О понимании

Я ему сказала, что я не люблю ватрушки с творогом…
И зачем я это ляпнула? Дались мне эти ватрушки! Была такая минута, он, наверно, ждал романтики, признания какого-нибудь, мо-жет, даже поцеловал бы меня, а тут я со своими дурацкими ватруш-ками…
Даже не знаю, почему я вдруг о них вспомнила. Просто мы сидели рядом на скамейке на вокзале, смеркалось уже, и мне вдруг показалось, что я такая маленькая опять, сижу с дедушкой на перро-не, смотрю на поезда, а они так быстро мимо летят… и такие боль-шие, страшные эти поезда… И ведь, когда маленькая, не знаешь еще, что их за прозаические силы в движение приводят, и кажется, что машинист в поезде – не человек, а волшебник, особенный такой че-ловек, а поезд на самом деле – зверь такой чудесный… Я ведь, когда совсем ребенком была, все машины живыми зверьми считала. И ко-гда папа нашу старую «пятерку» чинил, я ходила вокруг, гладила ее по бокам, по дверце и успокаивала – вроде как она пациент на операции, папа - хирург, а я медсестра…
Вот так и поезда. Огромные такие животные. Страшные, с большими глазами, шумные, но добрые. Они ведь людям помога-ют… И вся эта вокзальная суета у меня с детства связана с сильным-сильным, приторно-сладким запахом этих вот ватрушек и пирож-ков… Но пирожки я любила – с повидлом, а ватрушки с творогом – нет… И я помню, меня всегда угощали, а я говорила: нет, спасибо, извините – не люблю. И все удивлялись, думали, маленькая, а на-глая. Харчами перебирает. И все равно кормили меня этими ват-рушками, а я все равно отплевывалась – и не любила их…
И вот ляпнула же сейчас такую глупость – про ватрушки… Про-сто захотелось сказать почему-то. Так, не в тему, без повода, просто – ватрушки. А все равно таких ватрушек нет уже. И толстых теток в передниках и белых таких накрахмаленных шапочках, как в «Крас-ном маке», тоже уже нет. И они не ходят по перрону, прижимая к толстому боку поднос с пирожками и ватрушками, покрытый синей или желтой тряпочкой, и не кричат: «Пирожочки! Горячие пиро-жочки!» И от этого почему-то так грустно сразу становится… Перрон вот есть, точно такой же. И перильца покосившиеся остались, такие же сине-желтые, как я помню, и поезда такие же страшные и шум-ные ездят, а теток с ватрушками нет, и грустно, хоть я ватрушки и не любила…
Зато стоят еще кое-где ларечки «Союз-печать». О… это же бы-ла целая индустрия детских увлечений, эти ларечки. Я помню, как это было захватывающе интересно – побежать вперед, оторваться от родителей, взяться обеими руками за фигурную решетку, опереться пыльными серыми босоножками с бабочками на крохотный выступ, который только ребенок и может заметить, и, закусив от восторга губу, заглянуть за стекло, в ларек, в котором столько интересного и драгоценного!
Вот лежат стопками газеты и журналы, и цепкий детский взгляд сразу вычленит из них тот единственный, интересный, с Томом и Джерри на обложке. А чуть подальше лежат дешевые по-брякушки – колечки пластмассовые, цепочки, брелки, и глаза от их блеска разбегаются… Отдельными пакетиками лежат наклейки для журналов. И ты безошибочно определяешь, лежат там твои драго-ценные «Звездные войны» с «Аладдином» или нет. И если да, в глазах сразу загорается по-лисьему хитрющий огонек, и ты понуро, чтоб разжалобить, бредешь к родителям, берешь за руку самого доб-рого из них и нарочито медленно, но верно ведешь к ларьку…
А через минуту ты идешь, прижав к груди журнал и пакетик с наклейками, и ты уже самая счастливая девочка на свете…
Да… сейчас уже нет таких ларьков. То есть ларьки есть, но та-кого волнения, такого душевного трепета, конечно, уже нет… И ты даже стараешься обходить их стороной, потому что в них все нека-чественное, и вообще, лучше купить в магазине… А ведь когда-то, когда-то!!!
Но этого я ему уже не стала говорить. Хватит с него и моих дурацких ватрушек, а то совсем чокнутой назовет… А ведь я не хочу его терять из-за каких-то ватрушек.
Но мысли, такие глупые, идиотские мысли продолжают лезть и лезть в голову. И я смотрю на толпы людей, которые ходят по перрону, и думаю: они ведь все были маленькими. И у каждого из них воспоминания. Такие разные, но вместе с тем такие… одинако-вые. Ну… молоко с пенкой, алюминиевые кружки, резиновые мячи-ки и зеленка на разбитой коленке. Это уж, по-моему, у каждого в жизни было… А сейчас у каждого из них своя жизнь, тоже совершен-но разная, но тоже очень одинаковая. Семья – работа – семья – рабо-та… И даже мы, мы, сидящие тут на лавочке, мы такие разные и та-кие одинаковые. И мы ведь оба думаем об одном и том же. О том, попробует ли он наконец-то поцеловать меня на прощание, и как я себя поведу, если попробует. А еще о том, что уже поздно, и мне пора домой. И он думает о том, что мне пора домой. И я об этом думаю. Только я еще очень о многом думаю, а он?... Поэтому мы одинаковые и… разные.
И все люди вокруг нас – такие же одинаковые и разные. И все они любят или не любят ватрушки с творогом, и все они думают о том, целоваться ли им на прощание с другими, такими же людьми. И я поворачиваю голову и смотрю на него. А он смотрит на меня и улыбается. И вместо того, чтобы поцеловать меня, он говорит:
- А у меня в детстве был альбом с наклейками, «Король лев»…