Старик и рыба

«Старик и рыба»

 Старик Сантьягыч с Молдаванки направил в море свой баркас.

 Баркас смолёным штевнем резал пологую волну, серый парус надувался ночным бризом, солнце ещё не взошло. Утренний холодок вызвал озноб и Сантьягыч нашарил под кормовой банкой узелок, в котором лежали – коврига хлеба, сала шмат, помидоры, сушеная тарань и четверть кукурузного самогона. Достал четверть, ногой прижал румпель, вынул свернутую из газеты затычку и сделал несколько прочувствованных глотков. Вместо закуски море швырнуло из-под скулы баркаса ему в лицо пригоршню солёной воды и Сантьягыч захохотал – «Вона как злишься, тоже, небось, хочешь?» - и плеснул из бутыли за борт – «На, попробуй!», крепко забил в бутыль бумажную пробку, бережно уложил бутыль обратно. Озноб прошел, от желудка по телу пошло вкусное тепло.
 Сантьягыч был небольшого роста старикашка, высохший как вобла, с остатками выцветших волос на голове. Баркас тоже был стар. Встретились они давно, когда Одессу занимали то красные, то зелёные, то Батька Махно. С той поры и жили вместе. Баркас ничего не рассказывал о прежней своей жизни, кроме того, что на корме было вырезано ножом большое выпуклое сердце, пронзенное кинжалом, а под ним надпись – «Петька и Гаврик – друзья до гроба».
 Сантьягыч тоже ни пса не помнил, как его пацаном занесло в Тавриду. Отсчет своей жизни он начинал с того дня, когда по хрустящим разноцветным ракушкам подошел к лежавшему килем вверх баркасу, постучал кулаком по его ребристому днищу, на что баркас отозвался довольным гулом, напрягшись – перевернул, увидел спрятанную под баркасом мачту, обернутую парусом, начал баркас снаряжать, а потом стащил в море, развернул носом от берега, отпихнулся, набил на руль румпель, подобрал шкот и пошел вперед, в толчею волн, как будто делал это каждый день. С того дня с баркасом они – друзья.
От того, что было до их встречи, у Сантьягыча в голове остались пара слов – «мучачо» и «валенсия» и голос женщины, которая держит его на руках и поёт песенку. Мелодию помнил, а слова песенки и лицо женщины стерлись.
 Сантьягыч всегда ловил рыбу. Ловил скумбрию, путассу, ставриду, кефаль, бычков, правда, бычки в последнее время куда-то делись. Ловил мелких черноморских акул – катранов. Ловил при нэпе, при индустриализации. Ловил, когда самолеты с крыльями сломанными, как крылья чаек, капали на город черные капли бомб, и город горел. Ловил, когда разоблачали культ личности, зерна было не достать, и пришлось перейти на кукурузный самогон, но и он пришелся по вкусу. Ловил рыбу, когда город, как и вся страна, дремал под южным топлёным солнцем и кушал виноград «Изабелла», а недалеко от мазанки старика стоял синий автомат, с шипеньем наливавший стакан сладкой холодной сельтерской за три копейки. Ловил, когда Меченый развалил, казалось навеки устоявшийся покой, и сейнера встали ржаветь у причальной стенки, а старик ловил. Старику были нужны только – баркас, море, парус и рыба, которая тяжелит собой сеть, потом кувыркается на днище, как акробат на арене цирка, а потом засыпает от жаркого солнца. Вместе они жили дружно – старик, баркас, парус, рыба, море и старику было наплевать – какой год на дворе, за что или против кого идут с флагами те, которые на берегу и какие портки нынче в моде. И сны старик смотрел только про море. Самыми нудными в его жизни были месяцы, когда в период равноденственных бурь приходилось прятать баркас в сарайчик, а самому сидеть в мазанке и слушать вой ветра, загонявшего снежинки через щели в окнах, и тяжелые удары волн, падающих плашмя на берег. От них мазанка дрожала так, как будто с неба падали паровозы. А потом январское солнце разгоняло туман, разглаживало своими лучами, как утюгом, мятое море и они снова были вместе – старик, баркас, море, парус и рыба.
 Но как у всякого человека живут в голове тараканы, которые ежедневно шепчут ему: «А построй себе двух -, нет, трёхэтажный особняк» -, или: «А откажи себе во всём, но купи подержанный «Мерседес» и пускай соседи подохнут от зависти, а переспи с Кристиной из греческого квартала и расскажи об этом и пускай все знают, что ты – мачо и перец у тебя в порядке.» Небольшие тараканы шепчут что-то про «пепси» и поколение «некст», а совсем маленькие тараканы напевают про того плюшевого медведя в витрине. Так вот – у Сантьягыча тоже был свой таракан, которого Сантьягыч в подпитии именовал мечтой. Таракан шептал про рыбу. Да нет, вы не поняли! Не про рыбу вообще и не про много рыбы, а про Огромную Рыбу, которая ходит там – во тьме глубины и ждёт того часа, когда они с Сантьягычем сойдутся в поединке, и Сантьягыч победит. Старик верил таракану, согласно кивал головой на его шепот и верил, что день тот настанет, хотя знал, что ни пса крупнее катрана в этом Понте Эвксинском нет. Нет, и не было. И убедился он в этом сто миллионов раз, каждый раз, когда приводил к берегу баркас полный кефали. Но старик её хотел. Он хотел её так, как вы никогда ничего так не хотели. Вы так не хотели даже Кристину с греческого квартала. Старик хотел выйти на Рыбу, как матадор на быка, но не убить. Нет, ни в коем случае не убить! Он хотел сразить её в поединке, потом встать в баркасе на широко расставленных ногах, прижать к груди старую бескозырку и с улыбкой победителя раскланяться направо и налево рукоплесканию волн, как рёву толпы на стадионе.
 Мечта тем и хороша, что когда она с тобой – ты живёшь, а не ломаешь уныло голову над получкой – ботинки новые купить или просто напиться, мечта плоха тем, что если ты её не достиг, то, умирая, точно знаешь, чего тебе не хватило в жизни.
 Старик хотел Рыбу. Хотел её всегда. И тогда, когда похожий на греческого бога, нёс корзину рыбы на Привоз, и курортницы штабелями падали ему в ноги. И хотел её сейчас, когда годы вбили глубокие морщины в его когда-то нежные оливковые щеки, а солнце выбелило глаза и высушило тело так, что руки стали опять тонкие как у подростка и оплелись сетью вен. Старик всегда хотел Рыбу, и всегда на дне баркаса среди прочей снасти лежал в кожаном бараньем чехле мехом внутрь тяжёлый гарпун золлингеновской стали. Той ещё стали – кайзеровской! Мех чехла был густо напитан салом и, когда старик доставал сверкающую сталь из мехового гнёздышка, как меч из ножен, то на гарпуне не было ни пятнышка ржавчины. Старик перехватывал тёмную от времени дубовую рукоятку гарпуна, заносил над головой, как Зевс молнию, примеривался, представлял, как наносит удар, проводил пальцем по жалящей стали острия, вздыхал и убирал обратно в меховой футляр золлингеновскую молнию, как дитя в колыбель. Он верил? Нет. Он просто знал, что Рыба ищет встречи с ним, и он должен быть готов, всегда готов.
 Солнце, не видное за горизонтом, раскрасило небо в розовый и оранжевый цвета, и бриз усилился. Парус расправил складки и стал похож на белёный забор, баркас прилёг на подветренный борт, и заговорила разрезаемая скулой вода. Старик перехватил рукой румпель, определил курс по исчезающей в лучах восходящего солнца звезде, потравил шкот и пошел поувалистее к ветру, туда, где блестящие простыни волн покрывали косяки скумбрии.
 Солнце показало над горизонтом слепящий ободок и море расплавилось. Холмистая чаша в руках неба плыла серебром, горела красными полосами стали, собирала горсти солнечных зайцев и швыряла их в глаза старику. Старик зажмурился и одел, найденные когда-то на берегу, солнцезащитные очки. Осторожно достал из кармана рубашки сигару и прикурил от зажигалки «Зиппо». Зажигалка родом была, откуда и очки, а вот сигары старик крутил сам из листового табака, растущего возле мазанки. В 60-е годы на слуху было имя – Эрнесто Че Геварра. Имя было - как песня о свободе, да и лицо молодого человека на фотографии ему понравилось. На фото в «Правде» Комманданте Че курил сигару, и старику, нет, не в подражание, а просто захотелось. Порасспросил – что, да как и накрутил из листов табака сигар. Попробовал – понравилось. Так и забросил обязательную для каждого рыбака самокрутку, да и папиросы «Керчь» по воскресеньям больше не покупал.
 Старик растравил шкот. Баркас медленно подошел к машущей на волнах вешке. Старик смайнал парус и стал двигаться вдоль поплавков, перебирая двумя руками сеть, выпутывая рыбу и бросая тяжелые тушки в заполненный водой садок. Иногда скумбрия, ударившись о воду, отлетала и начинала биться на сланях. Старик, тяжело наклоняясь, ловил убегающую по дну баркаса рыбу и двумя руками опускал её обратно в садок. Перебрав сеть, зажег окурок сигары и стал выкладывать на банку хлеб, помидоры, сало. Покрутил головой, но ночной бриз стих, а утренний ещё не начинался. Можно перекусить. По усвоенной с детства привычке, перекрестился. Из четверти отхлебнул кукурузной двойной перегонки и принялся за трапезу. Покушав, убрал остатки еды в узелок, виранул парус и сел ещё покурить в ожидании бриза. Было видно, как под берегом пробежали шквалики, а на берегу качнулись акации. «Значит скоро и сюда подойдет», - подумал старик, пуская сигарный дым. Дым поднимался вертикально, воздух был недвижим.
 Неожиданно баркас накренился, парус хлопнул, и поплавки сети выстроились углом. Что-то тяжёлое с размаху влетело в сеть. Старик подгрёб и свесился за борт, рассматривая – что же запуталось в сети? Сеть белыми квадратиками, стеной уходила в зелёную муть воды, и там, в глубине, что-то держала - огромное и обтекаемое, как торпеда. Старик начал выбирать сеть на борт баркаса, но она не шла, пружинила, но не подавалась. Старик тянул, что есть сил, но ничего не получалось. «Может подводная мина, рогатая смерть?» - подумал старик – «тогда ну её в баню!»
 Вдруг нечто начало подниматься из глубины, вода поднялась куполом, взорвалась брызгами и в небо взлетела огромная рыба с острыми, выступающими вперёд, челюстями. Голубая, как небо. Тяжело, как рельс на битое стекло, рухнула обратно в воду и стала биться на поверхности, наматывая на себя сеть. Старик столько раз видел во сне эту сцену, что не успел ни о чем подумать, а гарпун уже был у него в руке, и остриё нащупывало траекторию, по которой вонзиться выше жабер.
 Внезапно Рыба перестала поднимать хвостом фонтаны и водовороты и цепко уставилась круглым глазом на золлингеновское жало, открыла рот и спросила – «Старый, ты чего удумал-то? Ты в своём уме?» «Ась?» - не понял Сантьягыч, челюсть заклинило, рот остался открытым. Старик скосил глаза на бутыль, прикинул, сколько за утро успел принять на грудь и «всё понял». Захлопнул рот и снова стал хищно целиться в Рыбу. Рыба снова открыла рот
– «Да это я! Я с тобой говорю! Я говорю, а не в голове у тебя шумит!» Сантьягыч глотнул слюну и стал отводить руку для удара. Рыба закрыла голову плавником и заверещала – «Стой! Остановись! Ты православный? Верующий?» Такой вопрос от рыбы слышать было странно и старик замер. «Да. А что?» - тихо ответил он. «Ну тогда перекрести меня. Или я рассыплюсь и расточусь или не рассыплюсь, и тогда мы с тобой поговорим спокойно, без этих железяк». Старик перекрестил рыбу. Рыба не рассыпалась, не исчезла, не расточилась. Старик вздохнул и опустил гарпун. Рыба выдохнула и расслабилась – «Старик, слушай и не перебивай. Если что неясно, потом спросишь. Понял?» Старик кивнул. Рыба развязно продолжила – «В общем, выпал тебе, старый хрен, и шанс редкий и джек-пот и бонус в одном лице. Это – я!» - и гордо подбоченилась. «Это ты что ль золотая рыбка будешь?» - сипло спросил Сантьягыч. «Если тебе так проще меня воспринимать, можешь считать, что я – золотая рыбка. Сути дела это не меняет. Я предлагаю обмен – ты меня отпускаешь, а я исполняю любое твоё желание, одно из трёх, на выбор». «Погодь. Ты ж вроде должна три моих желания исполнить?» - очнулся Сантьягыч. «Одно. Только одно из трёх. Три исполненных желания жадные люди придумали. А выбор у тебя такой – молодость, деньги или любовь. Ты мне говоришь своё желание, режешь сеть, я отплываю и исполняю».
«А почему сначала сеть резать, а только потом желание?»
«Ну, знаешь, для страховки. Люди разные встречаются».
«А не обманешь?»
«Мамой клянусь!» - ответила Рыба и клятвенно подняла плавник – «Выбирай! Деньги хочешь? Много денег! Купишь себе яхту как у арабского шейха вместо этой рухляди». «Ты мой баркас не трожь, у тебя и такого нету», - обиделся старик – «А деньги мне накой? Всё, что надо, у меня есть, а не будет хватать, рыбки поболее на базар снесу».
«Ну тогда бери любовь».
«А с кем мне любиться-то? Жены у меня нет, и не было никогда».
«Ну, другие тебя любить будут. Группу «Виагра» знаешь? Вот все три в тебя и влюбятся».
«Килька, ты что, ошалела? Ты на меня посмотри и на них. Что я с ними делать буду? Нянькаться?»
«Ну, вот значит, и определились – бери молодость и мы в расчёте».
«Молодость? Молодость – это хорошо» - задумался старик. А Рыба трещала – «Ты себя в молодости помнишь? Рахат-лукум, зефир в шоколаде! Все бабы твои будут». Старик вспомнил молодость, вспомнил, как жирные курортные бабёнки искали его внимания. Он никому не отказывал. Дарил себя всем. Вспомнил, как с головой кружащейся от молодого виноградного вина бывал в пяти-шести кроватях за ночь. Вспомнил слюнявые поцелуи патентованных ****ей и запах подмышек, и его передернуло – «Нет уж, баб хватит! А вот снова ещё одну жизнь провести с друзьями – море, парус, баркас, рыба – это по мне!» Решил – «Я беру молодость». Достал нож, начал было резать сеть, но остановился и спросил – «А Большую Рыбу я встречу?»
«Нет, старик, это уже второе желание, а два желания в одни руки не даём».
«Ну, ты как-нибудь, сама подгони кого-нибудь».
«Кого тебе подогнать, старик? Гренландского кита? Так он через Босфор не пройдёт, а крупной рыбы в Черном море нет. Это ты лучше меня знаешь».
«А ты мне ещё раз встретишься?»
«Нет, старик. Этого точно не будет. Я бы согласилась, но не могу. Нельзя нарушать правило – настоящее счастье встречается один раз в жизни. Извини, не могу».
Старик задумался – «Значит, я опять стану молодой, но никогда, никогда не встречу Большой Рыбы?»
«Нет. Никогда» - мотнула Рыба головой.
И тогда Сантьягыч понял – «Вот он - его единственный, за всю его жизнь, шанс перед ним, и он чуть было не упустил его, чуть эта килька его не заболтала». Старик взял гарпун, замахнулся, Рыба заверещала и в ужасе закрыла плавниками глаза и немецкая сталь вошла её в голову выше жабер. Рыба билась и тонула в глубину, увлекая за собой сеть, поплавки и вешку, мутные облака крови окрашивали воду. Сантьягыч сел на банку, вытер со лба внезапно выступивший пот и потрясённо подумал – «Господи, какой же я идиот! Что же я наделал?» Руки ходили ходуном, когда он жадно пил из бутыли, как воду, жгучий домодел. Самогон тек по подбородку. «Дурак! Идиот!» - твердил он себе – «ты даже в конкурсе дураков займешь второе место, потому что дурак! Кретин! Дебил! Что же я наделал!?»
 Пьяный в зюзю Сантьягыч привычно вёл баркас к Большому Фонтану, бормотал и бил кулаком по планширю – «Идиот! Такой шанс выпадает раз в жизни, а я всё обосрал! Дебил! Ничего уже не поправишь! Я же не хотел её убивать! Я же хотел с неё сразиться! Надо ведь было её разозлить, раззадорить, вызвать на битву, дождаться атаки, а потом уже браться за оружие. А это что получилось? Будто кефали башку оттяпал. И всё! Прощай мечта! И как она сказала? Больше нет Большой Рыбы в Понтийском море, не встречу никогда! Вот и всё. Вся жизнь зря! Идиот!» - и снова бил кулаком так, чтобы было больнее.

А вот другому старику повезло больше. Пораспрашивайте Хэма – он расскажет.


Июль 2005