Проклятие Стойкера

Проклятие Стойкера в моём ЖЖ: http://avvin.livejournal.com/73651.html

Тучки лесного тумана… улитка на листке подорожника… две капельки росы, одновременно падающие со стебелька ромашки… цветы эдельвейса… чириканье воробья и размеренное стук дятла… мычание таинственной птицы времени… синица прыг-скок, прыг-скок… луч солнца раздирающий лесную темень… рассвет.

Стрекотанье кузнечиков и приторный аромат букетов лесного зелья…журчание холодных вод, обозначенных человеческим словом «ручей», глубинка леса… самая сердцевина сосновых дебрей… убежище зверей вдали от человеческих глаз…, шишечки хмеля и сосновые зёрнышки… медленное возрастание чуткости звуковых колебаний…снижение освещенности на несколько единиц. Люди назвали это мгновение закатом. Уплотнение чего-то сказочного, не совсем обычного и может даже неординарного. Перезвон ночных птиц, особенно неясытей. Ложбина, полностью усеянная сорняками. Изба.

Время шаг за шагом продвинулось к этому месту и незаметно коснулось его дыханием своего щербатого рта. В глубине избы послышалось медленное, но методичное щелканье, а затем и вовсе скрип, стук, прогнувшихся под ногами досок. В мёртвом еще минуту назад жилище затрепетали души свеч. Видимо, там объявились хозяева. Казалось, даже верхушки деревьев наклонились, чтобы услышать, что происходит в этом деревянном истукане затхлом в одеяле времени и сыром в простыне густой туманности. Странные звуки, ерзание темпераментных существ и просто размеренное бормотание как постукивание в дубовый бочонок из-под прошлогодней квашеной капусты, недовольное фырканье и слащавое поросячье хрюканье раздавалось в доме в течение целой ночи. Но к утру все умолкло. Природа как после кошмарного сна, приходила в будничное состояние. Дом онемел вновь на неопределенное время. Под сводами черепичной изрядно покрытой лишайниками крыши, кто-то незаметно прикинулся мертвым и передал эту мертвенность самому дому, который спокойно её принял, вновь входя в колею каждодневной размеренности. Но что же случилось в этой избе в ту самую ночь?...

Вот видно тёмную-темную комнату, в которой ничто не напоминает о потомках Адама и Евы.

Через секунду-другую с четырех углов хижины, почти одновременно просочилось сияние света от горящих свечей. Оно идет через щели половых досок…едва заметное шуршание, исподволь переходящее в поскрипывание. На полу видно два люка и в обоих слышны скрипы лестниц. На стене нежданно-негаданно начали «бить» часы. Стрелки лениво подбирались к числу «двенадцать». Тик-так, тик-так, — устало качался маятник. Вдруг сеточку густой паутины пробила часовая дверца и оттуда вылупилась запыленная кукушка:

 — Ну, ку-ку! — она спряталась и снова показалась, — ещё раз ку-ку!

Под полом раздалось недовольное фырканье, — ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку. У кого-то снизу начали дрожать руки.

 — Ку-ку, ку-ку, — хватит с вас? Дверцы обоих люков открылись одновременно и в «кукушку» полетели деревянные башмаки. Птичка, конечно же, успела вовремя спрятаться. Два предмета обувной моды не достигли своей цели, только один башмак потревожил ящичек несчастного механического творения. Это немаловажное событие сразу же придало обладателю меткого глаза пригоршню кичливости с намеком на последующий успех, в кругу собратьев из разных цехов. Как всегда, было раньше, каждый принес с собой бочонок пива, тяжелую кружку и букварь цеховых проклятий. Посредине комнаты возвышался большой эбонитовый стол. Никто даже и не думал о том, чтобы нарушить его многовековое спокойствие. Темно-зеленый цвет дерева достигался с помощью специального метода брожения пенициллиновых грибков. Целых три года лучшие мастера подземной пещеры Зибеля специализировавшихся на алхимии, корпели над этим, своего рода, алтарем истины. Каждый элемент украшения имел определенное значение. Листья дуба как символ здоровья и силы, цветы эдельвейса как воплощение альпийской красоты и чистого доброго восприятия жизни, голуби и единороги как почтальоны высших сил, а звёзды как знак сокровищ. Комната была довольно просторной. Под потолком, тщательно обвитым с рачительностью многоногих акробатов, висел большой кованый фонарь с четырьмя фитилями работы гнома Вигника. Секретный механизм старого мастера Лари беспрекословно выполнял накатанные с давних пор команды. Послышался треск шестеренок, заработал невидимый чердачный анкер, а маленькие серебряные шарики вот уже в который раз принялись за любимую работу: вереницей пробежаться по узенькому желобку и медленно перевесить необходимый рычаг. В мгновенье ока старый черный фонарь начал медленно опускаться. Трещотка громко отсчитывала каждый дюйм до тех пор, пока фонарь не остановился на уровне удобном для последующих действий. Все присутствующие трепетно открыли свои старые книги. Вот на одной из них видно надпись: «Цеховой букварь проклятий ревячного мастера кондитерского дела Морехруса». На второй книге проклятий надпись была более лаконичной: «Букварь ошмёточных сыроварных проклятий». Два следующих переплета не красовались какой-то вербальной особенностью, но имели причудливые элементы украшений. К поверхности третей по счету книги были приторочены часовые стрелки, а на четвертой «красовался» трупик высушенного крота. В помещении возрастала атмосфера недоверчивости. Один гном уже сильно взопрел. Это было знаком слабости и неуверенности и не предвещало ему ничего хорошего. Кто-то уже начал проверять голос и массажировать челюсти, вертя их с одной стороны в другую. Еще один гном начал разминку языка поочередно ковыряясь им в своих ушах и носу. Створки фонаря как-то резко распахнулись и все, почти с одинаковой скоростью зажали сухие фитили, а затем медленно-медленно открыли свои печатные сокровища. Открыли так, — словно обложки были отлиты со свинца, так, словно открывают их в последний раз в жизни. Книги начали источать запахи прелой древесины и пчелиного воска, старого пива и ягод земляники, словно это были и вовсе не книги, а сказочные, непонятные до конца связывающие формулы для записывания запахов и действий. Они действительно были очень старыми. Тесненный коричневый пергамент просто благоухал разнообразием красок. Миниатюры знакомили читателя почти со всей жизнью цеха. Маленькие человечки в красочной одежде демонстрировали премудрости цехового мастерства. Эти книги уже стали настоящими энциклопедиями всей истории гномов альпийских пещер и пещер Рура. Действо началось.

 — Арка, барка, варка, — прошипел первый гном, именно тот, который попал своим башмаком в «кукушку».

 — Гаспилло! Гаспилло! — Громко добавил второй гном сразу по часовой стрелке.

Третий, хрюкнув от удовольствия, ткнул пальцем в искомое слово на пергаментной странице книги и шепеляво выдавил:

 — Вийа, вийа.

Ужас прошел по спинах, остальных гномов, разместившихся кругом в центре комнаты. Все отлично знали, что даже одно слово, произнесенное с малейшей неточностью, могло серьезно попортить атмосферу встречи. Мало того, чтица могли понизить к подносчикам инструмента, или и того хуже, — выгнать из цеха. Все переглянулись, посмотрели на третьего гнома, который слегка «напортачил» в сказанном заклинании, но все же. Да, кондитер уже «подмочился», еще толком и не начав.

 — Амбегос, — вывинтил своим длиннющим языком Сыровар.

Общая процедура длилась от силы минут десять, и за это время гном Кондитер оплошал четырежды, — непоправимая ошибка в условиях жестокой конкуренции. Каждый из присутствующих тринадцати гномов в уме поставил на Кондитере «точку» и принялся за второй акт ночного представления — поглощения содержимого бочонков, но это было не настолько просто, как казалось на первый взгляд. Пиво нужно было наливать с закрытыми глазами, причем кружка должна была стоять на последней странице букваря. Задача же питейщика состояла в том, чтобы налить пиво в кружку не разлив ни капли на священный атрибут цеха. Многие, опасаясь проступка, просто, зачастую не доливали до краев кружки с добрых полдюйма. С глубокой древности существовало негласное правило первой кружки: тот, кто наполнит её как раз по краешку и при этом не разольет ни грамма, тот и будет первым на собрании в течение десяти лет подряд. Начинали по уже устоявшемуся правилу, со Старьевщика. Видно было, что он волнуется. Двадцать пять лет назад его понизили, так как он начал злоупотреблять цеховыми правилами, а его неимоверное пристрастие к старым вещам, особенно тряпкам, вызывало у всех непонимание. Но все же за какую-то там заслугу перед советом гномов 230 лет назад Старьевщику предоставляли право первым начинать наливать пиво и в эту ночь. Старьевщик закрыл глаза, сильно зажмурил их. Это было необходимым, чтобы никто не осуждал за нечестность, к тому же ему навязали повязку лицо из черной материи. Так делали каждому, кто дерзнул первым наливать пиво. Конечно же, лидер, должен был показать пример.

Большая глиняная кружка, всей площадью своего дна одновременно прикоснулась к последней странице «Букваря древних проклятий». Бочонок пива был, чуточку пододвинут для удобства. Левую руку Старьевщик медленно-медленно положил на медный покрытый купоросом краник дубовой емкости. Дрожь увеличивалась. Пауза… Тяжелое дыхание вздымало его грудь. Все желали ему одного: обложатся как никогда, полностью упасть. Змеиные взгляды гномов впивались ему в руку. Конечно же, никто не знал насколько выдержанное пиво, каков его сорт. Процедура затягивалась, это обстоятельство начинало злить. Старая рука Старьевщика, наконец, потянулась к кранику и отвинтила его. Тихое хлюпанье жидкости перешло в мягкое пение. Густая белая шапочка сразу же присела. Нет. Кружка наполнилась только на две трети. Старьевщик это прочувствовал. Сыровар недовольно хмыкнул. Часовщик учуял своим острым нюхом прелый запах идущей, откуда-то снизу. Ему показалось, так могла пахнуть его победа, ведь он, — Часовщик будет вторым, кто сможет налить кружку и стать первым в эти десять лет, следующие и так дальше. «Чтобы ты проиграл, и тебя похоронили за сутки до твоего дня рождения», — подумал Часовщик. Старьевщик же снова сделал плавное движение. Через отверстие краника просочилась тоненькая струйка, которая спускалась уже по стенке бокала. Пиво почти не пенилось. Миллиметр за миллиметром, секунда за секундой: девять, восемь, семь, — считал в уме Старьевщик. — шесть, пять, четыре… осталось только угадать. Долгие месяцы тренировок не должны были пойти насмарку. Я просто обязан победить… три, два, один…СТОП. В комнате воцарилось молчание. Старьевщик поднял левую, незанятую руку вверх, сигнализируя о том, что он уже закончил наливать. Шахтер Молоток снял повязку с глаз Старьевщика. Его веки спокойно раскрылись. Неужели я, неужели я…темная жидкость была налита точно вровень с краями. Все замерли. Такое удавалось не каждому. Следующим на очереди был Часовщик. Он недолил полдюйма, и все посчитали это вполне нормальным. Сыровар недолил целый дюйм, и его сразу осудили как труса. Кондитер должен, был, поправится за предыдущие промашки, что он частично и сделал: треть дюйма к «потолку» было оценено как «порядочно» и удовлетворительный вздох укрепил это обстоятельство. Но все это было только началом изнуряющей приветственной процедурной церемонией Стойкера. Его имя не раз произносилось в будничных проклятиях и, в общем, указывало на какие-то совсем никому уже ненужные трудности: «Чтоб ты к Стойкеру ушел», — проклятье средней формы гномов, сродни человеческому проклятию, — «Чтоб ты и на том свете схлопотал».

Траектория победного, чуть заносчивого взгляда Тряпочника, налившего по край слегка коснулась придурковатых полосатых колпаков. Да-а, сегодня его день еще на десять лет. Старьевщик снисходительно улыбнулся и полез за своей курительной трубкой. Гном Шахтер Молоток уважительно зажег спичку и поднес к трубке Старьевщика. Подутюженный глаз Часовщика хаотично завертелся по сторонам, оценивая лица гномов и новый расклад вещей, после действий Старьевщика который не дал маху.

 — И так джентльмены, — очень самодовольно произнес Старьевщик, — я утверждаю, что старые добрые обычаи альпийских гномов и гномов Рура, то есть нас с вами, были соблюдены согласно каждому пункту «Инструкции церемонии Стойкера». Я раскурил свою трубку в знак уважения к древним правилам моего цеха… и да будет этому свидетелем луна, восточный ветер, воды гор и аромат цветущих эдельвейсов. Пусть каждый, кто не согласен со мною, выйдет в центр круга нашей комнаты и сделает «харкач». — Все гномы зашумели, хаотично шлепая губами и веками одновременно.

«Харкачем» являлось старое межцеховое правило. Оно было громоздким, ввиду обрастания старообрядческой шелухой и тяжестью исполнения. На того, кто выдвигал «харкач» ложилась большая ответственность. Истец выступал от имени всего цеха и, если он выигрывал, то получал весомое положение в своем цеху и в отдаленных пещерах, не говоря уже о пещерах близлежащих рукавов. Проигравшего же после неправильно сделанного «харкача», вскоре могли вообще продать в рабство за одну дохлую крысу. Это было непоправимым позором на всю оставшуюся жизнь. Цех существовал без участия за зеленым столом ровно сто лет. И если логично подумать, то на право «харкача» мог решиться только сумасшедший или гном отщепенец. Но таких среди находившихся в эту ночь в избе не было.

Гробовое молчание припечатало большую жирную точку на вступительном заседании. Все прекрасно понимали, что Старьевщик ведет и за двенадцати бальной системой того же Стойкера, а его результаты достигают одиннадцати.

 — Ну, так что джентльмены, если истец сегодня «зашил» свой рот, а его «бородавочный болтушник», задеревенел, — метафора понравилась даже сердитому Сыровару, — тогда я считаю своим долгом запечатлеть результаты вступительной церемонии на Большом зеленом алтаре истины. Душами троих слушателей пробежал игрушечный арлекин; показал им правым указательным пальцем в левый глаз и ехидно ущипнул: Ну что олухи, я вас сделал, а теперь слушайте, как я подбираю слова.… И вправду, красноречивость Старого Тряпочника Старьевщика приятно удивила и теперь не только Сыровар, но и Кондитер посчитали, что в ведении Старьевщика есть какая-то вспомогательная доля фактора, будто какой-то хам хитроумно подкачивает в него дополнительную информацию. «Старая крыса» начала бросаться слишком умными фразами. Часовщик демонстрировал своим иступленным лицом верх стоицизма и непоколебимости.… В его жилах, крепких, как контрабасовые струны мастера Флеппе, зиждилась холодная кровь часовщика его расчёт и щепетильность. Правило «я приношу собою точность жизни», сохраняло ему веру в себя. Ему казалось, что стоит только перевести часы, как тут же все пойдет по-другому… Часовая хохочущая кукла, была именно той вещью, с помощью которой изменялось настроение мастера часовых дел. Со своим талисманом она никогда не расставалась. Это его успокаивало. Старьевщику было нетрудно заметить удивление, плавно переходящее в зависть: «Хм, болванчики, они видят, что я сильно поднаторел в дидактике. Ха-ха, даю сто восточных золотых против одного медного талера, что они заподозрили что-то неладное». Старое полено полез за ритуальным молотком пресловутого Стойкера. Радость вырывалась из груди, руки в предчувствии подрагивали, а из глотки едва слышалось приятное «хе-хе-хе». Маленький потайной ящичек открывался с трудом. В его утробе находились те самые атрибуты древности: печатный дубовый молоток и печатная краска полулегендарного алхимика Зибеля. Кондитер завистливо покосился и вспомнил тридцать второе проклятие из настольного дневника, уже ставшего легендой Борехуса: «И воды и земли и все, что в подпочвенной слизи». Руками Старьевщика пробежала едва уловимая дрожь. Он понял, что-то кто-то из присутствующих завистливо произнес в уме проклятие. Кондитеру же понравилось «дело его мыслей», но больше он так ничего и не вспомнил. Его скудная память едва вмещала сведения о рецептуре конфетного дела и пирожных. Центр событий, в котором оказался Старьевщик, испускал флюиды непринужденности и необыкновенной легкости. Совокупность экстравагантности и импозантное наплевательство Старьевщика была той приправой, которая делает напыщенное блюдо общения максимально приближенным к эталонному образцу. Первый среди равных важно наложил густую коричневую краску на правый угол стола. Мизинец левой руки, поднятый чуточку в потолок, подчеркивал еще раз положение его обладателя. Часовщик, а затем и Сыровар нервно заерзали на своих местах, никак не смиряясь с потерей первого почетного места. Мастер механических кукушек вспомнил начало семнадцатого проклятия Борехуса: «И тот, кто начнёт выше всех, да упадет как подсеченный колос». Старьевщик вдруг опять почувствовал завистливое неодобрение. Мысли сосредоточились на Кондитере: — «Проклятый неудачник, он хочет потянуть меня за собой». Но мозги Кондитера безмолвствовали, еле совладав с отдельными слогами зарождающихся слов... Полуминутный нейтралитет Сыровара вдруг резко окончился. Он решил повоевать, и настроение преобразовалось во враждующее негодование. Кондитеру оставалась роль пассивного наблюдателя. Лишь Шахтер Молоток, благоговейно наблюдавший за действиями Старьевщика, внимал каждому его движению и выражал образец преданности и почитания традиций сбора представителя цехов. Глаза Старьевщика замигали, изображение исказилось на миг и вновь вернулось к обыкновению, поднятый над головой и зажатый в левой руке молоток Стойкера вертелся как флюгер на ратуше Раструбийского суда. Время как раз подходило к моменту нарастания магического момента. Темная коричневая краска на крае стола двоилась, троилась и снова собиралась воедино. Старьевщику приходилось вновь заносить инструмент вверх, но не находя сконцентрировавшейся цели, снова его слегка приспускать... Подлым лицом Сыровара проскользнула тень недвусмысленной гаденькой улыбочки, сморчковый нос старого часового виртуоза своим поведением предательски выдал намерения своего хозяина: — «Вот змеи подколодные, так и хотят меня стянуть с главного места. Главное оружие в этом деле...

 — Джентльмены, древняя традиция старых гномов гласит: всем достойным гномам «курить за столом переговоров». Прошу вас... — Ход конем был прошит белыми нитями. Все присутствующие потянулись к своим курительным мешочкам, но все равно тринадцать пар глаз неотступно следили за старым затхлым проходимцем...

В это время простые гномы в пещерах близ лежащих «рукавов» усердно работали. Коридор Одиноких призраков, как большой вентиляционный канал, подкачивал свежий воздух с горных вершин. Цеховая пыль пластами падала со свисающих полок, разлетаясь на биллионы маленьких частичек. В цехе гроссмейстера Сальда сердоликовые часы отчеканили ровно восемь. В это время к работе заступали с ночной смены новички-гномы с бригады Кластера, — авторитета не только здесь, но и в «Большом Рукаве» и Коридоре. А Сальд, в свою очередь спокойно сидел на большом цеховом кресле и смотрел за работой. Его спокойные, чуточку прищуренные глаза целили то в одного, то в другого. Он в это время думал. Позади, оставались годы, сотни лет кропотливого труда и долгого восхождения ступеньками профессионального совершенствования. Ровно пятьдесят лет назад он победил за зеленым столом. Победил честно, своими силами и своим старанием. После этого Сальд само собой понятно стал дважды старшим бригадным мастером, а через год в Вальпургиеву ночь, его избрали на кресло. Он, ровно, как и все в цеху гроссмейстера был кукольником. Вместе со своими собратьями по цеху, Сальд мастерил куклы-марионетки. Он купался в атмосфере своего цеха, наслаждаясь каждой, удачно сделанной куклой, каждой деталью. Сальд бережно хранил в своем ореховом комоде самые лучшие работы своего цеха. Часто, когда работа временно прекращалась, гроссмейстер усаживался за мягкий, обтянутый коричневой кожей вепря табурет, и открывал свой любимый комод. Этот миг доставлял ему неописуемую радость. Весь мир для Сальда просто умирал, ограничивался комнатой, в которой он находился и комодом. Гроссмейстер просто не мог представить свою жизнь без марионеток и фарфоровых собачек. Также он уважал литейщика Шмильта, который за сутки изготовлял 200 игрушечных солдат. Единственное, что удручало Сальда, так это были игрушечные клоуны. Он их опасался, какие-то внутренние чувства предостерегали его от клоунов. Пусть они были неживыми и игрушечными. А в остальном, — работа кукольника и размеренность её прохождения в цехе удовлетворяла равновесие Сальда и потребность жизненного обретения в деле.

Башмачник Бльоне сердито ковырялся в треснувшей подошве. Крепкая корабельная нить никак не хотела, увековечится, в памяти этого старого чехла правой ноги. С самого утра всё идет наперекосяк. В чулане ворох работы, очередь заказчиков ждет заветной весточки о готовности. Бльоне напрягся, он не отдыхал целую ночь. Ладони сводило от беспрерывности труда.

 — Дырявые подметки, — выругался Бльоне, — этого чурбана Скинса нужно проучить. Опять всучил мне барахло ремонтировать. Новый инструмент коту под хвост не годится. Уже четвертое крючковатое шило ломается, а чулан все еще переполнен работой. «Ну, все, Скинса нужно проучить», — подумал башмачник и потянулся за ледяным колокольчиком Боруса, мирно покоящегося, под кроватью в шкатулке. Ну, теперь держитесь...

Двенадцать пар ехидных колючих глазок сверлили Старьевщика. Зрение снова начало давать сбои... «Сейчас или никогда... Ещё одна минута и я пролечу. Со стороны совсем несведущему даже и на кончик ножа в этих делах понятно, кажется, что я притворяюсь. Только одному мне, да и еще этим двенадцати бесхребетным тварям, в комнате, известно, как тяжело сделать короткий взмах» — думал Старьевщик. Молоточек Стойкера опустился... Но не так, как надо. Старьевщик сразу вспотел, и сердце гулко забилось, тяжелый вздох подтвердил, то, что увидели все. Миг показалось замер. Кондитеру это понравилось. Он сразу почувствовал себя не совсем потерянным. Смоктульщик, все время не сводящий глаз с фигуры Старьевщика вдруг нервно чихнул и упал на пол. Подпочвенные жуки сразу донесли весть о неудаче Старьевщика в цех добротного старья и другие цеха, попадающиеся по пути. Сыровар потер руки, теперь все могло получиться, по крайней мере, для него самого предельно просто. Часовщик сильно раскашлялся, силясь думать, что нужно сделать для его личной выгоды. Двое других гномов, поменьше ростом и значением во всеобщей иерархии закаменели на своих местах, предчувствуя что-то плохое. Ведь Старьевщик впервые за триста пятьдесят последних лет сборов не ТАК КАК требовалось, опустил молоточек Стойкера на зеленый стол. Сейчас по поверьям гномов должна была проломаться земля под ногами, должно было случиться самое худшее, что только могло быть. Гномы беспокойно забегали по комнате, сбивая друг друга с ног. Старьевщик все еще восседающий сверху за зеленым столом глуповато смотрел на суетящихся коллег по цехам, безмолвствуя и не нервничая. Он все еще не мог понять, что случилось непоправимое. В головах гномов пролетели мысли по поводу таких случаев как сегодня, но хроники не раскрывали, что случилось с такими, каким сегодня стал Старьевщик, — Борехус, Стойкер, Карке, они попросту исчезли раз и навсегда. Эти трое еще были и героями в цехах и вне них, поскольку обладали существенной харизмой. Но и они же в свое время оступились, не выдержав груза превосходства и геройства, а может и гордости. Гномы все еще бегали по комнате, сталкиваясь со стульями, и друг с другом. Но они пришли сюда не для этого, а для того, чтобы заполучить звание бригадного мастера или хотя бы подмастерья. Настроения пропало. До рассвета оставалось часа два. После двадцати или больше минут растерянности, после того, как земля не лопнула под ногами, и никто не потерял сознание, гномы, наконец, успокоились. Но они знали, что отныне теперь все бывшие в комнате прокляты и в этом виноват Старьевщик, не так как надо пропечатавший штамп на столе. Ритуалы и магия спокон веков проходила сквозь жизнь гномов и наказывала, если ею не правильно действовали. В дальних рукавах глубоких пещер уже начались дрязги и возмущения, наверняка все уже знали о провале Старьевщика.

Неожиданно под полом кто-то прошел. Все зелено-стольные дипломаты переглянулись, так как до этого наступила тишина отчаяния. Было отчетливо слышно, как кто-то взбирается вверх к гномам в комнату. Это мог быть Выхухоль, значит, ничего хорошего не предвещалось, потому, как все прекрасно знали, что произошло триста Стойкерских лет назад именно за этим столом переговоров... Один наполовину сумасшедший Выхухоль закрыл случайно или преднамеренно все люки из комнаты вниз и гномы были застигнуты утром врасплох. Если бы не исчезнувший Борехус, то все подохли бы или превратились в камень. Тогда гномы спаслись, благодаря Борехусу, который открыл люки с помощью сильной магии, а сейчас Кондитер припал к щелям пола и попытался просмотреть, кто поднимался к ним наверх.

 — Это не Выхухоль, — радостно пояснил Кондитер. — Но кто я не знаю, впервые вижу. — Кондитер резко отпрянул от щелей и отступил назад к своему креслу. Сыровар прищурился как перед стрельбой из арбалета. Старьевщик, все еще не смирившийся со своим провалом повернул голову на сорок пять градусов влево и насторожился, правый глаз выпучился, а левый прищурился: — Что за?...

Вдруг перед всеми в комнате возник представитель неизвестного рода, крепкого сбитого телосложения, живое воплощение пряной колоритности и каких-то национальных особенностей; смугловатое, большое лицо, темные длинные усы, доходящие почти до пояса. Он был одет в вышитую рубашку, узоры на которой не характеризовали, пришедшего, ни к одному из цехов. Но рост чужого подходил почти к Гномьему. На голове торчала черная кучерявая, наверно каракулевая шапка с красным куском шарфа вшитого в её верх. Но кусок шарфа не очень походил на шарф, а скорее на средний мало похожий колпак. Штаны были красного цвета и болтались. «Хм, что за гном?» — подумал Старьевщик.

Между тем незнакомец обвел всех пытливым взглядом. Почему-то дольше всех он смотрел на Старьевщика. И гномы подумали, что в лице этого пришедшего является проклятие за неправильное содержание атрибутов книги цеховых проклятий, и сейчас точно земля лопнет. Незнакомый нос втянул запах алкогольных испарений пива, а глаза вспыхнули вопросом. Бочонки с пивом гномов о чем-то ему уже сказали, его челюсти как-то своеобразно двигались, вроде как он жевал что-то, или так пытался заинтриговать хозяев комнаты:

 — Хлопцы, горилки нэма? Не чую? Горилки н-нэмае? Не чую? Га! Шо?! Пытаю горилки нэма? Га! Шо?! Горилки н-нэма? Не чую?! Чого мовчытэ? Ну нэмае горилки чы шо? Не чую!? Вы шо вси глухи? Як нэма горилки, то так и скажить: Нэма!!!

Потом он плюнул и невоспитанно хлопнул крышкой люка. Все оторопели. Кем он был? Изъяснившийся так странно?! Что его сюда принесло, все поняли, что чужак не наказание. Множество вопросов возникли в головах гномов. Но никто не решился их задать, гномы набирались храбрости по мере удаления шагов чужака, стук его каблуков еще долго было слышно по лестнице. Никто не решился задать вопрос вслух. Да и теперь непонятно было, кому задавать этот вопрос. Ведь Старьевщик уже не был формально старшим над всеми. Да и теперь дорога для каждого назад в цех была закрыта. Фонарь начал медленно подниматься, вверх сигнализируя о близком подходе рассвета. Магия еще работала. Дело было сделано, жребий брошен и это был один из тех редчайших случаев, когда проигрывали абсолютно все. Гномы вновь зашевелились. Чужак не выходил из головы. Кондитер подошел к Старьевщику и едва слышно со страхом спросил: — Слушай старая калоша, а что такое этот «Горилка»? — Старьевщик раньше много путешествовал и знал больше чем целые цеха вместе взятые. Он наморщил лоб, почесал темечко, напрягся на секунду и ничего толкового не найдя сказал уже не заносчиво как бывало раньше: — Не знаю Кондитер, но чувствую, что я бы ему не доверил и мусор выносить из старых штолен. — Старьевщик виновато улыбнулся, точнее, попытался это сделать, чтобы хоть так извинится за свой провал. Двое гномов, из мало известных, потянулись к люку, чтобы уйти.

 — Что будем делать? — Спросил Сыровар?

 — Назад дороги нет, цеха для нас закрыты — сказал Старьевщик. Гномы молчали, потом начали, расходится, у каждого из них теперь была одна дорога, — дорога в изгнание или в дальние горы Гвадалахары, где обитает много изгоев. Гномы начали растворятся. Фитили тяжелого кованого фонаря, еще немного погорев, вспыхнули прощальным всплеском и потухли. Наступало утро нового дня, утро новой эпохи пока еще непонятной и загадочной жизни, правда, без правильного соблюдения ритуалов книги цеховых проклятий Морехруса.

13.10.2002 г.
01.08.2004 г.
15.01.2005 г.