И встали

Он и весь их род – из Артёмовки. Так себе, невидный был паренёк. Забрили в солдаты, а унтер-офицер – живоглот. Гоняет их, мордует, пока пар из ушей не пойдёт. Ага, пошёл пар! Теперь кипятком поссыте:

- И сели! И встали! И сели! И встали!..

Чтоб на корточки садились и вставали. Ну, некоторые тут ноги и протянут. А он каким-то случаем сбежал. Маленько до своей Артёмовки не дошёл – в нашей деревне просил хлеба под окном и упал. Люди глядят: из могилы, што ль, вылез? Покойники краше бывают. На нём собакам глодать нечего. Не узнали в нем артёмовского. Его б отец-мать не узнали.

Подправился у нас на корках, на вольном воздухе. А памяти нет – унтеру спасибо сказать. Бормочет одно: «И встали... и встали...» За прокорм стал по дворам помогать, ночует в сараях.

Заезжает к нам Калинин. Было до революции, но Калинина наши мужики уже уважали.

- Гляди, Михаил Иваныч, до чего царизм довёл! Вон человек носит мешки с мукой, а не знает, кто он такой.

Калинин с ним так-сяк заговаривает, а он:

- И встали... И встали...

Рот в слюнях, а как зовут – не скажет. Михаил Иваныч:

- Как же вы его зовёте?

Так, мол, и зовём: «И встали».

Калинин:

- Нет, эту насмешку мы не оставим! «И встали» – первая буква «и». Ваша деревня – Осиповка? А Осип по-культурному – Иосиф. Вот два «и» и сошлись. Имя готово. Вторая буква – «в». Как вашего попа-то зовут? Виссарион? И два «в» сошлись – отчество есть. Осталось – «стали». Это уж на фамилию, только «н» добавить.
Иосиф Виссарионович Сталин.

Люди и ахни:

- Ай, да Михаил Иваныч! Был не человек – сделал человека!

Увёз его Калинин с собой. В партию его. Там с ним занимались, и всё он вспомнил. Говорить стал, но разговор – не чистый. Стараются над ним, а он никак не может чисто говорить. Ему обидно. Тогда Ленин велел считать его за грузина. Все грузины эдак говорят, и им не обидно.

С того Сталин-то и грузин.

Очень жалел себя за то, что с ним было.

Там у них Аллилуева – тоже вроде него. На каторге над ней уголовники мудровали. Узнали, что она – дочь пономаря, и заставляли петь: «Аллилуйя».

Сталин мученный, она мученная – сошлись. Пока раздеваются – молчат. А сплетутся – и как прорвёт их. Он: «И встали, и встали...» Она: «Аллилуйя...»

Кончат – и спорить, кто из них несчастнее. Спорили, спорили – она и застрелись: доказать ему. А он:

- Доказала, что я – несчастнее!

Кто себя убивает – несчастный человек, но ещё-де несчастнее – из-за кого другие гибнут.

А то нет? Это ль счастье – стрелка поднимается, только если рядом дивизия гаркнет: «И встали!»

Привезут ему на дачу честных девок, а дивизия уж выстроилась. Гаркнет – он одной сломает плетень, уваляет её. Гаркнет ещё дивизия – второй девке незабудку насквозь, порезвей его подбрось. Вот те подвиги! Куда – Магнитке... Вот за что «Героя Труда» давать.

Да... а дивизию-то после – под расстрел. Чтоб не было болтовни. Но всё-таки кто-никто брякнет: он и этих – паф! – генералов-то. То-то и Сталин!

Так вошло ему в характер: чего доброго ни сделает, тут же – расстрелы. Вроде как покойной Аллилуевой доказывает: «Вишь, насколь я несчастнее?!»

Мучается несчастьем-то, вино попивает – и понизил цены. Ничего, мол, я это перекрою: выселю народу побольше, пересажаю, расстреляю.

А народ рад: цены снизились! Чудо из чуд! Это кому снилось? И ни теперь, и никогда не приснится.

Сталин смотрит, какой радости понаделал. Сколь ни придумает посадить, расстрелять – всё мало, чтоб такую радость перекрыть. Ходит-страдает, трубку сосёт. Иссосал этих трубок! Ну, мол, пусть меня паралик долбанёт, если не придумаю.

Думал-думал, не придумал. Его и долбанул паралик.


Сказ «И встали» опубликован в журнале «Литературный европеец» (номер 21, Франкфурт-на-Майне, 1999, ISSN 1437-045-Х).