Снежные параллели

Снежинка присела как бабочка на кончик варежки маленького Феофильчика, затрепетала от ветра на шерстяной ворсинке. Мальчик поднял варежку к лицу, рассмотрел узорчатую шестиконечную пластинку, блеснувшую бочком, и, сложив из губ влажный красный бантик, обратил снежинку каплей, впитав метаморфозу чутким детским подсознанием. Возможно, маленькому Феофильчику суждено стать поэтом. Затушит в ночи сигарету о пепельницу с сугробом из окурков, взгляд осветится бликом прозрения, и, вложив сей образ метафорой в очередное свое произведение, искромётно подытожит какую-нибудь свою мысль.

В то время как снежинка, дитя неба, потухла на правой варежке Феофильчика, левая ведома была его мамой, Серафимой Викторовной, с которой шли они этим снежным вечером из детского садика, сначала в магазин, потом домой, кушать котлету, пить чай и смотреть «Спокойной ночи, малыши», постигая в незамысловатой форме азы общественного слоения.

Красный человечек светофора на той стороне пешеходного перехода расплывчато проглядывал сквозь запотевшее стекло. «Это потому что он дышит», подумал Феофильчик, который любил подолгу вглядываться в горизонт, расплываясь лицом по прохладной глади оконного стекла, и замечал, что от дыхания стекло потеет.

«Если он живой, то отчего светится?», думал Феофильчик порою. «Наверное, он горячий!». Феофильчик нагрел как-то гвоздь над пламенем газовой плиты и видел, что горячий, тот светился красным. «Если он горячий, значит у него температура. Он болен!», понял Феофильчик. Он и сам сейчас лежал в кроватке, простудившийся, и думал. «А если он болен, значит он потеет». Мальчик пил чай с мёдом и сам потел под ватным одеялом. «Потный человечек за запотевшим стеклом посреди зимы. В этом наше одиночество, этим мы сильны против вьюги и невзгод». Возможно, будучи красным и потным в бане с друзьями, пьяный Феофил вспомнит этот болезненный образ, и гулко заржёт, так что мужики оглянутся, и не снеся заразительного хохота, сами затрясут слониками, содрогаясь в неясном истерическом смехе.

Сейчас Феофильчик переходил улицу за ручку с мамой и смотрел на то место, где только что горел в болезненно-героический красный силуэт. Его гуттаперчивый зелёный товарищ опять куда-то всё нёсся, столь чёткий сквозь прозрачное стекло. Он был зелен и беззаботен, и всегда сменял красного на посту, никак не давая Феофильчику увидеть красного вблизи.
Так и мы, бежим всё незнамо куда. А внутри сидит кто-то, изначальный, безмолвный, смотрит и всё ждёт чего-то, а чего – неизвестно. Болеет, наверное.