Ненаписанный портрет

Мне было пятнадцать или четырнадцать лет, когда я впервые увидела эту женщину в экране телевизора, в театре я увидела ее гораздо позже. Еще ничего абсолютно не понимая в отношениях между мужчиной и женщиной, любовью и нелюбовью, я, увидев ее, интуитивно все прочитала в ее глазах. Прочитала то, что словами не расскажешь и не опишешь, а только увидишь, прочувствуешь и поймешь. Непонятный танец, причем даже для самой героини, танец боли, тоски, отчаяния и одиночества – всего вместе оставлял странное чувство в душе. Нет не жалости к героине – этим чувством отличается эта актриса, ей своих героинь не жалко – просто вдруг мне, еще даже не совсем понимавшей, откуда дети берутся, все стало ясно в этой большой и взрослой жизни. Столько отчаянной грации, торжества неудач и одновременно необратимого одиночества проносилось в эти секунды в глазах актрисы. И все это была не только ее бесшабашная героиня, но и она сама – Евдокия Германова – актриса с глазами цвета одиночества.
 
 Арлекин и Пьеро – два друга, две противоположности. Один – задира и балагур, который постоянно подтрунивает над Пьеро, такой способностью высмеивать не обладает ни одна другая маска, другой – отчаявшийся влюбленный рыцарь, вечный романтик, тоскующий по своей любви в одиночестве. Иногда они мирятся, иногда Арлекин во всей своей острословной красе перегибает палку – тогда Пьеро плачет, иногда Пьеро находит в себе силы отстоять честь возлюбленной и не поддаться вредному провокатору – Арлекину. Так они и тянут канат каждый в свою сторону. Так или иначе, но эти две маски неотделимы друг от друга в конфликте или в союзе. Они извечно сопровождают весь мировой театр.
 Актриса Евдокия Германова обладает ярким, эксцентричным талантом, который, кстати, долгое время ей мешал – она шесть лет поступала в театральный институт. Театральные мастерские переполненные лирическими героинями просто не принимали актрису такого дарования. В первые, Евдокия Германова ощутила «невостребованность таланта», несмотря на то, что уже успела поработать и с Юрием Любимовым, снятся в паре фильмов, и даже запомнится зрителям. Она твердо слышала в свой адрес «Вы уже готовая актриса, вас переучивать надо». Хотя дело было не совсем в «готовой актрисе», а в неординарности таланта. В актрисе, рожденной под масками Арлекина и Пьеро, поразительным образом уживались эти две непохожие друг на друга театральные стихии. Она умеет со смелостью и дерзостью Арлекина смеяться в лицо своей судьбе и с утонченностью Пьеро жалеть и понимать свою жизнь через жизни своих непохожих героинь. В своих работах Германова доводит образ до максимальной точки, если ее героиня счастлива, то радости ее нет предела, если несчастлива, то несчастлива до конца, если она находится на дне жизни, как Настя из «На дне», то эту нелепость, она доводит до абсурда, если же это холодная бесчувственная героиня, как Лина Дмитриевна из спектакля «Псих», то в жестокости своей она будет неумолима, оставаясь преданной своей твердой логике. Ее героини открыты, сознательно уязвимы и гиперболизированы. Нет золотой середины, есть бесконечная игра с крайностями, каждый раз парируя с одной маски на другую. Тогда за ней и закрепилось «театральная клоунесса».
 Когда в шестой раз она пришла в ГИТИС поступать на курс Олега Табакова, решив, что это будет ее последний раз, тогда и родился ее творческий источник – отчаяние. То отчаяние, которое развязывает руки и делает свободной птицей, Богом в творчестве, то отчаяние, с силой которого актриса живет и без которого невозможен ни один художник. Именно такой свободолюбивой птицей под названием «Жаворонок» Ж. Ануя, она ворвется в театральную Москву и перевернет все представление об актерском мастерстве, а затем услышит в свою сторону «русская Джульетта Мазина». Великая Джульетта Мазина – верная жена и муза Федерико Феллини и не подозревала, что в России живет актриса с ее лицом, и зовут ее Евдокия Германова. Правда, единственное, что общего было между жаворонком Дусей и великой Мазиной, так это лицо, хотя в кино их роли пересекутся, единожды. Темперамент разных талантов, совсем не похожих, но сам факт, что в СССР, тогда еще, есть своя Джульетта Мазина, превращала Дусю Германову в культовую личность. «А чем мы хуже?» - раздавалось советским эхом. «Жаворонок» Ж. Ануя был поставлен не только в Театре-студии Олега Табакова, но и в Театре-студии на Юго-Западе, где Жанну Д Арк сыграла Галина Галкина. Критики того времени находили в этих спектаклях аллегорию борьбы с нашим закостенелым государством, также как и Жанна Д Арк борется за право быть, просто быть самой собою. Жанна Д Арк становилась символом советской эпохи. Вот тогда Дуся по-настоящему и ощутила на своей голове лавровый венок славы. Посыпались роли в кино, театре, работа за рубежом, она неоднократно завоевывала всевозможные кинематографические и театральные награды. «Звезда советского экрана», «Пустите Дусю в Европу!», мол, пускай покоряет весь мир, «вот за какими талантами стоит настоящее будущее советского искусства» - пестрили заголовки и тексты статей. А Дуся шла своей дорогой.
 «Беру!» - долгожданным эхом раздался громогласный голос Олега Павловича в просторной гитисовской аудитории, в сторону маленькой, хрупкой еще тогда Дуси Германовой. Так родилась актриса.
 Разбираясь в творчестве Евдокии Германовой, не дает покоя одно – тайна ее необыкновенного таланта, такого одновременно личностного присутствия в жизни героини и отстраненности от происходящего, одним словом – одиночество. Так сложилось в жизни актрисы, что одиночество стало ее верным спутником, другом и, конечно же, музой, без которой невозможен был бы ее путь как актрисы, и без чего, ее талант не достиг бы такого масштаба. Но парадокс заключается в следующем – несмотря на то, что все ее героини одиноки в жизни, жалкими они не кажутся - ни Настя из спектакля Адольфа Шапиро «На дне», ни Шарлота из «Вишневого сада», ни Лина Дмитриевна из «Психа» Андрея Житинкина, даже госпожа Соколова из «Последних» того же Адольфа Шапиро, где Германова исполняет довольно-таки эпизодическую роль всем своим видом дает понять, что в сочувствии она не нуждается. И как апогей своих «одиноких» ролей Евдокия Германова сыграла само одиночество Адди Бандрен – «Когда я умирала» Миндаугаса Карбаускиса… Концентрация всех чувств и сила отчаяния, которое знакомо только человеку, познавшему одиночество, очень чувствуется в игре Евдокии Германовой. И даже если ее героине выпадает счастье, как это случилось в фильме «Ниагара», то и радоваться по-настоящему не получается – в счастье свое не верится, а точнее ее героиня просто не знает что такое счастье, порой даже вообще исключает это слово из своего словаря, но она очень верит в него. Героини Германовой поражают своей парадоксальностью.
 Образ «печального Арлекина» живет не только на сцене в многообразии ее работ, но и в кино, где началом послужила картина Александра Визиря «Ниагара». Ее незадачливая героиня ищет, как и любой другой человек, любви и счастья, не замечая, что оно рядом. Может оно не такое и уж красивое и привлекательное, но дело оказывается далеко не в привлекательности его, чего так настойчиво искала она, а в самом смысле счастья. Ее поиски ни к чему не приводили, лишь к тому, что в городе под названием «Жизнь» она однажды окончательно заблудилась. Но дело не совсем в фильме, не в кино, не в сюжете… - в этой работе есть то самое главное без чего невозможно творчество Евдокии Германовой. Вся суть ее таланта проявляется в том, что между актрисой и маской существует неуловимый зазор. «Спектакль в спектакле» - так шутливо называет ее критика. Маска, с которой актриса играет, как с марионеткой не становится ее истинным лицом. На сцене всегда присутствует Евдокия Германова и ее героиня. Если ее героиня несчастна, то она любыми способами пытается это скрыть, одевая на маску Пьеро, маску Арлекина. Бравада чувств, кажущееся отличным настроение и кричащий вид «все нормально!» - первое, что бросается в глаза. Однако, играя с крайностями рано или поздно можно сильно промахнуться, ее соперница, по фильму, это отлично, грамотно чувствует, чувствует маску на ее лице и эту непреодолимую тяжесть, с которой ей приходится носить ее. Яркая, где-то даже ненормальная, обезумевшая от своего несчастья, отчаянная женщина. Ломанная пластика, нелепая грация и буря энергии и эмоций. Костюм, который она выбрала, дышит свободой отчаяния. Долой юбочки, блузочки, рюшечки – «Сегодня я Венера!», сегодня она независима, поэтому бежевый мужской костюм, поэтому черная шляпа на голове ей так к лицу. «Я любима, я не одинока, ты бросил меня, мне все равно, я любима! Но даже если эта любовь безответна, она дает мне невидимые крылья и дарит свободу полета, может быть последнего полета» - кричит ее внешний вид. С решимостью булгаковской Маргариты, слияние двух театральных стихий превращает ее в ведьму, она бросается в последний путь. Быть любимой – желание всех женщин, но в исполнении Германовой «быть любимой», значит быть, во что бы то ни стало. Выбора нет. Ее желание превращает ее в своего заложника. Любовь – обязательное чувство, для того чтобы быть нормальным человеком. «Я на пике своего то ли счастья, то ли несчастья, непонятно, да и нет смысла разбирать то чего, мне не дано, мне хорошо!» - следующая пластическая фраза.
 Слова для Германовой как таковые не несут никакой функции. Гораздо важнее, что скажет актер своими выразительными средствами. Все что она доносит до зрителя, читается в ее сумбурной пластике, глазах, изгибе каждого мускула на лице, энергетике. Образы, созданные ею, подобны картинам импрессионистов, где при первом взгляде на близком расстоянии видишь только крупные мазки, хаос цветов и буйство красок, не замечая всей красоты картины. Сначала показывается Арлекин, пряча за своей спиной Пьеро. Она не щадит зрителя, обрушивая на него весь цирк повседневных обстоятельств.
 Такая демонстрация свободы, деланной независимости, родившейся от столкновения отчаяния и синдрома «последнего шанса», конечно, не остается без внимания. Танцплощадка, где и происходит поединок двух титанов, постепенно превращается в бойцовский ринг. Очередь ответа на такое волевое поведение. Девушка просто обнажает свой белоснежный, молодой торс. Вот торжество молодой, сочной плоти! Но победа заключается не в ее эффектности, а в ее точности – удар пришелся между маской актрисы и маской героини, вырвавшись беспомощным криком, отдающимся гулким эхом в пустоте… Героиня Германовой раздавлена резиновой куклой. Вся сила ее насмешек и балаганного поведения Арлекина оказалась направленной на нее саму, а Пьеро в это время готовил бальзам для полученных ран. Последнее слово с обочины «жизни», заведомо запрограммированное на неудачу, так и не состоялось. Она расстается с последней мечтой. Надежда, как известно, умирает последней, а что дальше. «Дальнейшее молчание…» Арлекин не смог довести свою игру до победного конца, так как в этой схватке Пьеро оказался слишком чувствительным.
 Все героини Германовой носят маски, а точнее актриса наделяет их такими возможностями. Катастрофа происходит тогда, когда удар приходится в пространство между масками, как это случилось в «Ниагаре» - что и послужило причиной незабываемого отчаянного поведения героини, которое помнит даже мое поколение, точно также как и я еще не понимавшее ничего в отношениях между мужчиной и женщиной.
 Помимо того, что она наделяет героинь такой возможностью носить маски, актриса и на себе их охотно примеряет. Ее исполнение – это парад масок. Однако в образе Шарлоты из спектакля Адольфа Шапиро «Вишневый сад» такую игру масок сложно заметить. В Шарлоте актриса нашла спокойствие. Она уже знает, что от жизни ожидать нечего, жизнь ничем не удивила, или наоборот удивила, и ей ничего больше не остается, как удивлять саму жизнь до конца. Жизнь для нее игрушка, нет, не игра, в которой есть победивший и проигравший, марионетка. Шарлота - Германовой всячески пытается обмануть ход жизни, поэтому танец с ружьем, а не с другим предметом, поэтому бесконечные фокусы и все оставшееся время на выдумки их. Остаток своей жизни она превращает в цирковой номер – единственное, что остается ей, что бы быть кем-то замеченной. Подобно старому Фирсу ее по счастливой случайности не забыли в оставленном поместье. Все пронеслось волшебным фокусом, китайским фейерверком, пеплом покрывая ее голову, так и не разоблачив свою загадку. По технике игры Германовой не нужно будет прибегать к таким жертвам как в «Ниагаре», здесь все ясно, по крайней мере, для ее героини точно. Нелепый коричневый костюм скроет крохотную фигурку, а большие ясные глаза потонут в шутливых красках грима. Да и в самом деле, что Шарлота такое? Для чего наделять хоть какой-то подвижностью человека, мысленно расставшегося с жизнью? И опять-таки, несмотря на всю образную статичность Шарлоты, чувствуется пространственность масок, их опять две, узнаю привычный актерский почерк. Только на этот раз никто не помешает, так как никому и дела нет до непонятного предмета, покрывшегося пылью в углу. На этот раз трещины не будет, так что можно спокойно менять маски одна за другой – Арлекин, Пьеро, Арлекин…
 В спектакле Олега Табакова «На дне» Евдокия Германова исполняет роль Насти, той самой Насти, мечтающей выйти замуж за принца на белом коне, который увезет ее далеко - далеко в волшебную страну счастья. Образ Насти сродни образу Шарлоты, но не потому, что Германова не умеет по-другому работать над ролью, а потому что механизм двух масок, ужившихся в ней, работает по той же системе, что и над образом Шарлоты, где есть окончательная цель. Также как и в простой задаче, есть данные и есть решение – неожиданностей в жизни обеих персонажей просто не будет, отсюда рождается и определенное отношение к жизни. Сказка, которую придумала себе Настя, в исполнении Германовой принимает вполне реальное лицо. И действительно, зачем менять жизнь, если никаких неожиданностей она тебе не преподнесет, гораздо проще придумать себе свою жизнь, ведь, как говаривал Лука «во что веришь, то и есть». Она верит, в то, что жизнь ее среди балов, элитарного общества, светских приемов, в заботливом окружении своего белого принца существует. Настя-Германовой – актриса, она с большим удовольствием играет в надуманную светскую даму. Бороться за то, чего нет – глупо, тогда Настю можно смело считать за постоянного пациента психоневрологической клиники, а поиграть в то, чего нет можно, и даже, как это не странно получить от этого удовольствие. В данном персонаже маска Арлекина служит прочным щитом от ее реальных возможностей и заведомо несбывшегося счастья, вторая маска – Пьеро – технически, здесь попросту не нужна, она служит лишь фоновым рисунком, оттенком, что придает драматизм Насте. Во многих постановках пьесы «На дне» к Насте испытываешь чувство жалости и сочувствия, здесь нет. Благодаря такой отстраненности Насти от действительности, придуманная жизнь ей самой становится интересной, а значит, нет места сочувствию и жалости. Чем больше она осознает свою обреченность, тем сильнее крепнет ее вера в свою сказку, только поэтому к Насти-Германовой жалости не испытываешь. Героиня изначально задумывалась Германовой, исключая какое-либо сочувствие. Она отождествляет себя с нормальным, самодостаточным человеком. К тому же ей просто некогда жалеть себя, у нее есть Барон, которому просто необходима ее поддержка. Несмотря на такие противоположные характеры, они родственны друг другу. Барон, спустившийся с верхов, оставивший дворянский дом, горничных, кофе в постель, и Настя, только мечтающая об этом, заучивая единственный роман о красивой жизни, где посчастливилось побывать Барону. Их взаимоотношения построены на стыке стремлений и разочарований. Только Барон может бросить в лицо ей какие-то гадости, и только Настя может его успокоить, как любящая мама.
 
 Есть вещи, которые человек не может понять в силу разных причин и пытаться объяснить их значение себе самому тщетно. Как и любую другую вещь ее нужно увидеть, ощутить, осознать. В спектакле Миндаугаса Карбаускиса «Когда я умирала» голос героини Евдокии Германовой – Адди Бандрен мы услышим только два раза – первый, когда она позовет своего незадачливого сына Кэша, второй – ее одиночный монолог, слова беспочвенны и не нужны. Маленькая, хрупкая фигурка в белом, с гробовой подушкой у головы – душа смотрит на все происходящее со стороны. На свою семью, которая не может придать ее усопшее тело земле, из-за непонятной преданности традициям, на свою жизнь зря или не зря прожитую, на себя, на мир. На лице актрисы нет выражения боли, печали, страха, облегчения или отчаяния – все многочисленными бликами отражается в ее глазах, играя зайчиком в ответном взгляде зрителя. Она ходит бессмысленной тенью по сцене, заглядывая каждому из родных в глаза и равнодушно наблюдая за суетой, связанной с ее похоронами. Она создает контраст между собой и своим незадачливым семейством, между религией и верой, между бессмысленным потоком слов. Все упирается в слова и логику, которой человечество подвластно, это и зовется нами верой. Все маски сорваны – Бог также как и человек логичен, циничен и многообещающ. Все это читается в глазах Адди – в ее мудром, понимающем взгляде. Ни Арлекина, ни Пьеро здесь нет. Все маски сброшены.

 Евдокия Германова занята на сегодняшний день в четырех постановках Театра под руководством Олега Табакова. Арлекин и Пьеро в одном лице, рука об руку жонглирующие крайностями в старом театре извечно разыгрывают один и тот же спектакль перед немым зрителем, где главный герой - одиночество.