одной стороны: Обетованная Земля, климат, уровень жизни. С другой: иная культура, палестинцы шалят, сала нет. Руководство Сахнуда пришло в бешенство от статьи. Сало - особенно их задело. Вайнштейна выгнали с работы, а меня объявили юдофобом. Но справедливости ради, надо заметить, что и без меня Вайнштейн притягивал к себе проблемы. Достаточно сказать, что на соревнованиях по шахматам он умудрился получить травму - сотрясение мозга. Просто ему не везло. Если на нас сбросят атомную бомбу, Вайнштейн погибнет не от ударной волны или радиации, как все нормальные люди, а оттого, что бомба угодит ему в голову.
- Почему они тебя называют Големом? Совсем не смешно, - спросил Вайнштейн.
- А я откуда знаю. Насмотрятся своих сериалов, а потом давай людей обзывать, даже себя не жалеют. Вот был случай, одна бабулька, сто лет в обед, Варвара Тимофеевна, паспортный стол извела - хотела, чтоб ее Мерисабелью назвали. А ты, кстати, эту дрянь многосерийную смотришь?
- А куда я денусь.
- А плакаты у тебя с генсеками откуда взялись?
- Да Топор притащил...
- Топор?
- Топор, - пояснил Макс, - мой сосед по комнате. Он сейчас на геодезической практике.
- Это он Фимочка?
- Нет, Топор - это Топор, а плакаты пусть себе висят, мне они не мешают. Я вообще привык, что плакаты висят. У нас с сестрой в детстве одна комната была. И плакаты висели. Харатьян и "Modern Talking", а у тебя в детстве что-то висело?
- Висел. Марко ван Бастен висел.
- Пианист?
- Нет. Футболист голландский.
Мы подошли к гастроному. Внутри он сиял стеклом и светом. После общаги гастроном выглядел феерически.
- Водку дайте, - сказал Вайнштейн молоденькой продавщице в голубой униформе.
- Сколько? - удивительная способность у этих продавщиц нового поколения разговаривать сквозь улыбку.
- А нас сколько? - выпучил глаза Вайнштейн, - Две, конечно.
- А какую?
- О, народ! - еще больше выпучил глаза Макс, - Боже ж мой - тут кругом пять общежитий, а они клиентов не распознают! Дешевую, конечно!
Тут Макс понял, что переборщил. Продавщица, хоть и продолжала улыбаться, но вот-вот готова была зареветь.
- И лимонад "Живчик" дайте, пожалуйста, - ласково попросил Вайнштейн.
На улице прохожих стало меньше. Пакет с продуктами мешал крови попадать в пальцы правой руки, и от этого фаланги коченели. Я пожалел, что оставил в общаге рюкзак и теперь не мог пользоваться карманами, потому что руки заняты.
- Слушай, - поинтересовался у меня Вайнштейн, - А почему ты именно ко мне приехал?
- Ты, наверное, единственный из моих знакомых, кто бы ни удивился. И не стал бы...
- Кричать и падать в обморок?
Я не ответил и решил перевести беседу в иное русло.
- Пока ты отсутствовал, заходили, хотели одолжить кипятильник, нарды и раскладушку.
- Кипятильник перегорел, в нарды я не играю, а раскладушка у Фимочки.
Когда мы вернулись к Вайнштейну в комнату, сериал уже закончился. Людочка с Танькой отбыли на кухню готовить ужин. Кеша остался и развлекал нас пересказом последнего боевика с Джеки Чаном. Перебить Кешу было невозможно. В его рассказе преобладали междометья.
Дамы вернулись с кастрюлей, полной лапши вперемешку с килькой в томате. Вайнштейн достал стаканы и разлил водку. Пили девки - будь здоров. Танька похвасталась, что может выпить стакан залпом, что с успехом и продемонстрировала, затеяв после этого с охмелевшим Кешей дискуссию на тему: чей город лучше: Желтые Воды или Южноукраинск. На столе появилась карта Украины, посыпались доводы и взаимные упреки. В итоге победным аргументом в устах Таньки, уроженки Южноукраинска, стало наличие в их городе АЭС.
- Если она взорвется, - утверждала она, - То на весь мир прославимся!
- Не обращай внимания, Голя, они каждый вечер так, - тихонько мне на ухо прошептала Людочка, а потом кокетливо намотала на свой мизинец локон моих волос и предложила:
- Хочешь, я тебя подстригу?
- Нет уж. Благодарствую, - заволновался я. Видел я, как они тут стригут в общежитии, - Пойду лучше пройдусь.
- Ты куда, - обиделась Людочка.
- Надо мне. Позвонить, - неловко попытался оправдаться я и скрылся в коридоре.
Там скопилась непроглядная мгла. Таким видели мир Гомер и Мильтон. Я терпеливо ждал, пока зрачки освоятся в темноте. Опираясь на стену, медленно побрел по коридору. Может мне удастся встретить ту девочку в желтом спортивном костюме? Почему всегда больше запоминаются девушки, с которыми ничего не вышло?
Не без труда я отыскал кухню, где спрашивал, как найти Вайнштейна. На плите в цинковом ведре вываривалось белье. Сверху торчал треугольник щипцов.
Семейная парочка, обнявшись, глядела в окно на внутренний дворик. Вокруг лампочки электронакаливания наматывало круги какое-то насекомое. Неспешно и со знанием дела, как убегающий трусцой от инфаркта физкультурник. Больше в кухне живых существ не было.
Я вернулся в коридор и дошел до окна. Сел на пол у батареи. За стеклом порхали снежинки. Я положил ладонь на стекло, и она быстро стала холодной. Тогда я ей зажал ребро батареи, пока не отдернул руку: стало горячо.
Кто-то спустился с лестницы.
- Привет, - поздоровалось со мной кто-то приятным женским голосом, - Ты чего тут сидишь? Ключ забыл? - Да нет. Просто так сижу.
- А ты уже говорил с комендантом?
- Нет еще.
- Поговори, она на тебя злится.
- Хорошо, поговорю.
- Ну, пока. Заходи. Давно у нас не был.
Кто-то явно меня с кем-то перепутало. В некотором роде это было обидно.
Вайнштейн в одиночестве убирал со стола, когда я вернулся.
- Все ушли, - сказал он, - А за водкой нужно идти четыре остановки - сейчас уже очень поздно. Гастроном закрылся
- Не хочется мне что-то водки. Давай что ли чай.
- Чай так чай.
Макс открыл ящик стола, достал оттуда оранжевую пачку со слонами и минаретами, высыпал ее содержимое в кружку. Кружку поставил на ярко-красную спираль примуса.
- Я рад, что ты приехал, - Макс дотронулся до моего плеча.
- Я тоже рад.
- Давно не виделись.
- Давно.
- Знаешь, - Вайнштейн глянул на кружку, - Скоро закипит... Ты мне недавно почему-то приснился. Сон то я плохо запомнил. Помню, только мы с тобой охотились на белого медведя, а ты все болтал и болтал: как обычно. Короче не поймали мы медведя.
Вайнштейн вытянул из шкафа первую попавшуюся футболку. Футболкой аккуратно обернул кружку, снимая ее с примуса, а затем выставил заварку за окно на подоконник..
- А помнишь, как нас с тобой немка в марте без сменной обуви в класс пускать не хотела? А мы разулись и зашли босиком, - усмехнулся Вайнштейн.
- Да помню. А немецкого не помню... Кроме одной фразы. Ди Бэ эР Дэ умшпюлен цвай меер: ди Остзее унд ди Нордзее.
- Полиглот, - похвалил Вайнштейн и тут же оживился:
- А как наш классный, Николай Михалыч про Египет рассказывал, как служил он там. Маршировать нас заставлял.
- А еще говорил, что жвачки из использованных презервативов делают!
- Что я за вами бегаю, как Моська за слонами, - спародировал Макс Николай Михалыча, - Классный мужик был наш классный.
- Еще бы...
Мы замолчали... Я попытался что-то вспомнить, но не выходило... Что-то внутри атрофировалось... Импотенция воспоминаний... Я напрягся - в мозгах всплывали лишь сентиментальные запахи: то аромат астр первого сентября, то вонь карбида, подложенного в рукомойник... Где-то я читал, что через двадцать два года человек забывает имена и лица практически всех своих одноклассников...
- Я чай достану. Он, наверное, остыл, - сказал я и двинулся к подоконнику.
Я отворил раму. В комнату поползла пульпа морозного воздуха. Пушистая пена снега поглотила двор. Всегда жаль оставлять на таком снеге следы... Я посмотрел в сторону ночного города. По расположению огней прикинул, где течет Днепр. Достал кружку. Заварка совсем озябла.
- Надо бы еще раз вскипятить, как положено, - предложил я.
- Да ладно. Так давай...
И мы стали пить чай из кружки, крепкий и непроглядный, как зимняя ночь. С каждым глотком оттаивали воспоминания... Они выстраивались в очередь, толпились у входа в сознание. Окружали со всех сторон и дергали за рукав... Слов у них не было. Все слова превратились в снег за окном. Каждое слово - снежинка. И мы продолжали молчать...
- Пойду-ка я спать, - наконец произнес Вайнштейн, когда на дне осталось лишь болотце коричневых чаинок, - С утра на ногах. Помогал сестре покупать стиральную машину. Тяжелая, зараза...
Мы выключили свет и легли на кровати. Я повернулся к стене. За ней тоже жили люди, их не было слышно.
- Ты еще не спишь, - спросил Вайнштейн.
- Нет.
- Ты меня прости, что я к тебе тогда не приехал... Поздно узнал.
- Да брось, все нормально.
- Много народу было?
- Обед заказали на шестьдесят, а пришло девятнадцать.
- Это печально.
- Да, это печально.
- Ты теперь сквозь стены можешь проходить?
- Не пробовал пока.
- Больно было?
- Не знаю, не помню. Много тогда выпил. Скорей всего нет, раз не помню... Я падал и видел желтые пятна... никаких мыслей.
- Пятна?
- Пятна. Со мной раз уже такое случалось. Мне было лет пять, и я болел воспалением легких. Знаешь, что за время было... Во всей стране лекарств не было. Какие-то экспериментальные методы лечения. В больнице у меня температура больше сорока поднялась. Думали - умру. Помню, отец завернул меня в шубу и забирал из больницы. Помню лестницу. И желтые пятна...
- И все-таки, зачем. Зачем ты так поступил? Зачем прыгнул?
- Я спивался, Макс, и мне было страшно.
- Многие спиваются.
- Многие, но у меня имелись кое-какие способности. Может - талант. Я его пропивал, а значит пил не на халяву...
Мне пришлось сконцентрироваться, чтоб продолжить:
- ... и, знаешь, как в тех фильмах нашего детства. Из будущего прилетает тетка и давай рассказывать пионерам, кто кем станет. Маша, говорит она, станет великой балериной, у нее концерты будут на Марсе и Сатурне. Петя будет космонавтом. Откроет, ****ь, неведомые галактики. Вася станет врачом, изобретет средство от всех болезней. От рака, от СПИДа или от чего там. Но эта тетка из будущего на самом деле врет. Нихуя никто, ни кем не становится. Вырастают одни только Марьи Ивановны, Петры Васильевичи да Василии Петровичи. А мы с тобой, Вайнштейн, как были пацанами, так и останемся, и ничегошеньки у нас не получится. И хватит об этом на ночь глядя... Спокойной ночи.
- Спокойной ночи...
В комнате повисла паутина тишины. Со двора доносился шум и веселье - там играли в снежки.
- Эй! Ты спишь? - опять зашевелился Вайнштейн.
- Нет уже.
- Ты мне скажи, только честно. Ты Алису Селезневу трахнуть хотел?
- Что?
- Ну, Алису, Селезневу, из того фильма...
- А, Алису... Нет. Никогда.
- А я хотел. Даже письмо на телевиденье написал. Ну, в смысле, люблю и все такое...
- Письмо! - громко рассмеялся я, - Ну ты даешь, Вайнштейн! Ладно, спать давай...
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Я плотнее укутался в одеяло. Почему-то, подумал я, мне никогда не сниться зима, а только лето. Даже если во сне катаешься на коньках, все равно - кругом жара и деревья зеленые. С этой мыслью я и забылся...
Утром я пробудился поздно, но все равно раньше Вайнштейна. Он дрыхнул на животе, вниз лицом, как забытый в песочнице пупс. На столе остались признаки его ночной жизнедеятельности: вырванный из тетради, исписанный формулами листок и книга "100 знаменитых евреев". Видать, Вйнштейну не спалось.
Перво-наперво я сходил на кухню, и поставил там чайник на огонь. Потом вернулся в комнату, взял книгу "100 знаменитых евреев", поразмышляв, захватил и листик с формулами, а затем отправился в уборную. В уборной оказалось, что советский военноначальник Якир был евреем. В остальном, впрочем, обошлось без сенсаций. Но вот, когда я возвратился за чайником на кухню, меня ждал самый настоящий катарсис. Три негра, напевая что-то ритмичное, жарили на огромной, как параболическая антенна, сковороде селедку. Стоявший от этого запах описать также трудно, как объяснить женщине что такое "офсайд".
- Вскипел? - только лишь вымолвил я, уставившись на чайник, стоявший на табуретке.
- Вскипель, вскипель, - ответил один из кулинаров и тут же навел справки:
- Фимочка приэхаль?
Я только отрицательно покачал головой.
Запыхавшись, с книжкой в подмышке, я вбежал в комнату Вайнштейна. Он уже бодрствовал и понуро сидел на кровати.
- Вайнштейн! - восторженно закричал я, - Там у вас на кухне негры, настоящие! Как в NBA! Эх, здорово!
- Негры-негры. Нормальные ребята. Меня они, кстати, за своего держат, - пробурчал скороговоркой Макс.
То, что негры держали Макса за своего было понятно. Еще в седьмом классе учительница географии Лариса Андреевна на уроке, посвященном человеческим, расам сказала: "Максим, подымись, пожалуйста. Да, вот так. А теперь, дети, посмотрите на типичного представителя негроидной расы". Непонятно было другое, почему Вайнштейн так расстроен?
- Макс, ты чего? - полюбопытствовал я.
- Ты листик со стола брал?
Я замялся.
- Брал?! - интересная эта манера у Вайнштейна глаза выпучивать, - Брал?! Где он?
- Понимаешь, Вайнштейн, его больше нет...
- ****ь, - произнес он тихо и совсем не злобно, - Ты понимаешь, что на этом листике было?
- Нет, - по-честному ответил я.
- Ночью мне удалось проинтегрировать функцию sinx/x!
- Вайнштейн, даже я знаю, что функцию sinx/x нельзя проинтегрировать.
- Но мне удалось!
- Хорошо, проинтегрируй еще раз.
- Ты не понимаешь. Это было озарение, как у Менделеева с таблицей!
- Чефирить меньше на ночь надо, Менделеев.
- Я мог прославиться, - обхватил макушку Макс.
- Теорему Ферма докажи.
- Да иди ты! - вспылив, Вайнштейн запустил в меня подушкой.
- Ладно, в гастроном схожу, - сказал я и, зная отходчивость Вайнштейна, заспешил на улицу.
На улице прохожие утрамбовывали на тротуаре снег. Мальчишки раскатывали медные зеркала ледяных дорожек. Транспорт ехал медленно, боясь поскользнуться. На ослепительно-бледном небе солнце казалось застывшим пятном ярко-желтого жира. Крыша Сельхозакадемии морозно блестела. Звенели рельсы.
Я приблизился к гастроному, в котором мы были с Максом вчера вечером, но не стал туда заходить. "Зайду в следующий", - решил я. Но вот я прошел один магазинчик, потом еще один, прошел два минимаркета и универмаг, выйдя к базарчику с рядами чугунных прилавков, и только здесь остановился.
 Возле меня продавали билеты на концерт "Тату". Торговки беляшами шумно пропагандировали приобретать их продукцию. В декабрьском воздухе приятно барахтался запах шашлыков. На остановке трио мужиков похмелялось пивом.
Мое внимание привлек ларек "Вина Крыма". На его растворенных ставнях красовались тугие виноградные гроздья. В нем я купил бутылку "Каберне" и сунул ее за пазуху. Стало очевидно, что так сразу в общежитие я не вернусь.
Бодро я зашагал дальше по улице. Только тут обратил внимание, что на ней почти нет одиноких пешеходов. Мама-Папа-Ребятишки. Парень-Девушка. Ну и тому подобное. "Так и до комплексов недолго", - подумал я и достал из-за пазухи бутылку. Энергично ею размахивая и постоянно сверяясь с часами, я принялся изображать, что опаздываю в гости.
Через четверть часа я очутился возле ионической колоннады парка. На фризах сидели вороны.
- То, что надо, - произнес я вслух и смело направился внутрь: меланхоличней зимнего парка может быть только январский пляж.
Не доходя до занесенного снегом фонтана, я резко свернул с главной аллеи. Огибая деревья, оставил за собой синусоиду следов. Ноги меня сами вывели к гигантской окружности Чертового Колеса. Не без труда я вскарабкался на четвертую от земли кабинку. Огляделся окрест: гуляющих было крайне мало. Отдельные композиции силуэтов на белом фоне. В наших широтах как-то не принято посещать парки в это время года.
Последняя мысль напомнила о дяде. Дядя у меня был фанатом маниакальных покупок. Каждое лето он покупал надувной матрас, а каждую зиму лыжи. За много лет и того и другого скопилось в несусветном количестве. И если с надувными матрасами было еще туда-сюда (дядя их отдавал в пользование знакомым и спал на них триста шестьдесят пять дней в году), то лыжи составляли серьезную проблему. У нас, на юге даже в самые суровые зимы хороший, негрязный, неталый снег держится в лучшем случае пару недель. Ежегодно за эту пару недель дядя старался израсходовать как можно больше пар лыж. Это ему удавалось плохо. Тогда он заставлял меня ему помогать - вдвоем портить лыжи выходило эффективней. Мы соревновались на речке в слаломе. Я гнул алюминиевые палки, трескал полозья. Дядя оценивал причиненный материальный ущерб и удовлетворенно ворчал, что теперь надо покупать новые лыжи. Представляю, как комично мы смотрелись зимой в парке. Люди крутили пальцем у виска. Но нам было все равно. Мы занимались делом. Мы ломали лыжи.
Зубами я сорвал твердый целлофан с горлышка бутылки. Пробку продавил брелоком. Сделал первый глоток. Чуть-чуть потеплело.
Из кабинки проглядывалось, расположенное на возвышении общежитие. Отсюда оно теперь совершенно походило на советский НИИ. Научно-Исследовательский Институт Великого и Ужасного Призрака Студенческой Жизни. Как и большинство советских НИИ, этот занимался изучением малореального предмета.
- А что такое "студенческая жизнь"? - спросил я у Чертового Колеса.
И я представил, что прошло двадцать лет. В кругу семьи сидит супружеская чета: Танька и Кеша. Точно так же как и сейчас все смотрят телевизор. Что они расскажут своему потомству? Как они жили в общежитии, на Днях Рождениях сбивались на седьмом десятке гостей? Были Молоды и Счастливы? Не думали о будущем и не боялись его?
А еще они покажут фотографии. За свою короткую жизнь я видел триллион таких цветных кодаковских снимков. Их все я запросто разделю на три категории. Исключения до ужаса редки.
1) застольная. Все с красными от вспышки глазами сидят за столом с полными рюмками в руках;
2) групповая. Вся компания на одной фотографии. В половине случаев молодые люди держат барышень на руках;
3) квази-юмористическая. Обычно (все уже подшофе) строят рожи. В лучшем случае фокус с переодеванием: пола меняются одеждой.
А что бы я продемонстрировал своему потомству, если б дожил до тех лет? А ничего!!!
- Ну и *** с ним, - сказал я Чертовому Колесу, - Life is not Bon Jovi video.
Вино я допил. Мочевой пузырь меня терроризировал. Я облегчился прямо с кабинки. Пенсионерка, провозившая неподалеку на санках своего укутанного внука, на меня ошарашено посмотрела. Пора было слезать. Спускаясь, я свалился в сугроб. Дети, лепившие снежную бабу и которых я заметил только теперь, оглушительно заржали.
На обратном пути я остро осознал, что хочу есть. Ничего не кушал сегодня. В первой же попавшейся лавке купил пачку спагетти, острый кетчуп, полтора килограмма свиных сосисок и две банки сардин. Я шел торопливо. Напротив Ракетного Училища упал и растянулся. Из продуктового пакета выскочила банка сардин и покатилась, словно волшебный клубок из сказки показывал мне дорогу в общежитие.
У общежития на троллейбусной остановке толпилось с две дюжины студентов. Среди них я различил Вайнштейна в кругу вчерашних телезрителей.
- Где ты лазишь. Начало шестого уже! - Вайнштейн и забыл на меня злиться.
- Я тут это... Продуктов купил, - похвастался я.
- Какие продукты. Мы все на КВН едем. Я тебе еще утром сказать хотел. В общем, Фимочки нет. Можешь с нами по его билету. Ну как?
Час от часу не легче.
- Да не люблю я ваш КВН.
- Это как? - удивилась Людочка.
- Чувства юмора у меня нет.
- Ну, давай решай скорее! - предложил Вайнштейн, - Троллейбус подходит!
Действительно подходил троллейбус. На его борту красочная надпись восторгалась будильниками из фирменного магазина "Динь-Дон". Тут я заметил, что в троллейбус заходит девушка - моя провожатая. Только она была уже не в спортивном костюме, а в модной куртке и в беретке, как у Мурзилки.
- Еду! - закричал я и протиснулся в захлопывающиеся двери.
Внутри транспортного средства набились люди - хоть ноги поджимай. Когда троллейбус подкатил к Дворцу Молодежи, и студенты повалили из него прочь, девушку я так и не увидел. Может, сошла в другом месте.
Возле Дворца молодежь разбилась на кучки по интересам. Шли традиционные для таких случаев никчемные разговоры. Обсуждали, кто из профессоров, сколько берет на сессию. До хрипоты спорили, у кого больше прогулов. Люди подходили и уходили. Некоторые интересовались, где Фимочка. Я говорил, что я за него. Тогда Кеша фамильярно хлопал меня по спине и хихикал:
- А еще говоришь, нет чувства юмора.
В гардеробе я сдал пальто и пакет.
- Вы уж присмотрите за ним, - попросил я гардеробщицу. В животе заплескался желудочный сок.
Зал Дворца Молодежи оказался обширным, мест на тысячу, помещением. Был аншлаг.
- Здравствуй, Тоска! - поюродствовал я и сел в кресло.
Началось шоу. Между собой играли преподаватели и студенты. Чувствовал я себя, как дантист на симпозиуме пчеловодов. Вокруг меня все восторженно смеялись и аплодировали, а я ничегошеньки не понимал. Половина шуток касалось их внутренних университетских дел. Еще четверть обсасывала физико-математическую терминологию. Из остального в моем мозгу, как мармелад на резцах, застревали, почему-то одни пошлости. Например: "Как отличить лошадь от коня? Подойдите сзади, когда лошадь пасется. Если морды не видно - то это конь! "... Достаточно сказать, что конкурс приветствия у них назывался "Четвертый закон Ньютона".
Я несколько оживился, когда началась разминка. Я очень хотел спросить у команд, кто такой Фимочка, пусть поразмышляют. Я даже занял очередь у микрофона, но она до меня не дошла.
Шоу длилось без малого четыре часа. За это время я пять раз, не считая антракта, успел побывать в буфете. Там я заказывал пятьдесят грамм, бутерброды с сыром (дугой закуски не имелось) и напиток "Тархун". Под конец в зале меня на голодный желудок, в тепле, совсем развезло, поэтому возвращение в общагу запечатлелось плохо. Помню лишь, что в троллейбусе, я, не совладав с голодом, употреблял в пищу сырые сосиски, презирая правила приличий.
В общежитии уставшие от представления студенты разбрелись по комнатам. Макс, взяв пакет с продуктами, засобирался на кухню готовить ужин.
- Тебе помочь? - спросил я.
- Да сиди. Гость все-таки.
- Мое дело предложить.
В одиночестве я валялся на кровати и разглядывал стены. Посчитал сколько орденов и медалей на плакате у Брежнева. Отметил, какие члены политбюро носили очки, а какие нет. Внимательно изучил... Сто-о-оп! Что-то было не то в портрете Горбачева.
Я слез с кровати, пододвинул к стене стул, залез на него. Мое лицо и лицо первого и последнего президента СССР смотрели друг на друга. Указательным пальцем я провел по лысине генсека. Пятна не было! Знаменитого на весь мир родимого пятна не было! Ретушер замечательно поработал, а я все пялился в портрет и не мог оторваться.
За этим занятием меня и застал вернувшийся с кухни Вайнштейн.
- И не смотри - нет пятна.
- Почему?
- Откуда я знаю почему. Нет и все.
На ужин Макс приготовил спагетти, залил его кетчупом. Сосиски он сильно пережарил, но было вкусно. Отужинав, мы легли спать.
- Кстати, если хочешь, можешь пойти спать к Людочке. Ты ей понравился, - проинформировал Вайнштейн.
- Чего это я ей понравился?
- А ей все нравятся.
- Нет, не хочу. Она не в моем вкусе.
- Ну, как хочешь. Спокойной ночи.
- Вайнштейн.
- Да?
- А кто в КВН выиграл?
- Преподаватели.
- Понятно. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Но ночь оказалось неспокойной. Меня мучили кошмары. Снилось, что опять хожу в школу. Там заставляли делать домашнее задание и носить сменную обувь. С усилием проснулся и увидел перед собой зеленую физиономию Вайнштейна.
- Ты чего, Вайнштейн?
- Укол. Только один укол, - прошипел он.
- Макс, - испугался я, - Ты стал наркоманом? Может тебе вену перетянуть?
- Нет, ты не понял... Но-шпа... У тебя есть но-шпа?
- У меня нет но-шпы.
- Это все твои сосиски, - прокряхтел Макс, - Язва... Почему.. Почему ты у всех на глазах сожрал в троллейбусе пол килограмма сосисок, и тебе ничего... А мне...
- Что тут удивительного. Сосиски-то свиные. Мне можно - тебе нельзя, - я похлопал себя по животу.
Вайнштейн только отмахнулся.
- К сестре пойду... Пять утра... Автобусы уже ходят... У сестры есть но-шпа.
- Возвращайся.
- Спи, - сказал Вайнштейн и скрылся за дверью.
Утром меня разбудил отчаянный стук в дверь. Меня тошнило. То ли результат поедания одиозных сосисок. То ли последствия смешения водки и "Каберне". Зачем открывать - и так сломают, думал я.
- Голем! Открывай немедленно, - орали на все лады Танька с Людочкой, - кино пропустим!
Опираясь на мебель, я им отворил. Сметая все на своем пути, они бросились к дистанционному пульту. Я налил из чайника в кружку воды и поставил ее на примус. В полученном кипятке растворил бульонный кубик. Выпил горячую, лоснящуюся жидкость. Стало легче.
Воскресенье... Я лежал на кровати и слушал, как общежитие наполняется голосами постояльцев - они возвращались из родных мест. Жизнерадостный гул. В телевизоре мускулистые мужчины и женщины в набедренных повязках не без успеха сражались с космическими кораблями. Вайнштейн все не шел.
Я ни о чем не думал.
В три часа комната внезапно огласилась истошными криками:
- Фимочка!!! Фимочка приехал!!! ФИ-МОЧ-КА!!!!!!!!!
Телезрители выбежали куда-то в коридор... Я понял, что пора уходить. Напоследок я испачканным кетчупом ножом срезал скотч, на котором крепился к стене плакат с Горбачевым. Процесс пошел, как любил выражаться Франц Кафка. Портрет сложил ввосьмеро и сунул во внутренний карман пальто. Собрал рюкзак. Посидел на дорожку.
Я знал, что уже никогда не встречу Вайнштейна.
По общежитию я двигался на равном расстоянии от обеих стен - двери комнат перманентно скрипели и открывались. Туда-сюда сновали студенты. Со мной никто не здоровался. В сущности, я был здесь чужаком. В сущности, меня вообще не было.
На воздухе я еще раз обозрел окна НИИ ВУПСЖ. Не мелькнет ли желтый спортивный костюм? Не мелькнул.
Я зашлепал по лужам. Бушевала оттепель.
В здании автовокзала я узнал, что ближайший автобус - Харьковский, прибудет через восемьдесят минут. Пора мне привыкать убивать время.
В киоске я купил газету "Команда". На первой полосе был снимок одного из братьев Кличко. Над головой он держал чемпионский пояс, похожий на огромную акцизную марку. Внутри печаталось интервью с тренером первой лиги. Тренер сетовал на плохое финансирование и утверждал, что в его времена в футбол играли лучше. Я выкинул газету в урну.
Съел хот-дог. Проиграл в видеопокер двадцать гривен. Никак не мог отгадать красное/черное. Побродил по вокзалу. У центрального входа выступало христианское общество. Молодой паренек в бейсболке читал хип-хоп о том, как Иисус ходил по Галилее.
Наконец приехал автобус. В полости его салона было мало людей - утренний час пик давно миновал. На заднем ряду сплошных сидений, положив ладонь на грудь, храпел запасной водитель с внешностью звезды козлятника. В каждую из его ладоней, наверное, умещалось не менее полтора десятка костей домино.
Шофер зажег мотор. Занавески с сине-зеленым гербом мелко задрожали. Мы покинули город.
Солнце еле пробивалось сквозь полиэтилен туч. Асфальт рядом с колесами мелькал, как винил под руками ди-джея. Когда автобус шел на подъем, асфальт сливался с небом. На колхозных полях среди черных борозд земли сохранялся снег. Все это напоминало плохо дошедший факс из Сибири.
Я перестал смотреть в окно, зажмурил глаза и подумал о Вайнштейне. Мне вспомнился тот далекий длинный и влажный, как бельевая веревка, июньский день.
Скоро выпускной. Мы с Максом загораем на крыше школьного крыльца и ощущаем приятный запах горячей смолы. Сюда мы попали через окна актового зала. В актовом зале наш класс готовится к выпускному. Голос хореографички:
- И-и-и раз-два-три раз-два-три.
Сбивчивый топот ног.
Макс лежит, показывая, облакам свой пуп, похожий на кнопку электрического звонка. В жизни ему не повезло даже с акушеркой. Мы мечтаем об институте. Почему-то, кажется, что в институте все будет так, как в модном молодежном сериале. В молодежном сериале девушки и парни ведут разговоры о сексе и пьют безалкогольные напитки.
В небе ласточки чертят параболы. Иногда дует ветер и выворачивает суставы листьям тополей. Тогда тополя делаются серебряными.
Внезапно из актового зала долетают звуки вальса.
- Вайнштейн, - говорю я, - Эта музыка всегда в кино, когда все хорошо, но скоро будет очень плохо.
- Не знаю. Не замечал, - говорит он.
Я перелезаю через окно в актовый зал, выхожу в коридор. Тут стоят ряды вынесенных для экзаменов парт.
Во время фашистской оккупации в нашей школе была конюшня. Когда я ходил в первый класс, то верил, что где-то в школе еще живет лошадка. Ведь она живет в среднем сорок пять лет (я это прочел в энциклопедии), а значит, вполне может существовать. Когда же я перестал верить в лошадку? Не помню.
За воротами школы я поворачиваю к пляжу. На пляже спасатель глядит в бинокль. Толстые тетки поедают дыню. Крутится колесо брошенного пацанами велосипеда. Я снимаю одежду и иду на мост. Залезаю на подвесной канат. Глубоко дышу и прыгаю вниз.
Вода похожа на бутылочное стекло.
И потом... Года через два. Осенью мы с Максом. Вайнштейна как раз погнали из Сахнуда.
Мы, здорово наглотавшись пива, обломком кирпича на стене родной школы выводим матюги.
- Давай залезем, - предлагаю я Вайнштейну и показываю на крышу крыльца.
Подсаживая друг друга, мы залазим туда. В луже дождевой воды вокруг своей оси кружится тополиный лист, его неспешно несет к водостоку.
- Гляди, Гриша, - тычет пальцем Макс.
Действительно, по школьному двору устало передвигает лапы престарелый пес Гриша.
- Сколько ж это ему? - удивляется Вайнштейн, - Мы с тобой в первый класс пошли, а он уже был.
Пес большой и белый. Из-за этого кажется седым.
Вдруг прибегает техничка и орет, что вызвала милицию...
Я открыл глаза. Автобус нырял на ухабах.
Из внутреннего кармана я вытащил портрет Горбачева. Пятно на лысине не появилось!
И я сам был как пятно на кодаковских фотографиях. Я должен был быть там, но меня не было. Меня не было ни на групповых, ни на застольных, ни на квази-юмористических фотографиях. Меня не было нигде. Я сам себя стер и сам себя покрыл ретушью. И даже если я где-то был, то это был уже давно не я, а кто-то другой.
Великий и Ужасный Призрак Студенческой Жизни испугался меня и обошел стороной. ВУПСЖ не вышел на контакт. Я в него никогда не верил, а теперь сам очутился на его месте. От этой мысли мне стало так грустно, что я почти заплакал.
Когда приехал и вылез из автобуса, то пошел искать междугородний телефон. Его я нашел прямо на улице. В грязи скакали воробьи. Деревья не шевелились.
Я всунул чип-карту в щель, набрал номер.
- Общежитие, - до меня добрались старушечьи слова.
- Макса Вайнштейна, пожалуйста.
- Ждите. Его позовут.
И я ждал долго. Боялся, что кончится кредит карточки. Наконец в трубке что-то треснуло и раздалось:
- Вайнштейн у аппарата.
- Вайнштейн! - закричал я от радости, что его слышу, - Это я, Вайнштейн! Чуть не забыл! Вайнштейн, сдай отчет!




По окончанию института,
2001