Способы убеждения и подкатывания

 Глава I

 Moscowboys


 Способ №1.
 
 Миша очень любил детей. Любит и сейчас, у самого двое. Первая наша встреча произошла на очередной бардовской «случке» (съезде, слёте, костре, как там у них), которая проходила зимой в пионерском лагере где-то недалеко от Клина. Барды до сих пор верят, что плохой водки не бывает, и потребляют её на подобных слётах в изрядном количестве. Я тогда ещё была в обойме студии «Тормоз» и особо не задумывалась о половых и музыкальных последствиях происходящего.
 Так вот, после того, как наше общее выступление в очередной раз закончилось рукоплесканиями пьяных бардов, я спустилась с демократических подмостков и попала в буфет. Томные женщины проникновенно беседовали о тяжёлой бабской доле, закусывая водку бананами (другого в буфете не было), молодые люди с пробивающимися бородёнками что-то интенсивно мяли под столом своими потными руками (то ли скатерть, то ли гитарный гриф), рассуждая со сдержанными улыбками о творчестве Визбора и Никитина, барды пускали гитару по очередному кругу, краснели и выпучивали глаза после каждой выпитой рюмки, кого-то мучила изжога, некоторые падали…
 За одним из столов я увидела своего первого аккомпаниатора (не буду называть имени). Когда я подошла, он проникновенно посмотрел мне в глаза, положил свою когтистую лапу почему-то мне на бедро, другой полез в карман, достал оттуда каподастр, повертел им перед носом и сказал: «Я готов». По тому духу, который пошёл от него после произнесённых слов, я поняла: он не готов (к чему же он всё-таки был готов, до сих пор не могу понять).
 Покинув этот сброд, я вышла в вестибюль и встретила там… Мишу. Мы познакомились, обменялись признаниями в музыкальных пристрастиях, и он решил, что нам просто необходимо провести эту ночь в его номере. Поясню: между нами была лишь гитара. Я была в Мишиной ковбойской шляпе с красной ленточкой, внимала его рассказам о покорении совковыми группами Дикого Запада, молча кивала вперемежку с икотой, потом стадия моего опьянения достигла того уровня, когда душа чувствует единение с окружающим миром и тихо растворяется в нём.
 Утром я почувствовала, как кто-то растирает мне спину и живот. Открыв глаза и сфокусировавшись на изображении, я увидела человека в знакомой чёрной шляпе с красной ленточкой. Ехидно улыбаясь и продолжая меня растирать, он спросил: «А это что, грудь?» Я мигом прекратила его назойливые втирания: «Куда лезешь-то?» Миша возразил, сказав, что необходимо разогнать кровь и стимулировать обмен веществ, чтобы я смогла подняться с кровати. Н-да, наверное, мой бодун был заметен всем, кроме меня. Он также добавил, что его ждут маленькие зрители, которых необходимо развлекать очередным исполнением «Резиновой куклы». Оставив свои контактные телефоны, я покинула номер.
 В нашем общем «тормознутом» номере все ещё спали, что не помешало мне пробраться сквозь тела, явно переполнявшие комнату, лечь и стать одним из них. Только я погрузилась в объятия Морфея, как неожиданный женский вопль пронзил комнату: «Боже мой, а это что за пудель?!!» Приоткрыв глаза, я опустила взор на пол и увидела потрёпанный спальный мешок, из которого выглядывал чёрный курчавый затылок того самого еврейчика, что играл вчера на блок флейте. Еврейчик дёрнулся, быстро задышал, высунул из мешка мордочку, посмотрел на меня, хлопая глазёнками, и произнёс: «Ой, Алла, ты вернулась! Где же ты пропадала всю ночь, мы так переживали, думали, что тебя изнасиловали и обесчестили!!» В переносном смысле его слова оказались пророческими, как выяснилось позже. Но больше всего меня смутил взгляд другого молодого человека, который, прищурившись, как Клинт Иствуд, презрительно смотрел на меня. Накануне вечером я пыталась избавить этого талантливого пианиста от вредной привычки однополых соитий и, как следствия, содомии, ценой собственных половых стараний. А теперь… его молчание было так красноречиво!