Его дети

(Рассказ НЕ РЕЛИГИОЗНЫЙ!!! Ни к какой вере отношения не имеет! Мой Иисус - сам себе Иисус как Иисус - просто добрый дух)
Они стояли в безлюдном парке.
Посреди свежей белизны снежного покрова.
И кормили птиц.

 Так одиноки были эти две фигуры – и вместе обе и каждая по отдельности. Только не слабы они были от этого одиночества. Нет! Огромная мощная сила любви волнами накатывала на Него. Он чувствовал ее запах и ее цвет, Он пробовал ее на вкус и зачерпывал ее пальцами – она, эта сила, являлась истинной, настоящей, теплой и светлой и Он радовался ей как ребенок.
Он искал их и нашел.

 Женщина подошла к лавочке и нагнулась над целлофановым пакетом, чтобы достать еще хлеба.
Огромным серым облаком Он слетел к ногам мальчика и закружил его в вихре снега и чистой энергии счастья.
Длинное серое пальто, берет и огромные блестящие глаза.

 Они встретились как давние близкие друзья после долгой вынужденной разлуки – тепло, сердечно. Ребенок звонко хохотал, взлетая вместе с Ним к небесам на Его руках.
- Мама, мама! Смотри, кто пришел! Это ОН! Это ОН! Я тебе говорил о НЕМ! ОН пришел к нам – я говорил, что придет! Мама! ОН умеет летать!!!

 Женщина подбежала к двум танцующим в снегу фигурам и не удержалась от смеха – таким заразительным он был у этих двоих. Так забавно и легко было на душе у них, как должно быть всегда…

 Высокая крепкая фигура повернулась к женщине и она всмотрелась в Его лицо – она не могла отвести взгляд от Его лица, она не могла наглядеться на Его лицо, не в ее силах было заставить себя не смотреть. Что-то такое сильно далекое и близкое было в Нем, такое родное и милое сердцу, из лучших минут ее детства, из сокровеннейших тайн ее сердца, из чистейшей памяти ее души.

 Большие глаза – словно вся обитель небес снискала себе в них чертог отдохновения – сияли бесконечной глубиной. Ярко-синие, пронзительно синие, животворящие.

- Ты умеешь летать! – восторг мальчика нельзя было описать словами.
- И ты тоже умеешь. – Иисус ласково положил ему на плечо свою сильную ладонь.
- И мы все умеем?
- Это так. Все.
- А почему же мы никто не летаем?
- Не хотите.
- Я хочу!
- Лети.

 Тимоша внимательно заглянул Иисусу в глаза своими теплыми янтарными бусинками и вскинулся от удивления:
- Ух ты! У тебя ТАКИЕ глаза! ТАКИЕ! Они ЖИВЫЕ, вот они какие! Они дышат – по настоящему, по правде! Ты только посмотри – они сами живут! Ты видел?! Видел это?! Ух ты! Здорово! Я в них все-все могу видеть!
- В них – все ответы.
- На любой-любой вопрос?
- На любой.

 Иисус смеялся вместе с Тимофеем захлебывающимся грудным смехом и гладил его по пушистым витым волосам.

- Ты останешься с нами? Ты станешь нашей семьей? Ты не уйдешь больше далеко?
- Я всегда – рядом. Если ты захочешь. Если вы все захотите. Я соберу вас вместе. Вы – дети мои любимые, вы достойны быть вместе. Вы просили меня об этом искренне – и я радовался этому.

Иисус вдруг наклонился к самому лицу ребенка:
- Ваш дом?
Тимоша кивнул:
- Дом сгорел до тла, ничего нет теперь у нас – ничего, только я и мама остались. Мы спаслись – из огня спаслись целыми. Даже не обожглись. Только мама очень плакала и я плакал, потому что она плакала.

- Тебе было страшно?
- Страшно, когда тебе страшно, а когда не страшно, тогда ничего и не страшно, - туманно пояснил малыш, но Иисус отлично его понял. Он бережно взял его за руку и они вместе пошли по парку, оставив позади печально задумавшуюся женщину. Они остановились у большого старого дерева. Иисус протянул руку к ветке и на Его ладонь резво слетели два воробья.

- А животных ты любишь?
- Да. Животных - да. – Тима заворожено смотрел на руку Иисуса. – Людей – нет… не всех. Люди – это теперь какое-то ругательное слово. И человек – ругательное, нехорошее слово. – Тима опустил голову и задумчиво посмотрел себе под ноги. - А еще – деревья люблю. Они никогда людей не предавали. А люди их предают. Предают так сильно, что можно умереть. А они прощают…. Прощают и живут… Для нас…. Я не люблю людей.

- А как же те, которых ты любишь?
- Они все – другие, отдельные, с именами.
- А в общем кто они?
- Они не могут быть в общем. Они - каждый отдельно.

 Иисус посмотрел в голубую прозрачность неба и его глаза улыбнулись. Он порывисто присел перед мальчиком и тихим бархатным голосом спросил:
- Что хозяйка квартиры?
- Гонит нас. Завтра в три нам нужно уехать.
- Сегодня не уходите никуда из дома, собирайте вещи.
- Ты придешь?
- Да.
И исчез. Только снежный вихрь вспенился вслед Ему.

 В старую обшарпанную дверь с ошметками темно-коричневого дерматина постучались. Внутри бездонной квартиры эхом отозвались сухие пружины старого полуразвалившегося дивана и тяжелые ступни зашаркали в коридор.

- Енто хто тама? – тоскливо сипнул голос.
- Это Иисус. Я – к вам, дедушка Макар.

 Послышался натужный скрежет такого же тоскливо умирающего старика-замка и дверь с трудом начала сдавать свои позиции в сторону квартиры. Внутри пахло приятно – дешевым одеколоном, табаком и настежь открытой форточкой.

- Евсеюшка, значится. – Старик кашлянул. – С чем припожаловал, отец ты мой?
- Я пришел дать вам то, что вы просили у меня.

Дед смущенно поковырял себя за ухом и поинтересовался:
- И чтой-то я давече просил – не упомню. Шклерозь ентот все, чтоб яму. Выкладай все как на духу. Ужо не рекламист ли?
- Нет.
- А хто тады? Чаво, впримеру, могешь?
- Я умею ходить по воде, - сказал Иисус тихо, как будто он умел то, что умеют все вокруг и намного лучше, чем он сам. Конечно, так оно и есть на самом деле, но знают об этом не все.

Дед Макар оглушительно закрякал от смеха:
- Эк, ты, братец ты мой, выдал невидаль на три рубля. Энта твоя способностя - сущая хренотень. А вот я, ни в жисть не поверишь, что могу! Я могу… - дед задрал вверх корявый палец и водрузил его над самым носом Иисуса - по льду идтить и не оскальзываться! Вишь как!

 Дед зашаркал к прихожей и, кряхтя, нагнулся за своими валенками. На обеих подошвах блеснули холодной сталью две шикарнейшие терки крупного формата. Глазки ноздревато топорщились острыми язычками – словно брезгливо морщинились от густого табачного запаха, источаемого бородой деда Макара.

- Вон оно, внучек, как надобно ходить! А ты мне тут навел тень на плетень – «могу…», «по воде…». «Мочь» любой могет, а вот с выдумкой что-нить энтакое выпендрить – кишка тонка.
Иисус ласково улыбнулся и дед Макар, поощренный такой замечательной улыбкой, счастливо закудахтал песенку «Капитан, капитан, улыбнитесь».

- Айда, внучок, чай пить. С брусничным вареньем, ага! Мне, значит, сынок с севера прислал – егойная жена варила-крутила. Оченно пользительное дело, особливо ежли давление того.

 Дедово лицо улыбчиво расползлось в разные стороны, как сливочное масло на горячей сковородке: глаза исчезли в усах, щеках и бровях, а где-то чуть ниже центра в седом облаке волос – расщеренный широко и улыбчиво рот с двумя единственными верхними зубами по бокам.

- Они у меня хорошие – сын со снохой, то есть. Только вот детей нетути, - он попытался ободряюще улыбнуться, а получилось печально до слез. Он прислонился к холодильнику и его плечи сразу же поникли, спина сгорбилась, правая рука держалась за угол дверцы, как за последнюю свою соломинку, вторая рука повисла вдоль тела без всяческих признаков жизни: как в глубоком обмороке. – Внучка бы…Последний раз в жизни детский смех услыхать, на руках… и можно с Богом помирать.

 Слезы дедовы копились долго и потому было их очень много: горьких, очень горьких. Они падали из слепой глубины глаз на крашенный пол кухни и разбивались в мокрые лужицы. Убогий крашенный пол кухни в сером свете вечера выглядел так просто и обыденно, так неинтересно. А сухая тщедушная фигурка была настолько настоящей, живой и… несчастливой – как старенький пес, незаслуженно побитый, тихо скулит и плачет в подворотне, осознавая свое полное бессилие и безысходность.
 
 Иисус знал, что сын деда Макара давно забыл об отце и не то, что не шлет передачек, он написал ему последний раз пять лет тому назад: просил выслать старые фотографии. «Ты скоро умрешь и наши фотографии могут потеряться, а там есть очень ценные дорогие сердцу экземпляры – не хочется развеять по миру свою семейную историю» - такие строки были там. А еще – «отец» и «твой сын» и «все»... Ни «здравствуй», ни «прощай» – НИ ЧЕ ГО…
Иисус знал, что варенье дедушка покупает в «Пятерочке» и переливает в странную маленькую бутылочку с надписью «Отцу - брусничное».

 Иисус знал, что этот старый человек – очень, безумно одинок, что давно уже некому сказать ему доброе слово и он отвык от подобных слов, что давно уже не с кем разделить свои оставшиеся дни – и он с тоской встречает каждый свой новый бесконечный день, что давно уже никто не исполнял желаний старика, потому что он давно уже ничего не хотел и давно уже ни на кого за это не роптал.

Он поднял мокрое лицо к Иисусу:
- Ты знаешь, внучок, - чуть слышно говорил он. – Мне частенько снится сон. Словно я – старый покарябанный бот, своей второй половины нетути – утерялась гдей-то, видать. И вот лежу эдак я в темнющей кладовой - пылюсь, значит. Никому-то не нужон теперича, ни для чего не годный, ни к чему не приложенный – ничейный и ничегойный. А я все лежу и лежу, нихто меня и выкидать – не выкидает. Вот и жизня моя такая. Все не приберет меня Господь. И здеся непользительный я напрочь. А все живу да живу.

- А что дальше во сне с тобой происходит? – Иисус вопросительно заглянул в сырую печаль глаз.
- Не упомнить мне. Начальную половину вижу, как тебя сейчас. А что опосля – никак не выкопать с памяти с моей дырявой. Да и что могет быть дальше-то? Чего с никчемным ботом исделать, ни для чего не нужон тот бот… – дедушка удрученно выдохнул.
- Цветок, - очень тихо прошептал про себя Иисус.
- Ась? Чего гутаришь, внучек, не слыхать.

 Иисус взял деда Макара за плечи и крепко сжал в немом жесте поддержки и соучастия. Секунду спустя он мчался к входной двери. Сорвав свое пальто с тяжко скрипнувшей вешалки, он шатнул дверь на себя и ухнул вниз по лестнице. Шаги гулко-гулко отозвались внутри улыбающегося ему вослед подъезда.

 Дед Макар тяжело, кое-как, опустился на табуретку, выглянул на улицу и сказал в пустоту комнаты:
- Приходи еще, внучек. Чайку попьем… Возвертайся… ужо…

 Он снова горько заплакал, по-старчески тихо, но от того почти физически ощущался оглушительный крик его исхлестанной одиночеством души.

 А Иисус несся, как большая крылатая птица, сквозь снег с дождем, утюгом вглаживаясь в людские толпы. Он знал, что где-то позади него в окно с большой надеждой смотрит сейчас человек. Он не смеет верить, и даже надеяться не смеет, но за него это делает Иисус. Он посадит цветок в старый забытый башмак, он заботливо вытащит его из кладовки и смоет грязь и пыль. Он поставит его на залитый солнцем подоконник и доверит ему жизнь маленького несмышленыша – зеленого ростка. Башмак будет заново учиться любви, дружбе, счастью и свету. Смыслу. И у него больше никто не отберет обретенное – Иисус позаботится об этом.

 Он стремительно шел, по наитию отыскивая нужное направление. Мимо него проносились гончие псы легковушек, любопытно засматривались на него широко выпученными глазами троллейбусы, важно плыли в холодном пару автобусы и пыхтели одышкой трамваи. Люди муравьями расползались по домам, отказываясь внимать происходящему вокруг. Им было не до жизни, им хватало своей искусственной условности.

Закройтесь в своих коробках, не смотрите сквозь ложь, не слушайте музыку Вселенной, не впускайте свободу в свои души, не желайте мира – не летайте. Не просите.
Я танцую в высоком чистом воздухе покоя, над прозрачностью летних облаков, в потоке истинного света с ветром веры – я вижу все, я могу все, я знаю все. Я УМЕЮ ЛЕТАТЬ! ЭТО МОЙ ВЫБОР!

 Протяните мне ваши руки, если вы стремитесь к самой глубине высоты, если вы хотите познать смелость мечты и обрести себя – я приму вас в свои крепкие надежные объятия, не дам оступиться, укажу дорогу, согрею своей любовью. Просите и дано будет вам, стучите и откроют вам, ищите и обрящете. ВСЕГДА!

 Лабиринт подворотни, большая красная новостройка в ужасе отшатнулась с его пути и в голом вечернем пространстве открылся потрескавшийся и осевший старушонок-дом. Окна узко щурились, рассовывая по всем углам двора тусклые пятна света. Скосившаяся от собственной тяжести дверь параллелограммом полоскалась на мощном ветру декабря. И плакала, и скрипела, и хохотала, и скулила – скрипка на петлях.

 Иисус толкнул полупустоту перед собой и вдвинул вязкую тесную темноту в чертог электрического света. Он потянулся к теплу чистого детского огонька души, взлетая к последнему этажу по облезлой лестнице. Весь дом приветствовал его появление – неумолчно гудя, колыхался от добродушного смеха и указывал гостеприимно дорогу. Наконец, нужная дверь подалась под легким нажатием растопыренных пальцев. Квартира-комнатушка. Незрячий сумрак. Бесшумно ступая, следом за Иисусом вошла Тайна Бытия. Она подплыла к двум фигуркам, сидящим у телевизора, и понюхала радом с ними воздух. Вернувшись к Иисусу, она ласково заворковала и, свернувшись калачиком, невесомым облачком укутала его плечи. Он тихо подошел к двум тщедушным силуэтам и шепнул:
- Пора…
 ***
 Тимофей оглянулся и оказался в бесконечной Галактике – глаза Иисуса лучились любимым прекрасным светом.

 Как долго тянулся миг - Тимоша в первый раз проживал миг целой жизнью. Это было так знакомо и так странно одновременно, память все это время совершала непонятные телодвижения, навевая ему смутные очертания прошлых дней, лет, веков, прошедших судеб… Он все время отчаянно пытался ухватить хотя бы самый краешек ленты из мириада кинопленок памяти, чтобы выловить наималейшее движение и образ, чтобы вспомнить. Но чем больше страсти вкладывалось в действие, тем слабее становились импульсы предчувствия. Ощущения медленно испарялись и рассыпались кусочками пазла.

 Рука медленно протянулась к маминому плечу и легонько полутронула-полулегла.
- Пошли, хозяйка уже здесь.
Мать с тихой улыбкой глядела в их окно в последний раз.
- Ты знаешь, Тимошенька, я впервые вижу в надоевшем виде из окна новую красоту. Необъяснимо.… Как я этого раньше не замечала? Это небо – оно такое… Так хочется подольше полюбоваться. Еще немного и пойдем. Нам с тобой некуда торопиться, – нам нужно съезжать до трех, а еще только половина.
- Уже три было давно. Хозяйка ждет.
- А Иисус?
- Он в коридоре. Сказал, что подождет, сколько нужно.
- Ступай к нему. Я скоро приду.

 Она снова подошла к окну, положила руки на подоконник и оперлась лбом о вымытое до блеска стекло. Долгим-долгим взглядом она снова благодарно приветствовала небесную глубину и ее обитателей.
- Да… Просто я никогда не глядела наверх, только вниз. Всегда вниз.… Ах, как же прекрасно наверху.

 Она улыбнулась белоснежной голубке, слетевшей на маленький балкончик перед окном. Мысленно от всего сердца поблагодарила приютившее их местечко, послала свою любовь вверх и скорым шагом вышла из комнаты.

 В тусклоте дневного промежутка образовалась заминка и сквозь толстый матрац туч прорвался мощный солнечный прожектор. Три дружные фигурки смотрелись очень счастливыми с высоты облаков, так весело и бойко они шагали. Дойдя до дороги, малепусенькие тельца засуетились около черной машинки: впихивали баулы-чемоданы внутрь, трамбовали свою объемную верхнюю одежду для беспрепятственного проникновения в авто, возбужденно переговаривались и смеялись.

 Перед тем, как сесть, последняя фигура запрокинула голову вверх и встретилась взглядом с солнечным столбом – в бесконечной глубины глазах чистейшей синевы плескались волны свободы и силы.

 «Я – Есмь, я – Вечный Дух Свободы и Силы, я - Бесконечная Вселенная, я – Наималейшая Крупица Мира, я – везде и нигде одновременно, я – ЖИЗНЬ! Воля моя и желания мои – образуют Вселенский закон исполнения. И пусть дар мой берет каждый, кто хочет – ДАР ИСТИННОГО МОГУЩЕСТВА!»
 ***
 В маленьком домике, спрятавшемся среди таких же малышей, пухлая светловолосая женщина весело хлопотала у плиты. В огромном чане упоительно клокотало будущее брусничное варенье – его ведь так любит отец. Рядом жарились блины и остывал борщ. В духовке, по давней просьбе сына, млел расстегай.

 Вокруг царило тепло съестного пара и уют желтой лампы в сто ватт, свет которой ревниво охраняло начисто вымытое большое окно. Форточка была настежь открыта и в нее время от времени заглядывала любопытная мордочка молодого ветерка, ластилась к рукам хозяйки и выпрашивала приюта.

 Недалеко от домика, у замерзшего озера, дедушка с маленьким внуком кормили птиц. Рядом носился маленький щенок овчарки - Евсюшка, подаренный друзьями-соседями.

 А высоко сверху на них ласково смотрели чьи-то бесконечной глубины синие отеческие глаза…